Лан-Эа, властитель небес. Том первый
Дверь внезапно чуть слышно скрипнула, и, отворившись, впустила, в комнату того, человека с коричнево-синеватой кожей и желтыми волосами, схваченными позади в хвост, стоявшего возле полукруглой стойки. Он теперь предстал передо мной в полный рост. Понеже я увидел, что одет он был не только в красную без рукавов, длинную рубаху, но и широкие штаны. И также приметил, что супротив людей Земли, не имел усов, бровей или даже их подобия. Впрочем, его чуть цокнувшая деревянной подошвой обувь, стянутая веревками на лодыжках, стоило ему только ступить на ворсистую полстину мгновенно погасила все звуки. Он принес в руках большую и точно плетеную из тонких веток корзину, да склонив голову, торопливо поставил ее сверху на стол.
– Хамба, ндизакуйнза, – очень грубо рыкнул Чё-Линг, когда человек снял с корзины плетеную крышку, видимо намереваясь достать оттуда принесенное. Впрочем, тотчас еще сильней склонив голову и выгнув дугой спину, он прижал к груди крышку, да, не мешкая, развернувшись, поспешил из комнаты, скрипящее закрыв за собой весь тот срок открытую дверь. Посему мы вновь оказались с авитару вдвоем в помещение.
– Агисы, обаче не больно отличаются от дорийцев внешним видом, – произнес Чё-Линг, словно и не было прихода человека, и наш разговор продолжался, впрочем, сам подался вперед от спинки кресла и принялся доставать из корзины еду. Необычайно приятный аромат, выпорхнул, будто из рук авитару, когда он достал из корзины большой сверток и положил его слева от меня. Чё-Линг с легкостью откинул сложенные друг на друга пласты материи, и распахнул передо мной, дотоль сокрытый внутри, большущий кусок красноватого мяса, порезанный на пласты, да какие-то круглые белесые, удлиненно оранжевые плоды.
– Кушайте, саиб, мясо, тошу и итапи, – дополнил Чё-Линг, убирая руки от еды и слегка переместившись, достал из корзины деревянную узкогорлую бутыль и две округлые деревянные и расширяющие кверху мисы, поставив их сверху на стол, да тотчас снял с него саму корзину на пол. Мне, обаче, не надо было второй раз указывать, так как мой желудок столь сильно заболел, что я, кажется, даже застонал. Посему я сразу схватил одной рукой кусок мяса, а другой круглый белесый тоши, сунув ко рту, и, пожалуй, что, не откусив, запихал их внутрь. Принявшись, давясь, не столько даже жевать, сколько глотать, ибо зубов у меня после посещения Хияки, или перелета к Риньяки, осталось совсем ничего, точно я их потерял, или сглотнул. Мясо впрочем, как и тоши (с очевидностью какой-то плод) были очень вкусными, сладковато-пряными. Потому я глотал еду, хватал новые куски и торопливо запихивал их в рот.
Чё-Линг весь тот срок, молчаливо сжимая в одной руке мису, а в другой бутыль смотрел на меня, с такой жалостью, и в его узких с желтыми радужками и всплесками сизого цвета глазах, ровно поблескивали капли слез или мне это только казалось. Он, наконец, отвел от меня взгляд, чуть качнув головой, и с тем растянул в широкую улыбку свои полные, коричневые губы, одновременно, колыхнув мельчайшими желто-прозрачными камушками на коротких прядках усов свисающих с подбородка, да очень ласково сказал:
– Саиб не спешите, я все равно кушать не стану. Это все ваше, а коль будет надобно, еще принесут. Ваша жизнь, чай, как я гляжу, была дюже голодной? – спросил он, и, преклонив бутыль, тем точно откупорив ее, налил в мису и явно себе зеленую на цвет жидкость.
– Ага, – не открываясь от пережевывания, отозвался я и схватил очередной кусок мяса и пресноватой на вкус итапи. Понимая, что наесться мне не удастся ни при каком случае лишь показать собственную прожорливость.
– Ну, ничего… все теперь для вас тяжелое закончилось, – молвил Чё-Линг, пристраивая бутыль на стол и вновь опершись спиной об ослон кресла, ровно прилег. – Знали бы вы только какое, его ясность, доброе и щедрое создание, – с особой мягкостью своего бархатистого голоса протянул он, и я, было, хотел кивнуть, но не стал, боясь подавиться очередным куском мяса. – Сама чистота, – и вовсе дыхнул авитару, и, поднеся к губам мису, сделал продолжительный большой глоток жидкости, кажется, выдохнув легкий парок из ноздрей. – Прощает такие огорчения, поступки за оные бы иное создание лишило жизни, – отозвался он точно из мисы, все еще не отрывая губы от нее. – Вот толкуя об этом Этлиль-Ка, знали бы вы саиб, что он когда-то был воспитанником его ясности. И тот его обучал мастерству даятеситя. А он, что? – авитару смолк, опустил вниз мису и взглянул на меня так, что под его внезапно ставшим гневливым взором, где в желтизне радужек вспыхнули сизые пятна, я почувствовал страх. Потому, перестав жевать, так и замер с полным ртом и сжатыми в руках кусками еды. Я, однако, маленечко кивнул, проявляя интерес и стараясь под ним скрыть ужас перед этим явно суровым созданием. Ведь Чё-Линг столь мощный, крепкий с легкостью мог меня лишить жизни или, что было сейчас для меня самым страшным бросить тут на планете агисов.
– Этлиль-Ка предал его ясность и убежал к агисам, днесь став его пресветлость, и то благо для него, что не попытался, как иные три воспитанника убить прабху, – добавил авитару и вовсе раздраженно, да рывком опрокинул в себя остатки напитка из мисы.
– Убить, – процедил я сквозь сомкнутые губы, ужасаясь услышанному, ибо убивая не раз, боялся сего действия от себя больше всего. Одновременно, с тем вспоминая Ларса-Уту, его приятную для взгляда полноту, синие глаза и большие, толстые в нежной улыбке губы. Не представляя себе, как можно было попытаться не то, чтобы его убить, но даже ему навредить.
– Ага, убить, – ответил Чё-Линг, точно сказывая для меня и взглядом своих пылающих сизыми всплесками в желтизне глаз, одновременно, пугая меня. – Такие чокаши, тупые тынды были, – от этих его слов я и вовсе тягостно вздрогнул. – Были да сдохли, – процедил он сквозь зубы, и, ухватив бутыль, слегка наклонив, плеснул напиток себе в мису. – Я уверен и Этлиль-Ка также закончит, абы кто он, а кто его ясность, – продолжил он свои пояснения, и, наклонив бутыль сильней, плеснул из нее жидкости в другую, дотоль пустую стоящую на столе, мису. – Да и эти агисы, тоже думают о себе много. А вот стоит прилететь сюда канцлер-махари, моментально головы склонят, забудут, что вас похитили, и прятали на Хияке. Да этот град Верда, помойка. – Чё-Линг прервался, устанавливая одной рукой бутыль на столе, а иной и как-то сразу подхватывая мису и опрокидывая себе в рот напиток, да теперь, с очевидностью, для меня выпуская из ноздрей приплюснутого носа белый парок. – Я его весь купил, как и иные на сем континенте, тут даже эфор, управляющий им, работает на меня. И эта комната создана по моему замыслу, ибо я порой бываю на Риньяке, приглядываю за Этлиль-Ка. Да и ярмарки тут случаются не плохие, можно поживиться всяческими товарами, оные в любом ином месте не приобретешь. – Он хоть теперь и перестал слышимо гневаться, и пыхать в мою сторону глазами так, что я продолжил есть. Стал каким-то вяло-подвижным, почасту покачивая головой и, то вытягивая, то вспять подтягивая к себе ноги. И таким непонятным своим поведением пугая меня еще сильней. Потому как мне казалось, толкуя об учениках Ларса-Уту и их смерти, ровно предупреждал меня. Может, уже зная, каким я на самом деле могу быть опасным и несущим гибель живым тварям.
– Вы, саиб, думаю, никогда не пили ничего крепче воды? – спросил меня авитару, и, поставив свою мису на стол, подхватив иную полную, протянул мне. – Попробуйте сей напиток, его называют в Веж-Аруджане бич… Он немного туманит восприятие, обаче снимает волнение, – доказал он и чуть качнул мису внутри оной пошел волной зеленый бич.
Я незамедлительно взял мису, свободной от еды левой рукой, и неспешно (боясь разлить) поднес к носу. Сперва, втянув в себя пахнущий дымком аромат, а после принялся пить приторно сладкий бич, едва покалывающий язык, неба и точно лишенные зубов десны.
Да только выпить я успел не больше пяти-шести глотков, как внезапно ощутил объявшую меня слабость, точно сделавшей мои руки, спину, ноги, шею и, пожалуй, голову неспособными к восприятию. Уж не знаю, был ли мой взгляд туманным, промелькнул тот туман перед глазами. Но я неожиданно почувствовал, как дрогнули мои руки, удерживающие кусок мяса и мису с бичем, а потом меня резко качнуло назад. Вероятно, я упал на спину, и, почувствовав острую, жгучую боль в месте раны, то ли лишился чувств, то ли уснул.
Глава одиннадцатая
Я сидел тихо и неподвижно, упершись взглядом в коротконогий, семиугольной формы, прозрачно-синий столик, по рубежу ограненный фиолетовыми вставками, ощущая гудящую боль во всем теле, не только спине, руках, ногах, груди, но и голове. Жжение, перекликаясь с покалыванием, особенно сильно отзывалось в плечах, ладонях и носе, словно дотоль выпученный кончик на нем вспять прилег и так сильно растекся на лице, подперев сами глаза вверх, сделав наблюдение более расплывчатым. Многочисленные шелушащиеся и мокнущие серые пятна, пузырьки, внутри имеющие пурпурный отлив, серебристые узелки и жилки также ощутимо и зримо на моей коже набухли, а края их слегка отливали синевой. Ко всему прочему я дико хотел есть…
И, пожалуй, что выпил бича, который лишил бы меня чувств или разом отправил в сон.
Потому, как давеча пробудившись, и не увидев в комнате Чё-Линга, я запаниковал, попытался даже встать с ложа, но всего только сумел сесть, и замереть на нем. Стараясь, справится, или хотя бы привыкнуть к боли.
Внезапно дверь в стене напротив чуть слышно скрипнула, и, съехав в сторону, впустила в комнату авитару, и я несмотря на боль заулыбался. Я знал, что улыбка у меня уродливо-кривая, как и сам я весь, но сейчас не смог сдержаться. Уж так я был рад Чё-Лингу, ибо испугался, что он меня бросил… Тут, в очередной норе.
– Скверно выглядите, саиб, – прозвучал волной его голос, а желтые глаза внимательно оглядели меня, точно ощупали.
– Терпимо, – отозвался я, и, выдохнув прерывисто, словно изгнал из груди часть боли, оставив там лишь колотье. – Испугался, что ты меня бросил, – дополнил я, и глаза мои ощутимо наполнились слезами, собственной массой надавив на припухшие веки.
– Что вы, такое толкуете, саиб? как это брошу?! – протянул Чё-Линг и тотчас сошел с места, направившись к моему ложу. – Пошто так мыслите, не пойму? – добавил он, и, остановившись напротив меня, в шаге от ложа, слегка выгнул нижнюю, полную губу. Точно желал тем изгибом, поддержать меня, одначе не смог продемонстрировать саму улыбку.
– Ты не бойся Чё-Линг, я не стану нападать на его ясность, я не хочу его смерти, – торопливо проронил я, чувствуя как набухли и отекли мои губы. – Я не стану его предавать, и не буду таким, как Этлиль-Ка с бешенными глазами. Лучше сам сдохну, чем стану чокашем, – досказал я любимое выражение авитару и увидел, как уголки его губ, хоть он и не желал, вздернулись вверх, изобразив приятную улыбку.
– Я вас вчера, чай, напугал своими россказнями о воспитанниках его ясности, саиб? – спросил он и медленно опустившись на край ложа, уставился на меня своими желтыми, будто выпытывающими все глазами, или только располагающими к доверию. – Не хотел того, саиб, извините, – молвил Чё-Линг, а я почему-то созвучно его словам закачал головой. Сначала несогласно, потом согласно. – Это бич, затуманил мое восприятие, – он слышимо хмыкнул, точно пытаясь засмеяться, или едва сдерживаясь. – Да и вы, саиб, уж поверьте мне, ничего общего с теми чокашами не имеете, абы, как и в его ясности, в вас созерцается чистота.
– Нет, – торопливо выдохнул я и резко дернул взгляд от лица авитару, боясь, что он поймет, о чем могу затаенно думать и переживать. – Я не такой, как его ясность, и мне приходилось убивать, и я боюсь, что ты решишь…
Да только я оборвал свою речь, почувствовав, как из моих глаз (через припухшие уголки) просочились прямо на щеки капли слез, а изнутри ноздри наполнились слизью, намеревающейся покинуть нос, боясь еще сильней зареветь и тем рассердить, или озадачить Чё-Линга. Он, однако, супротив моих страхов, внезапно протянул правую руку, обнял меня за плечи и привлек к собственной груди, очень мягко для собственного сурового вида сказав:
– Саиб, успокойтесь, прошу вас. Не надобно плакать. Да и не мне вас судить, касаемо ваших поступков в прошлом, ибо, судя по вашей жизни, вам еще, как досталось. Обаче ноне мы должны подумать о том, как нам скорей оказаться возле его ясности, чтобы помочь вам в излечении. Або вы саиб от боли всю ночь вельми стонали, страдая. – Он обнимал меня очень аккуратно, лишь обвив правой рукой мою спину, и возложив на свою грудь мою голову, точно боялся каким неосторожным движением доставить мне еще большей боли, посему я сразу прекратил плакать. – Поколь вы спали, я встретился с местным эфором, сие должностное лицо в граде Верда. И он мне доложил, что на систему Филеи в полночь была наложена временная обсервация, сие комплекс мероприятий предупреждающих распространение вирусных инфекций за пределы нахожего очага. А это значит, что ни одно судно не сможет покинуть али войти в систему Филеи, – я сидел тихо, прижимаясь к авитару, и в целом мало, что понимал из им сказанного. – И яснее ясного, что в таком случае виомагаму канцлер-махари не дозволят войти в систему Филеи, даже ради вас, саиб. – Он вновь прервался, видимо, осознав, что мое молчание вызвано недопониманием, а посему слегка отстранив меня от себя, взглянул сверху вниз и только после того как зафиксировал взгляд своих желтых глаз на мне, досказал, – это значит, саиб, что канцлер-махари не прилетит на Риньяку, и не сможет нас забрать. Одначе сие также может быть лишь провокацией, под коей богдыхай Багланбехзал со своими сподручниками всего-навсе пытается выведать, где мы с вами затаились. В любом случае нам здесь нельзя оставаться, поелику вмале сподручники богдыхая решат прозондировать, сей континент, на выявления отличительных компонентов информационных кодов, оные, вероятно, взяли у вас.
Я шмыгнул носом, окончательно втягивая в себя имеющуюся там слизь, и, наконец, осмыслив все сказанное Чё-Лингом, также, не сводя взгляда с его словно пенящихся внутри радужек сизых полос, а потому смыкающих и сам желтый цвет, спросил:
– И куда нам деваться? – да самую толику качнулся от волнения, ощутив слабость по всей поверхности спины. И то хорошо, что рука авитару, придерживающая меня за плечо, не допустила моего значительного колыхания, а потому и падения.
– Днесь мы по кудлулу, подземной галерее, отправимся в горный район, – незамедлительно заговорил он, да с таким напором в котором ощущалась его уверенность, знания и смелость, моментально вдохнувшие и в меня спокойствие, посему я вздохнул ровнее. – И покамест не наложен запрет на перемещение меж материками, в ночь улетим на клопе, небольшом маневренном судне, каковое мне приведет эйфор, на континент Лакия.
– Это где живут агисы? – негромко вопросил я, ибо мне вдруг стало не понятно, зачем попадать из одного сложного положения в другое, пожалуй, что не менее неприятное. Оказаться, так сказать, и вовсе на территории тех, кто меня и искал.
– Просто в центральном граде агисов Чьётане днесь находится сам верховный правитель людоящеров, большой друг его ясности Ларса-Уту, – все с той же поспешностью пояснил Чё-Линг, словно боялся, что я откажусь от его предложения. – Это мне также сообщил эйфор. А поелику, не важно, наложена на систему Филеи временная обсервация или сие токмо уловка богдыхая, нам, непременно, помогут. Стоит всего-навсе попасть на территорию, а именно влиг-поте верховного правителя людоящеров, и нам боле ничего не грозит. – Он снова прервался, легонечко пожал мое правое плечо своей широкой ладонью и, кажется, сразу шестью пальцами, а, после, упреждая мои возможные вопросы, дополнил, – в любом случае, коль действует временная обсервация на Филеи, за исполнением мероприятий предупреждающих распространение вирусных инфекций будут следить сотрудники Научного Ведомства тарховичей. И ежели мы попадем на Лакию я свяжусь с тарховичами и они нам также помогут. Днесь наша скорейшая встреча с его ясностью лежит на континенте агисов. А тяперича подымайтесь, саиб. Я вам помогу одеться, обуться и мы уходим, поколь есть время.
– А кушать? – беспокойно спросил я. И тотчас на себя обозлился, ибо авитару старался нас спасти, а я только и мог, что думать в такой момент о еде… Представляясь самому себе прожорливым человеческим подобием, все же вряд ли созданием.
Чё-Линг, впрочем, не обозлился, а едва усмехнувшись, и, выпустив мою спину из объятий, поднялся с ложа на ноги. Он самую толику кивнул мне, поощряя подняться и меня, а потом добавил:
– Да, я указал своим людям, дабы они собрали нам в дорогу корзину с едой. Понеже поколь будем ехать по кудлулу, вы сможете покушать мясо, тошу и итапи.
Я хотел у него попросить еще и взять с собой бич, но в комнате скрипнула и съехала в сторону створка двери, впустив того самого человека с коричнево-синеватой кожей и желтыми волосами, схваченными позади в хвост. Он вошел в помещение, неся в руках небольшой сверток одежды, сверху на котором стояла обувь, подобная той, которая наблюдалась у него на ногах, и тотчас склонив голову, торопливо направился к ложу, на ходу сказав:
– Зонке илунгиле, саиб, – положив принесенное, как раз передо мной.
– Фретс, – резко отозвался Чё-Линг и мотнул головой в сторону двери, точно указывая убраться из комнаты человеку, вроде он его раздражал всем своим видом. – Поднимайтесь, саиб, – уже много мягче и с почтением, обратился он ко мне, стоило только человеку, проскользнуть мимо него и пропасть за сомкнувшейся створкой двери. – Уже все готово, не будем тянуть… А то мне, кажется, сие никакая на Филеи не временная обсервация, а лишь уловка, оную замутил богдыхай, поколь сюда не прибыл канцлер-махари. Поелику нам надобно скорей убраться из сего града и, как итог с континента.
Меня, впрочем, второй раз не нужно было уговаривать подниматься, так как этого богдыхая я уже и сам боялся, а его непонятных действий, которые могли меня выдать, еще сильней. Посему я торопливо прополз по ложу, и, спустив с него ноги вниз, оперся подошвами стоп о пол, да поднялся. Чё-Линг, не мешкая, слегка склонился, и, ухватив рубаху на мне за подол слегка потянув ее вверх, снял через голову, да едва бросил на меня взгляд. А бросив его тотчас замер… Как замер и я…
Вновь ощутив себя неполноценным… уродом…
Ибо отсутствие детородных органов опять делало меня отличным от человеческого рода. И почему они только решили, что я мальчик, не девочка было мне не ясно. У меня и вообще не имелось какого-либо отдельного отверстия для выделения мочи, и в целом никогда не было мочи. А все выделения производились через клоаку.
Я резко опустил руки вниз и прикрыл ладонями собственный живот, почувствовав, как от огорчения на мои глаза вновь навернулись слезы.
– Это… я… это, – всего только и прошептал я, едва шевельнувшимися губами, а слезы выскочив из глаз двумя потоками, скользнули по моим щекам вниз, к линии подбородка, задержавшись на его краю.
Чё-Линг тотчас, точно пробудившись, кинул рубаху на пол и ровно не склоняясь, схватил с ложа широкие коричневые штаны, разворачивая их, да сунув их в мою сторону, сместив взгляд в сторону, сказал:
– Давайте, саиб, просовывайте ноги в штанины.
Меня все еще покачивало, поколь я надевал штаны, кои Чё-Линг закрепил мне на стане тонкой веревкой, а после и красную без рукавов, длинную рубаху. Впрочем, когда он опустился передо мной на колени и принялся обувать деревянные подошвы, обхватившие веревками лодыжки, молвил:
– Не лучшие сандалии, для вас, саиб. Обаче, так-таки вы не босоногий. А касаемо того, что я увидел. – Он теперь приподнял голову, глянул на меня так, что я громко хлюпнул носом, и добавил, – сие еще одно подтверждение, что вы создание, саиб. Абы потомство от вас будет обеспечиваться не путем полового характера размножения, а бесполого.
– Да… – тихо произнес я, переставая под легким кивком головы авитару лить слезы и успокаиваясь, абы, как оказалось с его слов, он не считал это уродством.
– Да, саиб, и не надобно больше плакать, – продолжил он, стягивая мне узлом на лодыжках ремешки от сандалий и поднимаясь. – Ибо я также не приметил рубца у вас на передней брюшной стенке, остающийся у всех человеческих видов и существ после удаления пуповины новорожденного. Сие может, значит лишь, что вы и впрямь удивительное создание, кое либо развивалось по особенному внутри чрева матери, либо обладаете днесь какими-то особыми способностями.
Чё-Линг меня совсем успокоил своими заумными толкованиями так, что я утер со щек остатки слез, вновь хмыкнул носом, подбирая в нем слизь, и, пожалуй, что улыбнулся. От всего только, что пережитого или оттого, что меня однозначно не стали сравнивать с уродом, у меня даже уменьшилась болезненность в теле, не только спине, руках, ногах, груди, но и голове, ушло жжение и покалыванием в плечах, ладонях и носе. Лишь осталась нылое давление в месте раны, точно указывающее, что рубец на передней брюшной стенке у меня когда-то так же плотно затянулся.
Глава двенадцатая
Уж и не знаю, сколько мы ехали по кудлулу в низкой повозке, где довольно-таки жесткое сидение в виде валика и не имело как таковой спинки, и кою тянул за оглобли человек. С коричнево-синеватой кожей и короткими, взъерошенными нежно-желтыми волосами. Одетый всего только в короткие черные штаны, без обуви, он был столь силен, что с легкостью тащил за собой повозку, да не просто шел, а, опять-таки, бежал.
Мы вошли в кудлулу, то есть подземную галерею, через помещение прохода здания, где ночевали, всего-навсего сдвинув настилы, прикрывающие стены сверху донизу только уже с иной его стороны. А войдя в туннель, увидели достаточно широкий рукотворный проход, стены и закругленный свод которого, весьма широкие и высокие в размахе, имели чешуйчато-слоистый вид, с чередующимися от темно-зеленого до черного цветами. Более ровным там казался пол (также чередующий цвета), хотя его ухабистость стала ощущаться сразу, стоило только нам залезть на повозку и проехать совсем чуточку. Так как три колеса мощно грохотали, отзываясь эхом от стен и потолка, да ровно улетая в оба конца, а мы с Чё-Лингом также яростно подскакивали на сидениях, вверх и словно падали сразу на пол (уж такими те повозки ощущались низкими).
И каждый раз притом, приземляясь, я громко, болезненно охал. Это, несмотря на то, что авитару крепко прижимал меня к груди, оберегая вроде какую ценность, да вельми часто кричал на человека свое любимое «чокашь», приправленное каким-то, видимо, местным и не менее обидным «фреак». За время нашей поездки я успел поесть и даже опять поспать. Я, было, хотел попросить выпить бич, ибо видел, что в стоящей у нас в ногах корзине, есть бутыль, но почему-то не решился, а Чё-Линг мне не предложил. В туннеле стоял жаркий и сперто-кислый воздух, посему порой, когда человек прибавлял в быстроте, сия неприятность словно обжигала крылья моих ноздрей, неизменно, в таком случае, прерывая дыхание, посему я начинал дышать ртом.
Днесь после пробуждения, прижимаясь спиной и головой к груди Чё-Линга, насколько хватало обзора, я оглядывал стены, потолок и пол столь неизменной по виду чешуйчато-слоистой кудлулу, будто частью снятой заостренным инструментом, а потому и оставившим на поверхности, неровные пластинки порой расположенные взакрой. Я также поглядывал на впряженного в оглобли повозки человека, не снижающего собственный бег и вельми вымокшего так, что пот катил не только по его спине, но и смочил материю штанов. В туннеле явственно было темно, ибо не наблюдалось какого-либо освещения, того, который имелся в граде, али помещениях, что естественно не уменьшало лично для меня видимость.
– А, что этот человек видит в темноте? – наконец не выдержав правящей в подземной галерее относительной тишины, нарушаемой всего-навсе топотом ног человека и грохотом повозки, поинтересовался я. Ведь люди на планете Земля в темноте были слепы, и я не понимал, как ориентируется тут он.
– Да, он относится к сословию умкхубе, каковым искусственно видоизменяют строение глаз, и они неплохо видят в темноте, – отозвался Чё-Линг, и слегка склонившись, ровно постарался заглянуть мне в лицо. – Хотите сказать, саиб, вы тоже хорошо видите в темноте? – спросил он, а я не ответил, лишь усмехнулся, затылком ощущая легкое покалывание принятое им, кажется, от прерывистого дыхания авитару. – Вы неподражаемы, саиб… Коли о ваших способностях и строение узнал бы главный дхисадж тарховичей, не пришлось нам ноне тутова волочиться в повозке. Ужель-ка планета Риньяка была наполнена сотрудниками Научного Ведомства тарховичей, абы и так ясно, вы нечто уникальное и каким образом появились в Солнечной системе не понятно. Может вас кто-то украл и спрятал там, кто знает.
– Нет, меня родила моя мать, человек, – негромко ответил я, и отрицательно качнул головой, – это мне точно ведомо. Иначе бы меня люди не приняли. Они меня изгнали от себя, стоило тока родителям умереть.