Дольмен

– А отчего она умерла? – задала глупый вопрос Елена, размачивая очередную сушку в чае. – Вроде не болела, вы говорили.

– Не болела. Кто ж его знает, у всякого свой час, как ты ни выглядывай молодайкой, как ни хорохорься, а пришел час – и всё: не стало Медеи Лавровны Тугариной. Накануне-то она пришла ко мне, да я уж, никак, рассказывала тебе?

Елена была вся внимание, и старуха, обтерев губы ладонью, продолжала:

– Мы с ней, Лена, не так чтобы шибко ладили, хотя по соседскому делу нельзя, конечно, не ладить. Но пришла она, пришла ко мне и говорит: Олька, говорит, – Олькой звала, как вроде мне все 7 лет, – не хочу, говорит, я, где все, лежать, а хочу, говорит, остаться подле своего дома, лицом к солнышку, к восходу, как умру я, завещаю, – строго так, говорит, завещаю! – похороните меня в богатырской хатке, а на кладбище, говорит, не носите. И умерла ведь там, в этой каменной хатке, на третий день только хватились, да ты уж про это все знаешь. А вот не послушались ее, похоронили по-людски на кладбище, не самоубийца ведь она какая, где попало лежать, и не абхазка, те тоже, бывалоча, во дворах своих хоронят, прямо под окнами. Да вот, Лена, стала последние дни сниться мне Медейка! Приходит, опять вроде в зеленом своем платье 37-го-то года, с листочками которое, в шляпе соломенной, и говорит: «Я тебя, Олька, не шлепала при жизни, так сейчас отшлепаю: ты зачем меня не послушалась, я тебя добром просила, а ты вон что – не настояла, ну так смотри у меня, берегись!» Да на вторую ночь опять заявилась и пальцем мне грозит, а на третью… вошла в дверь, перо из шляпы выдрала, обмакнула в ткемали и на стенке неприличное слово написала, обозвала меня по-нехорошему. – Старуха помолчала значительно и продолжила: – Вы-то что – вы люди пришлые, знать ее не хотели. – На протестующий Еленин жест тетя Оля повысила голос: – Знаю, все знаю, сама она не больно-то вас жаловала, нагнала тебя даже однажды, а вот, вишь как, оставила все ж таки всё тебе, а не мне, хоть мы с ней с 67-го года и до последнего ее часа соседствовали и всё это прежде наше было. Ты, конечно, внучка, а я-то ведь тоже – не седьмая вода на киселе: считай, племянница. Да уж что теперь говорить!

Старуха опять замолчала и, утерев фартуком пот, выступивший на лице после третьей кружки горячего чая, высказалась:

– Думаю я, Лена, что сны эти не простые, вещие сны, не таковская она была женщина, Медея-то Тугарина, чтобы просто так с бухты-барахты присниться! Думаю я, Лена, что зовет она меня, скоро и мне пора.

– Да ладно вам, тетя Оля, – запротестовала Елена, – вы еще вон какая крепкая!

– Как тебе не крепкая! Кости ломит, к дождю особенно, зубов нету!

– Зубов и у меня нету, – засмеялась Елена. Всё это, или почти всё, она уже слышала от тети Оли. – Тетечка Олечка, – проговорила Елена умильно, – а не одолжите мне пару ведер, только не пластмассовых, хочу растения Медеины полить. Раз уж приехала…

Старуха дала ей ведра, и Елена отправилась к себе. После встречи с соседкой уверенность Елены в том, что надо сделать попытку, только укрепилась.

На следующий день она с утра отправилась на другой конец села, к Галактиону Хаштария. Домой воротилась с бутылкой бараньей желчи и с эмалированным ведром, которое с отдачей попросила у жены Галактиона.

На подоконнике раскрытого окошка сидел ворон Загрей, с гладкими, блестящими черными перьями, и искоса поглядывал на нее. Елена обрадовалась живой душе в доме, поздоровалась с вороном. На «здрасьте» он ей каркнул опять по-иностранному: «Шерейпхум!»

– Вот еще заморская птица выискалась, – проворчала Елена. – Есть-то небось хочется? Или попировал уже у Галактиона, бараньих потрошков отведал? Хотя нет, там два пса, не пустят тебя, да и свиньи есть, те всё подберут. На вот, я тебе колбаски докторской припасла, колбаску-то любишь?

Ворон не стал ломаться, склевал, что дали, а насытившись, «спасибо» не сказал и вылетел вон.

Дел у Елены оказалось невпроворот. Тетя Оля как-то оговорилась, что на чердаке Медеином полно старых вещей. Елена хотела найти какой-нибудь большой чан или котел, чтобы вскипятить молоко, четыре ведра: свое, да Галактиона, да два тети Олиных у нее были, – но не мешало раздобыть еще что-то.

Действительно, чердак оказался завален старьем. На железной кровати с голой панцирной сеткой лежала кверху ножками другая кровать, третья, разобранная на спинки и сетку, стояла у стены. Стол лежал на боку, стулья громоздились, составленные один в другой; всюду, в пыли, валялись разбросанные детские книжки и тетрадки. Елена подняла одну тетрадь и прочитала: «Тетрадь ученика 5-го класа, средней школы 53 Тугарина Андрея». Пошла дальше и споткнулась о махровый от пыли велосипед «Школьник» с одним уцелевшим колесом. «Сесыппуна!» – услышала знакомое и увидела вверху, на балке, ворона.

– Фу, напугал! – махнула на него рукой. Ворон каркнул на своем птичьем языке и, слетев вниз, уселся на изнанке сиденья верхнего стула, сложил поудобнее широкие крылья.

– Вот фон барон! – проворчала Елена и двинулась дальше – от ее ноги покатился красно-синий мяч. В дальнем углу чердака лежал кверху брюхом комод, она наклонилась и выдвинула ближайший ящик, оттуда вывалились заношенные мужские вещи: трусы, майки, носки, брюки. Елена огляделась: вещи снизу, из дому, все до единой, были сосланы сюда, наверх. Но кухонной утвари тут не имелось. Это были вещи из большой комнаты, где жили теперь растения, которым столы, стулья, кровати, шкафы, одежда, мячи, велосипеды, книжки и тетради были без надобности. Внезапно ворон, нарушив мертвую тишину, проорал на чистом русском языке: «Р-рота, за мной!» – пролетел мимо, задев ее щеку концом черного крыла, и вылетел в чердачное оконце. Елена остолбенело глядела вслед удалой птице.

Первым делом, так или иначе, надо было запасаться молоком. Она залезла под дом, стоявший, как избушка на курьих ножках, на каменных сваях, и вытащила оттуда тачку с двумя огромными колесами. С тачкой и пошла в магазин, который по привычке звали сельпо, – тетя Оля, во всяком случае, так звала, – стоял он посреди поселка, рядом с двухэтажной, в желтой побелке, конторой, и, в отличие от прежних времен, чего только в магазине не было. Тетя Оля сказывала так: ведь говорили старые люди, наступят-де такие времена, когда на прилавках все, что душа пожелает, будет, а денег, чтоб купить, не будет. Видать, как раз и пришли эти времена. В магазине никого, кроме продавщицы, не оказалось, поэтому Елена с самым независимым видом попросила у неприступной армянской девушки, щелкавшей семечки из ладного цветного пакетика – а не из газетного кулька, как бывало, – сто двадцать пакетов кубанского молока.

– Ско-олько? – изумилась продавщица, мигом переставшая клевать семечки.

– Сто двадцать, – осторожно отвечала Елена.

Продавщица некоторое время в изумлении рассматривала Еленино лицо, потом дернула плечами:

– Не могу. Оптовая закупка. И что я другим покупателям скажу, спросят: почему молоко не привезли, а сегодня уже не привезут, завтра только.

– Девушка, красавица, пожалуйста, очень надо, – умильным голосом зачастила Елена и добавила магическое: – Я ведь доплачу.

– Ну хорошо, – вздохнула продавщица и стала выкладывать на прилавок пакеты с молоком. Елена, едва не застряв в дверях, завезла в магазин тачку и стала складывать мягко колыхавшиеся пакеты, исписанные рекламными словами, туда. В окно она увидела двух женщин, приближавшихся к магазину, и поскорей набросила на груженную молоком тачку цветастую шаль бабушки Медеи. Быстро расплатилась с продавщицей, а на покупательниц в дверях едва не наехала. Те, в недоумении, посторонились.

Все молоко в тачку не поместилось, пришлось сделать еще ходку. Да, молоко оказалось тяжелым грузом. Конечно, нельзя было сказать наверняка, можно ли считать молоко кубанских буренок, на которое Елена, между прочим, истратила почти всю свою пенсию, киммерийским. Но и любое другое молоко называть киммерийским оснований тоже не было. Во всяком случае, это оказалось самым дешевым. Главное, чего Елена опасалась: как бы молоко не скисло до вечера, ведь холодильника у бабушки Медеи не имелось, да если бы и был, сто двадцать пакетов в холодильник не затолкаешь. А как назло, сегодняшний день, в отличие от всего остального апреля, выдался уже почти по-летнему жарким. До поры до времени она оставила молоко в самом холодном месте: под домом.

«…поставить котел у входа в богатырскую хатку…»

Богатырская хатка, а по-другому дольмен, находилась тут же, в пределах владений Медеи, за домом, в двух метрах от края обрыва. Сложена она была из многопудовых, цельных каменных глыб, сверху, в виде плоской крыши, лежала такая же, как стены, серая глыбища; высотой хатка была метра три, а шириной – четыре метра. Единственное круглое окошко хатки – оно же дверь, – сейчас заткнутое каменной пробкой, выходило на соседнюю гору, на восход. Почти впритык к дольмену росла развесистая ива, плакучие ветви ее с одной стороны опускались на каменную крышу хатки, а с другой свешивались в обрыв. Длинное тулово гор, протянувшееся за пропастью, с правой стороны вздымалось круто вверх – сквозь гору прорыли новый тоннель для поездов – и там, за горой, плескалось в своей вечной колыбели море. По дну пропасти, куда и заглянуть-то страшно, спешила к морю река, и рядом с ней, в обнимку, бежала дорога. Только речка бесстрашно бросалась в море, а осторожная дорога останавливалась подле волн.

Котла никакого на примете не оказалось, да и где можно было раздобыть котел такого размера, чтобы самой туда влезть? В доме и дворе Галактиона Елена поосматривалась, даже спросила у хозяйки, в чем они будут варить барана, та показала ей довольно большую кастрюлю, но эта большая кастрюля Елене была бы только по колено. Оставалась обыкновенная ванна. Проржавевшая и облезлая изнутри ванна стояла подле Медеиной колонки, вода из крана текла как раз туда. Видимо, летом, когда с водой были перебои – в квартире Елены перебои тоже случались, – в этой ванне бабушка держала воду для полива своих растений. Может, и мылась там, потому что в доме не было ни ванны, ни корыта, даже тазика не нашлось.

От колонки, где стояла ванна, до богатырской хатки, возле которой, как указывалось в рецепте, надо было окунуться в «котел омоложения», не так уж далеко, и все-таки Елене это расстояние казалось непреодолимым. «Вот когда пожалеешь об отсутствии внука», – подумала она и тут же услышала далекий ритмичный перестук поезда. Даже сердце захолонуло, хотя Саша-то с Алевтиной давным-давно сошли со своего поезда в Краснодаре, улетели в Афины и вовсю уже бродят по чужой столице. Прежде, говорила тетя Оля, в редкую ночь услышишь шум поезда, железная дорога шла по-за горами, а с тех пор, как прорыли тоннель, поезда стали хорошо слышны. Да они и видны стали. Елена подошла к краю обрыва и вдали, внизу, под горой увидела зеленый хвост поезда, скрывшийся в тоннеле.

В конце концов Елена придумала, как ей перетащить ванну к дольмену, не прося помощи у соседей, у того же Галактиона, к примеру, который непременно спросит, а зачем ей ставить ванну к порогу богатырской хатки. Вымыв как следует ванну изнутри, – в грязь ложиться не хотелось, – она принесла из дровяника круглые чурки, один из кругляшей подложила под ванну, пришлось, конечно, поднапрячься, поднимая конец, даже в пояснице что-то хрустнуло, и Елена непроизвольно выругалась. Вот старая дура, принялась она костерить себя, головы своей нет на плечах, дак чужую ведь не приставишь, ничего она, конечно, не добьется, никакой такой второй молодости не получит, только радикулит себе наживет… в придачу ко всему. Но продолжала действовать: выложила путь ванне десятком кругляшей, лежащих друг за другом наподобие домотканого половика. Ворон, решивший, видимо, понаблюдать за ее действиями, слетел с чердака и уселся, устраиваясь, на колонке: покачался из стороны в сторону, как маятник, лапы-то не умещались на вентиле. Елена оторвалась от своего занятия и укорила его:

– Дак ты, голова садовая, и по-русски балакать умеешь? А притворялся! А иностранничал! Ну-ка, прокаркай что-нибудь по-нашему?!

Ворон не ответил по-человечески, а каркнул по-своему, потому что не удержался на железном кружке, сорвался с колонки и, затрепыхав крыльями, приземлился на угол ванны.

– Ну, сиди, сиди, сейчас поедем, – сказала, усмехаясь, Елена.

Но ворон, едва ванна двинулась, взлетел и уселся на крышу богатырской хатки. Хорошо, что земля шла под уклон: ванна поехала по каткам как миленькая. Потом, правда, стала: ни тпру, ни ну! – но Елена перенесла вперед распрыгавшиеся в стороны, оставшиеся позади кругляши, и снова ванна поехала по ним, точно по катку. Теперь главное: не свалить ее сгоряча в пропасть. Елена направила катки к богатырской хатке, а сама сбоку страховала ванну, чтоб не вынесло к обрыву. И вот ванна стала на место. Пара чурбаков только оказалась под ней, но Елена, вновь приподняв конец емкости, выпихнула их ногами. Подняв голову, она увидела ворона, который выискивал что-то в поросшем мхом стыке между каменными глыбами хатки, и строго ему попеняла:

– А ты, Загреич, небось думал, я не справлюсь, ага?

Ворон вытащил на крышу улитку и, раздолбив ее клювом, ответил опять по-иностранному: «Тагэ. Сесыппуна».

Ванна стала впритык к стене богатырской хатки, окошко оказалось как раз подле длинного края «котла омоложения». Елена залезла в пустую ванну и попробовала вытащить каменную пробку, которой было заткнуто круглое оконце. Пробка сидела крепко, но круг ее, похожий на шляпку гриба, оказался шире лаза, поэтому, когда Елена, ухватившись за края двумя руками, дернула, тяжеленная пробка выскочила и осталась у ней в руках: она аж присела. Окошко открылось. Елена ухнула каменный гриб возле ванны: едва ведь не надорвалась, старая дура!

Изнутри пахнуло сыростью и чем-то затхлым. Стена вокруг окошка оказалась оплавленной: обод, оранжевый около самой дыры, далее, по размытому кругу, окрасился желтоватым. Елена сунула голову в дыру богатырской хатки: после солнечного света глаза долго привыкали к сумеркам каменного помещения: голые стены поросли мхом и лишайником, и ей вдруг показалось, что дна у хатки нет, будто это не хатка, а колодец. Но, приглядевшись, она увидела, что дно все же есть, только пол находится гораздо ниже того уровня, где стоит Елена. Она попыталась протиснуться внутрь, но дальше плеч дело не пошло. Елена поняла, что непременно застрянет. Не с ее животом лазить по дольменам. Вот худенькая бабушка Медея – дело другое, уж она-то, как пить дать, залезала внутрь, коль даже помереть умудрилась в этой хатке.

Вдруг сверху, из ивовых ветвей, слетела на крышу богатырской хатки длинношеяя птица – вертишейка – и, вытянув шею, как змея, зашипела на все еще сидевшего там ворона. Ворон, защищаясь, растопырил плиссированные крылья и каркнул. Елена, задрав голову, увидела в переплетении ивовых ветвей гнездо вертишейки. Тут она услышала писк и увидела на земле, у самой ванны крохотного птенчика, видать, только что выпавшего из гнезда. Елена нагнулась, чтоб поднять птенца, но и Загрей своим верным вороньим глазом тоже углядел птичьего детеныша и, опередив ее, камнем сверзился вниз с крыши, схватил в когтистые лапы и был таков. Вертишейка заголосила. Елена замахала руками, но ворон летел уже над пропастью, в сторону соседнего хребта. Елена безнадежно махнула вслед ему рукой.

«…молоко киммерийских коров вскипятить на живом огне…»

Елена разузнала, что живой огонь – это огонь от молнии, но ждать такого огня можно всю жизнь, да так и не дождаться. Словоохотливая тетя Оля рассказала ей как-то, что дуб, мимо которого она ходит и под которым вечно валяются свиньи, когда-то расщепило молнией на два ствола, но случилось это, когда покойная мать тети Оли еще девчонкой была. Кроме того, живым огнем назывался огонь, добытый с помощью трения дерева о дерево. Елена вынуждена была остановиться на таком живом огне, она даже, в отсутствие Саши, пыталась добывать его в своей городской квартире. Это оказался долгий процесс, но делать-то ей все равно было нечего, разве только бесконечные сериалы да ток-шоу смотреть, переключаясь с канала на канал. Нажив кровавые мозоли, Елена вынуждена была сделать перерыв в стремлении добыть огонь. Но в конце концов, после многих бесплодных попыток, ей удалось и это. Она не поверила себе, когда огонь родился из ее ладоней. Но он был настоящий, обжег ее, взмахнув рукой, она погасила едва живое пламя. Но на следующий день Елена снова родила огонь.

Это было самое трудоемкое из того, что ей предстояло, но главное – добыть живой огонь, а уж сохранить его она сумеет, что она, хуже пещерного человека?! Елена решила, для верности, палочку-трут взять от дуба, в который попала молния. Те же убыхи, вычитала она, дни напролет просиживая в библиотеке, чтили деревья, в которые попала молния, как священные. Найдя под дубом подходящий сучок, она уселась на сундук возле окна и, вставив деревяшку в дыру сухой дощечки, стала быстро-быстро вращать его; в дыру же, для верности, Елена затолкала пучок сухой травы, найденный в соседней комнате, траву сбирала еще Медея. В целом зрелище выглядело как зачатие, наверно, поэтому огонь и звался живым.

Каменная богатырская хатка, стоявшая к домику слепым задом, а к солнцу передом, была как на ладони, может, оттого окошки домика и выходили сюда, а не на людскую дорогу.

К вечеру Елене удалось наконец, при помощи пещерных орудий, родить живой огонь. «Терпение и труд все перетрут!» – воскликнула она победоносно.

Лучина – целый пучок сухих сосновых щепок – была у ней наготове и тут же занялась от живого огня, а от соснового факела мигом вспыхнули дрова, тщательно уложенные в устье печи.

– Вот тебе и живой огонь! – сказала она любопытному ворону, который залетел в окошко и теперь умащивался на ее плече. – А ну кыш отседова, образина! – согнала его Елена. – Сожрал птенчика-то, поганец, ни стыда, ни птичьей совести!

Ворон каркнул: «Чэт! Тхачэт!»

– Да ладно тебе оправдываться. И хватит придуриваться, каркай давай по-русски! А то говорить с тобой не буду, понял?

Уже на жар печи, рожденный живым огнем, Елена поставила ведра с молоком, а еще чугунок и пару кастрюль. Ворон, сидя на вешалке, над бараньей шапкой, висевшей на гвозде, вертел головой, наблюдая за ее действиями то одним, то другим желтым глазом. Печь топилась жарко, теперь надо было дождаться, когда вскипит молоко и взойдет луна. Обернутая в газету книга бабушки Медеи лежала, открытая, на столе.

Елена успела «поймать» молоко – и оно не сбежало. Молоко пришлось кипятить в два захода. И то маленькая ванна оказалась наполнена не до краев, но Елена решила, что все ж таки поместится в молоке. Под рукой у нее были остальные компоненты рецепта молодости: прокрученный через мясорубку корень прометеевой травы, залитый серной мацестинской водой, – в пластиковой бутылке и граненый стакан, наполненный желчью черного барана.

Ночь уже опустилась над горами, и золотая луна с пятнышком драконьей татуировки на щеке поднялась из-за горы. Елена опрокинула в ванну с молоком стакан желчи, размешала обломленной с ивы веткой, потом вылила туда же серную воду с корнем прометеевой травы, еще раз помешала, попробовала локтем молоко, не горячо ли, и стала торопливо раздеваться. Луна светила во весь накал, но стены богатырской хатки надежно укрывали ее от человеческих глаз, и все же Елена раздевалась, полусогнувшись, стесняясь своей дряблой наготы, бесстыдно открывавшейся весенней ночи, полной луне, соседнему хребту, ворону, молча смотревшему на нее с крыши дольмена. Ива шелестела, перебирая похожими на пальцы листьями. Елена, приподнявшись на цыпочки, аккуратно сложила одежду рядом с вороном: желтый свитер с бусинками, брюки от спортивного костюма, подаренного Алевтиной, нижнее белье, старые, стоптанные туфли она оставила возле ванны – и сказала ворону:

– Ну, смотри, остаешься за охранника.

Ворон ответил: «Сесыппуна» – и, снявшись с места, ловко влетел в дыру богатырской хатки.

– А ты куда?! – заорала Елена, попыталась даже заглянуть через ванну с молоком внутрь оконца, но там была сплошная чернота. Попробуй найти черного ворона в черном дольмене, особенно если его там нет. Вслух она сказала: – Сесыппуна да сесыппуна, интересно, что это такое? – С этими словами, держась за края ванны, залезла внутрь и неловко опустилась в молоко, где ее никто уже не мог увидеть.

Елена погрузилась в молоко с головой. Горячий красный свет вспыхнул перед ее глазами и сейчас же разлетелся на тысячи оранжевых, желтых и белых звезд, которые превратились в лица никогда не виданных ею людей, – это были живые, реальные люди, лица сменялись, наслаиваясь одно на другое. Кто они такие? Когда, в какие времена жили? Или не было их никогда? Не хватало только Алевтины, чтобы взять у них интервью. Вдруг луна, висевшая над горой, снялась со своего места, желтым снарядом промчалась над пропастью и, пролетев над Еленой, проникла в круглое оконце богатырской хатки, которое оказалось как раз ей по мерке. И луна застряла в окошке! Она была теперь по левую сторону от нее, Елена могла бы, вытянув руку из воды, дотронуться до круглоликой. Елена поднялась из ванны, как из гроба, и приблизила голову к луне, пытаясь вплотную разглядеть светило. И тут кто-то схватил ее за волосы и, вывернув голову, потащил внутрь. Она оказалась то ли внутри луны, поглотившей ее, то ли внутри богатырской хатки и стала куда-то падать. Так она и знала! Нет там никакого пола, это бездонный колодец. Она поглядела кверху: луна, как положено светилу, сияла далеко вверху. Она догнала ворона: Загрей, кувыркаясь, но трепеща крыльями, пытаясь лететь, падал рядом с ней, она видела его невозмутимую птичью морду, увеличившуюся вдруг до размеров человечьего лица. Он молчал: не каркал и не разговаривал, и Елена тоже помалкивала. Она считала про себя. Успела сосчитать до сорока, и они ухнули в не жгущийся мягкий огонь. И тут она взорвалась, она все сознавала и видела, она сама была этим долгим взрывом. Барабанные перепонки лопнули, лопнули ее глаза, и кожа, натянувшись, лопнула и сошла с нее, руки и ноги отрывались и летели в разные стороны, волосы на голове вставали дыбом, и в каждую мельчайшую луковицу ее волос воткнули по иголке. Атомы и молекулы, нейтроны и нейтрино, миллиарды строительных клеток ее тела, жалобно пища, скатились в огненное месиво… и выскочили из огненной купели, обновленные, целые и чистые, взялись за ручки и сцепились по порядку, как положено.

И кто-то наподдал изнутри кулаком – изо рта, раздирая челюсть, кромсая десны, с отвратительным хлюпающим звуком выскочила наружу вставная челюсть и, булькнув, утонула в ванне. Елена, хватая ртом воздух, вынырнула из молока, вся мокрая и дрожащая, и заорала, как орут новые жители Земли.

Клонирование различных живых организмов находит все больше приверженцев. В Великобритании продолжает проживать овечка Долли, у которой, по последним сведениям, уже имеется здоровое потомство. Но российские ученые-генетики тоже не дремлют. В институте приматологии, который находится в нашем городе, клонирован эмбрион орангутанга. Директор института В. Г. Миленин сообщает следующее: «Клонирование человекообразной обезьяны произведено исключительно в научных целях. Организм орангутанга очень схож с человеческим, и то, насколько жизнеспособным окажется клонированное животное, существенным образом повлияет, в частности, на медицину. Клонированные органы помогут спасти жизнь десяткам тысяч неизлечимо больных людей. Но наш институт, помимо прочего, занимается также вопросами геронтологии, есть наработки и в этом вопросе: скоро мы сможем омолаживать людей – не прибегая к клонированию исходного образца. Как? Это покамест научная тайна».

Ну а как будет развиваться эмбрион орангутанга, покажет время. Пока же он невероятно похож на человеческий зародыш.

Алевтина Самолетова, Виктор Поклонский,

агентство «Национальный телефакт»