Номинация «Поэзия». Короткий список премии «Лицей» 2022
Номинация «Поэзия»
Короткий список премии «Лицей» 2022
Авторы: Азаренков Антон, Амелин Ростислав, Балин Денис, Долгарева Анна, Дрёмов Максим, Дубровская Софья, Крупина Ирина, Скорлупкина Оля, Шишков Роман, Ярцев Ростислав
© Антон Азаренков, 2022
© Ростислав Амелин, 2022
© Денис Балин, 2022
© Анна Долгарева, 2022
© Максим Дрёмов, 2022
© Софья Дубровская, 2022
© Ирина Крупина, 2022
© Оля Скорлупкина, 2022
© Роман Шишков, 2022
© Ростислав Ярцев, 2022
ISBN 978-5-0056-5615-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Антон Азаренков
Сборник стихотворений
«Встречая её, притворяйся смертельно…»
А.К.
Встречая её, притворяйся смертельнопьяным и рушьсягде был застигнут —как опадает кукла: не размышляя.Не открывай глаза, даже если жжётсяневыносимоеё дыханье,её ледяная хватка на запястье.Как бы во сне пересыпая бирюлькигородов, знаков,лиц и событий,она вела, чтобы повториться снова.Но, встречая её, превращайся в камень,как бы ни былогорько. И слушайровный стук одиночества, ровный, слушай,удаляющихся шагов – долго, долгопо коридору —и это самыйпотрясающий и нежный звук на свете.Ущерб
Облако, скольжение, каскад,по ступеням талая вода —подмосковный монастырский март,собранная складками фата.А в воде, тоскуя и журча,разноцветный камушек лежит:вынь его из мутного ручья,на ладони солнцу покажи.Маленькая, ой как хорошановая, спасённая душа!…Только грай вороний, только кустмелкого шиповника в пыли,чёрных прошлогодних ягод вкус,перетлевшие сыпучие угли —Боже, Боже, лучше бы не знать,что там отзовётся впереди.И уже замужняя весна,как чужая, поверху глядит.Может, улыбнётся, чуть дыша,серёжками кленовыми шурша.Байка
смотрите Оса хоронит Жукас глазами пожившего мужикаах мой бедный Жукмой несчастный Мужс глазами из серых лужа потом таинственно как во снес каплей морфия в слюнев зимнем воздухе на весуОса хоронит Осуи я её голой рукой ловлюпотому что очень её люблюи в тёплой ладони её оживлюОска моякак всю жизнь держално сколько бы я на тебя ни дышалты не шевелишься очень жальтеперь под корнем елового пнявсе они вместе хоронят менястрекозы жуки мотыльки червякитак легки и мягкино кто там на сцене в осином роюна цыпочках чёрный привстал на краюна грудь мне стряхнул пневмонийный снежока это мой старый поёт Дружок– когда ты проснёшься в холодном потув ночную палатную слепотус высокой температукак будто от паха и по животуты чуешь ползёт подбираясь ко ртусейчас захохочет и сдвинет фатутакую ты птенчик хотел красоту?такую невинность и чистоту?mon pauvre mon pauvre такую мечту?– только ту«Ки́ррливи, чи́ррливи – и погасли свечки каштанов…»
Ки́ррливи, чи́ррливи – и погасли свечки каштанов.грубое имя Жары, её грозовое сердце,чёрное, как бывает чёрен июльский воздух.Холодные груди Жары под полинялым платьем,текущие липким мороженым на голубыедетские веки. Полуденный сон, и над нами —медленный выдох рощи, эхо далёкой фуры:это язык Жары. И всё, что она нам шептала —ки́ррливи, чи́ррливи – всё, что мы пели и знали…Посмотрим в её глаза – так долго, насколько сможем —в подвалы памяти, в мёртвые зрачки трясогузки:кривые стёкла, в которых мы отражаемся.Похвалим Жару! Её объятия, её жало;и похвалим её подарки: кислые яблоки,репейник за домом, расплавленные игрушки.Теперь мы свободны, и смешок по сосновым шапкамили ветер с залива – всё новое и простое…Но мама! Какими чудовищами мы стали!«То снег, то нет – и что мне остаётся?..»
То снег, то нет – и что мне остаётся?Цедить стихи из этого пейзажа,где поздняя зима качает в соснахвысокую и долгую утрату.Сырое утро или проблеск ночи,глубокой, точно свежий скол гагата,или тяжёлое тупое солнце,а дальше – ничего, война и сажа.Оно приходит, может быть, сорочьимслучайным криком, эхом с полигона,но чаще как тепло: так нежно, немо…Вы прокляты, потерянные соснымои, но как чиста ваша осанна!То дождь, то ждать – с упорством эпигона —а что мне остаё… – оса, осанкапростого ямба и немного неба.Кульминация
Сначала мы поднялись на холм,поросший гигантскими соснами,в одной из которых нечаянно мы нашлисквозной расщеп,и каждый из нас спрятал туда свой шёпот.«Теперь мы будем жить в сосне», —ты сказала.«То есть в совместном сне,и будем сюда возвращаться», —словно бы в утешениея подумал.Потом мы вырыли лунку в снегу,вырвали страницы из ежедневникаи разожгли костёр из опавших веток, коры и сухой полыни.Зимующие в сосняке дятлынаблюдали разговор чужаков внизу,а костёр дымили свистел на сыром морозе,так что вскоре осталась на дне закопчённой ямкитолько горстка мигающих угольков,и я засы́пал ненужное это сокровище.Вдруг и там будет биться – ещё живое?Спускаясь, ты шла впереди по насту,намного опережая меня, вязнущего в сугробе.«Побежишь – и споткнёшься, порежешь замёрзшие пальцы.А шагнёшь осторожно – и страх затянет», —ты сказалаи пошла,держа равновесие —на ветру у подножья умазатухающий огонёк.Ловец
И снова: заваленный книгами зальчик,трапециевидный солнечный зайчик,кошка, софа —начальные формы заученной жизни,и даром что глохнет в этом пуризмеи пыли строфа.Мигнёт в глубине телефон на беззвучном —и сон, ослепительный, лёгкий, плавучий,или полсна,мальки и кувшинки в озёрном затоне,земля, перетёртая с кровью в ладони:как бы весна.Далёкий вопрос, непрерывный экзамен,и если вдруг острая перед глазамичиркнет блесна,всего-то и горя – головокруженье,и вдох обжигающий, и – продолжениесна.«Ну, слава тебе, Рассыпатель снежинок…»
Ну, слава тебе, Рассыпатель снежинок,весь из порванных тряпок, смешков и ужимок,перьев вороньих, царапин и зелий,старушечий лоб и язык азазелев!Теперь мы одни, Разрушитель замкови крепостей – словно бы на санкахлетишь не глядя с высокой горки.О, росчерк крови на снежной корке!Сколько ты поил меня чёрным мёдомласок своих! То сладким, то мёртвымпахнёт изо рта. Чего ж ты хочешь?Что через меня бормочешь?Тьфу на тебя, Разбиватель сердца!Ишь, на куче какой уселсяиз всех, кого так любил и предал.На вот, хлебни, празднуй свою победу.Но в пустыне твоей так темно и плоско,и слова твои, как три капли воскав святочном золочёном блюдце, —то срам покажут, то улыбнутся.Как я устал от тебя, тетёшкаодноглазая! вертлявая злая мошка!от твоего жала, от твоего трона…Верни мне её, и тебя не тронут.И, похожий на август в древесном дыме,ласково нас от земли подыметв лицо подует и на груди уложитсам знаешь, Кто. Думаешь, не сможет?«полюби чужого неба…»
полюби чужого небагрязно-розовый рассветвопли нового соседабольше ничего здесь нетбольше ничего не будеттолько долгая водавот тебя вчера разбудяти уводят вникогдадрагоценная последнейполюби как чиркнув спичкой о мёрзлый и столетнийгрязно-розовый кирпич«спи спи спи спи…»
спи спи спи спиговорит соловейкак скользят полудетские лодочкипо вымытому паркетупо лесному прудуи луна в воделютнистка Принцессыв заячью полночь даютобещания отраженийтени мыльного пузырядудочки одуванчиковзаколдованный праздник Музыкии Печалисамых ласковых и нарядныхтвоих сестёра сестра твоя Другаяпляшет на одной ногеи кривым гвоздём играетна чугунном утюге«будто стекло толчёное сыпет Хлад…»
будто стекло толчёное сыпет Хладбьётся на башне трёхчёрный флагходит по небу снежный Пожар верховойя с тобойв центре воронки, в зевке Москвыи тут ещё много таких, как мыон говорит стоять и не отводит взгляд– стоять,..ядь!они будут стрелятьэто как в детстве – дуешь на ветер, а он сильнейвы уже читали про Чёрный Вечер, про Белый Снег?в вихре и марше каждое слово берёт Судьбаи уносит, как пар на морозе – смотри, Куда«Как ветрено здесь, и как ни приду…»
Как ветрено здесь, и как ни приду,так светло и пусто. Пух на пруду,корень оборванный у водыи птичьи следына мёрзлом пескечто-то свистнет в леске́ —и опять ничего, только небо из белых прорех.Я сюда прихожу слышать вас всех —в сонном плеске, шорохе осок,вас, тихонько ушедшие за лесок,где ходит по веткам и смотрит сквозь решетовсепроникающее Ничто.Вот его нищий, наморщенный лоб старикаи большая рука,лёгкая, как ветер на плече,паутинками играющий в луче.Как зовёт его голос, единственный, что не врёт!И – усиленный – превращается в рёв —обещанием только, прощеньем одним —как на запах морозный воздух – и ещё дым, дым.«Тихого ветра, почти невесомых слов…»
Тихого ветра, почти невесомых слов,книги, раскрытой случайно,хватит, чтоб сдвинуть с осей, с нетвёрдых его основсердца ищущее качанье —веточку ивовую точь-в-точь.Но – горькое и тяжёлое, движимое рывками,слепленное из туч,неохватное, как Лазарев камень:долгий дождливый рассвет,крона воронья, как живая…Слабый, и обещающий, и необратимый светсветится, прибывая.Так с силою ахнут в гулком воздухе октября,накануне успевшего разгореться,три нисходящих удара — я те бя —брошенного, как мяч на ступени, сердца.Памяти Маши
Вот идёт, и впереди неё дрожит барабанв кронах ясеней просквожённых,улыбается – лепесток клевера, прилипший к зубам —королева процессии побеждённых.Вот играют до горизонта… Два стройных пажадержат космос одежд её нежно и гордо.Она приближается, как рассвет,как столетний подземный пожар, подтачивающий далёкий город,мой родной вавилончик: цистерны «Башнефти», опоры ЛЭП,телебашня, единственная высотка, —всё – в яму, в азиатский гремучий рэп,в чёрную жижу до подбородка!Вот идёт, водит смерть свою на узде, а самасветится, как обещанная невеста.Затаённая, на лугу её умапросыпается бабочка и снимается с места.Оружье её – ромашка, в крапиве её чело,тимофеевка, мятлик, пижма – её прислуга.На Кирилловском кладбище – ничего,кроме луга и луга,этой пёстрой, дохнувшей в лицо страны,чьё живое имяне поместится в тесном доме моей строфы —ново, неповторимо.«Кто входит один в непролазный грот…»
Кто входит один в непролазный гроти рисует,потом замыкает вход;кто читаетРиму и мируна пустой площади под дождёми говорит с дождём —так спишь и бормочешь уже никомув двойную молчащую тьму:тому,кто с тобой,кому улыбается младенец слепой,кто путешествует налегкеи держит сокровище в кулаке.Перед ним склоняются небеса, как говорит поэт.Я видел другое: как брызнет светутром в прохладный двухсветный зал,как бы пустой вокзал.Свет на погасших экранах: не изнутри – извне.Я удивился вспыхнувшей новизне,словно рывком отвалили валун от глазили ладонь разжали —а там алмаз.Сколько нас! —плотный, горячий кристалл:голос на голос, ветвленье куста.На незанятом стуле, простая на вид,закрытая книга – и она звенит.Ростислав Амелин
Иван Кощеев
Иван Кощеев
Я сейчас сижу на инвалидном кресле.
Нет, не навсегда. Надеемся, поправлюсь!
Время что-то лечит, что-то – отбирает,
Стоит многих средств. И не стоит на месте.
Никогда не знаешь, что конкретно будет.
Хоть ты предсказатель. Хоть ты экстрасенс, блин!
Нужно с этим жить. И не молить о ЧУДЕ.
Чудо происходит там, где не предскажешь.
«Сотню раз подумай, прежде чем ввязаться!»
Говорил мой папа. Я большой, не слушал.
Я бы и сейчас все сделал точно так же,
Если бы Господь вдруг дал туда вернуться.
Я пока без дела, без коммуникаций,
Времени в обрез. И в то же время пропасть.
Можно так сказать: Сезон воспоминаний.
Их сегодня столько, что какой-то ужас.
Хочется спросить: когда все завертелось?
Кажется, недавно, в XXI веке,
Но по сути дела это лишь поверхность —
Все уходит в древность. В местные легенды.
Я такое видел, что представить трудно!
Был рационален, был здоровый скептик!
Но теперь надеюсь, что случится ЧУДО.
Расскажу лишь правду. Не поверят – пофиг.
Мертвая змея
Как бы мне хотелось все начать сначала.
Но проблема вот в чем: я всего не помню.
Это не специально – как сказала мама,
Я почти что в норме, раз уже не в коме.
Есть такие вещи, в них поверить страшно.
Чтобы объяснить их, нужно много текста.
Чтобы он шел легче, нужно больше шуток.
Шутки я шучу, но не всегда удачно.
В общем, я начну, а вы себе представьте:
Метры паутины, пот из каждой щели,
Голова в огне, вообще не помню, кто я!
Непонятно где я – я в какой-то шахте!
Документов нет. Рука покрыта сранью,
Что за срань, не знаю. Ни часов, ни денег.
Странно, что в тоннеле не было обвалов,
Как и явных трещин, как и битых балок.
Выглядел он новым. Что и для чего он,
Так и не узнаю – это вам не телик.
Снова странно: гвозди. Путь был заколочен.
Дверь не поддавалась. Молоток был рядом.
Наконец, я вскрыл ее. За ней была землянка:
Все истлело в прах, но антураж был ОЧЕНЬ.
То, что я увидел, выбравшись наружу
Через пуд земли, корней, червей и листьев,
Этот мокрый воздух, голубая высь —
Я был в густом лесу. Но лес был очень светлый.
Сосны и березы поднимались в небо
И качались в такт, как будто друг для друга.
Птицы сладко пели, словно звали сверху.
Лес был полон жизни тайной и послушной.
Я мечтал поесть. Нашелся сыроежек,
Делать было нечего, пришлось вот так и скушать.
Я был убежден, что скоро выйду к краю:
Лес не бесконечен. Значит, скоро поле?
Или, может, речка. Я не помню, сколько
Я не пил с тех пор, как убежал из… Да уж!
Я искал росинки, слизывал их с листьев,
Был готов лизать блестящий лист КРАПИВЫ,
Но блестящих листьев было больше к низу.
Я пошел за ними, любящими влагу,
И нашел ручей – он вел меня к тропинке.
Кто-то явно был здесь. И совсем недавно!
Я пошел по ней и вышел на опушку.
Терн и зверобой росли по краю леса,
А вдали – о счастье – я увидел баки,
Где обычно в селах водные запасы.
Я нарвал цветов. Букет Иван-да-марьи.
Я решил, что если встречу человека,
Вид меня с цветами, даже очень скверный,
Будет не пугающим, и мне помогут чем-то.
Я дошел до баков и увидел стены.
Сосны и забор. Над ним торчали крыши.
Бил из них дымок, как на рисунке детства.
Я решил, что прежде стоит вымыть руки!
И вообще умыться. Отраженье в бочке
Выглядело дико: волосы как палки,
Нос казался больше от налипшей грязи,
Я бы испугался, если б был старушка!
Высох, постучался. Взял букет для вида,
Было мало шансов, что меня не вышлют,
Если что, решил я, стоит попытаться
Сделать вид, что я когда-то жил здесь где-то.
И сказать мол вот, приехал повидаться!
Уж не помню с кем. Давным-давно уехал!
Дверь открыла бабка. Смуглая, в косынке.
Первый ряд зубов был заменен железом,
Руки были в саже, ноги были в тапках,
А в глазах читался интерес по-женски.
Я аж застеснялся! А потом подумал:
Я стою с цветами. Протянуть их бабке?
Голос мой дрожал, но я сказал ей: – Здрасьте!
Я давно не местный, но когда-то в прошлом
Жили здесь мои троюродные братья!
Я сюда приехал из Нефтеюганска,
Ни черта не ел, не знаю никого тут,
Не гоните сразу! Как у вас дела здесь?
Протянул цветы и отошел от входа.
Бабка посмотрела как на идиота,
Повела бровями, выстрелила в глаз мне
Очень строгим взглядом, развернулась к саду
И вошла в него, оставив дверь открытой:
– Застегни калитку, молодойчек. Сверху!
Я, готов от счастья прыгать и смеяться,
Понял, что сейчас не нужно портить образ:
Я балбес из города. Мне нечем там заняться,
Вот я и пришел, сентиментальный олух.
Я закрыл калитку на крючок из стали,
Дверь казалась хлипкой, но зато стабильной!
Бабка шла к беседке, убранной цветами.
Те росли в горшках, висящих на перилах.
Я послушно сел на лавку с кучей хлама:
Ленточки, веревки, ножницы, косынки.
– Как зовут тя? – Бабка вынула из вазы
Флоксы – и поставила букет Иван-да-Марьи.
Я сказал: «Иван». Опять была неправда.
Я не помнил имя. Столько вспоминал его!
– Ну че, Иван, дела идут довольно плохо!
Я пойду за чаем. Подожди минутку?
Папиросы куришь? Я курю! Махорку.
Их не очень много,
Но гостям не жалко!
И швырнула мне цветную упаковку.
Я достал одну, другую папиросу,
Третью и четвертую. Я вытряхнул всю пачку.
Вот же странно: всех их кто-то понадкуривал.
Но так хотелось сделать хоть одну затяжку.
Да, хоть это вредно, но зато приятно.
Можно рефлексировать за чашкой чая, кофе,
А потом, конечно, умереть от рака.
Но когда он будет, нас уже не вспомнят.
В голову ударил вертолет и холод.
Уши заложило. Господи, как сильно!
Бабка возвращалась с чайником на блюде,
Рядом возвышалась горка белых сушек.
– Надо же, спасибо… тетенька! – Марина!
Я уж и забыла, как тебя там звать-то?
Я схватил две сушки и разгрыз их тут же,
Даже не запил, настолько есть хотелось!
Бабка налила нам чай и села рядом.
– Как те папироски? Крепкие? – Спросила.
– Тетенька… Марина! Почему вся пачка,
Только не считайте, что я вдруг брезгливый,
Кем-то понадкурена? У нас в Нефтеюганске
Был один философ. У него так было!
Бабка поглядела на меня, на пачку,
Села, принахмурилась. Взяла с подноса чашку,
Сделала глоток, немного призадумалась
И говорит: – Не суйся в их дела, сынок!
– ПОБЕРЕГИСЬ! Не спрашивай на улицах!
Ходи как будто жил здесь с самых ранних пор!
И не гуляй к болотам. Там скрывают жмуриков!
– Кого? – Переспросил я, – Тех, кто был как ты!
Приехал, а потом внезапно умер!
Я хотел спросить – слюна застряла в горле.
Бросился запить – передо мной был чай.
– Че в чае? – Зверобой. Мелисса, Ноготки.
Казалось, что Марина сильно беспокоилась.
Я выпил чай, решив, что нужно сделать образ.
Чай был очень вкусный, терпкий как глоток земли.
– А че в основе? – Чага! На березках, помнишь?
Бабка рассказала: в их селе есть место,
Глубоко в низине, через пару улиц,
Холмик, а на нем – дворец бандита.
Там, за ним – болота, и туда никто не ходит.
Но ее пускают. За морошкой, клюквой.
Капельку себе, а остальное – в дань им.
Так вот там она порой их и находит.
Жмуриков. Не знаю. Я не то, что в шоке.
– Я прошу вас, дайте мне пожить здесь! – Ой ты!
– Скажете, что я… ваш зять, приехал в гости!
Сделаю вам крышу, починю вам стены,
Принесу воды с того ручья из леса,
Наберу вам чаги, накошу соломы,
Иногда кормите! Есть тут с вами кто-то?
– Умерли! – Давно? – Давно, хотя не знаю.
Сделала мне ведьма предсказанье в детстве:
«Будешь жить одна – и смерть тебя не встретит».
Вот я и болтаюсь по лесам, болотам,
Собираю травки. Уж сама как ведьма!
Бабка поднялась, достала парусину,
– Вот, смотри внимательно! – Взяла какой-то уголь,
Начала водить им, вдруг я вижу карту:
– Вот, сходи сюда, сюда сходи, тут можно,
Здесь вот – магазин «Аврора». Тут – колонка.
Ты из рук не пей! Нальют еще воды с болота!
Вот – наш Дом Собраний. Выглядит как церковь,
Токо без попов. Попов давно уж нету!
Кладбище увидишь. Может, там найдешь их.
Походи! Поищешь заодно и предков.
Я подумал: вот как, бабка – просто чудо.
Наколол ей дров. Сосна-береза-слива.
Грядку прополол, на ней росла картошка.
Накосил ей сена, постелил в сарае,
Лег и задремал. Мне снится дом Марины:
Захожу туда я – там одни реторты,
Колбы и мензурки, ампулы и склянки.
В каждой – что-то мерзкое, и я беру бутылку,
И смотрю вовнутрь – там Мертвая змея.
Село Новоболотское
Село Новоболотское. Построено на месте,
Где огромный холм, покрытый старым лесом,
Медленно течет к широкой серой топи,
Словно эта топь была когда-то речкой.
Жить перед болотом? Сверху столько поля!
Чем внизу так лучше? Крыши там богаче!
Вижу как ремонтник: здесь дома похуже.
– Эй, скажите, тетя! Вам не нужен дворник?
Тетя посмотрела сквозь меня на землю,
Словно я был призрак, и при этом чмошный:
– Кто ты? – Ваня. – Чей ты? – Зять я у Мариши!
Жонка попросила, делаю ремонт ей!
Дальше вдруг игнор, ни взгляда, ни ответа.
Словно я был глюком, да еще и легким.
Я подумал ладно. Повернул налево,
Там стоит пьянчуга, выглядит неплохо.
– Здравствуйте, скажите, где тут есть работа?
Я вообще ремонтник, но могу и грузчик,
В принципе уборщик, сторож, если надо!
Он так посмотрел, как будто очень скоро,
Может, не сейчас – но я уже был мертвый.
Я решил, что ладно. А потом подумал:
Мы живем в России, в XXI веке.
Может, не в столице. Ну, пускай в овраге,
Но, по крайней мере, не в могильной яме!
Я же парень смелый и, надеюсь, светлый,
Я ж не успокоюсь, не узнав всей правды!
Если есть вопросы, я найду ответы!
Я был словно создан для такой работы!
Если верить карте, я дошел до центра.
Вывеска над дверью: МАГАЗИН «Аврора».
Коридор был узким, упирался в стену.
На стене виднелись мелкие слова:
Продам траву. Дом 9. Константинович.
КонстантинОвич? Это что, поляк?
Решил не мешкать, было б подозрительно,
Начни я изучать все надписи сейчас.
Внутри горела лампа, окон не было.
Витрины заполняли крупы и консервы.
Продавец – мужик, едва его заметил:
Он сидел в подсобке и храпел как бык.
Я крикнул: – Эй, простите! – Продавец не дрогнул.
Я решил, что, значит, здесь у всех все есть:
Иначе магазин давно бы был разгромлен.
Повторил еще раз «Эй простите!» громче.
В этот раз мужик очнулся и затих.
Ему, казалось, было лет под 40. Впрочем,
Выглядел он плохо, очевидно, пил,
Усы под Лукашенко, голова обросшая,
Поднялся и прищурился: – Наш магазин закрыт!
Я: – Как закрыт? – Вот так! – Но дверь была открыта!
– Значит, ты не местный. Дверь была закрыта.
Я: прости, мужик! Какой у вас режим?
Он: – Мы открыты с 2-х до 4-х утра.
Но только для своих! – Я свой, когда-то жил здесь!
– Я тебя не помню! – Я приехал к теще!
– К теще, говоришь? – Еще искал тут предков,
Прадеда. На кладбище. Открыто или нет?
Мужик смотрел насквозь, но ничего не видел.
Помолчав минуту, вынул из кармана
Пачку сигарет, зажег об стену спичку,
Задымил, и я… готов был пасть пред ним,
Но выждал миг, чтоб выглядеть прилично.
Говорю: – Мужик! С утра блин не курил!
Твой магазин единственный. Но я не взял наличку!
Дашь мне сигарет? Могу помыть полы!
Усатый вновь завис. Не ожидал наверное.
Опять меня сканировал, потом пошел в подсобку,
Вышел, положил на стол коробку ПРИМА
И сказал: – Идет! Одну сейчас кури,
Потом полы помой, надрай витрины
И бери весь блок. – Я взял коробку, вскрыл
Достал одну, смотрю, а папироса пыльная:
Их все как будто кто-то надкурил.
Ведро стояло возле туалета. Тряпка
Выглядела так, как будто ей весь год
Втирали гуталин. Я снял с витрины швабру,
Обернул, промыл. В сортире ждал восторг.
Мытье полов! Вот, для чего я создан был!
Вся остальная жизнь с успехами и прочим
Выглядела блекло по сравненью с ним.
Я вспомнил, как на Зоне рисовал ЦВЕТОЧЕК:
Тряпкой водишь по полу овалы и круги,
Потом отходишь и недолго смотришь.
Я прошел весь зал два раза. Даже три.
Мужик следил как будто Шерлок Холмс блин!
Может, ждал, что я СОПРУ МЕШОК КРУПЫ?
Нет, мне был нужен идеальный облик:
Я – рукастый ЛОХ, способный услужить другим.
Пока я тер витрины, он лежал в подсобке.
Кажется, в руках держал смартфон.
Я вспомнил, что отвык: прожил три года в общем
Без любимых игр и видеозвонков.
Наверно, он снимал, что показать своим:
Смотрите, кто у нас, услужливый работник!
Так гораздо проще сохранить инкогнито,
Когда тебя не видно, ты ничтожный чел.
Уборщику открыты все дома и комнаты —
Я это точно знал. Одно не знал: зачем?
Я перемыл все тряпки и забрал свой блок.
Мужик под самый выход тихо мне сказал:
– У нас тут тара. Надо разгрузить.
Перенести часть бочек в Дом Собраний,