Взыскание погибших (сборник)

Наше время. Андрей

НАЖАВ на кнопку звонка, Андрей ощутил щекочущий всплеск где-то в области диафрагмы. Как он ждал этой встречи, как много значит для него этот человек!

Дверь, обитая потертым дермантином, открылась, и в темном проеме возникло лицо уже немолодого человека, чуть недобритого, с седеющими волосами и глубоко посаженными глазами. В первый момент Андрею показалось, что он видит себя, свое собственное лицо, но было в этом лице нечто чужое, такое, чего в себе он не замечал. Только сейчас это не имело никакого значения. Они встретились!

– Племяш! – широко улыбнулся хозяин.

– Дядь Борь!

Они обнялись на пороге, а потом Борис втянул гостя в полутемный и захламленный коридор.

– Андрюха, как ты? Как добрался из своей этой… Австралии?

– Австрии, Борька! Ты чего ж это меня к антиподам услал?

– Ой, да ты ж у нас большой ученый, мировая наука!

– Да ну тебя! Как ты, Боря?

Дядя хрипло рассмеялся:

– Сам видишь! До старости дожил, а нажил только эту убогую халупу да геморрой! А у тебя небось хоромы в Москве?

– Да какие там хоромы!.. Главное, что у детей есть жилье, а я пока не решил, где век доживать. Может, у вас тут останусь, что думаешь? А что ты меня в комнату не зовешь?

– Ох, прости! – Борис сделал приглашающий жест в сторону давно не мытой крашеной фанерной двери. – Добро пожаловать!

Комната, обставленная во времена развитого социализма, вопреки ожиданиям Андрея, была пуста.

– А где все?

– Да не стал я всю эту ораву собирать! Честно говоря, мы не ладим. Родственников много, да родных мало.

– Но, Борь, мы же договорились! Я же тебе деньги отправил, чтобы ты стол накрыл! Я еще в кафе предлагал… но ты сказал, мол, у тебя все поместятся, сородичей-то осталось немного.

– Ты, племяш, не обижайся, но такое мое решение – без посторонних! А зачем тебе они? – в тоне Бориса задрожало раздражение. – Чтобы показать, какой ты щедрый? Как ты хорошо поступаешь? Чтобы тебе в ноги валились? Ты у нас атеист, тебе непонятно, что гордыня – се есть грех великий, а я вот, как православный, скажу тебе, что негоже это – своими добрыми делами людям в глаза лезть! Академик! Патриарх! Благодетель!

В изумлении, из которого еще не проросла обида, Андрей смотрел на своего родственника, с которым их связывало добрых сорок пять лет дружбы…

Семидесятые. Андрей

ВПЕРВЫЕ Андрей увидел Бориса в 1975-м или 76-м, жарким летом, после выматывающего, но потрясающе интересного путешествия из таджикского села Умарали, расположенного в Фанских горах, в Среднюю Россию, на родину предков, в деревню Юнусовку.

Вообще-то, Андрею, сыну геолога, приходилось путешествовать и раньше, но, по сути, то были не путешествия, а переезды со всеми проистекающими из этих событий хлопотами и неудобствами. Обычно дела складывались так: Петра отправляли в экспедицию, затем он оставался в исследуемых территориях на несколько лет, подготавливая данные для будущих добытчиков природных ресурсов, и тогда к нему присоединялась вся семья – жена Алёна и четверо детей.

В мае этого года в семье случилось несчастье – Алёна рожала пятого или, точнее, пятую, но девчушка умерла через сутки после появления на свет, и роженица впала в послеродовую депрессию. Врачи вытащили ее из этого состояния, но рекомендовали Алёне серьезный отдых, поэтому Петр отвез ее на месяц в Кисловодск, определив в ведомственный санаторий. На время отсутствия матери троих младших детей забрала к себе в Куйбышев бабушка Вера, тётя отца. А Андрей поехал к Алёниной матери, бабе Даше в Юнусовку. Один! Сам! Как взрослый! Андрей, который со своих пятнадцати лет полмира объездил, до сих пор считал именно то путешествие самым лучшим в своей жизни.

Ехал поездом, в плацкарте, в компании очень веселых торговцев-таджиков, которые везли в Свердловск роскошные фрукты и потчевали ими худенького юношу просто так, из чистой симпатии. В Уфе путешественник пересел на другой поезд, снова в плацкарт, и снова ехал очень весело, так как повезло попасть к студентам, направлявшимся на какую-то страшно важную комсомольскую стройку.

В Куйбышеве он сел в автобус и спустя четыре часа доехал до Юнусовки. В деревне Андрея должны были встретить родственники – для этого Алёна отправила с курортов на родину телеграмму, сообщающую о грядущем прибытии ее сына.

А встречал его в деревне не кто иной, как Борис.

– Это ты – Андрей? – спросил его невысокий щуплый парнишка.

Андрей даже рот открыл, увидев его лицо. Ощущение было, будто он смотрел в зеркало! Интересно, но Борис такого явного сходства между ними никогда не признавал, и даже когда родственники твердили, что похожи они необыкновенно, дядя Боря фыркал и крутил у виска указательным пальцем.

– Да, а ты?

– А я – твой дядя Борис.

– Чегой-то ты дядя? – искренне удивился Андрей.

– А того, что Алёнка, твоя маманя, моя старшая сестра, ясно?

– Тогда ясно. Мама о тебе рассказывала. Ты единственный в семье, кто в детстве не боялся козу Загогульку.

Неожиданно для самого себя Борис улыбнулся, а хохотали они уже вместе.

У дяди Бори имелся в полном распоряжении отцовский мотоцикл «Урал». Несмотря на солидный возраст и капризный нрав, это транспортное средство впоследствии доставило много радости – они много часов пропутешествовали на нем по округе, наслаждаясь скоростью, ветром, солнцем.

На мотоцикле они и приехали со станции в семейное гнездо, где Андрей первым делом угодил в еще крепкие объятия бабы Даши и деда Матвея, а потом его переобнимали все юнусовские родственники – тетки, дядья, сестры и братья.

В первый вечер состоялось застолье, на которое собралась чуть ли не половина деревни. От Андрея требовали рассказов обо всех своих братьях и сестрах, об Алёне, которую помнили стройной девушкой и об отце-геологе. Его тут считали коварным похитителем невест и каким-то сказочным гномом, рубящим в горных глубинах штофы и добывающим алмазы и золото. Все это смешило Андрея и очень ему нравилось.

Еще интереснее стало, когда дядя Борис принес гармонь, знаменитую хромку, и заиграл. Он был самоучкой, азы мастерства постиг сам, часами перебирая кнопки клавиатур, и только год назад, когда в деревенскую школу приехал учитель музыки, владевший этим инструментом, Борис стал совершенствоваться в игре с настоящим музыкальным педагогом.

Прежде Андрей гармонь не видел, а уж гармонистов и подавно. Между тем на Бориса во время игры посмотреть стоило. Он отдавался музыке абсолютно и безраздельно, закрывая глаза и словно бы отключаясь. Если публика хотела, чтобы он прервался и заиграл другую песню, Борис просто не слышал их. Приходилось ждать, пока композиция не закончится. Но ожидание не утомляло, так как играл Борис ладно, с переборами, с паузами, акцентируя припевы и ключевые моменты мелодии. Увидев Бориса с гармонью, Андрей действительно зауважал нового друга.

Гармонь дала Борису популярность не только на семейных праздниках. На вечерних деревенских посиделках, где собиралась вся местная молодежь, он был, как сказали бы в наше время, звездой. Девки влюблялись в него, парни – завидовали. Можно было бы предположить, что Борис на этой почве возгордится, но ничего такого не случилось. Более того, он даже не обращал внимания на наивные заигрывания самой первой красавицы Юнусовки – Аннушки, а ведь девушка была загляденье. Борьке больше нравилась тихая Поля, потому что ее голос хорошо звучал с гармонью. Они часто вместе репетировали, а потом Борис провожал Полину через все село, наигрывая на ходу разливистые трели. Андрей бы, наверное, умер от счастья, если бы такая девушка, как Аня, просто заговорила бы с ним, но дядя привечал другую. Такая разборчивость возносила Бориса в глазах племяша на недосягаемые вершины.

Как и все мужчины в мире, особенно совсем юные и еще не привыкшие слышать голос разума в своей голове, дядя и племянник первым делом стали выяснять, кто из них станет лидером, а кто поплетется в фарватере. Разумеется, выяснение это шло скрытым порядком. Андрей сразу понял, что «дядя Борис» в открытом противостоянии будет доказывать свое лидерство до последнего, но, если проявить внешнее уважение, родственник сразу забывает о своих претензиях и раскрывает красоты своей души. С другой стороны, он заметил скрытое дружелюбное любопытство к своей персоне и даже признание равенства, что располагало к демонстрации своих лучших качеств.

Так они и поладили. А когда выяснилось, что оба обожают проводить время за пределами обитаемых территорий в загадочных лесах, на берегах рек и в лугах, где вечером пахнет разогретой травой, что обоих медом не корми, а дай найти следы дикого зверя, нору, дупло, странный камень, вот тогда молодые родственники ощутили искреннюю взаимную привязанность.

Для Андрея эта дружба стала самой-самой дружбой в его жизни. Из-за частых переездов он привык не сходиться с новыми одноклассниками слишком близко – ведь все равно придется уезжать, а вот дружба с родственником ощущалась совсем иначе. Такую связь будут укреплять и другие люди – родители, братья и сестры. К тому же Андрей ощущал в Борьке общность, которая базируется на крови или, как сказал бы он, спустя много лет и став философом, на родовой генетике.

То лето подарило ему не только лучшего друга, но и семью, и те места, которые были родными для его предков со стороны матери. Баба Даша, не видевшая старшего сына своей первой дочери с двухлетнего возраста, когда она ездила к ней в гости в Нижневартовск, просто глаз не спускала со своего Андрейки. Она сажала его рядом с собой, просила рассказать что-нибудь из своей жизни, но постоянно прерывала его слова тихим восклицанием:

– Ох, ну какой же ты хороший, Андреюшка!

И ни она, ни Андреюшка не замечали, как поджимал губы Борис, слыша это.

…В середине августа Андрея снова ждал (но теперь уже в обратную сторону) автобус, и надо было сесть на поезд, потом на другой и снова – на автобус, чтобы приехать домой, в Умарали. Путешествие Андрей воспринял как печальное. Он очень соскучился по своим, волновался за маму, мечтал рассказать отцу о слоях породы в Осиной балке за Юнусовкой, хотел увидеть, как выросла шкодная Нинка, как за лето продвинулся в шахматах Вовка и узнать, научился ли Слава говорить букву «р». Но его душа словно проснулась там, среди лесов, описанных в русских сказках, и теперь ее магнитом тянуло назад.

Едва приехав домой, Андрей тут же написал письмо Борису, рассказав в юмористическом тоне, как доехал, какие попались соседи, что он читал в дороге и как ему понравилось. Передал горячие приветы бабе Даше и прочим родственникам, которых, по правде, он вряд ли смог бы осмысленно перечислить. А уже через неделю пришло письмо от Борьки – он написал его сразу после отъезда племяша, как теперь называл Андрея. Из письма было ясно, что дядя Боря жутко скучал по новому другу, но прямо в этом, конечно, не признавался. Рассказывал о валежнике, где в июле они видели медвежьи следы, о том, что поймал в речке сома, а ведь они вдвоем ни одного словить не сумели!.. И много еще такого, что Андрей читал, затаив дыхание. Только приветов от матери Борис не передал. И никогда не делал подобного впредь. Впрочем, племяш вряд ли замечал этот нюанс…

Наше время. Борис

ПОСЛЕДНИЕ двадцать лет Борис работал на молзаводе, заведовал складом. Платили терпимо, да ведь и потребностей у него было совсем мало. Что, на самом деле, надо воистину воцерковленному человеку? Немного хлеба да возможность подумать о душе. Тем более что мир вокруг так переменился! Всё деньги, деньги, деньги людям нужны. Борис глядел на своих же собственных родственников и просто диву давался их стяжательству и алчности. Бабы рожать перестали, у всех племянниц по одному-два отпрыска, да все такие холеные, мордатые, наглые. Едят какую-то синтетическую дрянь, пьют эту сладкую бурую воду. От нечистого это.

Борис говорил молодежи: идите в церковь, слушайте батюшку да живите по-православному, чисто! Они-то пошли, но жизнь свою не изменили. Как-то Борис спросил своего внучатого племянника, Лизкиного сына: «А что ты у Бога просишь?» Ну, он и ответил, что денег ему надо – новый дом достроить! Да как же к Богу с таким можно лезть?! Да что ж это с людьми творится?..

Сам Борис пришел в веру, когда на пороге смерти оказался и понял, что пойдет он на тот свет с пустой душой, ничего путного в жизни не сотворивши. Ничего. И тогда ему стало страшно, как никогда прежде. Это случилось, когда он пил беспробудно, едва удерживаясь на работе, отвернувшись от родных. Надо сказать, те времена для деревни оказались непростыми, так что многие юнусовские мужики снимали стресс самогонкой. Младший брат Бориса, Семен, допился до смерти, а сын сестры Софьи спал под заборами, клянчил у прохожих «рублик-другой» и совсем потерял человеческий облик. Но Борис не считал, что он с этими алкашами одного поля ягода. Свой порок он прятал за закрытой дверью, сохраняя, пусть только внешне, остатки достоинства.

Однажды денег на магазинную водку не хватило, Борис купил какой-то суррогат – и отравился. Спасло его чудо – сменщик на складе чего-то недосчитался и позвонил ему домой, чем и вывел Бориса из тошнотворной дремы. Кое-как Борис объяснил сменщику, что, видимо, сейчас умрет, а тот догадался вызвать на его адрес скорую. До приезда врачей Борис впал в кому и последней его мыслью на этом свете была такая: «Боженька, спаси! Обещаю, что всю жизнь буду тебя славить!»

И вот – выжил.

Тогда к нему пришло осознание своей особой приближенности к Богу. Ведь не зря Он спас Бориса, такого жалкого и глупого! Значит, его никчемная душа понадобилась Ему, оказалась особенной, ценной. Далее Борис осознал, почему ничего материального в жизни не добился. Видимо, чтобы приблизиться к великому замыслу, стать его частью! Теперь он уже не ощущал прежней пустоты, заставлявшей его заливать разум водкой. Алкоголь потерял над ним свою власть. После обретения веры у Бориса словно бы открылись глаза – он увидел, как мелочно и пусто живут его собственные родственники, не замечая в своем самодовольстве истинного пути.

Как раз в то время в Юнусовку на пару дней заехал с женой и маленькой дочкой Андрей. Он был в отпуске, возил семью в Крым на отдых и решил показать родину своей матери. Борис затянул друга в гости и стал горячо рассказывать о своем преображении, но Андрей отреагировал неожиданно торопливо и прохладно. Мол, молодец, что пить бросил, дядя Боря, ну а насчет духовных дел – это все личное. Такие вещи Андрей не считал нужным обсуждать.

Тот единственный разговор и стал отправной точкой для растущего разочарования в друге. Борис ему – самое сокровенное, а Андрей даже не изобразил понимания! И вот теперь он прибыл, чтобы облагодетельствовать Бориса и тем… его еще более унизить?.. Именно поэтому, когда среди родни пошли слухи о приезде Андрея, и все стали спрашивать Бориса, правда ли это и какая на то причина, Борис отвечал, что толком ничего не знает. Его раздражало, что родственники так ждали Андрея, считая его кем-то вроде могущественного старейшины! Да, Андрей помогал каждому из них, кто просил его об этом: устраивал в столичные больницы, присылал деньги, привозил подарки и так далее. Но делал это из гордыни (так считал Борис) и только потому что имел возможности. Вот у него даже шанса на это никогда не было… Впрочем, шансы-то были одинаковы – оба из многодетных и небогатых семей, только племяш, в отличие от Бориса, к чему-то стремился и что-то делал для достижения успеха… Эта неприятная мысль, выскочившая из подсознания, еще больше обозлила его…

Шестидесятые. Борис

ИЗ ВСЕХ ДЕТЕЙ Дарьи, а рождено их было восемь душ, Борис был самым чувствительным. Только он мог уйти утром за деревню, еще до восхода солнца, и бродить где-то, мечтая о том, что его братьям и сестрам никогда и в головы не приходило. В раннем детстве он был самым ласковым – все стремился схватиться маленькой и не всегда чистой ладошкой за мамкину юбку, но у матери не находилось времени на нежности. Иногда в грозовые ночи, едва она проваливалась в мутный омут сна, Боря прибегал к ней, прячась от грома и молнии, просился поспать рядом. Едва понимая, кто перед ней, мать, без раздражения, но и неласково, отправляла его на свое место среди других детей.

Борис так никогда и не узнал, что иногда из-за него у Дарьи болело сердце – она чувствовала, что жестокость жизни всегда будет проникать в его душу глубже, чем в души других. И ему всегда будет больнее переживать такие вещи, о которых другие только поплачут и забудут. Только вот не могла она распределить свою ласку среди всех детей неравномерно, не имела на это материнского права.

А тут еще старшая дочка Алёна родила первенца, здоровенького пацанчика, всего на год младше Бориса. Первый внук принес Дарье какой-то совершенно иной по ощущениям опыт любви. Ее чувство шло к внуку через дочь, словно усиливаясь любовью к Алёнке, своей старшенькой – опоры и радости.

В подростковом возрасте Борису казалось, что мать словно бы обходит его стороной. Он пытался понять это, пытался обратить на себя внимание, пытался приблизиться – и физически, и духовно, – но на это у нее не хватало сил. Может быть, именно потому он больше других детей интересовался матерью. Ее юностью, детством, чувствами и мыслями. Боре было лет четырнадцать, когда он стал приставать к бабе Уле с расспросами: какой была мама в детстве и юности? И ее рассказы (а бабуле, почти ослепшей к тому времени, эти разговоры стали единственным развлечением за целый день) он воспринимал не ушами, а душой, ясно ощущая все, что чувствовала сама Дарья.

Во время Великой Отечественной войны Дарья работала в колхозной конюшне, а Алена, ее старшая дочь, помогала матери. Слушая истории об этом, Борис ощущал запах сена и конского навоза, степенную податливость лошадей, видел их мощь и покорность. Вместе с Дарьей он боялся черного жеребца Ясеня, который мог и взбрыкнуть, но уж если его телега застревала в грязи, то вытягивал ее обязательно. Дарья поладила с Ясенем, научившись не показывать страх. Лошади стали радостью для крепкой и здоровой женщины, которая любила добиваться своего.

Муж Дарьи Матвей в то время уже сражался на финской войне. Ему вообще выпало повоевать, а ведь это был самый мирный человек, какого только можно представить! И даже после всего ужаса, после всех смертей, увиденных им и причиненных в мясорубке Великой Отечественной и Японской войн, Матвей сохранил в душе море доброты. После его возвращения их семья приросла еще шестью детьми, поэтому жили небогато, но в своем скромном и простом счастье. А до тех времен Дарье с двумя дочками пришлось еще много пережить и голода, и несправедливости, и безнадеги.

– А что делать? – говорила баба Уля, – только работать! Алена тогда выручала мать – ловкая такая, сноровистая. Я сама запрягать только годам к семнадцати научилась. А она – уже в десять справлялась! И младшую сестренку пасла, как глупую козочку, и хату в порядке держала. По правде скажу тебе, внучок, что была она всегда моей любимицей.

А когда баба Уля рассказывала о приходе войны, Борис представлял, как вдруг небо потеряло свой цвет, трава высохла, листья с деревьев облетели, а люди и обстоятельства изменили свою сущность. Также изменилась жизнь Дарьи, а добрые кони вдруг обратились в упрямых тяжелых быков, которых не обуздать и не понять, не полюбить, не усмирить и не смириться самой с такой тяжелой переменой. Баба Уля, сама любившая лошадей, до самых своих последних дней помнила боль, с которой отправляла лучших коней – на войну, а тех, кто не годился на фронт – на бойню. И тех, и других – на смерть! И многие лошади так и остались в ее памяти, понуро уходящими из ее жизни в страшное никуда…

Борис не мог осмыслить, а баба Уля не захотела поселять в умную головку внучка весь тот ужас, что пришел вместе с быками в военные годы. Но что-то осталось в его подсознании и спустя много лет отобразилось в стихотворениях, в те годы, когда он пытался реализовать свои уже взрослые амбиции в роли провинциального поэта. Те стихи – с быками и ясным ощущением беды, войны, смерти – были лучшими из всего, что он создал. В ряд к ним можно было бы поставить только два поэтических портрета матери, созданных по детским воспоминаниям. Все остальное – деревенская лирика, модные в те времена духовные стихотворения – выходили у него слащавыми и претенциозными.