Оbearнись

То, что вертолет упал, у меня почти не вызывало сомнений. Вопрос был только, где именно: в этой долине или за одной из сопок. Природа выглядела настолько нетронутой и не хоженой человеком, а, впрочем, вполне возможно было именно так, что и я чувствовала здесь себя как в павильоне, где снимают приключенческое кино.

Что-то внутри заходило ходуном. Пришлось опуститься на колени, потому что ноги были как ватой набиты: они тряслись и совсем не держали. Чтобы унять сердцебиение и головокружение, вперемешку с тошнотой и пульсацией в висках, я почти достала лбом землю и на некоторое время замерла в позе молящегося мусульманина. У меня проблемы с сосудами как почти у любого северянина во втором-третьем поколении. Врачи иногда называют это вегетососудистой дистонией, но ведь официально такой болезни нет – есть совокупность симптомов, которые сейчас навалились на меня неожиданно и со всей беспощадностью. Потемнело в глазах, и я в итоге завалилась боком в позе эмбриона на подушку из мягкого мха, закрыла глаза, пытаясь отогнать ситуацию, как навязчивое видение. Лицо мне ласкал ветер, несущий холод с Севера. Что же мне теперь делать?! Я же здесь погибну! Это лишь вопрос времени и везения. А на последнее я, памятуя о событиях последнего полугода, не очень-то могла понадеяться.

Слезы полились сами собой. Это помогло, как если выпустить пар из скороварки: давление понижается и сразу становится легче. Я плакала и плакала, пока не намок воротник мастерки. Плечо болело очень сильно, отпали последние сомнения в переломе: правая рука просто висела плетью. Но не это беспокоило меня: до остановки дыхания, до дрожи и холода по позвонкам уничтожала мысль о том, что я совершенно одна на сотни километров, если не считать медведей, лис, волков, росомах, рысей и прочих хищников, которые рано или поздно выйдут на меня – безоружную, голодную и обессилевшую.

Я завыла в голос, кусая кулак и пытаясь унять надвигающуюся истерику. На полигоне меня можно было бы использовать вместо виброгрохота для промывки золотоносных песков, такой бил озноб. Как я здесь выживу, если за всю свою жизнь ночевала на природе в осознанном возрасте два раза – с палаткой, матрасом, пледами, костром и чаем в котелке! Да и то, почти не спала вплоть до возвращения в теплую квартиру с горячей ванной и мягкой двуспальной кроватью. От этой мысли мне стало еще хуже и, почти не соображая, я села как проснулась от кошмара, и заорала во всю глотку в это беспощадное равнодушное пыльное небо.

Только силой воли мне удалось перестать вопить от вполне трезвой мысли, что правила поведения в лесу, которые нам вдалбливали с начальной школы, вряд ли действуют в отношении зверей, никогда не встречавшихся с человеком. Нам говорили, и мы твердили это как роботы, что если ты в лесу, никогда не ходи молча, потому что в этом случае зверь может испугаться неожиданной встречи и напасть из соображений самозащиты.

Для медведя, например, уточняли уже в университете на курсе основ безопасности жизнедеятельности, человек – не еда, косолапый старается избегать столкновений с нами. Возле Города это действительно почти всегда так и есть. Хотя этим летом медведи лезли людям на дачные участки и валялись на грядках, драли собак, пристегнутых на цепь, и даже совались людям в окна. Потому что хищник – это хищник, и ему плевать (если медведь так умеет) на любую теорию. Год за годом бурые приближаются к Городу на новую кормовую базу – помойки и места отдыха людей. А те рады стараться их подкормить ради забавы, что рано или поздно приводит к гибели зверей: от шальной пули или встречи с автомобильным бампером.

Медведи даже оккупировали кладбище, собирали харчи с могил и раскапывали свежие захоронения. Тогда и произошел этот безумный случай – неизвестные поставили ловушку на косолапого близ погоста: тухлое мясо в сумке повесили на дерево, ранили хищника, попавшего в петлю и оставили умирать на почти двое суток. Потом вернулись, отпилили лапы, вырезали желчный пузырь. Их искали, но, конечно же, не нашли.

Люди близ Города стали браться за оружие, хоть это и запрещено законом, потому что официальная власть – полиция и охотоведы – не желала разбираться с проблемой, то есть, ограждать людей от зверей.

Но это там, в Городе. Мы ходили на окрестные сопки с перцовыми баллончиками, ножами и песнями. А что ждет меня здесь? Оружия нет. Да и, справедливости ради, даже пистолет Макарова, которым вооружены полицейские, медведя не возьмет, максимум несмертельно ранит и сделает крайне опасным. А еще, даже имей я ножик какой-нибудь, что смогу противопоставить туше в триста-четыреста килограммов? Разве что зарезаться.

Так вот. Орать в этом лесу, твердило мне что-то внутри, что, скорее всего, и зовется мудростью, не стоит, потому что звери, ни разу не встречавшие человека, могут прийти на незнакомый звук. А так, если здесь нет какой-то особенной кормовой базы, они лишний раз не сунутся, только если хищник случайно не пройдет, когда будет менять локацию.

Сумрак смыкался над долиной, ветер становился суровее, и мне нужно было что-то решать с ночлегом. Можно, конечно, сидеть на обрыве и выть, но так ведь досидишься до беды. Сосенки шумели, где-то ухала сова, копошились в кустах евражки, потревоженные присутствием необычного гостя, наперебой голосили кедровки, наблюдающие за мной с веток, – сначала одна, потом две, три, десять – устроили целый базар.

Пока было еще довольно сносно видно окрестности, я, подхватив здоровой рукой рюкзак и повесив его на левое плечо, отправилась выбирать место, чтобы переждать до утра. Мне неплохо было бы обнаружить расщелину между камнями или отвесную стену, которая прикроет тыл. И я скоро нашла что искала: два огромных валуна примыкали к сопке, образовав малюсенькую пещеру, даже скорее углубление, со входом, но без крыши. Я предчувствовала, что ночью начнется дождь, и, превозмогая страх, нет, даже ужас, готовилась к самому суровому за всю свою жизнь испытанию – неожиданной необходимости бороться за собственную жизнь, чудом не отнятую катастрофой, выживая в дикой природе.

Наконец, я решила обозреть, хоть в общих чертах помнила содержимое рюкзака, что в нем все-таки есть мне в помощь. Смена белья. Очень хорошо. Правда, кружева от «Викториас Сикрет» были здесь не уместнее двух масок для лица – увлажняющей и питательной, дневного и ночного кремов «Диор», правда, в пробниках, гиалуронки во флаконе с шариковым дозатором, отлитых в специальные баночки по сто миллилитров шампуня, маски и филлера для волос, умывалки с мелким скрабирующим эффектом корейского производства, селективного парфюма «Ядовитый поцелуй» от «Экс Нихило», гигиенички «Кларанс», щеточки для наращенных ресниц, полирующей пилочки для матового гель-лака, маникюрных ножниц и масла для кутикулы, геля для душа, поролоновой мочалки в виде розового персика с зеленым листочком, а также круглой расчески для укладки волос и массажки. Еще в плоском кармане большого отделения лежали футболка с шортами, в которых я спала дома и в командировках, сменные носки и верх от купальника.

Кроме того, если этого мне вдруг показалось бы мало, в отдельном футляре в маленькой косметичке хранились: зубная щетка со специальным угольным напылением, дорожная зубная паста с ионами серебра, антибактериальный спрей, блеск для губ, две таблетки цитрамона, один жутко невкусный леденец «Бобс», предназначенный на случай удушающего кашля, которым я, вообще-то, не страдала, полпачки жвачки со вкусом арбуза, тампон, витая пластиковая резинка, не заламывающая волосы, и икона Николая Чудотворца. Я чуть заново не зарыдала, представив, что для встречи с медведем буду хоть куда: хоть сразу жри, а можно и под корягу – про запас.

Что же я, кретинка, не взяла то, что действительно может спасти мне жизнь?! Я была гораздо беспечнее идиотов, отправляющихся зимой по трассе – основной автомобильной артерии Территории, а на деле ужасной грунтовке, пыльной летом и смертельно опасной зимой – на легковой машине в джинсиках и пуховичках. Когда от пятидесятиградусного мороза неподготовленный автомобиль замерзал на ходу, путешественники в лучшем случае могли обернуться чехлами и сжечь покрышку, пока не проедет мимо попутка и не возьмет их на буксир. В худшем они замерзали в поисках необходимого, но попадалась им, как мне сейчас, всякая дрянь – излюбленная горожанами, но совершенно бесполезная в условиях выживания в дикой природе.

Ну ладно, селективом я вместо перцовки смогу брызнуть в морду хищнику, а как меня спасет щеточка для ресниц, антибактериальный спрей и маска для чувствительной кожи?! Можно не волноваться только по поводу одного: умру я такой же красивой, какой и жила.

Слезы все текли, прерываемые истерическими всхлипами, а я судорожно заглядывала в другие кармашки, чтобы оценить во всей полноте размер катастрофы, которая для меня с крушением вертолета только началась. Здесь также оказалось четыре больших пакета и три маленьких, небольшой моток веревки, оставшийся с походов, полупустой термос с чаем, пять чайных пакетиков, банка тушенки, три хлебца, десять конфет «Москвичка», упаковка пластинок сыра и маленькая пачечка «Миндаль Иваныча» – орешков в шоколаде, всего пятьдесят граммов. Мне стало горько, ведь обычно я уплетала столько в один присест, и впервые за эти несколько часов оценила и сопоставила шансы выжить и умереть.

Ко всему прочему я нигде не могла найти свой телефон. Вероятнее всего, копошилась в нем за несколько минут до крушения и просто выронила. А еще пропал пакет, в котором была теплая кофта, штаны на смену и запасные кроссовки. По-моему, именно туда я впопыхах сунула еще в Поселке свой паспорт и командировочный лист, который отметила в гостинице. Так что сейчас на мне туристические ботинки, которые жмут, потому что меньше на полразмера, зато с боковыми грунтозацепами на подошве (вот почему я взяла на смену легенькие, если ноги натрет), тонюсенькие спортивные носки, обтягивающие черные брюки с множеством кокетливых строчек и с заниженной талией, майка, мастерка, ветровка и жилет. Слава богу, на стоянке оленеводов стало холодно и я надела почти все, что смогла.

Со мной не было дагестанского обоюдоострого ножа в кожаном чехле, из-за которого Алка прозвала меня Мадам Тесак, потому что каждый наш поход в лес начинался с того, что я обнажала свое оружие, висящее на ремне, и комично кралась к кустам, чтобы пырнуть невидимого врага ну или хотя бы безнадзорную собаку.

Собаками Город полнился как, впрочем, и крысами, голубями, чайками. Но в отличие от последних, которые просто обметывали автомобили и памятники, псы бросались на людей. С ними боролась муниципальная власть, выделяя деньги на стерилизацию. Но зубы-то собакам никто не рвал, и им даже не было нужды засасывать кого-нибудь насмерть. К тому же, по региональной программе возложена была стерилизация на департамент ветеринарии, а там под одну гребенку в специальный журнал писали и действительно тех, что жили на улице и покусывали прохожих, и имеющих хозяев, которые платили за операцию из собственного кармана. Таким образом, план как бы выполнялся и деньги осваивали, но по факту никакой проблемы это не решало. В тех местах, где я демонстрировала свой тесак, чуть не насмерть изгрызли девочку, которой уже никогда не ходить по пляжу в бикини. Хорошо, что жива…

Алка… Она теперь в Москве. Уехала на родину к родителям, бабушкам-дедушкам. Как незаметно посторонний человек может вкрасться в нас, поселиться, а когда придет пора уходить, оставить такой глубокий отпечаток, сорванный с камней мох, который очень долго не нарастет. Алка больше не разделит со мной восторг ежедневных открытий, не подхватит своей мою шутку, не ответит концом на начало известной только нам двоим фразы…

А моя мама… Впервые, находясь здесь, я подумала о маме – дорогом и родном мне человеке, который не переживет вести о моей трагической гибели. Мамочка… Ты всегда говорила, что лучше умереть, чем узнать, что твоего ребенка больше нет. Она просила меня не соваться в лес, когда интернет заполонили ролики о медведях, была против покатушек на мотоциклах, переживала, если мы уезжали на велосипедах далеко за город и всегда звонила вечером после горнолыжки узнать, не получила ли я очередное сотрясение.

«Своей смертью не помрешь», – вздыхала она, когда я кололась, что опять что-то поранила или вывихнула, и прибавляла: «Вся в отца». Но его уже давно нет с нами. Что же будет с мамой, когда ей скажут, что вертолет пропал с радаров? А если его обнаружат и в нем мои вещи… Она просто ляжет и перестанет дышать. Младшая дочь, вопреки ее воле решившая остаться на Территории и сгинувшая в лесотундре, это будет ее смертный приговор. Мне просто необходимо выжить и сообщить ей, что рано помирать, что я еще здесь, на этой планете, и все также люблю ее. Нет, теперь даже больше.

Я снова плакала, но теперь очень тихо и безутешно. Мне нужно было подвязать руку, а часть веревки использовать на создание тента над камнями – только это убережет меня от дождя. Когда весь рюкзак по три раза был перетряхнут, меня ждал самый главный сюрприз: зажигалка, газа в которой было крайне мало, но он все же был! Я не курила, но откуда-то она тут взялась, по-моему, ее дал один из встреченных туристов, когда мы отдыхали на берегу моря. Теперь это мое главное богатство. Потому что если я не смогу разводить костер, мне тут хана. Огонь не только согреет меня, но и отпугнет диких животных. Во всяком случае, так считается.

Изготавливать тент впотьмах, да еще и одной рукой, было проблематично, но это отвлекало от суровой неизбежности моей дальнейшей судьбы: ночевки под открытым небом. Когда два пакета – больше не потребовалось – были достаточно плотно натянуты, на землю упали первые тяжелые капли дождя, и я забегала как оглашенная, потому что еще и не приступила к заготовке сушняка для костра. Мне везло, если можно так выразиться, потому что я очутилась на месте старого горельника, которому было лет тридцать-сорок, не меньше. Это говорило о том, что где-то в этих краях, возможно, было человеческое жилище. Или ни о чем не говорило, я уж и не знала. Голова болела от падения и тягостных мыслей, от множества простых бытовых задач, каждая из которых ставила меня в тупик.

Я как могла быстро пробежалась окрест и в пару приемов нанесла под навес мертвых веток, которых мне должно было хватить на несколько часов, если экономить. Сучки и тонкие прутики я использовала как розжиг. Подпалить удалось не сразу, но как только занялось робкое пламя, я ощутила почти домашний уют и первый прилив если не счастья, то подобия удовлетворения. Хоть на что-то еще способна.

Костер разгорался все смелее на краю навеса, благо дождь шел прямой как палка. Я сняла часть одежды в просушку и даже не побоялась временно остаться без туристических ботинок. Только сняв их, почувствовала, как сильно натерла ноги. Вот что значит новая обувь – бестолковая и очень дорогая. Если ступни не обвыкнутся, я просто не смогу идти: к левой пятке прилип пропитанный сукровицей носок – лопнула мозоль. А еще пекло и в районе мизинца. Надо что-то придумать. Цитрамоном, что ли, натереть… Да нет же, балда, сбрызнуть антибактериальным спреем. Хотя, его осталось чуть-чуть. Можно и поберечь.

От переживаний и переработанного организмом адреналина меня сильно клонило в дрему, но мысль о том, что в час, когда я буду беззащитна во младенческом сне, на поляну выйдет дикий зверь и сожрет меня, действовала ободряюще, и я лишь клевала носом, отключаясь на считанные минуты, привалившись на валун, куда примостила рюкзак.

Не пойму, наяву или во сне, мне приходили какие-то звуки. Я открывала глаза, всматриваясь во мглу и вслушиваясь в ветер, треск и шорох, и не понимала, действительно ли к моему укрытию кто-то крадется – тихо и настойчиво на мягких лапах по мху и траве – или нервы, натянутые скрипичной ми, резонируют от каждого шороха, конвертируя его в грохот. Тогда я подкидывала к тлеющим углям полешку и закрывала глаза, полностью, пусть и ненадолго, обращаясь в слух.