Книга Перекрёсток путей объездных. Лирика - читать онлайн бесплатно, автор Сергей Степанов-Прошельцев. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Перекрёсток путей объездных. Лирика
Перекрёсток путей объездных. Лирика
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Перекрёсток путей объездных. Лирика

груз надежд несбывшихся с нею затонул —

это был, наверное, непосильный груз.


Я не эту девочку за руку водил —

её тоже выкрала вечности река.

Смерть бывает легкою только от воды —

той, откуда вышли мы в прежние века.


Только вот не легче мне – знаю я одно,

что сомкнет объятия голубая ширь,

словно, крепко связанный, я иду на дно

и осталось воздуха на один пузырь.


Радуйся, русалочья вольная орда,

жизнь мне нахлобучена как-то набекрень,

с вами я, красавицы, ваш я навсегда

в поминальном празднике на Иванов день.


* * *

Друзей своих я не кидал,

но смерть не обмануть:

уходят люди в никуда —

в заснеженную муть.


Туда, где белая парча

на фоне голубом,

где тишина и где молчат

о чём-то о своём.


Так, уходя, молчал «Варяг»

кипящих волн среди.

Та безысходность января

отчаянью сродни.


Она сгущается, как дым,

что с ветром примирён

в объятьях ночи и звезды

и вечности времён.


Нет, позабыть я уже не способен


* * *

– Послушай,

не надо туда, в эту белую дымку…

Послушный,

я шапку надену свою невидимку,

и всё же проникну туда,

куда раньше причалил.


Кричали,

как дети в роддоме, голодные чайки,

а я – обечайка,

ячейка для сети рыбацкой,

но с ней не поймаешь

горячего пекла июля,

как меда из улья.


Была та дурацкой

прикольная вроде затея:

потея,

ловить те мгновенья,

что в вечность летели, как пули,

и это от скал отраженное горькое эхо…


Зачем я уехал

в ноябрьские ночи, где темень,

где нету июля,

где в том лишь утеха,

что мы темноту не любили?


А впрочем, всё это

совсем не относится к теме.


* * *

Вязкая мгла, и ветер лилов

в мире большом, ночном,

в нём, вероятно, не хватит слов,

чтоб рассказать о том,


что послужило всему виной,

что мотыльком вилось,

как захлебнулся тёплой волной

мокрых твоих волос.


Месяц растущий на сосны влез,

пухнет он словно флюс…

Сплюшка кричит, усыпляя лес,

может, я тоже сплю?


Словно лунатик, глаза закрыв,

следую за тобой…

Томная фуга, лунный мотив,

голос луны – гобой.


Озеро – тёмный рваный лоскут,

мшистый вдали увал,

и невозможно забыть тоску,

если всё потерял.


* * *

Сто дождинок – отнюдь не ливень,

это – лишь на него намёк.

Но зачем я такой счастливый,

если я, как губка, намок?


И не знает судьба слепая,

и не знает тьмутаракань,

что с дождём к тебе прилипаю,

словно платья влажная ткань.


Есть дневник в моём школьном ранце,

в дневнике я том не пойму,

почему не могу пробраться

к сердцу гордому твоему.


Пасмурь муторная в округе,

влажный сумрак лесных утроб,

горечь первой моей разлуки,

прожигающей все нутро.


И надежде, увы, не сбыться,

да, наверно, и ты не ждешь,

и не может никак забыться

этот хилый весенний дождь.


* * *

Нет, позабыть я уже не способен

этот июль, хоть авральная гонка.

Где эта девочка с челкой косою?

Как отыскать в стоге сена иголку?


Как мне вернуть то летящее лето,

где уже места для нас не осталось?

Где эта девочка в женщине этой

в черном реглане, скрывающем старость?


Где ты? Сейчас ты в обличье свекрови,

даришь на праздники нужные вещи.

Как притаилась ты в строгой матроне,

чтобы меня контролировать вечно?


Где ты? Ответь, прояви ко мне милость…

Но уплывает виденье, как жерех,

как отраженье чего не случилось

в этом пустом тонкостенном фужере.

РАССТРЕЛ ЦАРЕУБИЙЦЫ

(Филипп Голощекин)

По лесам смурным, по полям,

где для осени вход открыт,

разорвался крик пополам —

журавлиный прощальный крик.


В жизни многое ты успел

и откормлен был, как каплун,

и ведут тебя на расстрел,

и седым стал, совсем как лунь.


Мы не ведаем, что творим,

убивать не жалеем сил.

И течёт по губам твоим кровь —

от страха их закусил.


Ну а скольких ты сам убил?

Сколько душ загубил уже?

Снег лежит, словно белый бинт

на кровавой твоей душе.


Надо быть до конца людьми,

справедливости ждать приход.

В горле ружей застыл твой миг

искупленья от всех грехов.


Чтоб земля не держала зла,

чёрной кровью её полей,

чтоб травою та кровь взошла,

светлой болью её полей.


* * *

Мне только минуты, наверно, хватило вполне бы,

чтоб духом воспрянуть, чтоб как-то очнуться от спячки,

чтоб солнце увидеть – багровое солнце, в полнеба,

и чайки, их танец, их крылья – балетные пачки.


И девушку эту, которая, ночью мне снится,

и теплых ветров черноморских хмельную ватагу,

и миг ослепленья, но это совсем не ресница,

попавшая в глаз, – это горько-соленая влага.


Но лучше не надо. Безжалостна давняя память,

она вызывает какую-то странную ревность,

уж лучше и дальше, как прежде, стремительно падать

в болото печали, а значит, в свою повседневность.


Я всё забываю. Я буду с годами суровей.

Пройду без заминки по льду осторожности тонком.

Не надо, прошу я, не хмурь свои белые брови —

ведь их обесцветило солнце до осени только.


* * *

Ну как же я, гуманитарный мальчик,

так безнадежно, так стремглав припух,

когда Ибн Сина, школьный математик,

мне двойки ставил в классный наш гроссбух?


Он говорил, не повышая тона,

ушастый, как английский спаниель,

и мир был сложный, как бином Ньютона,

ассиметричный, как кинжал в спине.


А мы украдкой в подворотне курим,

нам начихать, что кончилась зима,

но этот факт совсем не доказуем,

как теорема древняя Ферма.


За ту науку не скажу спасибо,

не помогла она в моей беде —

напрасно ставил мне в тетрадь Ибн Сина

оценки в виде жирных лебедей.


Тетради те куда-то завалялись,

их не найти, но дело и не в том:

провёл я лишь поверхностный анализ

всего того, что жизнью мы зовём.


Наверное, могло всё быть иначе,

но жизнь мелькнула как-то на бегу,

оставив мне условие задачи,

которую решить я не могу.


* * *

Уверен: не хватило сил

и воли, чтоб постичь все это,

когда я, словно вор, таил

то неразгаданное лето.


Когда, как отблеск янтаря,

тепла уже прохладна ласка,

но хна в оправе октября

ещё над зеленью не властна,


когда листвы нависла медь

над вывеской дорожной чайной…

Но лучше что-то не иметь,

чем обладать им лишь случайно.


* * *

Скажи, пролетело сколько

безумных вихлявых лет?

И не собрать осколки

того, чего уже нет.


Гоняла нас жизнь по кругу,

всё было порой черно.

И что нам сказать друг другу?

Наверное, ничего.


С годами улыбку стёрло,

всё выцвело, как трава,

лишь снова сжимают горло

невысказанные слова.


Но тем малярийным летом

я вовсе ещё не знал:

совсем не прощанье это,

а исчезновенье сна.


Нам город режет крылья


* * *

Я вернулся в тот город, которого нет,

я всего опоздал лишь на пару минут:

я забыл, словно впавший в маразм интернет,

что часы у меня навсегда отстают.


Я брожу по кварталам, как эхо, пустым.

Этот город корёжит меня, словно тиф,

он, как запах помойки, тяжёл и постыл,

я уже не успею себя в нем найти.


Этот город – лишь слепок, всего лишь макет,

я поверил, – такой я упрямый болван, —

что вернусь в этот город, которого нет,

значит, то, что я в нём, это просто обман.


И напрасно сейчас, у всего на краю

сознавать, что я сдал боевые посты.

Значит, время умчалось, а я вот стою

у гробницы своей запоздалой мечты.


* * *

Растёт моя беда, как мозговой полип,

и больше мне теперь нигде не отогреться:

как прежде, колотун, и по ночам болит,

скулит бездомным псом изношенное сердце.


Я тупо обхожу стада могучих льдин,

похожих на дома, но где то время оно?

Дверь дергаю – увы, сегодня ни один

подъезд не впустит внутрь – на страже домофоны.


Кому бы позвонить? Найдётся ли душа,

что может приютить меня с судьбой такою?

Боюсь, что получить могу и по ушам,

и отповедь, что зря кого-то беспокою.


И снова я иду в обшарпанном пальто

в обнимку с январём – другого нету друга,

не ведая судьбы, не зная, что потом,

но лучше и не знать, когда такая вьюга.


* * *

Нас город всех погубит, мы все в его лассо.

Его стальные губы плюют в моё лицо.

В том сатанинском пекле, где ждательный падеж,

мы станем серым пеплом

несбывшихся надежд.


Мы взглядом жизнь окинем и сразу же поймём,

что стали никакими в том мире никаком.

Нам город режет крылья, в свою ввергая тьму,

но нас приговорили

пожизненно к нему.


* * *

Кто алкаша гегемоном нарёк,

тот был не склонен на шутки:

прёт этот алчущий водки народ,

жаждут отравы желудки.


Катит в пивнушку кочующий сель,

речка, где водка, не близко,

и берега у неё не кисель —

пробки, стаканы, огрызки.


Ни одного не увидеть лица,

это – как хлоркой по коже,

это – наверно, начало конца,

Ленин ошибся, похоже.


И не подумал, витийствуя, он

о вероятности риска…

Славься ж во веки веков, гегемон,

славься отныне и присно!


* * *

Там память дома хранят и старые тополя,

там тень моя без меня выписывает кренделя.

Но жизнь у меня вразнос, другой, к сожаленью, нет,

и мы с ним стареем врозь, но с разницей в триста лет.

И нечем огонь зажечь, никто не поможет мне.

И только разлита желчь

заката в моем окне.


* * *

Свет фонарный оплыл, опух,

и порхает, как в сладком сне,

словно белый лебяжий пух,

очищающий душу снег.


Жизнь мелькнула, точно болид.

Я забыл, кто мой враг, кто друг,

потому что душа болит,

когда стены сомкнулись в круг.


Когда чёрный окреп минор,

не спасёт никакой ремонт,

когда всё вокруг замело

до скончания всех времён.


* * *

Бездомным псом, что ищет, где приткнуться,

мечусь по миру в поисках тепла,

и пухнет льдом фарфоровое блюдце

на скатерти небесного стола.


Нет у меня ни дома, ни пожиток,

ни курева, и затупился меч.

Как этот снег, летящий с неба, жидок

мой вид на сбычу самых нищих мечт.


И, словно пулемёты в капонире,

беда метелью целится в меня.

И нет тепла, и нет покоя в мире,

покуда всё растет её броня.


* * *

Развернуло дороги рулон

это таксомоторное дерби,

и попал я в бандитский район.

Занесёт же нелёгкая в дебри!


Я ни с кем здесь не ворковал.

Унести бы подальше мне ноги.

Этот длинный безмолвный квартал

привечает, похоже, не многих.


Не услышит, убьют здесь кого

и кому здесь карманы обшарят.

Темнота. И далёкий огонь

то ли красной луны, то ль пожара.


Детективный почти сериал,

и так близко до самого края:

я здесь ориентир потерял

и себя понемногу теряю.


Как валун ледниковый, замшел,

наступаю на те же я грабли.

Но меня не ограбить уже,

потому что до нитки ограблен.


Я иду, поседевший брюнет, —

быстро молодость так пролетела.

И не то что бумажника нет —

просто вынули душу из тела.


И несется в беспамятство день,

оплеуху давая с размаха.

Я иду. Я всего только тень,

только эхо вчерашнего страха.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Вы ознакомились с фрагментом книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста.

Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:

Полная версия книги