Пастушья сумка (сборник)
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
Пастушья сумка (сборник)
Песня о несчастной королеве Анне Болейн и ее верном рыцаре Томасе Уайете
Милый Уайет, так бывает:Леди голову теряет,Рыцарь – шелковый платок.Мчится времени поток.А какие видны зориС башни Генриха в Виндзоре!Ястреб на забрало сел,Белую голубку съел.«Они-сва кималь-и-пансы…»Государь поет романсыСобственного сочине…Посвящает их жене.Он поет и пьет из кубка:«Поцелуй меня, голубка».И тринадцать красных рожС государем тянут то ж:«Они-сва кималь-и-пансы…» –И танцуют контрадансыПод волыночный мотив,Дам румяных подхватив.А другие англичанеВарят пиво в толстом чанеИ вздыхают говоря:«Ведьма сглазила царя».В темноте не дремлет стража,Время тянется, как пряжа,Но под утро, может быть,Тоньше делается нить.Взмыть бы, высоко, красиво,Поглядеть на гладь Пролива! –Гребни белые зыбей –Словно перья голубей.Улетай же, сокол пленный! –Мальчик твой мертворожденныйПо родительской грудиУж соскучился, поди…Подражание В. Набокову
Reflected words can only shiverLike elongated lights that twistIn the black mirror of a riverBetween the city and the mist.Vladimir NabokovIЧто называют переводом?Песнь кукушачьего птенца;Лжеца полет перед народомНа бороде у мертвеца;Крик попугая, визг мартышки,Рассудка мелкие интрижкиИ профанацию святынь,Когда вульгарную латыньЗовут псалмом царя Давида.О ты, клекочущий орел!Заткнись, тебя я перевел.Иль пошуми еще для вида,Набоков, двойственный, как герб,Подсчитывая свой ущерб.IIНет зыбче отраженья слова;Так дергаются огонькиНа фоне озера ночного,На черном зеркале реки.Набоков, мудрый мой писатель,Взгляни: вот честный твой предательПеред тобой, главу склонив,Покорный, как инфинитив,Стоит, готовый ко спряженьюВсего со всем – лишь подмигни! –Он будет жить в твоей тениУслужливой, безвольной тенью.Но страшно, если тень рукойВнезапно шевельнет – другой!Строки, написанные в Фолджеровской библиотеке в Вашингтоне
Летиции Йендл, хранительнице рукописей
Фолджеровской Шекспировской библиотеки
Зима. Что делать нам зимою в Вашингтоне?Спросонья не поняв, чей голос в телефоне,Бубню: что нового? Как там оно вообще?Тепло ль? И можно ли в гарольдовом плащеГулять по улицам – иль, напрягая веки,Опять у Фолджера сидеть в библиотеке…Врубившись наконец, клянусь, что очень рад,Что «я смотрю вперед услышать ваш доклад»,Роняю телефон – и, от одра воспрянув,Бреду решать вопрос: какой из трех стакановПочище – и, сочку холодного хлебнув,Вдыхаю глубоко и выдыхаю: Уфф!Гляжуся в зеркало. Ну что – сойдет, пожалуй.Фрукт ничего себе, хотя и залежалый.Немного бледноват, но бледность не порок(А лишь порока знак). Ступаю за порог.Феноменально – снег! Ого, а это что там,Не баба ль белая видна за поворотом?Хоть слеплена она неопытной рукойИ нету русской в ней округлости такой,Что хочется погла… замнем на полуслове,Тут феминистки злы и вечно жаждут крови!А все же – зимний путь, и шанс, и день-шутник…Сгинь, бес. Толкаю дверь, и вот я в царстве книг.Перелагатель слов, сиречь душеприказчикПоэтов бешеных, давно сыгравших в ящик,Держу в руке письмо, где мой любимый Джон –Уже в узилище, еще молодожен –У тестя милости взыскует… А не надоКрутить любовь тайком, жениться без доклада!Кто десять лет назад, резвясь, писал в концеЭлегии «Духи» о бдительном отце:«В гробу его видал»? Не плюй, дружок, в колодец,Влюбленный человек – почти канатоходец,Пока его несет во власти лунных чар,Он в безопасности; очнуться – вот кошмар.Хранительница тайн косится умиленноНа то, как я гляжу на подпись Джона Донна,Смиренно в уголок задвинутую: – Вот!Постой теперь в углу! – Но страх меня берет,Когда я на просвет след водяного знакаИщу, как врач кисту, и чую, как из мракаСкелет, или верней, тот прах, что в день судаВновь слепится в скелет, сейчас ко мне сюдаЗловеще тянется, чтоб вора-святотатцаДо смерти напугать – и всласть расхохотаться!Скорей в читальный зал. Едва ль Монарх УмаПрилюдно станет мстить. Ученые томаБерут меня в полон и с важностью друг другу,Как чашу на пиру, передают по кругу.Я выпит наконец. Пора пустой объемЗаполнить сызнова веселия вином!Не зван ли я к Илье? Вахтера убаюкавЗаученным «бай-бай» и письмецо от БруковИз дырки выудив, ступаю на крыльцо.Пыль снежная летит, и ветер мне в лицо,Но бури Севера не страшны русской Деве.Особенно когда она живет в Женеве.Уолтер Рэли в темнице
Был молодым я тоже,Помню, как пол стыдливыйЧуял и сквозь одежу:Это – бычок бодливый.С бешеным кто поспорит?Знали задиры: еслиСунешься, враз пропорет –И на рожон не лезли.Марсу – везде дорога,Но и досель тоскуюО галеоне, рогомРвущем плеву морскую.В волнах шатался Жребий,Скорым грозя возмездьем,Мачта бодала в небеДевственные созвездья.Время мой шип сточило,Крысы мой хлеб изгрызли,Но с неуемной силойВ голову лезут мысли.В ярости пыхну трубкойИ за перо хватаюсь:Этой тростинкой хрупкойС вечностью я бодаюсь.Жизнь открывается снова
Жизнь открывается снова на тыща пятьсотдевяносто третьем годе. Сэр Уолтер Ролипишет из Тауэра отчаянное письмо«От Океана к Цинтии». С волидоходят верные слухи, что сэру секир башка,какие бы он не примеривал роли – от пастушкадо Леандра, потерявшего берег из виду.В то же время, но в другом заведении, Томасу Кидуочень и очень не советуют выгораживать своего дружка.И косясь на железки, испуганный драмоделзакладывает другого, а именно КристофораМарло (тоже драмодела), которыйне столько сам по себе интересует секретный отдел,сколько то, что имеет он показатьоб атеизме сказанного Уолтера Ролии его гнусном влиянии на умы.Той порой Марло прячется от чумыв доме Томаса Вальсингама (вот именно!) в Кенте.Что он там сочиняет в последний раз,неизвестно, но выходит ему приказприбыть в Лондон, где ударом кинжала в глазон убит. Потужив о двойном агентелорда Берли и Феба, друзья дописывают последний акт«Дидоны» и историю о Леандре.Чума то уходит, то возвращается какпридурковатый слуга, и театрыто открываются, то закрываются на неопределенный срок,и Шекспир, рано утром поскользнувшись на льду,едва не разбивает голову, которой пока невдомек,какими словами горбун соблазнит вдову,но он знает, что такие слова должны найтись,и он находит их в тот самый миг,как летящий с Ламанша незримый бризоживляет, как куклу, уснувший бриг.Сон, записанный на обороте
Перевода из У.Б. Йейтса
Снится мне: лезу я к Ейцу в гнездо,Ейцовы яйца хочу своровати,Черной букашкой на скальном раскатеЛезу, стремясь докарабкаться доБашни – уступа – расселины – гдеЕйц баснословный крылом помавает,В небо взмывает и в тучах ширяет,Яйца беспечно оставя в гнезде.– Накося-выкуси! – яростным ртомКличет, клекочет он: – Накося-выкуси! –И канарейка икает на фикусе,И соловей на суку золотом.. . . . . . . . . .Жутко мне, ох! окаянному лезть,Пепел на голову сыплет скала мне,Щебни и кремни и крупные камни.Что же, безмозглый, я делаю здесь?Кто же я — выродок или урод,Змей или гад, ввинтовую ползущий?Или кукушка я наоборот –Чадолюбивая — иль, того пуще,Тот бедолага, кого серафимНа перепутии утром не встретил?Разве же яйца мне высидеть этиТеплым, усидчивым задом своим?. . . . . . . . . .Снится мне: фалды кругом подоткнув,Я на корзине сижу по-турецки…Клюнуло! О, этот остренький клюв!Вот наконец-таки вывелись ейцки!Песня межевого камня
IНачинается песнь межевого камня.Начинати же песню сию от Кадма.На меже лежит камень, тяжел, как карма.На меже лежит камень, на неудобье,Между двух полей лежит, наподобьеПереводчика – или его надгробья.На меже лежит камень, симво́л союзаКаннибала и Робинзона Крузо.Слева рожь растет, справа кукуруза.На меже лежит камень, на нем – коряво –Буквы: влево поедешь, приедешь вправо.Не читая, промчалась опять орава.На меже лежит камень. Не веха и неБашня. Может, мираж в пустыне.Слева косточки белые, справа – дыни.Слева поле жатвы, а справа – битвы.Скачет князь Кончак чрез межу с ловитвы.На меже дрожит камень, твердя молитвы.Слева жарко, а справа – роса замерзла.На меже лежит камень. Уж в поле поздно.И луна над сараями сушит весла.Под лежачим камнем немного сыро.Уронила ворона кусочек сыра.Если все, кому дорого дело мира…IIПереводчик мирен. Уж так он скроен.Между двух полей, ни в одном не воин.Оттого-то и зад у него раздвоен.С виду он неподвижнее баобаба,В землю, как половецкая врос он баба.Но внутри он – камень с небес. Кааба.Между миром верхним и миром нижнимОн сидит на меже, непонятен ближним,Занимаясь делом своим булыжным.Улетай, ворона! Тут ничего нетДля тебя; как не каркай, он не уронитНи песчинки – и цели не проворонит.Утекай, вода! В дребадан столетийУтекай ты, пьянь, что достойна плети,От него не дождешься ты междометий.Ибо ты, как время, заходишь с тыла,В тот момент, когда жизнь валуну постыла,И копытом подкованным бьешь, кобыла!Ну и что – отколола ли ты полкрошки?Посмотри, что с копытом? не больно ножке?Ах, ведь ты и ударила понарошке!Ускакала кобыла, и ворон в полеУлетел. Начнем помаленьку, что ли?До свидания – всем, кто не знает роли.…Тихо в поле. В глазницах кремневых сухо.Зачинается песнь от Святого Духа.Это камень поет – приложите ухо.Привязка к местности
Shoot from the left eye of the death’s head.
E.A. Poe, “The Golden Bug”Так где же он, омфалос, пуп Земли?Геодезист фуражкой вытер пот,за ним прихрамывая шла тренога,как лошадь в поводу, а впередилегавая бежала, то и делона месте застывая и в пылиища знакомый след – вот он свернул(скала епископа и чертов стул)в проход между глухими гаражами,а там тупик и стенка высокана кирпиче эмблема «Спартака»и череп со скрещенными костями(стреляй из глаза мертвой головы!),шальная электричка из Москвыв два пальца просвистит…отмерь шагамина запад восемьсоти сто на югЗдесь дом стоял. Тропинка шла вокругВеранды. Двор заросший, как ковром,Гусиною лапчаткой. За окномКрапива и расшатанный забор,За ним на турнике сосед ЕгорПодтягивался раз до сорокаИ, спрыгнув, говорил: «Броня крепка!»Мяч улетал туда, и мы егоИскали средь картофельной ботвы.А по ночам с дивана моего(Стреляй из глаза мертвой головы!)В квадрате форточке я видеть могМеж веток звездочку одну. ВолхвыЕе бы не заметили. ТусклейСтарушечьей слезы, она была,Как крошка с королевского стола,Ничтожной, – но она была моей.(Увы! Как мне узнать ее теперьБез рамочки прицельной?) Дом снесен.И не войти мне дважды в ту же дверь.Один на берегу реки временСтою – смотрю вокруг – и не могуНайти ни кленов тех, ни липы той,Что я облазил в детстве. Где рослаВот эта вишня: около крыльцаИль дальше, у сарая? Хоть какуюНайти зацепку, привязаться к ней –И я бы мог определить то место,Где мой диван стоял. Не из него ли,Из этого дивана, я укралВсе строчки до одной? — «Милее нетТой стороны, где резали пупок».Каков же плод науки долгих летИ в чем же, так сказать, ее урок?Что, наконец, подсмотрят очи зоркиНа высоте всех опытов? Увы! —Засни в Перловке и проснись в Нью-Йорке.Стреляй из глаза мертвой головы!Незадача с одним неизвестным
Неизвестный икс, кривоногий крестик,В незадаче этой один, как пестик,Ты на минусы-плюсы взираешь, робок,И не знаешь, как выбраться из-за скобок.Ты уравнен со всеми, – но уравненьеНе решается. Кто ты? ПеренесеньеИз Лонг-Айленда в Бронкс не спасет, приятель,Даже – из числителя в знаменатель.Хорошо, это только подземка. СкомкайЛист газетный, шуршащий сухой поземкой,И сойди на станции, ближней к дому,Глядя в тучу, похожую на гематому.Пережиток прошлого, недобиток,Ты устал развертывать длинный свиток,Ты взмахнул крылом и взлетел, как Сирин,На высокий сук. Твой полет надмирен.Отдохни, и пусть белокрылый нектоЧерез форточку носит свои конспекты,Из рулонов такой Вавилон построив,Словно тут переклейка грядет обоев.Не читай этих грамот. Сверни их в трубкуИ смотри, смотри на свою голубкуСквозь двоякие стекла земной неправды.Наведи на резкость. Оставь на завтра.Перетрется все. Поговорка в силеОстается. Но суть не в муке, не в пыли,А в шлифованной ясности ретровзгляда.Возвратить на начало, mein Herr? Не надо.Спи, Спиноза. Не вскрикивай: кто я? кто я?Или в ванной, над лебедью белой стоя,Размышляй напряженно, что ты за птица.Незадача не может не разрешиться.Дотяни до точки свое начало,Как натягивают на голову одеяло.И вверху, перед тем, как упасть на койку,Три креста поставь, хоть не веришь в тройку.Бумеранг
Вот я и прощаюсь с этим домом,С кубом воздуха над жестким ложем,Лампочки внимательным наклономИ с балконом этим захламленным,Формою на бумеранг похожим.Все в руке, как говорится, Божьей.Знаешь, Бог рисуется мне вродеАвстралийского аборигена:Голый и нечесаный, он бродитПо своим безлюдным, диким бушамИ швыряет бумеранги-души,Улетающие вдаль мгновенно.Та душа, что врежется с размахуВ чью-то душу теплую, живую, –Обретет себе добычу праха.Только та, что с целью разминется,Замкнутую высвистит кривуюИ к пославшему ее вернется –Чтобы вновь оружье запустил онС громким воплем, с варварским подпрыгом!Значит, время расставаться с тыломРук разжавшихся, с высоким тыномПолок; я не верю больше книгам.Только в тот волшебный край и верю,Где, по донесенью очевидца,Бродит Бог, не помня о потере,Клювоносые пасутся звериИ бескрылые шныряют птицы.Банька в Михайловском
Пушкин намыливает себе голову,сидя в кадушке с водой, –эмблема блаженства.Профессор выстреливается из пушки на Луну(путь паломника – из пушки на Луну) –эмблема стремления к идеалу.Спервоначалустолько волнений:верно ли нацелена пушкаи хватит ли сил оторватьсяили придется сноваплюхнуться в то жеблаженство?Но вот пройдена точка возврата.Снаряд начинает падать.И то, что мы называем Луной,приближается так угрожающебыстро, что профессоротшатывается от окошка,озаренный синюшным светомэтой Луны…Луны ли?Но пройдена точка возврата.Скамья в Тригорском
На горе – городище Воронич.Там пасется одна корова.Отдохнет, поглядит налево –на другой горе, над обрывом, скамейка.Там какой-то маленький Онегинчто-то говорит Татьяне –или Ольге? – неважно, для коровыэто далеко и мелко.Плывут облака кучевыенад Соротью и над лугами –высокие возы сена.Вдали – словно рой мошекраскачивается у горизонта.Но это не рой мошек,а лебединая стая.Это август, Успенье,последние цветы доцветают.Такое огромное небо.Такой маленький Онегин.Корова плачет.Назвался Одиссеем
(1995–1997)
Из Джона Донна
Кто новый год кроит на старый лад,Тот сокращает сам свой век короткий:Мусолит он в который раз подрядВсе те же замусоленные четки.Дворец, когда он зодчим завершен,Стоит, не возносясь мечтой о небе;Но не таков его хозяин: онУпорно жаждет свой возвысить жребий.У тела есть свой полдень и зенит,За ними следом – тьма; но Гостья тела,Она же Солнце и Луну затмит,Не признает подобного предела.Душа, труждаясь в теле с юных лет,Все больше алчет от работы тяжкой;Ни голодом ее морить не след,Ни молочком грудным кормить, ни кашкой.Добудь ей взрослой пищи. ИспытавРоль школяра, придворного, солдата,Подумай: не довольно ли забав,В страду грешна пустая сил растрата.Ты устыдился? Отряси же прахОтчизны; пусть тебя другая драмаНа время развлечет. В чужих краяхНе больше толка, но хоть меньше срама.Чужбина тем, быть может, хороша,Что вчуже ты глядишь на мир растленный.Езжай. Куда? – не все ль равно. ДушаПресытится любою переменой.На небесах ее родимый дом,А тут – изгнанье; так угодно Богу,Чтоб, умудрившись в странствии своем,Она вернулась к ветхому порогу.Все, что дано, дано нам неспроста,Так дорожи им, без надежд на случай,И знай: нас уменьшает высота,Как ястреба, взлетевшего за тучи…Назвался Одиссеем…
(Капитан Немо – Тихону Браге)
Назвался Одиссеем – полезай к Полифему,Назвался Немо – молчи, таиcь и скрывайся,Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
В древнеиндийской поэзии «корова» отождествляется со священной речью, с поэзией. В гимнах «Ригведы» «трижды семь коров источают речь-молоко», «великое слово зародилось в следе коровы», и проч. Но всё это я узнал много позже.
2
«Озари нашу тьму, Госпожа» (лат.) – надпись на портрете Джона Донна в образе влюбленного, погруженного в сумрак меланхолии.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книгиАвторизация