Хвала любви (сборник)
– Силешки-то? – прищуривается насмешливо Иван Фомич. – Может, и побольше. Да с Верой оно сподручней… – Нет, никак не хочет Иван Фомич идти навстречу «зятю».
– Ну и ладно, – соглашается Гурий. Странное дело: на душе у него становится легко, даже весело, хотя он чувствует настороженность и недоверчивость Ивана Фомича. Да привыкать, что ли? А вот кровь от работы действительно разогрелась, разыгралась у Гурия, и он, вновь взявшись за топор, лихо и молодецки рубанул по толстому сучку. Эх, да как неудачно!.. Топор скользнул по шелушащейся коре и сыграл по ноге Гурия. Кровь так и брызнула из раны! Гурий удивленно смотрит на ногу, Ванюшка с Валентином от неожиданности побледнели, Важен расплакался – видать, от страха, завидев кровь, а Гурий стоит, кривя губы то ли от боли, то ли от растерянности.
Первой, кажется, пришла в себя Вера, бросилась к Гурию:
– Быстро, быстро, скидывай брюки!
Гурий непослушными руками с трудом снял с себя брюки; враз набухшие от крови, они цепко прилипали к телу. Вера посмотрела сюда, посмотрела туда, крикнула:
– Ванюшка, снимай рубаху! Ну, живо!
Тот сразу все понял, скинул с себя рубашку; Вера распластала ее на узкие полоски – в виде бинта – и начала быстро заматывать Гурию рану. Но кровь шла густо, просачиваясь через тонкую материю.
– Валек! Давай еще твою! – приказала Вера.
И снова распластала рубаху на лоскуты – теперь уже Валентинову, а когда стала бинтовать ногу, почувствовала: кто-то толкает ее в бок.
– Ну, чего? Чего? – раздраженно обернулась Вера. Господи, а это Важен стоит рядом, тоже скинул с себя рубаху и сует матери.
– Ах ты, глупышок! – говорит она. – Спасибо, спасибо, сынок, уже не надо… – и даже времени нет в этот момент улыбнуться, усмехнуться: рубаха у Бажена, как и сам он, напрочь перепачкана в саже и вряд ли может пригодиться.
Когда кровь перестала сочиться, все, конечно, облегченно вздохнули. Вера сидела рядом с Гурием, отходила от нервного напряжения. Подошел Иван Фомич, посмотрел с презрением на Гурия, сплюнул в сторону:
– Р-работничек, язви его!
– Не надо, папа, – попробовала защитить Гурия Вера.
– А, да идите вы! – махнул рукой Иван Фомич и, подхватив пилу, зашагал домой.
Артельная, такая слаженная и веселая, работа была на корню загублена.
Через неделю Гурий уезжал в Москву.
Он уезжал, а семья его оставалась здесь, в Северном. И Ванюшка с Валентином оставались, и Важен, и Вера. Всех вместе Вера привезет в Москву осенью, к началу школьных занятий.
Конечно, у Гурия была формальная причина ехать: он должен был, как всякий преподаватель, явиться в школу заранее, подготовиться вместе с другими педагогами к новому учебному году. Но в том-то и дело, что уезжал он совсем не поэтому. Не мог он больше жить в Северном, где всем было хорошо – и сыновьям, и Вере, – только ему одному жить здесь представлялось невмоготу. Нет, он тоже любил свой родной поселок, вырос в нем, но продолжать жить в подобной сумятице семейных отношений просто-напросто был не в силах.
Не в силах был жить рядом с матерью. Это просто непереносимо.
Не в силах жить и рядом с Иваном Фомичем Салтыковым, который открыто презирал Гурия. Несмотря на то, что Вера родила от Гурия сына и жила с Баженом в доме отца, Иван Фомич не хотел признавать за Гурием никаких прав на свою дочь и на своего внука. Мало ли кто от кого родит, мало ли по каким неведомым тайнам зарождается жизнь, – все это не имеет никакого отношения ко всяким проходимцам и прохвостам, вроде Гурия Божидарова.
Не в силах был Гурий жить и рядом с другими соседями, Натальей и Емельяном Варнаковыми, в доме которых каждое лето, как пчелы в родном улье, поселялись – и поселялись на законном основании – его сыновья Ванюшка и Валентин. И здесь были совсем другие причины, почему он не мог жить рядом с Варнаковыми, прямо противоположные тем, из-за которых он не мог жить рядом с Салтыковыми. Если Иван Фомич знать не знал Гурия и не хотел признавать его за «зятя», то Варнаковы, наоборот, только и мечтали о том, чтобы у Гурия с Ульяной все наладилось, они не питали никакого зла к Гурию, больше того – любили, уважали и боготворили его: уже за одно то уважали и превозносили, что он был далеко не чета поселковым жителям, он был выше, образованней, умней их – рисовал картины, был художником.
Как мог продолжать Гурий безмятежно жить в поселке в такой семейной неразберихе и сумятице?
К тому же он ощущал себя не только семейным банкротом; может быть, в семейных своих делах он в конце концов как-то разберется (и он верил иногда твердо: должен разобраться и разберется обязательно, иначе как жить дальше?), а вот как быть с более сложной и трудной проблемой – его творчеством? Кто он, Гурий Божидаров, художник ли он? Сможет ли в конечном итоге реализовать себя, выразить через художество свою суть, сердце свое и душу? Дано ли ему от Бога?
Вот почему уезжал Гурий Божидаров в Москву; вот отчего бежал и вот к чему стремился.
Вера восприняла его отъезд спокойно; она была молода, хороша собой, смешлива, весела, энергична… она верила в себя, в свою звезду. К тому же она, как никто другой, наверное, понимала и чувствовала Гурия, хотя сам он вряд ли догадывался о полноте и глубине ее чувства к нему, понимания его души. По его представлениям, она была все-таки недалекой женщиной. И по представлениям многих других людей – тоже. Но она любила его, а если любишь – понимаешь и принимаешь в душе любимого все. Все!
Вот она и осталась в Северном, с тремя ребятишками: один свой, Важен, а двое Ульяниных – Ванюшка и Валентин. И ничего – весела была, радостна, кипела энергией. Надо же, счастливая женщина!
Семья Баженовых: отец Виктор Авдеевич, мама Татьяна Андреевна, сестра Элеонора, старший брат Юрий и Георгий – 4 года. 1950 г.
Прощание с детским садом. Гера Баженов – крайний справа. Поселок Северский, Урал, 1953 г.
1-й класс. Баженов – крайний слева во втором ряду. Урал, 1953/54 г.
Старший брат Юрий, сестра Элеонора, Георгий – воспитанник Свердловского суворовского военного училища, 1959 г.
Друзья детства: Виктор Конюхов, Владимир Тельминов, Володя Федюнин
16 лет
Институт иностранных языков, переводческий факультет, группа № 105 (Баженов – крайний слева во втором ряду), г. Горький, 1965 г.
У общежития института. Крайний справа – Баженов. 1965 г.
Первая жена – Любовь Федоровна Баженова (Абрамова). Безвременно ушла из жизни в возрасте 25 лет
Любовь и Георгий Баженовы с дочерью Майей. Урал, 1969 г.
Бабушка и внучка. Майя с бабушкой Верой Михайловной Абрамовой. 1970 г.
Лучшая подруга жены Любы – Татьяна Заболоцкая. Поныне верный друг семьи Баженовых
Индия. Бомбей 1967 г.
Семья друга-переводчика Эдуарда Чехалова: жена Ирина, дочери Тома и Саша
Индия. Баженов – переводчик английского языка
С другом инженером-переводчиком Гари Осокиным и его женой Дитой. Индия, 1967 г.
Индия. В пещерах Эллоры (Баженов – в центре), 1968 г.
Прощание с индийской красавицей Султаной. Штат Махараштра. Индия, 1968 г.
Индия. Пещеры Аджанты и Эллоры. Группа переводчиков. Баженов – второй слева. 1968 г.
Литературный институт. Диплом вручает Владимир Лидин. 1973 г.
Египет. Пирамида Джосера. Баженов – переводчик английского языка. 1974 г.
Африка, Египет. Ливийская пустыня. Май 1974 г.
Жена переводчика Леонида Горбика – Алла, директор фирмы «Агат-МедФарм». Неустанная хранительница очага – братства выпускников Горьковского института иностранных языков
С осетинским писателем Гастаном Агнаевым
Киев. С писателем Иваном Евсеенко
Группа писателей на Севере во главе с Сергеем Залыгиным. Сентябрь 1981 г.
С женой Людмилой в гостях у писателя Николы Радева и его жены Райны. Никола Радев – в центре. Болгария, 1981 г.
С поэтом Виктором Макукиным, его женой Тамарой и их друзьями. Брянщина, июнь 1980 г.
В редакции местной газеты «Северский рабочий». Редактор Сомов В. А. и корреспонденты Евгений и Алексей Кожевниковы. Урал, 1985 г.
С художником Владимиром Смуруженковым и сыном Ваней. 1986 г.
В гостях на Брянщине болгарская писательница и переводчик Венета Георгиева
Дочь Майя, сыновья Валентин, Иван и внук Андрей. Москва. Парк Лианозово. Рядом – Музей художника Константина Васильева.
Жена Людмила Ивановна Баженова (Аникеева), дочь Майя, сыновья Иван и Валентин. Новороссийск, июль 1982 г.
Брянщина. Деревня Подгородняя Слобода.
Сыновья Валентин и Иван. 1985 г.
Валентин с бабушкой Валентиной Ивановной Аникеевой, 1976 г.
Деревня Подгородняя Слобода
Август, 1987 г.
Брянщина. Река Сев. Сын Иван с Евгением Чичериным
Семья жены Татьяны. Киргизия, 1990 г.
Тётя жены Татьяны – Наталья Федоровна Михайлова
Зять Эдуард Моргун с сыном Михаилом. 1984 г.
Сестра Элеонора со своим мужем Эдуардом Моргуном. Сибирь, Тюмень
Тётя жены Татьяны – Наталья Федоровна Михайлова
С женой Татьяной и сыном Баженом. Киргизия, Фрунзе. 1990 г.
Сын Бажен на рыбалке. Река Сев. Лето 1990 г.
С Дочерью Майей и внуками Андреем и Любой
Деревня Гидеево на Владимирщине. С сыном Баженом и зятем Николаем Романовым
Сын Бажен с бабушкой Евдокией Григорьевной Лёвиной
С сыновьями Валентином и Иваном
Центральный дом литераторов.
С женой Татьяной и поэтом Тимуром Зульфикаровым
Переделкино.
С писателем Борисом Екимовым
Подруга Жены Ольга Герасёва
Подруга жены Ольга Залипаева
Подруга жены Нина Тремасова
Аня в гостях у художника
С Надеждой… 1992 г.
Музы художника
Музы художника
Жена Татьяна
Муза художника
Глава V
В Москве Гурий первым делом приехал к Ульяне.
– О, какие гости! – воскликнула та: то ли насмешливо воскликнула, то ли растерянно – Гурий не понял. В махровом застиранном халате, с неприбранными волосами, с желто-припухшими подглазьями и приметными морщинами по уголкам губ, Ульяна выглядела уставшей и постаревшей. Обкатали Сивку крутые горки.
– Ну, что смотришь? Не нравлюсь? – усмехнулась Ульяна. – Проходи, гостем будешь. Давненько муженька не видала…
Гурий не торопясь разделся, прошел на кухню.
– Чай будешь? – спросила Ульяна и, потуже запахнув халат, уселась напротив Гурия, по вечной женской привычке подперев лицо ладонями.
Гурий промолчал.
– А может, водочки? – усмехнулась Ульяна. Вот теперь усмехнулась откровенно, можно было не сомневаться.
– Не для этого пришел, – обронил Гурий. Хотя, положа руку на сердце, выпить он был не прочь.
– Неужто пить бросил, муженек? Надо же, обрадовал наконец женушку.
– Хватит паясничать! – оборвал Гурий. – Лучше бы спросила: как там дети твои, в Северном?
– А что дети? – Ульяна поднялась с табуретки, поставила на плиту чайник. – Знаю, что все с ними нормально. По-другому и быть не может.
– Откуда ты это знаешь? Ни одного письма сыновьям не написала.
– А оттуда и знаю, муженек, что вы с Веркой в лепешку разбиваетесь, чтоб угодить им. Чует кошка, чье мясо съела.
– Ловко устроилась. Значит, мы еще и виноваты перед тобой? Вера виновата?
– А кто же еще? Отбила мужика у бабы, теперь в святые записалась? Ах-ах-ах!
– Да никого она у тебя не отбивала. Сама мужика выгнала.
– Выгнала. Правильно. Не нужен мне алкоголик и бездельник. Но я выгнала, чтоб муженек исправился. О детях подумал. А не для того, чтобы некоторые расторопные умыкнули отца от сыновей.
– Да если б ты знала, сколько раз Вера заставляла меня вернуться к тебе!
– Неужто? Что-то я не замечала такого…
– Потому что я сам, сам не хотел возвращаться!
– Еще бы. Легко ли от молодой аппетитной бабенки оторваться?
– Да не было у нас тогда ничего, не было!
– Ну да, пацан у Верки от беспорочного зачатия родился, – усмехнулась Вера; в это время закипела на плите вода, Ульяна быстро ошпарила фарфоровый чайник, сыпанула побольше индийского чая, добавила в него багульника и залила кипятком: по кухне поплыл душистый аромат…
Ульяна поставила на стол чашки, блюдца, конфеты в изящной хрустальной вазочке; нарезала белый хлеб тонкими ломтиками, достала из холодильника сливочное масло и пошехонский сыр:
– Угощайся, муженек!
– Спасибо, не откажусь. – Гурий, честно сказать, проголодался и был не против съесть пару-другую бутербродов и попить домашнего чайку с вкусной шоколадной конфетой.
Какое-то время сидели молча, пили чай; в кухонное окно, как прежде, как много лет назад, заглядывала густо-зеленая ветка акации с желтыми цветочками; иногда от ветра она тихонько стучалась в стекло, будто просила пустить ее в гости. Странно: в природе словно ничего не изменилось, а как много случилось перемен в человеческой жизни, в их жизни… И в то же время вот сидишь так, пьешь чай, в окно ветка акации заглядывает, напротив Ульяна устроилась, и вдруг покажется, померещится, будто и не было никакого недавнего прошлого, ничего не было, это только приснилось или привиделось; странно, очень странно…
– Знаешь, Ульяна, – сказал он неожиданно проникновенно, с чувством, – давай сделаем все по-хорошему, а?
– Что именно-то? – Ульяна, надо сказать, ни в какое размягченное состояние не впала и говорила по-прежнему то ли с насмешкой, то ли с недоверием, не разберешь.
– Давай разойдемся по-мирному – и все!
– Я с тобой и так всегда по-мирному.
– Почему тогда не даешь развода?
– А почему я должна давать его?
– Но ведь я все равно не живу с тобой. Сколько уже лет…
– Ничего, вернешься, как миленький. Никуда не денешься.
– Да зачем я тебе? У меня давно другая семья…
– Мне-то ты не нужен. Правильно. Плевать я на тебя хотела. А вот детям ты нужен. Сыновьям.
– Я и так у них есть. Куда я от них денусь?!
– Э, нет, дорогой. Им отец настоящий нужен. Не приходящий, не на стороне. А рядом. Всегда рядом. Ты что, не понимаешь: это не девчонки, это пацаны, за ними мужской присмотр нужен, глаз да глаз, понятно? Если, конечно, не хочешь, чтоб из них хулиганы или бездельники выросли.
– Не вырастут, не беспокойся.
– Может, и не вырастут, если будешь рядом с ними. Ты оглянись вокруг-то? Что делается кругом? Видишь?
– А что? – не понял Гурий.
– Э-э…эх! – сокрушенно покачала головой Ульяна. – Совсем ничего не видишь, художник?
– Да ты конкретно говори, без этих своих! – повысил голос Гурий.
– Куда уж конкретней. Жизнь разваливается повсюду, а он, как глухарь, все токует: что да что? где да где? как да как?
– Сто лет уже твердят: жизнь разваливается. А она ничего, держится пока…
– То-то такие, как ты, сыновей бросают, в пьянство ударяются, шашни на стороне заводят, детей незаконнорожденных плодят. И все ничего не происходит?!
– Ты Бажена не трогай. Куда там – незаконнорожденный… Да он был бы сто раз по закону рожден, если б ты мне развод дала.
– Не дам, не надейся!
– Ну, и чего ты этим добиваешься?
– А ничего. Сказала тебе: у моих сыновей должен быть отец. И он будет у них.
– Раньше надо было думать об этом.
– Раньше?! – неожиданно взвилась Ульяна. – Да когда раньше? Когда ты пил, бездельничал, нюни распускал?! Ты зачем меня в Москву привез? Зачем женился? Зачем детей заводил? Чтобы гроша ломаного за душой не иметь и мазюкать свои гнусные картины? Кому они нужны? Да и вообще, кого ты строишь из себя? Скажите на милость: не понимают его! А что ты умеешь делать, кроме как корчить из себя художника? Ты мужиком, мужиком должен быть прежде всего, хозяином, отцом, а ты превратился в дешевого забулдыгу и слюнтяя! И мне нужно было терпеть это?! За что, за какие грехи? Да мне плевать на тебя на такого! Не то что спать, стоять с тобой рядом противно было. Вот и вылетел из моего дома, как пробка…
– «Из моего…» – усмехнулся Гурий. – Дом-то общий, на всех получали…
– Может, ты еще и жилплощадь у сыновей отобрать хочешь?
– Да не нужна мне ваша жилплощадь. Ничего не нужно. Мне развод нужен, больше ничего.
– Развод не получишь. Накось выкуси! – И Ульяна показала мужу грубый кукиш. – Я тебя выгнала, чтоб человеком сделался. Чтоб одумался. Осознал. Сыновей вспомнил. И теперь, когда ты стал нормальный мужик, деньги стал хорошие зарабатывать – я по алиментам вижу! – теперь, значит, отказаться от тебя? Ну нет, шалишь!
– Да не ты ведь меня таким сделала. А Вера…
– Верка?! – нервно рассмеялась Ульяна. – Нет, хрена! Верка только подобрала тебя, а человеком сделала тебя я! Если б я тебя не выгнала, не встряхнула мозги хорошенько, не сделала бы тебя бездомным, никакая Верка тебя не изменила бы. Она только подобрала, где плохо лежало, а человеком ты стал благодаря мне. Мне!
– Надо же, как я стал котироваться в женском стане, – произнес насмешливо Гурий. – И чего вы за меня ухватились, не пойму?
– Не знаю, чего Верка ухватилась, хотя нет, знаю: чужое-то, оно всегда слаще, к тому же на готовеньком всякий норовит проехаться, задарма-то, а про себя повторю: сыновьям отец нужен, и я не позволю, чтобы они были сиротами при живом папаше!
– Да как я к тебе вернусь-то, дура?! – закричал Гурий. – Ты подумай-ка! Как буду жить с тобой после всего случившегося?
– А со мной не надо жить. Не заставляю. Я и без тебя перебьюсь. Мужицкого вашего поганого добра повсюду навалом, не беспокойся. Не со мной – с детьми будешь жить, понял?
– Что я тебе, бестелесный, без сердца, без души, без желаний, робот, что ли? Да я видеть тебя не могу.
– Чего тогда пришел?! – в бешенстве закричала она.
Долго он не отвечал, пристально смотрел на Ульяну: надо же, думал он, когда-то я обнимал эту женщину, любил, целовал, детей от нее завел, а теперь даже пред ставить себе не могу, как это все было… Как будто в другой жизни, на другой планете, в другом времени и пространстве… Как же так?!
– За разводом пришел, – наконец повторил Гурий в который уже раз.
– Развода не получишь!
– Не получу?
– Не получишь!
– Ну и ладно.
На этом их чаепитие закончилось, и Гурий, не солоно хлебавши, направился к выходу.
– Когда ждать-то? – вслед ему насмешливо бросила Ульяна.
Он обернулся к ней, покачал укоризненно головой, но, так ничего и не ответив, молча вышел из квартиры.
С того дня, как Гурий впервые переночевал в общежитии, с ним стало происходить что-то странное. Не то что бы повлияли на него разговоры с молодыми ребятами и девчонками или, скажем, имел значение сам пьяный загул, нет, не в этом дело; просто в душе Гурия как будто что-то стронулось, сдвинулось с места. То он жил в своем мире, собственными заботами и проблемами, только и думал, как сделать, чтобы ничто внешнее – семья, школа, просто окружающая жизнь – не отвлекало его от творчества, жить и писать – и больше ничего, – вот что главное. И вдруг среди этих ребят в общежитии, а еще верней – утром, после пьянки, Гурий и почувствовал, что никому не интересно и не нужно то, чем он живет. То есть не в том дело, что они, ребята, тупы или бездарны и не могут понять его творческих исканий, его души, а в том, что они не испытывали потребности в понимании или познании того, чем он, Гурий, занимался всю свою жизнь.
А ведь Гурий, как тысячи художников, всегда тешил себя мыслью: он нужен народу, рано или поздно, но будет нужен, люди нуждаются в творцах, в выразителях народной идеи, народной стихии, иначе как тогда и зачем жить на свете? И вот почудилось ему здесь, в общежитии, что люди как раз очень просто могут обходиться без всего этого, потому что само искусство потеряло то значение, которое должно иметь в жизни. Искусство живет как бы по своим законам, очень внутренним, очень эгоистичным (вот хоть работы Гурия взять, как представителя такого искусства), а люди живут совсем по другим законам. Ибо современное искусство никак не выражает и не отражает нынешней жизни, а нынешняя жизнь никак не питает и не вдохновляет современное искусство. Так или не так?!