Возглас
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
Возглас
Владимир Бойков
Возглас. Избранная лирика (1958–2018)
© Бойков В. Н., 2019
© Свиньин В. Ф., послесловие, 2019
© Сапожникова В. И., оформление, 2019
* * *На вдохе
Новосибирск
1958–1974
Ноктюрн. Окно
Электрическим потокомиз осенней темнотысхвачены дождя косыеструи, да стволы босые,да прибитые цветы. Это я за кромкой светаздесь, в саду, а за окном,за невянущей геранью,не готовая к свиданью,ты в халатике цветном. Это губы мои бредяткаплей с мокрого куста,но сомкнулись занавески,и настигли ливня плескислух, и высохли уста.1958В горах
С чистой музыкой сверьв звёздных высях светание –этих грифельных сферна глазах выцветание. Над пустотами свет,просквозив, задеваетгребни гор, и хребетза хребтом оживает. Но слепящий раструбсолнца в зыбкости рани –за уступом уступ –обнажает их грании не глянет туда,где во мраке ребристомнеизбежна водав прыжке серебристом.1960Охота
В. Горбенко
Закат жар-птицей по волнамрассыпал перья пламени,но постепенно полинял,и небосвод стал правильней. Я жадно ждал: взметнётся дичь –по небу точек россыпь,хотел я дробью дичь настичь,схватить и в лодку бросить. И ствол меж чёрных камышейкосился чёрным козырем,и вот отчётливой мишеньнад тёмным стала озером. Я не сорвал, нажав курок,урок естествознания,и шлёпал борт, и был гребоккуда весомей знамени. Валялось на корме ружьёбез улетевшей дичи,азарт лишь, схваченный живьём,был подлинной добычей.1961На шелковом пути
Среди равниныторчат упрямоорлы на руинахдворца или храма. Палящий полдень,полынь да пыль,ленивому подданветру ковыль. Варан разъярён –ворохнулся бархан,звон-позвон-перезвон –идёт караван. Несут купцыбород ножи,усов ножницы. Впереди – миражи,и грезится отдыхна верблюжьих мордах,на горбах же – скопцыи наложницы. Э, эмир нашёл,что менять на шёлк! Плыла пиала луны,сочилась кумысом степь,и мучились валуны,оставленные толстеть. Причудливых теней провал –очерчивался привал. Немела монета луны,но тысячезвонна степьи тени иные вольныразбойничье просвистеть. Косились купцы на луну,ощупывая мошну. Бледнеет лицо луны –булатом сболтнула степь,в тени меж тюков пластуны,сладка степная постель –полынь, аромат, дурман… Проспал даже смерть караван.1962Рабочее утро
Зимний рассвет –это светнедоспелый,хрусткий и белый. Это обочин огромностьв сугробахи озабоченностьмашин снегоуборочных. Это деревьев нескромностьв морозных оборочкахтам, за фигурами в робах,в пальто на ватинеи в шубах. Это яблок бесшумныхподобием – иней,выдыхаемый густо. Это воздух, набухший до хруста. Это я в эту облачность долювношу:и дышу,и глаголю!1962Колдовство
О, зори озёрьи –рыбьи отплески! А во лазориглыбы-облаки. Око опрокиньна берегинь:ой, озоровать –во озеро звать! К берегу греби,бери грибы. Росу вороши,грозу ворожи. Дождаться дождецу,политься по лицу –заберётся бусымк берёзам босым. Просьба вымолвлена –проса ль вымолено? На озёрную гладьлетят зёрна, глядь! То ж скупойдождь слепой. Солнце вьётся,лучится, как луковица! Тсс!.. Зовётся,кричится, аукается… Напрягают пичугисвязки,и сбегают испугив сказки!«Набраться силы в роще б –…»
Набраться силы в роще б –там корень или ветвь,живущие наощупь,меня сильнее ведь,безмысленной (не глупой)там жизни кутерьма. Моя ж любовь к безлюбой –беспомощность сама. Меж холодом и светоммембрана деревцав неведенье продета,а я же без концаи сердцем беспокоен,и совестностью слаб. В соведенье такоетрава не забрела б:ей на земле хватаетсоседства – и чуждавзаимность чувств пустая,в которой мне нужда. Спешу до наступленьяпотёмок в угол свойк отваге осмысленьяповинности живой.1962Среди Евразии
Г. Прашкевичу
Вам привезут невзрачный каменьи скажут, сдерживая пыл,что камнем тем прапапа Каинпрапапу Авеля убил. Вам привезут коробку с прахомиз фараоновых гробници скажут с хохотком и страхом,что пылу древних нет границ. Не позавидуйте счастливцами гляньте под ноги себе:приют здесь вечный стольким лицам,пылившим в мировой судьбе!1963Что делается
Цветы на газонах шутамитанцуют, и сердится шмель. Шатает дома и шатаетдеревья неведомый хмель. От ветра – ответ вероятный –в аллеях отсутствует сор,от ветра и грозные пятнауходят с небесных озёр,от ветра и солнечный обручпод моточиханье и треск,пылая над крышами обочь,на свой возвращается трек. Откуда он, резв и приветлив,тот ветер? Да что за вопрос! Конечно же город проветрилкачелей воздушный насос,где платья скрипучим маршрутомто лепят фигур горельеф,то вспучиваются парашютом,упружьями ног засмуглев. Не лужа, а сброшенный вымпелс высот – синева разлеглась,и жук, любопытствуя, выполз,выпуклый словно глаз.1963«Есть печаль – густа, как в сотах мёд…»
Есть печаль – густа, как в сотах мёдили плач янтарный сосен жарких,есть глаза – как первый утлый лёдв колеях, разведших осень в парках. Горесть, сладость – в сердце про запаснам, как для зверёнышей игривых:медленно мигнул «павлиний глаз»,ощетинив у щенка загривок. Но о том, что кончилась игра,осень объявления расклеит,и наступит пресная пора,и волчонок за ночь повзрослеет. Пусть дождём разбавится печаль –я утком втянусь в его волокнаи поставлю глаз моих печатьна твои заплаканные окна. Будет чем твои приправить сны,если станет вьюга «ю» мусолить, –ведь, наверно, хватит до веснывымерзшей на стёклах страстной соли.1963Камень
А. Птицыну
Сухой язык прилипнет к нёбу. Придя к мохнатым валунам,молча от ярости, я злобуна камни выхлещу сполна. Плеть сыромятная просвищет,мох прыснет с каменного тела,но лопнет злое кнутовище,повиснут руки опустело,и станет стыдно… И преданьяидут к остывшей головео милостивом божестве,что избавляет от страданья:коснётся золота на миги роем пчёл запламенеет,а исцеляя горемык,само от горя каменеет. И стыдно мне. Возьмусь рукамии чувствую – вздыхает камень.1963 – 1964«Упал кочевник от удара –…»
«Учитель, странствуя, решил закусить у дороги и, отогнув полынь, заметил столетний череп».
Лецзы(перевод с китайского Л. Д. Позднеевой)«В этом черепе был когда-то язык,
его обладатель умел петь».
В. Шекспир «Гамлет»(перевод с английского Б. Л. Пастернака) Упал кочевник от удара –и покатилась головаи чёрным оком увидала,как перекрасилась трава. Тот, кто её булатом узкимперехватил у кадыка,мог знать, какая звёздным сгусткомв зрачках отчаялась тоска. О чём? Не знаю – мне ли черезтысячелетие пробиться! Нет, не донёс безвестный черепмне весть в пустых теперь глазницах. Мне б самому в той схватке скоройи уловить, отринув злость,тоску по родине, которойему объять не удалось.1963 – 1964«Слетела тихая снежинка…»
Слетела тихая снежинкана меховой твой воротник,а на виске играет жилка –незамерзающий родник. Да я и сам – что лес морозныйс ручьём под снежной пеленой:струится воздух папиросныйнад обнажённой быстриной. Как хрупко всё!.. А в доме жарко,и хоть апрель еще далёк –блеснуло с ворса слёзкой жалкойи расставаньем с мокрых щёк.1964«Ещё в томлении блаженном…»
Ещё в томлении блаженномсветло раскинулась река,и над своим изображеньемостановились облака. В них обещанье грозной драмыи барабанного дождя,но дремлют лиственные храмы,берёз колонны возведя. И тем из рощи – на прибрежьекрутом – не насторожен взгляд,как свет сквозь влажный воздух брезжитна эту тишь, на эту гладь. И к шумно вдруг вскипевшим кронамглаза невольно вознеслись:играет дождь в плену зелёном –с листа на лист, с листа на лист! И ты, гармонии искатель,из плеска музыку творя,не замечаешь, что из капельиграющих одна – твоя…одна – твоя…1964Баллада о встрече
Шёл мужественный и высокий,и строгий шовпо ворсу вымокшей осокишёл от шагов,и прошивал он покрывалазим и степей,когда ж весной следы смывало –след цвёл сильней,летописал цветною нитьюна том ковре,как вместе с ночью по наитьюон шёл к заре. Простоволоса, в светлой дымкешла хороша,и в лад судьбе-неуловимкепевуч был шаг,играли два грудей овалав огне воды,волненье плёса целовалоеё следы,и там, где краснотал качался,к заре другойпуть меж кувшинок означалсяводой нагой.Вставало солнце удивлённо,как жёлтый слон,в деревьях тёмные знамёнакладя на склон,а птицы и ручьи болтали,что – не понять. Что ж встреча тех двоих – была ли? Как знать, как знать… О встречах слыхивал, не скрою,коротких, ах, –заря встречается с зарёюна северах!Гастроль под открытым небом
Над бутафорским датским королевствоммышей летучих лоскутки –беззвучные аплодисменты. Нет зрителей – ряды молчащих Гамлетовсверяют свою совесть с той, мятущейсяна сцене ветхой, словно в мире целомвосстали тени сгубленных отцов. Незримыми терзаемый страстямирассудок сам – наполовину страсть:как быть?.. Да разве ж не завидней одержимостьбезумного испанца из Ламанчи?! Над бутафорским датским королевствомугасли фонари, рукоплесканьяиссякли, выставились звёзды. Нет Гамлета – немолодой актёрстирает грим, в аллеи из партера,безмолвствуя, уходят эльсинорцы. День завтрашний приподнимает плечи:как быть?..1964Мельня
У струй замшелых рек,что начинают бегводою ключевою, –на мельнице забытойтворится время всё – нехватка и избыток,всё бремя времени, на всё живое. Великий Мельник сносит непрестаннов помол грядущего зерно,в котором – первозданно –изменчивое с вечным сведено,и мелево выносится на форуми пожирается немедля хором,в котором нет числа мирами меры временам,крупчатка жизни сыплется и нам. Напряг безостановочен работы,нет роздыху, не сбавить обороты:и жернова прожорливо скрежещут,и колесо скрипит, и плицы мерно плещут,и с жёлоба язык струи, свисая, блещетот солнц и лун, сменяющих друг друга,и мудрая вода бормочет без досуга:– Замрёшь на миг, вовек не отомрёшь –беги, пока бежишь, хотя б и невтерпёж!.. Мне слышен этот голос поневоле,тварь божия – бодлив я, да комоли невелик, а все же мукомолдоставшейся мне доли.1964«Весенние кроны…»
В. Свиньину
Весенние кроныещё лишь на дняхвисели зелёнымдождём на ветвях. Я знаю два самыхчарующих дома:там сумерек запах,здесь воздух черёмух,там зритель я завтра,здесь нынче актёр, –кулисы театраи леса шатёр! В излюбленном блещетвода эпизоде,листва рукоплещетпрекрасной погоде,и я с той галёркойсогласно томимнегромкою ролькой –собою самим.1964«Я брал её за тонкие запястья…»
Я брал её за тонкие запястья,их совершенно просто целовал. Я этого никак не называл,а в книгах – почитается за счастье,и там еще об этом говорится:все в первый раз – потом не повторится! И на заре меня попутал бес. В неповторимость счастья не поверив,захлопнув книгу, распахнул я двери –ну, что ж, проверим правоту небес:все в первый раз – потом не повторится! Не довелось мне к ней же воротиться,дверей знакомых вновь не открывал. Я осознал, что повторимость – счастье,когда её за тонкие запястья,случалось, брал и просто целовал…1964«Ликует птаха и полощет в горле…»
Ликует птаха и полощет в горлеотраду лета – где-то здесь, в кустах. Сбегаешь ты на берег с крутогорья,и осыпается песок в следах. Вот всё примрет – едва лишь платья складкамупасть у ног, лишь тронуть ветвь руке – над долгим «и» испуг вспорхнёт «и» кратким!А я божок приречный в лозняке.1965У костра
Избылось пламя – только в сучьяхшныряет мышь огней ползучих. Мы с непонятной смотрим больюна негодящие уголья,и наши мысли не о ближних,но близкое в них есть одно,что каждый в сущности окнона грани жизни и нежизни. Задумываюсь, озарёнтакой же мыслью: с двух сторонглядят в огонь и из огнякакие силы сквозь меня?..1965Точность
Я в средоточье медленных событий,где распускание бутонов нарочитей,чем время зримое в тех пузырьках с песком, –по мигу лепесток за лепесткоми за цветком цветок, другой и третий, –томительно рождение соцветий. Что деется с той женщиной цветущей:едва забылась над водой текущей,лицом и грудью к ней устремлена,как струями витая быстринаостановилась, – тут же ненарокомта женщина летит к её истокам. Не для моих и жадности, и ленитакие тонкости в несчётности явлений,вниманию доступных в каждый миг,поэтому вперёд и напрямикя корочу подробностей цепочкии говорю:– Весна. Взорвались почки.1965Пришествие
И снова возвращается гулёна,когда краснеют ветви оголённов берёзовом лесу и ветер влажныйгоняет по асфальту клок бумажный. Во всякий час – едва за город выйдешь –одну ее хлопочущую видишь,когда в руках, подобных смуглым соснам,бельё снегов полощется под солнцем,чтоб на ветру повиснуть для просушки, –и облачные пухлые подушкина синие ложатся покрывала. Как будто слишком долго изнывалапо мужней ласке, по судьбе домашней,по выстланной половиками пашне –и вот вернулась к хлопотам гулёна! И думаешь о том ошеломлённо:она – пора души или погода?! И не заметишь вновь её ухода…1965Провожая
З. Лившицу
Судьба разводит, как свела. В грядущем – тьма.А ночь, как никогда, светла –сойти с ума! Пусть слёзы просятся к лицу –нам не к лицу! Мы в человеческом лесу,как на плацу. Все так же мне верней зеркалтвои глаза,а то, что рвётся с языка, –замнёт вокзал. Разлука страшная беда,но горший страх –вдруг стать чужими навсегдав двух, трёх шагах! Слетит с руки руки тепло,как ни держи. Да будет памяти светловсю ночь, всю жизнь…1965Цокот
Сквозь изгородь и садик,сквозь дом проходит путь,которым скачет всадники не даёт уснуть. Не ты ли в самой гущебезудержной езды?Дороге той бегущейневедомы бразды. Не зная мыслей задних,вперёд, всегда вперёди рядом скачет всадник,вращая звёздный свод. Под теми ж небесамичасы стучат «цок-цок!»,и всадник тот же самый –в подушке твой висок!1965«Ночи зимние…»
Ночи зимние. Звёзды сквозные,бесконечные острия. Не оплачут печали ночныени метелица, ни плачея. Мир живой и ушедший восходятс двух сторон их внимающих глаз. И обменится жар мой на холодтвой в мирах, совмещающих нас. Свечи теплятся здесь, а напротив –два печальных, два тонких плеча,неразумною мыслью о плотиослепляя и горяча.1967Однажды
Я позову в свой дом детей,позволю им капризничать и плакать,а после поведу в лесное утро,где голос птицы раннейвойдёт мерцаньем смыслав назревший свет. Роса сгустится –на листьях покрупнеют капли,цветы откроют волю постояльцам,согревшись, муравейник закипит,и воспарятся запахи,и луч в сосущей глубинетечением прозрачнымручья растреплется,и дажеокажется, что камень,струе препятствующий,жизнеречив. Не я ли этот мир одушевляю?! Вот поведу детей в лесное утрои в заводи зеркальнойответ увижу вдруг,в улыбке различу горчинку,в надрывном шуме города припомнюзазубрину сердцебиенья,а может, вдруг такое угадаю,что и себе позволю разрыдаться…1967Погудки
I.Табор
Вдоль ручья широкой дальюпробежал закат босой. По траве роса печалью,по лицу печаль росой. Что ли голубь голубицене по воркованию? Не успели полюбиться –время расставанию. Не расти, трава, высокой –табор всю повытопчет. Не бывай, любовь, глубокой –сердце грустью вытечет.II. Похороны
Мухи тараканахоронили,вшестером несли,да уронили! Таракан ушибтри колена:– Чтоб на вас на мухда холера,чтобы руки-ногиотсохли!.. С перепугу мухиподохли. Таракан сидит,слёзы ронит:– Кто теперь меняпохоронит?!III. Снежок
Навеки со мноюты будешь, дружок,а всё остальное –что слёзы в снежок! Прощаясь навеки,её утешали мокрые векиеё осушал. Вкус помню понынеи снега, и слёз,да в лёгком поминесебя не донёс.1967Ноктюрн. Отзвуки
Распахни окно – слуховой аппаратк горлу парка:перепелиная – спать пора! –перепалкаи пропитан до сумеречных высотвоздух смолкой. Возведётся и вызвездится небосвод –всё ли смолкнет? Здесь оркестра, наверное, не собрать –так, осколки! Только песне расстроенной замиратьтам, в посёлке. В заполуночье кратком не спи,дрёмы узник:что куётся кукушкой – копив леса кузне. Сколько всё ж ни успел примечтать –не с лихвой ли? –начинаешь из будущего вычитатьпоневоле.1967Утильшик
Старьё, старьё – утильсырьё! У нас ненужное в загоне. Лишь мерин чувствует всерьёзвесомость прошлого в фургоне. А сам утильщик – кепка на нос. Его свистульки высвист прост,и гонит за старьём в чулан нас,и обещает горстку звёзд! Утильщик – и колдун, и сышик, –он знает цену чудесам:в воздушный шарик вставлен пищик,чтоб всяк себя послушал сам! Несутся дети на свистульку:чудак-старик – старьём живёт! Он детство ж – как бы наживульку –навек им к памяти пришьёт.1967Ноктюрн. Звезда
Есть предрассветное единствосознания и бытия,когда звезды упавшей льдинкаосветит почек острия,а всё высоких рощ убранствоуже под инеем в ногах,и вдруг означится пространствомиров – цветами на лугах. И не звезде в кончине быстройвозобновление прозреть:Вселенной быть и божьей искройв глазах ничтожества сгореть!..1967Торг
Заглянул ко мне дьявол на днях. – В чём дело, говорю, выкладывай! – Я, говорит, насчет души. – Какие, говорю, у тебя с ней проблемы? – Не у меня, говорит, у тебя. Я возмутился:– Ах, чёрт возьми! Он тут же в ответ:– Возьму, говорит,дам цену – не прогадаешь. Не задумываясь, товар я выложил:эх, пропадай душа! Ну, говорит, и дерюжка –в прорехах, насквозь износилась,так что беру, чур, на вес. Надо ж, нашёлся старьёвщик,уже и весы наготове:тут же на чашку душу,а на другую – гирьку. Ан у души перевес! Нечистый так и подпрыгнул:– Вот еще чертовщина! Поставил гирю побольше,перевес опять у души. Выложил все разновесы,а чашке с душой хоть бы хны. – Это, кричит, подмена! Сунул в прорешку палец,отдёрнул и давай на него дуть:– Ой, говорит, горячо!Нет, пекла и своего хватает! И с инструментарием без церемонийвыметнулся в окно. Выходит, невежа, однако.«Душа не покидает естества…»
Душа не покидает естества,душа – узилище почти невольных связей,пока в них боль – она ещё жива,без них она окатыша безглазей. Я рвущиеся ниточки вяжу(ведь связи нам непросто достаются,и потому я ими дорожу),но беспрестанно рвутся, рвутся, рвутся… Перестаю вязать я узелки,и вот свободно мне и слепо тотчас,и тотчас же сознательно силкидля жизни я вяжу, сосредоточась. Душа не покидает естества.1968«Равно я перед ней в долгу…»
Равно я перед ней в долгу,добру причастный или худу. Реликвий не поберегуи что забуду – пусть забуду. Былая горечь в новостяхисчезнет вымысла бесследней. В нечастых памяти сетяхлишь взгляд останется последний:мученье глаз её родных,разъятых двойственной заботой, –ещё привычно мной больныхи любящих уже кого-то.1968Зимние хореи
Тетрадь посещений
Юрию Кононенко
Всю ту морозную, снежную и ветреную зимуя обитал у тебя в мастерской.Будни занимала служба, а досуги коротались как придётся.В гостях бывали редко. Иногда нас посещали друзья и женщины,но чаще – грёзы.Живые подробности той поры стали забываться, но стихиостались, и вот некоторые – тебе и другим на память. Слух напрягаетсяв непроглядностивьюг и ночей. Взять скворечницу бы что лисмастерить? Сквозь вьюжный чад кто пойдёт по доброй волев гости!? Ходики стучат,да порой кукушка дверцуоткрывает – огласитьполучасье: всё хоть сердцувеселее колесить! Пой же, время! Пусть надтреснутбой, одышливы мехи! Может быть, ещё воскреснут,отогреются стихи! В самый час на плитке жаркойчайник ожил и запел,в самый раз весь круг заваркойобнести бы, да успелспохватиться: разве ж гостиприпозднятся по такойнепогоде!.. Есть хоть гвозди,слава Богу, в мастерской. Вон в роще заиндевелойветка оголённаязакачалась. День-деньской перед глазамихладнокаменный январь. На сугробе гребнем замервьюг стремительный словарь. Я бы зиму-зимски пропил –отлегло бы и с концом! Но в окне девичий профильвспыхнул белым изразцом. От какого наважденьявоплотилось на стеклоотпечатком сновиденьямимолётное тепло? Невозможный этот случайне уложится в мозгу –пальцы разве лишь колючейизморозью обожгу. Вот что в воздухе витало,чем дышал я, что, хотяслов, казалось, не хватало,проявилось вдруг шутя! Белыми мотылькамивокруг фонаряснеговерть обозначена. Всё хранит, что я утратил,горькой памяти подвал. До утра со мной приятель,гость заезжий, тосковал. О разлучных белых зимахгоревали вполпьяна,словно вьюга нам любимыхнавевала имена. Не отбеливали совесть,не тревожили грехи. Помня всё, забылись, то естьвпали в белые стихи,не боясь тяжелым вздохомэту лёгкость перебить. Скоморох со скоморохомможет сам собою быть. Ближе к трезвости по кругушли остатки папирос… Проводил. И впал во вьюгу –в белый рой застывших слёз. Из ложбинки в ложбинкуснег пересыпается –места себе не находит. Тем лишь красит мой акропольстужи мраморная мгла,что не сходит белый профильв нише светлой со стекла. Пусть сосёт тепло живоеэтот стылый зимний свет,пусть подобного покояничего печальней нет,но метелица немаяхоть позёмкой да жива! Вот и я припоминаюпобеспечнее словаи спешу веселья радичашку чая нацедить –ну, прилично ли в тетрадиобщей вздохи разводить! Чем не скатерть-самобранкачистый лист, в конце концов! Чем ещё не жизнь – времянкасочинителя дворцов! Вновь взметаетсяснежный смерч,бесприютно свет обежавший. Всё лицо зацеловала –мокрых век не разлепить. Метят ласковые жалавсё слезами затопить. Шалью белой облипает,нежным зверем льнёт к жилью,и в дверях не отступает,тянет песенку свою. Утихает на порожке,растворяется в тепле,лишь серебряные крошкиоседают на стекле. Это всё, что на бумагеостаётся от меня,да и то боится влаги,а точней сказать – огня… Морок вьюги изнебеснойзавился в семи ветрах:чуть вздохни – и слёзкой преснойобернётся на губах. Мысли, как снежные вихри:прилетают и распадаются в прах,возникают и уносятся прочь. Я ушёл. В себя. Далёко. Знаю, как тебе со мнойрядом кутать одинокоплечи в шарфик шерстяной. Но не горько, а скореетерпеливо и светло,чашкой с чаем руки грея,в мутное глядишь стекло. Там, за ним, с исходом ночи,словно разом вслух сказать,звёзды наших одиночествначинают исчезать. Воет снегоочиститель,в чашке чай давно остыл. Как легко в мою обителья тебя переместил! Если впрямь придёшь ко мне ты –не столкнись сама с собой,не сожги моей планеты,грёзы этой голубой. Вплавлена синевав разводы инея:эмаль по серебру. Чувствуется, вот нагрянетмарта первое число,запуржит, и забуранит,и залепит всё стекло. Как часам в железном бегеизносится суждено,так исчезнет в белом снегето, что снегом рождено, –и навеки белый профильза завьюженным окномсгинет в царстве белых кровельс белогривым скакуном. Но качнётся чуть подковарядом с дверью на гвозде,как тоска очнётся снована грунтованном холсте,и какой бы слов разъятьезвучностью ни пронизать,вся их музыка – проклятье,если некому сказать. Тянет свежестью –белья ли, газет ли –от надтаявшего снега. Книгочийствую ночами,связью терпкой упоёнбудней наших с мелочамивязью писанных времён. Мыслей чаша круговаяпереходит от судебк судьбам, суть передавая:как вода, как чёрный хлеб,жизнь сладка! Тому порукоймука трудная моя,от которой и с подругойлёгкой нет мне забытья. Пёрышко ещё от птицывечности не принесло,и в конце ещё страницыне проставлено число,и картонке на мольбертевесь не отдан непокой,чтобы день, другой по смертипраздность править в мастерской. Вот и событие:ветер переменился. Снег осунулся, но тропкуза ночь свежим занесло. В учреждение торопкоя бреду, чтоб в ремесловпрячься и свою природутратить фабрикой ума –любоваться на погодубез отрыва от бумаг. Днём в безликости расчётатрезвый торжествует бог,но для вечера он чёртачеловечного сберёг. И толчёт ледышки в ступерыжий чёртушка – мой друг. Может, оттепель наступитв самом деле, если вдругв нетерпении подрамникон холстиной оснастит, –пусть там завтра спозараноктропка мерзлая хрустит… Что-то лопочетна тумбе в просевшем сугробеобрывок афиши. В ясный день, хотя и не пил,странно пьян я. Узнаюв талом снеге серый пепелпропылавших белых вьюг. С крыш в синичий знобкий воздухспички капель чирк да чирк,сквозняком труху на гнёздахворошит весенний цирк. Что ж, приспел апрель пернатыйи куражится скворцом –враль, хвастун невероятныйнад копеечным дворцом. Над проталиной у домаслёзный зыблется парок –в неземной мои фантомызимние плывут чертог. Но мурашком новой жизнипроникает под пальто,хохоча на вечной тризнесумасшедший шапито.1968 – 1969Авторизация