Москва и Восточная Европа. Советско-югославский конфликт и страны советского блока. 1948–1953 гг.

События 1947 г. считаются началом жесткого противостояния между двумя формирующимися военно-политическими и идеологическими блоками – получившим развитие в последующие годы миром советского тоталитаризма и традиционной западной демократией. Первые послевоенные годы были временем формирования в СССР программного антиамериканизма. Кремлевское руководство, считавшее, что ответом США и их союзников на советскую большевистскую стратегию является подготовка к новой мировой войне, в качестве одной из целей противодействия этой угрозе поставило задачу объединения всех «прогрессивных» политических и общественных движений на континенте. Эти пацифистские планы Кремля были в действительности пропагандистским прикрытием продолжающихся попыток идеологического, политического, а иногда, где возможно, и военного преобразования общественных систем других стран в соответствии с коммунистическими шаблонами. Важным элементом этой стратегии объединения всех прогрессивных с точки зрения Москвы сил в мире было создание условий для тесного взаимодействия коммунистических партий, в первую очередь европейских.

Летом 1946 г. на встрече Сталина с И. Б. Тито и Г. Димитровым обсуждалась идея создания информационного органа коммунистических партий, на периодических заседаниях которого, по мысли советского вождя, происходил бы обмен опытом и принимались решения необязательного характера[8]. Спустя год, в мае 1947 г., Сталин предложил В. Гомулке возглавить работу по организации учредительного совещания такого информбюро, подчиненного Москве органа, который позволил бы ей контролировать все сферы деятельности коммунистических партий стран-сателлитов, а также наиболее крупных западноевропейских компартий. Как известно, после формального роспуска Коминтерна в 1943 г. его функции частично перешли к Отделу международной информации (позднее – Отдел внешней политики (ОВП)) ЦК ВКП(б), в котором регулярно готовились аналитические записки о состоянии европейских компартий.

Осенью 1947 г. в Польше, под руководством А. А. Жданова прошло учредительное совещание, объединившее все эти партии вокруг ВКП(б). Было создано Коммунистическое информационное бюро (Коминформ), в рамках которого, по мысли кремлевского руководства, должен был проводиться строгий, всеохватывающий мониторинг состояния этих партий, контроль над реализацией ими на практике основных положений марксистско-ленинской теории социализма в ее сталинской интерпретации. Воплощение этой идеи должно было способствовать еще большей консолидации стран «народной демократии» вокруг Москвы и стать дополнительным «ответом американцам на их антисоветскую политику».

В докладе Жданова на совещании, в частности, отмечалось, что «нельзя признать правильным постоянное подчеркивание некоторыми деятелями братских компартий своей независимости от Москвы», поскольку Москва «никого не ставила и не желает ставить в зависимое положение». «Нарочитое подчеркивание этой “независимости” от Москвы, “отречение” от Москвы, – указывал Жданов, – по сути дела, означает угодничество, приспособленчество, подыгрывание тем, кто считает Москву врагом». Компартии не должны были, по мнению Жданова, бояться заявлять о своей поддержке «миролюбивой и демократической политики Москвы», поскольку эта политика соответствует интересам других миролюбивых народов[9]. В разделе доклада Жданова, посвященном международному положению, отмечалась необходимость преодоления разобщенности между коммунистическими партиями, ставшими влиятельной силой «почти во всех странах Европы и Азии», поскольку такая разобщенность «неправильна, вредна и по сути дела, неестественна». Приводился пример с воссозданием социалистами Интернационала, с возникновением различных других международных общественных и профессиональных объединений и союзов. Еще раз указывалось, что проблема отсутствия такого рода центра, который удовлетворял бы потребность в «консультации и добровольной координации действий отдельных партий», в особенности назрела сейчас, когда продолжающаяся разобщенность может приводить «к ослаблению взаимного понимания, а порой и к серьезным ошибкам»[10]. Вслед за этим Жданов перешел к подробному анализу таких ошибок, которые совершили французские и итальянские компартии, допустившие удаление из правительств своих стран коммунистов, а также недостаточно последовательно возражавшие против получения займов от «американских империалистов»[11]. Патерналистский, безапелляционный тон выступления Жданова, представлявшего точку зрения ВКП(б), говорил о том, что, несмотря на фразы о консультациях и добровольной координации действий, стиль работы нового органа будет близок его предшественнику. Известно, что в Коминтерне провинившиеся компартии нередко распускались, а их руководство репрессировалось. Подобная перспектива, похоже, была реальной и для партий, вошедших в Коминформ. Коминтерновский стиль обсуждения недостатков и ошибок в работе компартий, который Кремль приветствовал в качестве универсального для межпартийного общения, был характерен для выступлений А. Паукер и Э. Карделя, предпринявших резкую леворадикальную критику политики итальянских коммунистов. Л. Лонго осторожно, избегая открытой полемики, пытался отвести обвинения в адрес своей компартии.

Обстановка на учредительном совещании Коминформа уже говорила о том, что заданный на ней советскими и другими участниками обвинительный тон в отношении допустивших «ошибки» компартий будет не только сохранен, но и получит дальнейшее развитие. Данная установка советского партийного руководства была обозначена в их выступлениях и учредительных документах нового партийно-информационного органа.

Между тем уже в начале 1948 г. этот межпартийный институт Кремль решил использовать в том числе и для решения двусторонних межгосударственных проблем. Неразрывная связь идеологии и политики была особенностью тоталитарных режимов. Речь шла о советско-югославских отношениях, в которых появились определенные разногласия, связанные в частности с политикой Югославии на Балканах, не во всем устраивавшей Сталина. Поскольку Англия, экономически ослабленная после войны, не могла поддерживать греческий режим в его борьбе с коммунистами, она вынуждена была обратиться за помощью к США, которые, отойдя от политики изоляционизма, готовы были заместить британцев в регионе. В США в этот период, в том числе и под влиянием таких дипломатов, как Дж. Кеннан, происходило формирование жесткой глобальной антикоммунистической стратегии. В этих условиях советское руководство, стремясь избежать прямой конфронтации с Америкой и ее союзниками, решило сосредоточить всю балканскую политику сателлитов в своих руках. Что касается Югославии, то Сталина стала раздражать самостоятельная и не всегда контролируемая линия Белграда в отношении Албании, коммунистического движения в Греции и планов создания Балканской федерации[12]. Помимо балканской проблематики кремлевскому руководству предстояло решать и другие сложные вопросы отношений с бывшими союзниками в Европе. Сталин ожидал исхода выборов в Италии и Чехословакии, а организуя опасную для дела мира блокаду Берлина летом 1948 г., пытался сорвать планы США и их союзников по созданию сепаратного германского государства на Западе[13].

В конце августа 1947 г., незадолго до создания Информбюро, в аналитической записке, подготовленной в ОВП ЦК ВКП(б) и посвященной состоянию дел в компартиях восточноевропейских стран, в адрес югославской компартии, получившей большое число лестных характеристик, были вместе с тем высказаны некоторые замечания: говорилось об отсутствии внутрипартийной демократии, отмечалась «национальная узость» при принятии решений в области внешней политики (речь шла о неправильной позиции по вопросу о Триесте), указывалось на «существование определенных тенденций у руководителей компартии в переоценке своих достижений и стремление поставить югославскую компартию в положение своеобразной “руководящей” партии на Балканах»[14].

Одним из наиболее значительных факторов, способствовавших ухудшению советско-югославских отношений в тот период, стали отношения в треугольнике Москва–Тирана–Белград. Советская сторона сразу после войны решила передать Албанию в сферу влияния Югославии. Это решение, обусловленное причинами международного значения, дополнительно определялось и характером отношений югославской и албанской компартий еще в годы войны: КПЮ стояла у истоков создания компартии Албании. Югославская политика в Албании была отмечена широкой военной и экономической помощью, практически полным включением ее в собственные хозяйственные планы, что мотивировалось, помимо прочего, и стратегическими соображениями: в Белграде рассматривали албанскую морскую границу в качестве продолжения собственной. Вместе с тем СССР с 1946 г. также начал предоставлять Албании свою помощь, что вызвало, с одной стороны, недовольство Белграда, считавшего, что советское взаимодействие с Тираной должно осуществляться, как было ранее оговорено, через югославов, а с другой – способствовало появлению в албанском руководстве двух противостоящих друг другу группировок. Одна из них продолжала выступать за приоритетные взаимоотношения с Югославией, в то время как другая, недовольная грубым, высокомерным и командным стилем югославских партийных и хозяйственных советников, настаивала на необходимости более тесного сотрудничества с Москвой. Внутрипартийные разногласия использовал в своих интересах и генсек партии Э. Ходжа, намеренно сталкивая между собой представителей разных групп и стремясь представить себя в зависимости от складывавшейся ситуации сторонником ориентации то на Москву, то на Белград.

В августе 1947 г. Тито в беседе с советским послом в Югославии А. И. Лаврентьевым отметил изменения, которые произошли у албанского руководства по отношению к ФНРЮ после посещения Советского Союза правительственной делегацией Албании. Как ему стало известно, некоторые албанцы говорили о том, что Югославия за малые деньги хотела бы «положить лапу на Албанию», что она много обещает, но практически ничего не дает. Югославский лидер, опровергая эти утверждения, подчеркнул, что его страна в своей политике исходит прежде всего из интересов самого албанского народа, стремясь к сохранению независимости Албании. Вместе с тем он отметил, что Югославия заинтересована в Албании, поскольку та занимает важнейшее географическое и военно-стратегическое положение на Балканах. Критически был упомянут Нако Спиру, который, по мнению Тито, проводил политику отдаления Албании от Югославии, клеветал на Ходжу во время своего последнего посещения Белграда. Тито был готов пригласить в Югославию Э. Ходжу и К. Дзодзе с неофициальным визитом и обсудить весь комплекс югославо-албанских отношений, а также сообщить и о своем желании удалить Спиру из албанского руководства. Албанцам планировалось объяснить, что помощь СССР Албании нельзя рассматривать как намерение Москвы оторвать их страну от Югославии, а наоборот – как содействие сближению между двумя соседними странами[15].

В ноябре 1947 г. состоялось заседание Политбюро ЦК КПА, на котором министр промышленности Н. Спиру был подвергнут резкой критике за антиюгославскую позицию. Соответствующий материал на него поступил от С. Златича, югославского представителя ЦК КПЮ при ЦК КПА, потребовавшего удаления Спиру из руководства. Понятно, что за этим требованием стоял Тито. Спиру сразу после рассмотрения его «персонального дела» и осуждения как вдохновителя тенденций, направленных против тесного союза с Югославией, пришел к временному поверенному в делах СССР в Албании А. Н. Гагаринову, пытаясь найти у него поддержку, объяснить, что решение Политбюро является для него фактически приговором. «На нашем албанском языке это означает, что я враг», – обреченно сказал Спиру советскому дипломату. Спустя несколько дней он вновь попытался встретиться с Гагариновым, но ему было отказано. 20 ноября, не видя выхода из сложившейся ситуации, Спиру покончил жизнь самоубийством[16].

Югославская сторона, возможно, предупреждая закономерные вопросы кремлевского руководства, решила представить свою версию случившегося, и 4 декабря 1947 г., по договоренности Тито со Сталиным, состоялась встреча А. А. Жданова с югославским послом в Москве В. Поповичем. Очевидно, информация оказалась неполной, поскольку через несколько дней посол направил Жданову письмо, в котором сообщал о значительной материальной и финансовой помощи, оказанной Албании, а также подробно охарактеризовал антиюгославскую деятельность Спиру и его сторонников. Попович писал, что после убийства Спиру «на поверхность всплыло то, о чем не было известно, или может быть скрывалось, и что этот случай дал возможность очистить и консолидировать албанскую компартию». Он отметил, что в этом отношении большую помощь албанским «друзьям» оказывает Тито, который планирует пригласить в Белград Ходжу и Дзодзе. В письме Тито от 8 декабря 1947 г. Попович передал содержание беседы со Ждановым и сообщил о новой встрече с советским функционером спустя два дня после отправки ему упомянутого письма. На второй встрече Жданов по поручению Сталина поставил два вопроса. Советский лидер интересовался, во-первых, о каком чиновнике советского посольства в Тиране, с которым Спиру имел контакт, идет речь и из чего видно, что Спиру пытался использовать эти связи в своих личных целях. Во-вторых, без каких советских специалистов в Албании югославы могли бы обойтись (в первую очередь это касалось специалистов-нефтяников). Последний вопрос интересовал Сталина, вероятно, в связи с упомянутым в письме Поповича Жданову взаимодействием советских и югославских советников в Албании. Как писал Попович, ссылаясь на содержание переговоров Тито со Сталиным в 1946 г., он сообщил Жданову, что Югославия сможет оказывать Албании всестороннюю помощь, включая и помощь специалистами[17]. Возможно, переданная Поповичем информация отразила замысел Тито: во время встречи посла со Ждановым помимо обсуждения югославо-албанских отношений поставить вопрос об отзыве советских специалистов из Албании «в связи с наметившимися тенденциями в Албании противопоставить советских специалистов югославским и на этой основе нарушить установленный модус отношений Албании и Югославии»[18].

Переговоры Поповича и Жданова не удовлетворили Сталина, и 23 декабря 1947 г. он направил Тито письмо, в котором говорилось: «Ввиду того, что в ходе бесед вскрылись новые вопросы, мы бы хотели, чтобы Вы направили в Москву ответственного товарища, может быть, Джиласа или другого наиболее осведомленного о положении в Албании». Он добавлял: «Я готов выполнить все Ваши пожелания, но нужно, чтобы я знал в точности эти пожелания». Письмо заканчивалось товарищеским приветом[19]. Казалось, что сдержанный и спокойный тон письма говорил о готовности советского руководителя к компромиссам и товарищеской дискуссии по вопросу, представлявшему взаимный интерес. А между тем «албанская тема» стала осью возникающего конфликта.

Джилас прибыл в Москву 17 января 1948 г. и в тот же день, в 11 час. вечера, был приглашен на встречу со Сталиным, Молотовым и Ждановым. Как он сообщал в телеграмме Тито, разговор сразу же начался с изложения советской позиции по Албании, которая, как отметил Джилас, была идентична югославской. Сталин подчеркнул, что в качестве приоритетной задачи следует рассматривать сохранение албанской независимости и свободного самоопределения, особо обращая внимание на то, чтобы у таких колеблющихся и нерешительных людей, как Энвер Ходжа, по возможности не создалось впечатления, что югославы хотят их подчинить или сделать что-либо подобное[20]. Вместе с тем, как отмечал Джилас, ему пришлось выслушать от советского вождя одно неприятное замечание. Сталин заметил: «А у вас там, в Албании, стреляются члены Центрального комитета! Это нехорошо, очень нехорошо!» Джилас стал объяснять, что Спиру противился связи Албании и Югославии, самоизолировался в ЦК, но, не успев, как он пишет, закончить фразу, услышал неожиданную реплику Сталина: у СССР в Албании нет никаких особых интересов. «Мы согласны на то, чтобы Югославия проглотила Албанию!» Свои слова он сопроводил характерным жестом, сложив пальцы правой руки и поднеся их ко рту. В ответ на возражение Джиласа, что они хотят объединяться, а не проглатывать, Молотов пояснил: «Так это и значит проглатывать». Джилас отмечал в своих мемуарах, что в то же время «вся атмосфера, несмотря на такой метод выражения, была сердечной и более чем дружеской»[21].

В этот период в Москву по линии внешней разведки (скорее всего, от Д. Маклина, советского разведчика, работавшего вторым секретарем британского посольства в Вашингтоне. – А. А.) стала поступать информация о готовности США оказать прямую военную поддержку греческому режиму в случае признания северными соседями повстанческого Временного демократического правительства Греции (ВДПГ), созданного в горных районах Эгейской Македонии в декабре 1947 г., и последующего вторжения интернациональных бригад с севера на территорию Греции[22]. Сталина, готовящегося к реализации серьезных планов в Центральной Европе, не устраивало усиление гражданской войны в Греции и возможное расширение военного конфликта на весь балканский регион, к тому же с возможным участием американских войск. Югославы были вызваны в Москву для подробных объяснений и обсуждения разногласий. Были приглашены и болгарские коммунисты, лидеру которых Димитрову предстояло держать ответ за несанкционированное Кремлем высказывание в интервью о планах федерации восточноевропейских стран. Не исключено, что информация «по Димитрову» могла поступить в Кремль либо пополниться деталями от находившегося тогда в Москве Джи-ласа. 19 января 1948 г. А. Ранкович направил ему телеграмму, в которой передал пожелание Тито – попросить советскую сторону воздействовать на «болгарских товарищей», чтобы те были осторожнее, давая разные интервью. Указывалось, что речь шла о последних заявлениях относительно Греции, федерации восточноевропейских стран и роли болгаро-югославского пакта, сделанных Димитровым в Румынии. В частности, как считали в Белграде, имея в виду высказывания Димитрова о Греции, «американцы и греческая реакция» могли «свалить свою вину на соседние с Грецией страны». Кроме того, добавлял Ранкович, слова болгарского лидера могли быть расценены и как позиция Югославии[23].

Албанская проблематика оставалась актуальной в югославо-советских отношениях в течение зимы и весны 1948 г. Как сообщал Ранкович Джиласу в срочной телеграмме от 29 января, югославское руководство 19 января, опираясь на полученную информацию о возможном вторжении греческих войск в южную часть Албании, предложило Ходже разместить вблизи югославской границы, в районе Корчи, югославскую дивизию. Ходжа 20 января ответил согласием и попросил Тито уточнить детали и время проведения этой операции. Между тем, как сообщал Ранкович, пока еще ничего не было предпринято для реализации этого плана. Он подчеркивал, что, по мнению «товарища Маршала», «греки и без прямого участия англо-американцев могут проникнуть на албанскую территорию, откуда их потом будет намного сложнее изгнать». Ранкович просил Джиласа сообщить советским руководителям о плане Тито и постараться убедить их в его оправданности. В противном случае следовало срочно узнать мнение Москвы о мерах, необходимых для сохранения целостности Албании[24]. Вероятно, Джилас не успел или не смог вовремя сообщить кремлевскому руководству о плане Тито, но через два дня, 31 января, югославы получили грозное письмо от Молотова. В нем Тито обвинялся в том, что его решение послать дивизию не только не стало предметом консультаций с СССР, но что югославское правительство даже не информировало об этом советское руководство. «Советское правительство, – указывал Молотов, – совершенно случайно узнало о решении Югославского правительства относительно посылки ваших войск в Албанию из частных бесед советских представителей с албанскими работниками». В телеграмме подчеркивалось, что СССР считает «такой порядок ненормальным» и не может согласиться с тем, «чтобы его ставили перед свершившимся фактом», и как союзник Югославии «не может нести ответственность за последствия такого рода действий». Молотов далее сообщал, что Москва принимает к сведению решение югославского руководства задержать посылку войск в Албанию. В концовке телеграммы стояла, однако, ключевая фраза, содержавшая намек на начало конфликта. Указывалось, что между советским и югославским правительством «имеются серьезные разногласия в понимании взаимоотношений между нашими странами, связанными между собой союзническими отношениями». Послание Молотова завершалось предложением так или иначе исчерпать эти разногласия во избежание недоразумений[25]. Югославское руководство еще раз подтвердило решение об отказе послать дивизию в Албанию. 1 февраля Ранкович сообщил Джиласу в Москву о том, что «по предложению товарища Молотова мы отказались от намерения организовать в Корче нашу военную базу». Он просил проинформировать об этом Сталина или Молотова[26]. Можно предположить, что именно самостоятельное решение Тито об отправке дивизии стало прелюдией советско-югославского конфликта.

На совещании 10 февраля 1948 г. в Москве, на котором присутствовали Сталин, Молотов, Жданов, Маленков, югославская и болгарская делегации, возглавляемые Карделем и Димитровым, был вновь поставлен вопрос албано-югославских отношений, предпринята попытка оценить перспективы греческих коммунистов в их борьбе с «монархо-фашистами» и проанализированы планы возможного создания федеративных объединений на Балканах.

Атмосфера на совещании, по воспоминаниям Джиласа, была нервной. Сталин и вторивший ему Молотов, не сдерживая себя, выговаривали югославам за «дивизию», которую те собирались послать в Албанию, рассуждали о возможности победы греческих партизан либо, в случае бесперспективности этой борьбы, о прекращении их поддержки, интересовались мнением югославов по этому поводу. Димитров, бледный от волнения, должен был выслушивать, как «комсомолец», гневный монолог кремлевского вождя по поводу его несвоевременных и, главное, не согласованных с Москвой рассуждений о федерациях в Восточной Европе. Ссылаясь на напряженные отношения с Западом, советское руководство говорило о необходимости в этих условиях обязательного согласования всех внешнеполитических шагов Югославии и Болгарии с Москвой. 12 февраля 1948 г. между СССР и Югославией были подписаны протоколы о консультациях по международным вопросам в качестве приложения к Договору о дружбе и взаимной помощи[27].

Албанская тема и перспектива объединения Югославии и Албании на условиях Белграда всерьез беспокоили Москву, несмотря на продемонстрированную Джиласу готовность к югославскому «поглощению» Албании. Сталину приходилось учитывать, с подачи Молотова как руководителя внешнеполитического ведомства, также и позицию США и Великобритании, с которыми СССР в годы войны заключил соглашение о гарантиях суверенитета и территориальной целостности Албании. Очевидно, с этим были связаны и колебания кремлевского руководства в вопросе о конфигурации возможных балканских федераций. На совещании, говоря о возможности создания югославо-болгаро-албанской федерации, Сталин неожиданно предложил, чтобы сначала объединились Югославия и Болгария, а позднее к ним присоединилась бы Албания, хотя раньше он предлагал вариант югославо-албанского объединения.

В Белграде, кажется, понимали, что кремлевский вождь находится на грани решительных действий в связи с Албанией, и Кардель сообщил советскому руководству, что Тито готов приехать в Москву для обсуждения всего комплекса двусторонних отношений, в том числе и связанных с Албанией. Сталин положительно отнесся к этой инициативе[28].

Югославская делегация, вернувшись в Белград, 19 февраля 1948 г. отчиталась на заседании Политбюро ЦК КПЮ о результатах московских переговоров. Было решено не соглашаться с предложением Кремля о федерации Югославии и Болгарии. На расширенном заседании Политбюро 1 марта Тито мотивировал эту позицию особыми, подчиненными отношениями болгарской компартии с ВКП(б), что чревато для югославов попаданием в зависимость от Москвы[29]. На этом же заседании из уст Тито и его соратников прозвучал ряд других совершенно недопустимых с точки зрения строго подчиненных отношений с ВКП(б) высказываний. Речь шла о том, что СССР не желает считаться с интересами Югославии и стран «народной демократии», не готов заключать сейчас торговое соглашение на 1948 г., откладывая переговоры по нему до декабря и ограничивая ассортимент товаров для поставок, в том числе и вооружений. Джи-лас, докладывая об обсуждении в Москве проблемы военного строительства, пришел к выводу о намерении поставить Югославию в зависимость от СССР[30].

Проблемы югославо-советских экономических отношений Тито обсуждал 10 марта с послом А. И. Лаврентьевым, пытаясь выяснить, какие причины побудили советскую сторону отказаться от подписания торгового договора, что не позволяло Югославии реализовать значительную часть своих экономических проектов. Как отмечал посол в своем дневнике, Тито был заметно взволнован и в присутствии своего заместителя Карделя подчеркивал, что он ставит этот вопрос официально[31]. Спустя неделю югославский руководитель подготовил письмо на ту же тему, выражая озабоченность состоянием советско-югославских торгово-экономических отношений[32]. Вопросы экономической, военной и финансовой помощи от СССР занимали большое место в югославо-советских отношениях зимой и весной 1948 г. Югославы хотели получить дополнительные средства для развития военной промышленности, рассчитывали на передачу советской стороной части трофейных военных кораблей. Кардель сделал запрос советской стороне о возможности предоставления Югославии кредита в размере 60 млн долларов, но получил отказ. С такой же позицией советской стороны югославы столкнулись и по всем другим запросам. Москва ссылалась на тяжелую ситуацию в экономике, связанную с ее переходом на мирные рельсы[33]. Это вызвало откровенное раздражение югославского руководства, что проявлялось на партийных форумах и отражалось в их документах. Возможно, югославские расчеты и запросы в сфере экономики встречали негативную реакцию советской стороны, поскольку рассматривались как завышенные. Советское руководство пыталось объяснить югославам, что им следует умерить свои амбиции, отказаться от планов создания автаркической экономики, развития всех отраслей тяжелой и военной промышленности, напоминая им, что многое они могут получить от СССР, а кроме того он служит гарантом и югославской безопасности.