Зрительное восприятие в русской культуре. Книга 1

Филон Александрийский, родившийся на 15–25 лет раньше Иисуса Христа и умерший спустя 10–20 лет после его распятия, впервые включил «проблему образа» в философский контекст. Для описания видимого мира на вербальном уровне он стал использовать новые термины: «образ», «знак», «символ». Среди представителей этой школы следует отметить ещё Климента Александрийского, который «сделал учение об образе главным пунктом своей мировоззренческой системы. Образ начинает играть у него роль структурного принципа, гарантирующего целостность всей системы»[34]. Проблему восприятия и механизмы воздействия зрительных образов на сознание активно изучали Плотин и «великие каппадокийцы». Из чувственных органов самое ясное представление об окружаемом мире имеет зрение – так вслед за Платоном идею главенства зрительного восприятия развивал Василий Великий. Он утверждал, что образ, написанный живописцем, «затмевает» и «освящает» неясность словесного изображения. «В противовес западной традиции отцами восточной церкви подчеркивалась особая важность зрения как первоисточника знания, а изображение трактовалось как полномочная репрезентация истины»[35]. В христианском эллинизме (I–IV века н. э.) приоритет этих принципов восприятия нашёл своё развитие в катакомбном искусстве, разработавшем идеографическую систему проповеди, выражавшую истину в символической форме.

Изучая социальную и культурную динамику нашей цивилизации, П. Сорокин выделял катакомбное искусство как наиболее чисто символическое и трансцендентное по форме и содержанию. «И действительно, самое раннее христианское искусство – катакомбное – было практически чисто идеациональным – символическим и трансцендентным как по форме, так и по содержанию»[36]. Основанием символотворчества этой эпохи была «неотмирная» ментальность, постигавшаяся посредством зрительно-образного восприятия. К осознанию невозможности формально-логического познания первопричины пришла религиозная гносеология IV–VI веков и «перенесла завершение познания в (высший его этап) сферу неформализуемых феноменов и неописуемых мистических действий»[37]. Проблема непонятийного, невербального (образно-символического) выражения сакральных сущностей начинает играть ведущую роль в развитии европейской культуры. Христианская философия (византийская патристика), как идеалистическая форма отражения поздней античности, продолжила её накопленный опыт раскрытия смыслов в наглядных образах сакральных обрядов. В Восточном христианстве в противовес провозглашённому на Западе приоритету разума и формально-логического мышления был декларирован свой принцип познания бытия. Иррациональный способ постижения мира, мистический опыт и религиозная аскетика конституируются в культуре, получив философское осмысление и сформировав онтологическую эстетику.

В системе общественных отношений была задействована практически вся зрительно-образная сфера культуры. Гносеологическая и онтологическая составляющие византийской культуры во многом моделировались посредством зрительного мышления. Сформировавшаяся в лоне этой традиции концепция иконического символа (образа) на несколько веков стала магистральным направлением религиозно-философской мысли. Все виды искусства генерировались одной «сверхидеей», наилучшим образом реализовавшейся в литургическом действии. Для этого использовался весь предыдущий опыт эмоционально-эстетической традиции.

Зрительно воспринимаемые предметы культа и сакральные символы богослужения, представляют собой двойную природу. Они одновременно и трансцендентны, и имманентны для мира сущности. Для человека это материальные (видимые) и духовные («незримые телесными очами») сущности в одном лице. Образ имеет и материальную (временную, смертную), и духовную (вечную, сакральную) природу одновременно. Поэтому его сущность антиномична, она не просто обозначаемое, но реально присутствующее обозначаемое. Форма такого образа – есть носитель «духовной силы». Например, икона Божьей Матери – «сама её есть». Поэтому символ не нуждается в словесной интерпретации. Наглядный символ – вечен, он не преходящ, и никуда не исчезает. Он не есть результат человеческого творчества и продукт разума. А поэтому, как утверждал Кирилл Александрийский, «рассуждение о Высочайшей всех Сущности и Ея тайнах оказывается делом опасным и для многих не безвредным»[38].

Логическую завершённость обретают многие философские концепции, эволюционированные многовековой визуальной традицией. Философские аспекты формы и сущности, поставленные античностью и не получившие завершённости в теориях Плотина, Филона, Оригена, Климента Александрийского и неоплатоников, нашли своё продолжение в византийской онтологической эстетике. Для «великих каппадокийцев» (Василия Великого, Григория Назианзина, Григория Нисского) «высшая красота» была неизрекаемая словом истина, а значит, и не постижимая формально-логическим мышлением. «Часто, что ум не схватывает с помощью выслушанных слов, зрение, воспринимая не ложно, растолковывает яснее», – писал восточный патриарх Никифор.

В европейском общественном сознании в конце V века категориальный аппарат венчают первостепенные понятия: «зрительный образ» и «символ». Вершиной изобразительного искусства в ракурсе проблемы выражения трансцендентных сущностей становится зрительный образ, икона. В этом деле искусству иконописи не было равных. Исследуя это творчество, российский академик Б. В. Раушенбах обратил внимание, что «по представлениям того времени, созерцание является в известном смысле высшей формой познания <…> имеет безусловное преимущество перед логическим мышлением»[39]

Примечания