Под псевдонимом Серж

Зима 1919 года была в Москве морозной и снежной. Сугробы на улицах не убирались, чистили лишь трамвайные пути, по которым кроме трамваев ходили редкие машины. 6 января ближе к ночи, когда в холодном московском небе зажглись звёзды, по трамвайному пути двигался легковой автомобиль. В машине было четверо: трое мужчин и женщина. Если бы это происходило в летний день, за автомобилем наверняка бежали бы местные мальчишки, а прохожие останавливались, завистливо и удивлённо поглядывая вслед – увидеть в 1919 году в Москве шикарный ««ролс-ройс»» было большой редкостью. Но в этот зимний вечер ни прохожих, ни мальчишек видно не было, потому что ночью ходить по Белокаменной было очень и очень небезопасно.

Недалеко от Сокольнического райсовета наперерез машине неожиданно вышла группа вооружённых людей и потребовала остановиться. Пассажиры «ролс-ройса» решили, что это красноармейский патруль и требованию подчинились.

Это был действительно патруль, но патруль особый – бандитский, с наганами, но без винтовок. Налётчики живо окружили машину. В эту ночь объектом их налёта планировался Лубянский пассаж, и машина им была нужна позарез.

Пассажиры «ролс-ройса» быстро поняли, кто их остановил. Один из мужчин достал пистолет, но другой, сидящий рядом – он был за главного, – опустил его руку. Сопротивляться шестерым хорошо вооружённым бандитам было бесполезно. А тот, что был за главного у бандитов, открыл переднюю дверцу машины и с театральной любезностью издевательски изрёк:

– Господа, мне очень жаль, но вам придётся прогуляться. Надеюсь, вы не против? Сейчас революция, всё общее… Мы только немного покатаемся и вернём вам вашу шикарную карету.

Обычно он без разговоров стрелял. Но в этот вечер он был в хорошем, можно сказать поэтическом, настроении и не мог отказать себе в желании покуражиться над незадачливыми, как он считал, буржуями.

Первой пришла в себя женщина:

– Как вы смеете! Что вы себе позволяете!

Но главный из бандитов только шире распахнул обе дверцы:

– Не задерживайте нас… прошу…

Он мог бы сказать и по-французски, и по-немецки, но ограничился родным языком.

Их вывели из машины, забрали документы и оружие. В какой-то момент тот, кто был за главного в машине, и главарь бандитов пристально смотрели друг на друга. У бандита в руке был маузер, указательный палец обнимал спусковой крючок. Его дружки тоже держали оружие наготове. Но выстрела не последовало, пассажиров отпустили.

– Янь, а Янь, – один из бандитов по прозвищу Стёпка-Малыш повернулся к главарю. – Чё фрайеров не порешил?

Тот, которого звали Янем, задумчиво смотрел в звёздное ночное небо. Потом перевёл взгляд на холодное дуло маузера. Вздохнул:

– Сам не знаю. Этот, ну что с бородкой, как-то необычно на меня смотрел, изучал, что ли… И страха в его глазах я не увидел. Завопи он о пощаде, точно б пристрелил. А так … уважаю смелых. Пусть это будет ему и остальным рождественским подарком.

Настало время представить действующих лиц. Тот, кто «дарил подарок», был известный в Москве и её окрестностях «король» налётчиков Яков Кошельков (Янька Кошелёк). С ним были его ближайшие дружки Василий Зайцев (Заяц), Фёдор Алексеев (Лягушка), Алексей Кириллов (Сапожник), Иван Волков (Конёк) и Степан Боженко (Малыш). А тот, кому предназначался «подарок», был вождь мирового пролетариата и Председатель Совета народных комиссаров Владимир Ильич Ульянов-Ленин. Уже потом в машине, интересуясь личностями ограбленных, Кошельков в темноте с трудом прочитал фамилию на удостоверении. «Какой-то Лепин», – буркнул он своим подельникам.

Немного отъехав от места ограбления, бандиты притормозили. Конёк и Малыш стали рассматривать трофеи.

– В бумажнике одна мелочь, – зло пробурчал Конёк. – А вот и документы. Посмотрим-ка ещё раз… Так, говоришь, Лепин?

Отборная ругань потрясла пустынную улицу.

– Янь, да это никакой не Лепин, Это Ленин!

– Как так Ленин? – встрепенулся Кошельков. – Однофамилец, что ли?

– Нет не однофамилец. Написано же: Председатель Совета народных комиссаров.

Теперь уже трёхэтажный мат вырвался из уст Кошелькова.

– Ну, Кошёлёк, ну, дешёвка… – причитал он, сжав кулаки. – Если бы мы этого Ленина взяли, нам бы за него огромный выкуп отвалили. Да ещё всю Бутырку на волю!.. Заяц, поворачивай! – крикнул он сидевшему за рулём Василию Зайцеву. – Мы их догоним! Такой фарт упускать нельзя. Гони к Совету, они там!

– Но в Совете охрана.

– Два-три человека, не больше. Перебьём!

Кое-как развернувшись среди сугробов, «ролс-ройс» рванул по трамвайным путям в обратном направлении. Но, увидев издали в свете фар, что у здания Сокольнического райсовета стоят три грузовика, из которых выпрыгивают чекисты и красноармейцы, бандиты поняли, что опоздали. Пришлось разворачиваться ещё раз. Выкуп сгорел.

В тот день Владимир Ильич вместе с сестрой Марией Ильиничной в сопровождении шофёра Степана Гиля и сотрудника личной охраны комиссара ВЧК Ивана Чабанова выехал в лесную школу на детский праздник. По дороге решили также проведать лечившуюся в Сокольниках Надежду Крупскую. Строго говоря, место Ленина в целях безопасности было на заднем сиденье за перегородкой. Но Владимир Ильич, любитель поговорить, всегда садился на переднее, рядом с Гилем. А на заднем располагались Мария Ильинична и Чабанов. Детям на праздник везли подарки: ёлочные игрушки, гирлянды, хлопушки и особый подарок – бидон ценнейшего по тем временам молока.

Подарки не состоялись. Зато революция, мировой пролетариат обрели свой рождественский подарок – жизнь вождя. А ведь нажми Кошельков на спусковой крючок, ход мировой истории бы изменился.

Английский шпион и дипломат Локкарт так вспоминал об этом человеке: «… его глаза горели холодным огнём фанатизма. Он никогда не моргал. Его веки казались парализованными…»

– Как? Как могло такое случиться? – Дзержинский жёстко смотрел на стоящих перед ним Чабанова и Гиля. – Уму непостижимо! В Москве в столице ограблен первый человек государства.

В эту минуту в своём кабинете главный чекист Советской республики походил не сколько на человека, сколько на какого-то мифического бога, способного своим взглядом испепелять людей. Ещё в кабинете были его заместитель Петерс и нарком внутренних дел Петровский. Юридически нарком внутренних дел представлял самостоятельный орган (он и образован был раньше: 8 ноября 1917 года, в то время как ВЧК – 20 декабря того же года). Но де-факто всеми, подобными случившемуся, инцидентами занималась «чрезвычайка». «Контрой» она могла объявить любого. Ну а дальше? А дальше – патронов на всех хватало.

Чабанов сделал робкую попытку оправдаться, говоря, что он и Гиль достали было пистолеты, но Владимир Ильич не разрешил ими воспользоваться.

Дзержинский подошёл к Чабанову совсем близко. Глядел в упор.

– Вы телохранитель или кто? Вы что, не знаете, что телохранитель не подчиняется тому, кого охраняет? Почему поехали ночью а не днём? Кто разрешил вам останавливаться? Почему вы сидели не рядом с Владимиром Ильичом?

Разнос был, как говорится, по высшему разряду. На Чабанова и Гиля жалко было смотреть. Петровский и Петерс молчали. При этом Петерс мрачно наблюдал за Гилем. Для него, в прошлом латышского батрака, а ныне ярого большевика и чекиста № 2, вопрос был в одном: какого происхождения подозреваемый. А так как Гиль к пролетариям отношения не имел и в своё время возил не кого-нибудь, а Николая Второго, Петерс мысленно уже вынес Степану Гилю смертный приговор. В отличие от комиссара Чабанова – тот происходил из рабочих и, следовательно, имел право на жизнь и на ошибку.

– Если ещё раз случится подобное, пойдёте под трибунал, – заключил председатель ВЧК. – А сейчас свободны.

Когда Гиль и Чабанов вышли, Дзержинский наконец сел за стол. На пару минут задумался. Не усидел, поднялся, прошёлся по кабинету. Остановился напротив Петровского:

– Григорий Иванович, я приказать вам не могу, но я прошу вас, как члена партии: поймайте этого… как его?..

– … Кошелькова.

– Да-да, Кошелькова. В вашем ведомстве ещё остались старые кадры, которые помнят этого бандюгу. Привлекайте, кого угодно, но Кошелькова возьмите живым или мёртвым.

После этого Дзержинский обратился к Петерсу:

– А вам, Яков Христофорович, надлежит кардинальным образом пересмотреть систему охраны высших лиц государства. Она у нас ни к чёрту не годная. Мало нам Фанни Каплан, так ещё этот Кошельков свалился на нашу голову.

При упоминании о Фанни Каплан Петерс настороженно посмотрел на Дзержинского. Оба прекрасно знали тёмную историю о покушении на Ленина полуслепой Каплан. Знали то, что обычные граждане узнают спустя десятилетия. Но ворошить прошлое, пусть недалёкое, никому не хотелось. Надо было спасать честь главного руководителя молодой Советской республики.

Уже в дверях, прощаясь с Петровским, глава ВЧК добавил:

– И ещё, Григорий Иванович, как можно скорее найдите «ролс-ройс». Всё-таки дорогущая машина.

«Ролс-ройс»… В начале XX века англичане считали, что ездить на нём могут только миллионеры и покойники. Автомобиль стоил порядка 3000 фунтов – огромные по тем временам деньги. В 1918 году нарком внешней торговли Красин по поручению Ленина закупил в Лондоне четыре «ролс-ройса» для высшего руководства революционной России. Но и в дореволюционной России существовали «ролс-ройсы». Первым на него сел император Николай, вторым – миллионер-промышленник Рябушинский; так что вождь мировго пролетариата оказался только третьим. Но машина понравилась. К концу жизни у Ленина «ролс-ройс»ов было уже два! Второй был особый, с лыжами вместо передних колёс и с гусеницами вместо задних. Переделанный на Путиловском заводе, он служил ему для прогулок в Горках, и как средство передвижения оттуда в Москву и обратно по заснеженным дорогам, которые тогда не чистили.

Для истинной роскоши Владимир Ульянов, даже став вождём, созрел не сразу. Первым его служебным автомобилем стала французская, весьма недешёвая «тюрка-мэри» из гаража Николая Второго; вторым был Делонэ-Белльвиль, тоже из гаража царя. И только третьим автомобилем стал лучший и самый дорогой автомобиль мира «ролс-ройс», экспроприированный у Рябушинского. Кстати, примерно на таком же автомобиле буржуй и «кровопийца» Рябушинский выехал в 1916 году на фронт служить. Автомобиль он, естественно, оставил в распоряжении командования.

Ездил Ленин на своих машинах много А вот в происшествия попадал редко. Исключением явился случай в 1918 году в Петрограде. Там его «тюрка-мэри» была обстреляна неизвестными так, что пришла в негодность. Но никто не пострадал.

Не были частыми и угоны машины – только два раза. Первый раз царский «делонэ-белльвиль» контрабандисты угнали у вождя приямо от подъезда Смольного – машину нашли на границе с Финляндией. Второй раз её угнал Кошельков со своими подельниками.

После рождественского инцидента «ролс-ройсы» Ленина, как и выезды вождя на нём, тщательно охранялись. А угнанная бандитами машина была обнаружена на следующий день.

Сергей Генрихович Отман переживал глубокую личную драму. Все последние дни он проводил в своём небольшом кабинете, устроившись в кресле-качалке, глядя на неяркий свет настольной лампы. Сидел до поздней ночи, отрешённо. Иногда его одиночество нарушала дочь Ольга, пытаясь хоть как-то отвлечь отца, или горничная Алевтина, которая приносила ему на подносе стакан чаю; чай он очень любил.

Но почему, почему творится такое? Неужели Россия это заслужила? Разруха, голод, тиф, кругом бандитизм. ЧК хватает, кого хочет…Осенью он похоронил жену Марию Андреевну – свою любимую Машу, с которой много лет прожили душа в душу. А неделю назад ЧК арестовало его брата Юрия.

Уже полгода, как он, Отман Сергей Генрихович, один из лучших работников российского уголовного сыска, ученик самого Аркадия Кошко, остался не у дел. Нет, его не увольняли, не указывали на дверь. Но когда новый начальник их отдела, из рабочих, назвал его классово чуждым элементом, Сергей Генрихович не без издёвки спросил, знает ли тот, что такое «ботать по фене» или «брать на гоп-стоп». В ответ новоявленный начальник заявил, что для работника угрозыска главное – пролетарское происхождение. Сергей Генрихович повернулся и ушёл. На новую власть он работать отказался, хотя некоторые из его сослуживцев согласились.

Чем они жили эти полгода? Ольга устроилась секретарём-машинисткой в одну из контор. Он, как глава семьи, знавший немецкий и немного французский, подрабатывал репетиторством и переводами. Что-то из вещей пришлось продать, но на то, чтобы не жить впроголодь, хватало. Пока хватало. Но это всё личное, это можно хоть с трудом, но пережить. А вот куда катится Россия…

Он происходил из прибалтийский немцев и по матери, и по отцу. Отец Генрих Отман был прекрасным инженером-путейцем, много строил, в том числе Транссиб. В семье их было трое: старший Франц, младший Юрий и средний он, Сергей. Все трое родились в России и считали себя русскими. Но потом пути братьев разошлись. Франц закончил Берлинский университет, работал во многих известных фирмах, а перед самой войной, женившись на богатой шведке, уехал к ней в Стокгольм. Там открыл своё дело. Они с младшим Юрием тоже закончили университет, только Московский. Юрий стал врачом, имел собственную практику, а он, получив диплом юриста, пошёл бандитов ловить. А всё случай: одного из ближайших его друзей убили, когда тот поздно ночью возвращался домой. И он, Сергей Отман, отказавшись от места в коллегии адвокатов, стал работником уголовного сыска.

Думы… воспоминания… поздний час, а спать не хочется. Ладно что ещё свет не отключают – что бы он делал без настольной лампы… Два дня назад от одного немца, работающего в торговом представительстве в Москве, Сергей Генрихович получил весточку от Франца. Во время войны они не общались, а сейчас, зная, что творится в России, старший брат звал к себе в Стокгольм, где тихо, спокойно и где у него теперь уже своя солидная фирма. Естественно, Франц звал их обоих с Юрием, но Юрию передать весточку от брата Сергей Генрихович не успел – Юрия арестовали.

Конечно, для проживания Швеция несравненно лучше. Но как, как он оставит Россию?! В московской земле покоятся отец, мать и его любимая Маша. Брат Юрий арестован, обвинён в контрреволюционной деятельности; а может, его уже нет в живых… Вчера он спросил Ольгу, согласна ли она оставить Россию. «Папа, я, как ты», – услышал он в ответ. Но Юрий, Юрочка… как же так… Надо что-то делать… Впрочем, не сегодня завтра могут прийти и за ним.

В это время в прихожей раздался звонок. Половина одиннадцатого ночи… Так и есть, это за ним. Брат контрреволюционера, классово чуждый элемент, отказавшийся работать на новую власть… Да, это – непременно за ним.

Горничная Алевтина уже спала. В кабинет заглянула Ольга. Взгляд испуганный и вопрошающий.

– Оленька, не надо, я сам.

Сергей Генрихович поднялся с кресла, вышел в прихожую и, не снимая цепочки с двери, осторожно её приоткрыл. На лестничной площадке стояли двое: один высокий в шинели и армейской фуражке с красной звездой; другой среднего роста в кожаной куртке и кожаной фуражке, подпоясанный ремнём с кобурой.

– Отман Сергей Генрихович? – подал голос высокий и предъявил удостоверение сотрудника ВЧК. «Ершов Фёдор Фёдорович», – прочитал хозяин квартиры сквозь дверную щель. Пришлось открыть и впустить ночных посетителей.

Они стояли в прихожей и несколько секунд изучали друг друга. Высокого – Ершова Сергей Генрихович раньше не встречал. А вот в человеке в кожаной куртке он сразу узнал Петра Курбатова, того самого рабочего, возглавившего их отдел в Московском уголовном сыске (теперь уже в Московском уголовном розыске) и назвавшего его, Отмана, классово чуждым элементом.

– Мне собираться? – Сергей Генрихович первым нарушил молчание.

Ершов слегка улыбнулся:

– Ну что вы… Мы пришли не за вами, а к вам.

– Тогда чем обязан столь позднему визиту?

Ершов снял фуражку, при этом тряхнув копной чёрных, как воронье крыло, волос; его примеру последовал Курбатов, обнажив лысеющую голову. Обоим на вид было лет по тридцать.

– Вы позволите пройти?

Сергей Генрихович указал рукой в сторону кухни. Раздеться гостям он не предложил – в квартире было холодно.

Ершов быстро изложил суть дела: совершено дерзкое ограбление товарища Ленина. Это дело рук банды Кошелькова, её нужно ликвидировать как можно скорее. Для этого создана особая ударная группа из сотрудников ВЧК и МУРа. Он, Ершов, возглавляет эту группу, а Курбатов его заместитель. Дело на контроле у Дзержинского.

При упоминании о Дзержинском Сергей Генрихович внутренне напрягся, но, не подав виду, спросил:

– И что же вы от меня хотите?

– Чтобы вы вернулись на работу. Вы были одним из лучших криминалистов в уголовном сыске в царское время и, что крайне важно, не раз брали Кошелькова, знаете его связи.

В ответ Отман не без доли сарказма заметил:

– Но я ведь по определению некоторых, – он бросил взгляд на Курбатова, – классово чуждый элемент.

До этого молчавший Курбатов подал голос:

– А вы обидчивый…

– Да нет, уважаемый, я не обидчивый. Вот только мне совершенно непонятно, как я могу работать под руководством сотрудника ЧК, когда мой брат арестован этим самым ЧК?

Ершов насторожился:

– За что арестован?

Сергей Генрихович встал со стула и, глядя сверху вниз на сидящего чекиста, чётко изрёк:

– Нет уж, позвольте, это я вас должен спросить, за что. Мой Юра… Юрий Генрихович известный в Москве врач, никогда не занимался политикой.

Ершов, как мог, попытался смягчить разговор, говоря, что любая революция – это жестокая игра, в которой, к сожалению, есть и напрасные жертвы, что в Москве орудуют десятки банд, почти каждый день грабят, убивают и что угрозыску нужны профессионалы. Но один из лучших специалистов Российского уголовного сыска Сергей Генрихович Отман вернуться на работу отказался.

В дверях, прощаясь, Ершов протянул Отману записку:

– Вот мой рабочий адрес и телефон. Надеюсь на ваше благоразумие.

Отман молчал.

…Примерно через час в кабинете Дзержинского зазвонил телефон. Ершов докладывал о результатах ночного посещения квартиры Отмана.

– За что арестован брат? – спросил Дзержинский.

– Мы напали на след полковника Березина, личного посланника Колчака. Он направлялся в Москву к кому-то на связь. В перестрелке был ранен, но успел добраться до квартиры своего племянника. Живущий в этом же доме Юрий Отман пытался оказать ему помощь. При аресте, а потом и на допросе заявил, что это его врачебный долг.

– Что с Березиным?

– Успел застрелиться.

На несколько секунд председатель ВЧК задумался. Потом чётко, но не в форме приказа произнёс в трубку:

– В отношении Отмана-врача поступайте, как считаете нужным. Только ловите, ловите поскорей этого бандюгу Кошелькова!

– Отман Юрий Генрихович, вы свободны, – следователь Фельдман протянул ему небольшую бумажку. – Вот ваш пропуск.

Стоявший в углу кабинета высокий черноволосый человек в шинели наблюдал за происходящим.

– Я… я действительно свободен? – переспросил Юрий Генрихович.

Следователю пришлось ещё раз повторить сказанное минуту назад.

– Но я бы посоветовал вам остаться до утра, – вдруг заговорил тот, который был в шинели. – Сейчас второй час ночи, идти небезопасно.

Что-что, а оставаться до утра в камере, битком набитой людьми, у Юрия Генриховича не было ни малейшего желания.

– Нет уж, покорнейше благодарю…

– И всё-таки советую подумать.

– Нет-нет, я живу недалеко.

Он сказал неправду. Он жил совсем в другом конце Москвы, а вот до дома, где жил его брат Сергей, ходьбы было всего несколько минут.

Выйдя за ворота тюрьмы, Юрий Генрихович почувствовал небывалое облегчение. Много ли надо человеку? Оказывается, совсем немного, и в первую очередь свободу! Глубоко вдыхая морозный воздух, он быстрыми шагами направился к дому брата.

Он издали увидел знакомый пятиэтажный дом с оригинально выполненным фасадом. Но так как сугробы на улицах не убирали, решил сократить путь и пройти через узкий проход, отделявший дом брата от расположенного по соседству здания.

– Куда спешим, барин? – два силуэта неожиданно выросли впереди него. Один был выше среднего роста, представительный, одетый в зимнее пальто и папаху. Другой наоборот – маленький и худощавый, бараний тулуп на нём буквально висел.

Юрий Генрихович инстинктивно оглянулся – так делает в данной ситуации любой человек, ища путь к спасению. Но сзади в проходе стоял третий. У каждого в руке был пистолет.

– У тебя, барин, шикарная шуба, – заговорил представительный. – Слушай, сейчас революция, всё стало общим. Дай-ка нам её поносить. И шапку тоже. Поносим и вернём. Ты ж не против?

Перепуганный насмерть Юрий Генрихович пришёл в себя и засуетился:

– Берите, берите…всё берите… шубу, шапку – всё отдам… только не убивайте…

Представительный с презрением смотрел на него. Потом скомандовал тому, что стоял за спиной Юрия Генриховича:

– Конёк, забирай трофеи.

И, не выпуская маузера из правой руки, левой подтолкнул вперёд маленького:

– А ты, Малыш,проверь у него бумажник и ксиву.

Пошарив по карманам Отмана-младшего, Стёпка-Малыш достал бумажник и документы с визитной карточкой. Посветил фонариком.

– Тьфу ты! – ругнулся он. – Одна мелочь. А ещё барин. Хотя, посмотрим, что ты за барин… Некто Отман Юрий Генрихович – врач, частная практика…

При упоминании фамилии, представительный, тот что был за главного, встрепенулся:

– Это какой Отман? Уж не брат ли?..

– Да-да, Сергей мой брат, я иду к нему.

– Ночью?

Отман-младший попытался было объяснить, что он несколько дней провёл в тюрьме, что его только что освободили, а до дома далеко. Но на Кошелькова это не произвело ни малейшего впечатления. Он буквально замер, услышав ненавистную ему фамилию.

А Юрий Генрихович, тяжело дыша, смотрел на грабителей. Если бы он, солгав, сказал, что у него нет брата, а он идёт по ночной Москве только потому, что его срочно вызвали к больному, может быть, и остался жив. Но врать он был неприучен, да и в данной ситуации трудно было выбрать правильное решение.

Кошельков же соображал: а что если сейчас среди ночи наведаться к Отману? Под дулом маузера младший брат приведёт к старшему. Ох, рассчитались бы за всё! Ворваться ночью в чужую квартиру для него было плёвое дело. Но нет, не получится: сегодня у него ещё запланирован налёт на квартиру ювелира, и Заяц с Лягушкой его ждут не дождутся. Ладно, как-нибудь в другой раз. Встретимся ещё…

Кошельков посмотрел вверх, на звёзды, потом на холодное дуло своего маузера. Два дня назад, пожалев пулю, он сделал рождественский подарок большевикам. Теперь ему пули не жалко, будет «подарок» самому Отману, который считался грозой бандитов и воров и который дважды «брал» его, Кошелькова. Что ж, с Рождеством Христовым, господин Отман!

Разорвавший ночную тишину выстрел был последним звуком, который Юрий Генрихович слышал в своей жизни. От выстрела его шатнуло, но он устоял на ногах, лишь невольно повернулся к бандитам спиной. За первым выстрелом последовал второй, в спину. Но Юрий Генрихович его уже не слышал.

Домашний сейф был предметом его гордости. Вернее, не сам сейф, а его содержимое, которое представляло личную картотеку работника Московского уголовного сыска Отмана Сергея Генриховича. В период революционных событий 1917 года в Петрограде, Москве и других крупных городах России в условиях всеобщего хаоса и погромов были уничтожены ценнейшие картотеки преступного мира, картотеки, собиравшиеся десятилетиями, был перечёркнут огромный опыт, накопленный теми, кто стоял на пути преступников. Как правило, в таких погромах под видом борьбы со старым режимом участвовали либо сами преступники, выпущенные на свободу, либо лица из числа осведомителей и прочих, сотрудничавших с полицией. А вот личная картотека Сергея Генриховича сохранилась, чем он очень гордился. Про эту картотеку никто, кроме него, не знал. Знала только ныне покойная супруга Мария Андреевна, да Ольга догадывалась, что отец хранит в сейфе что-то важное, возможно, не только драгоценности. Конечно, семья Отманов в царское время не бедствовала, и кое-что ценное в сейфе было. Но Сергей Генрихович всё это аккуратно упаковал и держал в дальнем углу на черный день. А вот картотеку просматривал регулярно.