Князь Александр Невский

Глава 3

Встреча с Новгородом

Год спустя после совершения великого пострига семья князя Ярослава Всеволодовича переехала в Новгород. Случилось это не то чтобы неожиданно – Ярослав предполагал, что получит приглашение на «новгородский стол». Даже ждал его. Но вряд ли мог уверенно сказать, что желает этого приглашения. Своевольный град Новгород уже призывал знаменитого воина на княжение, и тот успел испробовать, каково это – править городом, который предпочитает никого не слушаться, жить, как захочет его своенравное вече, а князей призывать по воле этого самого вече и по его же воле, если вздумается, изгонять.

Ехать вновь к новгородцам Ярославу Всеволодовичу не хотелось, но не стоило с ними и ссориться, а потому он велел жене, сыновьям и их наставнику, чтобы те собирались в путь. Часть дружины тоже отправлялась с князем, хотя он и знал наверняка, что жители своенравного города будут ворчливо шептаться и усмехаться: мол, опасается нас князь, нам не доверяет, своих воинов везёт. Пускай шепчутся! Уж кого с собой брать, только его, князя, дело!

Они приехали в Новгород ранним утром, но широкая площадь городского Торга уже начинала оживать, понемногу заполняться людьми, хотя пока их было немного.

По сторонам площади располагались лавки торговцев, лабазы, телеги, гружённые привезёнными на Торг товарами. Вокруг этих телег топтались кучера, помощники купцов, а кое-где уже пристраивались у той или иной лавочки здешние боярыни, каждая с двумя-тремя мамушками. Значит, прослышали от кого-то, что кто-нибудь из купцов привезёт некий желанный товар и можно успеть прикупить обнову раньше других здешних модниц. Спешили открыть лавки и многие купцы, а приказчики деловито осматривали товар на телегах.

Позади Торга виднелись крыши теремов, ещё дальше – городская стена. Чуть в стороне белели стены церквей Святой Параскевы Пятницы и Николо-Дворищенского собора.

Увидав князя, въехавшего в городские ворота прежде своей дружины, сыновей и княгини, многие новгородцы, с утра собравшиеся на Торгу, стали кланяться. Кто-то громко воскликнул:

– Здрав буди, княже Ярослав Всеволодович!

Другой, новгородец из зажиточных, в богатой собольей шапке, в шубе, подбитой тем же соболем, подхватил:

– Спасибо, что уважил вече новоградское, вернулся к нам!

Ярослав, оглянувшись через плечо, бросил:

– Здравы будьте, господа новгородцы! Больно уж звали, вот и приехал! А у вас семь пятниц на неделе – то гож вам один князь, то другой, а и вовсе без князя жить готовы…

Князь уже проехал, но ещё один новгородец, богато одетый старик, пустил ему в спину, будучи, впрочем, уверен, что оглядываться вновь Ярослав не станет:

– Кого хотим, того и зовём княжить! У нас князя нет, но Бог, Правда и Святая София!

При этом старик напоказ перекрестился.

Ярослав отлично слышал эти слова, однако действительно не стал оборачиваться. Лишь нахмурил брови под собольим мехом шапки и проговорил:

– Хорошо, хоть Бога первым назвал! А то только свою правду и ведают. То такую, то сякую…

Юный Александр, с живым любопытством озирающий торжище, почти поравнялся с отцом. Он слышал и слова богатых новгородцев, и ответы Ярослава.

– Чего это они? – удивлённо спросил мальчик. – Как это у них князя нет?

Ярослав, смеясь, хлопнул сына по плечу:

– А это когда им не грозит никто. Пока могут, живут своим умом – вече своё собирают, спорят на нём, до драки доходят, зато, мол, они свободные. А как прижмут татары, либо чудь, либо ещё кто, так смекают: рать сбирать надо. А без князя рать в бой не пойдёт. Ну и зовут княжить… Ты не дивись так, Саша, – не то ещё увидишь. Лучше смотри – какой град красивый. Федюша, и ты смотри! Это мы сейчас через Торг едем. Купцы тут кругом. Наши да иноземные. Видал, на Волхове причалы – средь них и немецкий есть для иноземцев. А в самом городе варяжский двор имеется и немецкий есть. Едут к нам торговать и немцы, и шведы, и норвеги с датчанами. Вот кабы только торговали, так и цены б им не было. А то затевают распри да войны…

– Купцы? – не на шутку удивился Фёдор. – А разве они воюют?

– Нет! – сердито махнул рукой Ярослав Всеволодович. – Купцам это невыгодно. Это их всякие короли да ярлы бузят. Неймётся им, что земли у нас обширные да богатые. Глядите, глядите: вон храмы – Параскевы Пятницы да Николая Угодника. Так и зовётся: Николо-Дворищенский собор.

Вслед за князем перекрестились на церковные маковки княгиня, юные князья, боярин Фёдор и едущие следом дружинники.

Процессия неспешно миновала Торг.

– А глядите, – продолжал князь. – Вот и наши княжьи покои. Место это так и прозвали новгородцы: Ярославово дворище. Весь двор заместо камня либо дерева костью мощён.

– А я слышал, я слышал! – вновь встрял неугомонный Фёдор. – То черепа коровьи.

– Не черепа, а челюсти! – живо поправил брата Александр. – А почему они не ломаются, когда по ним на конях ездят?

– Потому что крепкие! – вместо мужа ответила княгиня. – Княже! А что, новую-то часть терема достроили?

Ярослав осадил коня, соскочил с седла:

– Не ведаю. А вот сейчас поглядим, как они там справились!

Новые покои встретили идущих вкусным запахом стружки и опилок. Работы в тереме или ещё продолжались, или только-только завершились.

Вслед за князем его родные неспешно поднимались по наружной лестнице. Часть стены вдоль этой лестницы уже была расписана узорами и рисунками, но выше ещё стояли деревянные мостки, на которых трудились мастера, нанося на штукатурку узоры. На верхней площадке четверо мальчиков-подростков деловито растирали в деревянных плошках краски: киноварь, лазурь, охру. Видно было, что возиться с краской им нравится. И хотя они не отрывали глаз от плошек, но при этом негромко распевали:

Увидав князя с семьёй, художники соскочили с мостков, а мальчики испуганно умолкли.

Старший из художников поклонился вместе с остальными и виновато проговорил:

– Здрав буди, княже Ярославе! Прости, к завтрему ждали, не управились… Но в палатах уж всё расписано. И просохнуть успело.

– Хорошо, хорошо! – успокоил мастеров князь. – Тут спешить-то не стоит: красоту только Бог творит по единой мысли да во единый миг. А людям для этого потрудиться приходится. Красиво пишете. Слава Богу!

Дружина не последовала за князьями в терем, оставшись расседлывать коней во дворе. Зато появился, обогнав остальных и спеша вдогонку, боярин Фёдор Данилович, воспитатель маленьких князей.

– Что? – видя явное восхищение в глазах обоих мальчиков, спросил наставник. – Хороши палаты княжьи новгородские?

– Хороши! – от всего сердца воскликнул Александр. – Только почто эти новгородцы князей своих не любят? То зовут, то не зовут? Надо б их научить – показать, что без князя останутся, так все и пропадут!

Боярин рассмеялся. Не удержалась от смеха и княгиня Феодосия. Наклонившись, она поцеловала сына. Но князь Ярослав оставался (или пытался остаться) серьёзным:

– Вот ты станешь княжить в Новгороде, так и наведёшь тут порядок.

– Как это я стану княжить в Новгороде? – живо возмутился Александр. – Фёдор старший, ему и Новгород. Батюшка, матушка, а можно пойти поглядеть Святую Софию Новгородскую?

– После! – вместо князя отозвался боярин Фёдор Данилович. – В храм Святой Софии надобно через Великий мост идти, на ту сторону реки. Так тот берег и зовут: Софийская сторона. Далеко это. А нам ещё разместиться надо, потрапезничать. К вечеру пойдём в Софию, на всенощную.

– Ну! А пока что делать? – обиделся Фёдор. – Трапезу ещё готовить будут…

Разговаривая, они вошли в один из покоев. Стены его были богато расписаны, полы застелены коврами, стены сверху донизу увешаны оружием: мечи, пики, щиты, боевые топоры. Мальчики в восторге застыли, разглядывая всё это великолепие.

– Фёдор Данилович! – воскликнул Александр. – Это наш… наш с Федей покой, да?

– Ваш, – не скрывая улыбки, подтвердил боярин-воспитатель. – Вы же князи, вот и покой княжий. Только уговор: оружия без дела не брать, шутейных битв не устраивать. Тут всё настоящее, вострое. Не заметите, как себе руки-ноги поотрубаете!

– Мы не будем! – так же восторженно прошептал Фёдор, незаметно подмигивая младшему брату.

– Знаю я вас! – усмехнулся боярин. – И что ж встали-то? Вошли в покой? Вошли. Что сделать-то наперёд надо? Чай не стены разглядывать!

Мальчики, спохватившись и став перед божницей, устроенной в восточном углу, принялись креститься. Сам боярин давно уже это сделал, а князь с княгиней пошли дальше, каждый к себе – отдохнуть и переодеться с дороги.

– Ну? – так же строго продолжал Фёдор Данилович. – Время у нас есть. Покуда нам трапезу готовят, надобно урок повторить. Что я вам вчера рассказывал?

Юные князья переглянулись. На них обрушилось слишком много впечатлений, и учение не шло на ум. Однако делать было нечего. С боярином Фёдором не поспоришь. Александр задумался и неуверенно проговорил:

– Ты, боярин, нам рассказывал, какого мы роду-племени.

– Да! – обрадованно подхватил Фёдор (и чего же сам-то не вспомнил?). – Про наш род и рассказывал.

– Верно. И кто ж вы от роду да от племени?

– Мономашичи! – почти в один голос воскликнули мальчики. – Князя Владимира Мономаха потомки.

– Верно! – Боярин не скрывал удовлетворения. – А «Мономах» что за слово такое? Что сие означает?

Мальчики опять переглянулись.

– Это… – смущённо запинаясь, стал вспоминать Фёдор.

Но Александр тут же пришёл на помощь брату:

– Это означает по-гречески «единоборец». Коий один со многими бьётся и всех побеждает! Был Владимир Вячеславич воин великий и премудрый правитель. Земель русских хранитель и собиратель. Распри князей пресекал и ссориться им между собою не давал, мирил их. А ещё радел о церкви Русской православной и от врагов её оборонял. И отец наш, князь, и матушка наша – от рода его происходят.

– И потому мы – самые кровные Мономашичи! – радостно подхватил Фёдор.

– Ну! Как лихо! – обрадовался Фёдор Данилович. – Всё б так-то знали да помнили. Ладно, князья, покуда хватит. С дороги переоденьтесь, умойтесь. Умывальник – вон, в углу, у дверей. Да к столу не опаздывайте. Пропустите молитву перед едой, вот князь, отец ваш, и не благословит вас трапезничать!

– Не пропустим! – Фёдор схватился за свою сумку, старательно развязал её. – Вот сейчас рубашки чистые достанем…

Мальчик говорил, а сам украдкой оглядывался, убеждаясь, что их наставник ушёл.

Потом приткнул сумку на скамью и подмигнул брату:

– Пошли, Сашко, терем смотреть! Сам знаешь: трапезу покуда ещё соберут…

Тихонько пересмеиваясь и перешёптываясь, мальчики выбежали из покоя, старясь не шуметь, миновали покои своего отца, прошли оружейную комнату, с величайшим интересом осматривая, трогая, пробуя пальцем на остроту развешанное и расставленное повсюду оружие. Здесь его было много больше, чем в их покое.

Дверь из оружейной вела на галерею, опоясывающую второй этаж терема. Выйдя туда, мальчики невольно глубже вздохнули: в лицо им повеял прохладный ветер с Волхова.

– Саш! Гляди: красиво-то как!

Терем стоял высоко, и с его галереи открывался широкий простор, заросший деревьями и кустарником берег, а за ним – широкая гладь реки. По реке в оба направления скользили ладьи и лодки. Виден был и Великий мост, и можно было рассмотреть, как по нему движутся подводы, едут верховые. Издали торжественно сверкали купола прекрасной Софии Новгородской.

– И то красиво! – прошептал Александр. – Будто сам Господь всё выстроил.

– А кто ж? – тоже почему-то шёпотом отозвался Фёдор. – Всё красивое Господом сделано.

– Но люди ж строят! – возразил Александр.

Сзади неслышными шагами подошла к сыновьям княгиня Феодосия. Положила руки на их плечи. Мальчики подняли головы. Лицо женщины, освещённое солнцем, обрамлённое тонкой тканью головного платка, было необычайно красиво.

Княгиня слышала разговор сыновей и ответила Александру вместо Фёдора:

– Люди, Саша, только кирпичи кладут, доски пилят да стругают. И если строят по Божьему замыслу, то красота выходит. А если от того замысла отступают, то уродуют мир. Так всегда было.

Мальчики молчали, продолжая смотреть на реку. Вода Волхова всё так же сверкала бликами солнца. И за нею в солнечных лучах светился, будто бы летел сквозь море света, невиданный храм.

Глава 4

Вече

Непросто давалось князю Ярославу его новое княжение в Новгороде. Своенравие и упрямство новгородцев уже не просто раздражали его, но выводили из терпения. Их упрямая влюблённость в какую-то там свою волю, в возможность самим определять, как жить и кем управляться, порой вызывала сомнение в здравом уме этих, вроде бы неглупых, в большинстве своём опытных людей. Они искренне верили, что могут, придя на это самое вече, решать совместно судьбу города. И словно бы не видели, кто из раза в раз получал на помосте право голоса. Выступать на вече, как правило, да практически всегда, удавалось тем, у кого были деньги. И чем больше их оказывалось в мошне очередного радетеля за новгородскую вольность, тем чаще он получал право высказаться и тем дольше мог говорить.

Это все видели. Это все знали. И принимали как должное…

Однажды, зимой, через три года после приезда княжеской семьи в Новгород, чаша терпения Ярослава переполнилась.

В тот раз ему самому понадобилось собрать народ на вече. Без этого он не мог устроить нескольких важных для судьбы города дел.

И вот, как бывало здесь часто, широкая площадь наполнилась народом. Новгородское вече, по своему обыкновению, шумело и рокотало. На возвышении толклись бояре, ожесточённо споря, и в гуле множества голосов невозможно было разобрать связной речи. Расталкивая их, на помост пробились несколько человек дружинников и встали (насколько им удалось) в два ряда, освобождая проход. Их толкали, нарушая твёрдость рядов, однако крепкие мужчины не сходили с места.

Снизу, из гудящей и тоже отчаянно толкающейся толпы, послышались отдельные выкрики:

– Ишь, князь, уж без дружины и на вече не выходит.

– Чего боится али как?

– Княже, покажись! Хоть сам скажи, почто вече созывал!

Пройдя сквозь ряды воинов, на помосте появился князь Ярослав Всеволодович. Оттолкнул кого-то из особо шумных бояр, подошёл к краю помоста. Солнце, пробившееся сквозь холодные зимние тучи, заиграло огнём в петлях его кольчуги. Шлем он держал в руке.

Толпа не утихала. Сверху князю было видно, как вокруг мелькает множество разных лиц, как люди всё теснее подступают к помосту.

Ярослав поднял руку. Стало немного тише, хотя стихнуть совсем гомон толпы уже не мог.

Перекрывая его своим могучим голосом, Ярослав воскликнул:

– Здравы будьте, господа новгородцы! Почто я вас созвал, вы все знаете! Собираюсь град Ригу воевать, тамошних рыцарей крестовых от походов на города русские отучить.

– А почто под Новгородом ныне твои рати переславские?! – выкрикнул, стоя вблизи князя, на том же помосте, какой-то боярин. – Для чего нам чужие ратники?!

– И чего ради мы их на прокорм брать должны?! – подхватил пожилой купец, уже из толпы с площади.

Толпа вновь зашумела сильнее, и снова князь мощным своим голосом подавил этот шум:

– Дружина моя мала, мне с ней с одною крестоносцев не одолеть! А три дни назад пришла мне грамота из Пскова. Псковитяне союз с Ригой заключили. Даже своих заложников послали туда, чтоб в их верности крестоносцы не сомневались! Я гонцов во Псков отрядил – просил своих не предавать, от псов иноземных откреститься да со мной вместе на Ригу воинов послать. Отказались, отступники двуязыкие!

Толпа заревела. Ярослав Всеволодович смотрел на бушующее перед ним людское море и уже не решался догадаться, чего в рёве толпы больше: возмущения предательством псковитян или негодования, что из-за какой-то там Риги и отдалённой пока что угрозы, исходящей от каких-то рыцарей, им здесь придётся содержать на постое большую княжескую дружину. Но нужно было продолжать говорить, и Ярослав заговорил вновь:

– Посему я прошу вас, господа новгородцы, собрать свою дружину, чтобы к моей дружине и рати переславской присовокупить да всем вместе на град Ригу выступить. И медлить в сём деле мы не можем, не то укрепятся крестоносцы, и нам их будет уже не взять. Жду ответа, господа новгородцы!

– А нам что за дело до твоих ссор с Ригой и тамошними рыцарями? – закричал кто-то из толпы.

– Сам со Псковом договориться не можешь, зачем нас в ссору втягиваешь, князь? – вновь подал голос один из бояр с помоста. – Нам с ними ссориться нужды нет!

– Коли наша братия псковичи на Ригу не идут, так и мы не пойдём!

– И полки свои переславские от Волхова уведи! – густым басом воскликнул боярин в толстенной собольей шубе.

– Назад их верни, в Переславль! – петушиным голоском кто-то из простонародья.

И дальше площадь разбушевалась воплями:

– Не для того мы тебя князем сюда призывали, чтоб ты нас в войны втравливал!

– И чтоб нам чужих дружинников кормить!

Шум усиливался. Слышно было много возгласов, подобных первым. Вече взбудоражилось, и унять его казалось теперь невозможно.

Князь сжал кулаки, в ярости развернулся и пошёл прочь, не без помощи своих воинов пробившись сквозь людей, запрудивших помост. Вслед ему кто-то засвистел, а кто-то даже засмеялся.

Он не вошёл, а влетел в свой терем. Стремительно прошагал по внешней галерее, миновал оружейную комнату, пошёл дальше. За ним едва поспевал боярин Фёдор Данилович. Позади беспорядочно бежали несколько человек слуг.

Приметив, наконец, боярина Фёдора, князь на ходу полуобернулся, стал говорить:

– После такого отпора, что мне гордецы эти нынче на вече дали, я не могу более с ними жить и ими править. Слышь, боярин: они мне указывать стали – куда рать посылать можно, куда нельзя, да чтоб полки мои с Волхова убрал! Не желаю здесь оставаться! Поутру же с княгинею в Переславль уеду, а здесь наместниками Федю с Сашей оставлю!

– Помилуй, князь! – пытался возражать боярин. – Молоды ещё князья, сыны твои! Фёдору двенадцати не сравнялось, Александру только-только к десяти идёт, куда им без тебя Новгородом править?!

– А ты на что?! – взъярился князь. – Тебя оставлю им в помощь да Якима, тиуна их любимого. Будете, если что, им опорой. Дружины половину оставлю. И всё! Чтоб не спорил со мной!

Из женских покоев выбежала княгиня Феодосия, но и ей не удалось остановить взбешённого мужа, она лишь схватилась на ходу за его плечо, засматривая снизу ему в глаза:

– Почто ж так спешить, Ярославушко? Всё одно малыми силами на Ригу идти нельзя…

– И ты учить меня станешь? – уже без бешенства в голосе, но с печалью воскликнул Ярослав. – Сам разберусь. Ишь, как новгородцы кичатся своей волей, как любят себя… А чего б их воля без княжеской власти стоила?! Горланят, что твоё вороньё над падалью! Все тут равны, видишь ли! А вправду слушают и слушаются только тех, у кого денег много: вон, на помосте, первое слово у бояр самых богатых да у купцов-толстосумов… И они это волей называют?! Вишь, Феодосия, я ушёл, а они там всё вопят – угомониться не могут. Ну ужо пускай их… Ещё своё получат!

Обнимая жену, князь зашагал дальше, не замечая, как из-за угла выглядывают встревоженные, но и не менее заинтересованные Фёдор и Александр.

– Что б это значило? – смущённо спросил Александр брата. – Батюшка с матушкой уедут, а мы… одни здесь, что ли, останемся?

Но Фёдор, кажется, обрадованный нежданной вестью, тут же подмигнул брату:

– А что? Вот и поглядим, каковы мы с тобой князья!

Утром следующего дня братья стояли на галерее, закутавшись в тулупы, и смотрели вслед уезжающим отцу и матери. Широкое пространство Ярославова дворища было пустынно, заметено снегом. Ветер неутомимо гнал позёмку. Стремительно пересекая дворище, проносились верховые: впереди – князь с княгиней, за ними – дружина. Они пролетели через ворота, уносясь прочь из неспокойного города.

Юные князья и боярин Фёдор Данилович провожали их взглядом. Боярин широко перекрестился, левой рукой поправляя на голове Александра сбившуюся шапку.

– Господи Иисусе Христе, Сыне и Слове Божий, спаси нас, грешных, и помилуй! – шептал боярин. – Ох, неспокойно на сердце, ей-ей, неспокойно! Не стало б беды, Господи!

Александр поднял голову, снизу вверх посмотрел на своего воспитателя:

– Почто тревожишься, Фёдор Данилович? Что случиться-то может? Мы ж с тобой остались! Я да Федя. Если что, ты на нас положись!

Боярин ласково усмехнулся:

– На вас да как не положиться! Ладно, что на ветру стоим-то? В терем пошли.

Глава 5

Икусители

Первый удар колокола прозвучал как будто негромко, но раскатисто и протяжно. За ним последовал второй, он был уже гуще и звонче, так же колокол ударил в третий раз и четвёртый, без перерыва. И начал бить раз за разом, мерно, спокойно, низким своим голосом оповещая народ о начале службы. Это был благовест[7] Софии Новгородской. Следом запели большие колокола храма Параскевы Пятницы, Николо-Дворищенского собора. Откликнулись и прочие новгородские церкви. Голоса у всех были разные, свои, и в их хоре прихожане узнавали «свои» колокола, каждый знал, в какой из храмов, навстречу какому из этих голосов пойдёт, чтобы вместе со всеми встать на литургию.

В такое время во всём большом городе не выходили из домов и не шли на утреннюю службу немногие. Стражники, нёсшие караул на стенах и при княжеском тереме, тяжелобольные, коим было не подняться с постели. А ещё – иноземцы, приехавшие сюда торговать, те, кто исповедовал иную веру либо веры были той же, христианской, но латинского исповедания, а значит, к православной литургии пойти и не могли.

Четверо таких, непричастных к празднику литургии пришлых людей, сидели этим морозным утром на первом этаже постоялого двора, сооружённого уже лет двадцать назад при Новгородском торге[8].

В зимнее время число приезжих купцов сокращалось, к тому же, некоторые торговцы предпочитали, как в старые времена, ночевать прямо в своих лавках, точнее в тех, что им сдавали на время их пребывания в Новгороде местные купцы. И под крышей, и товар рядышком, а отобедать можно как раз на постоялом дворе. Поэтому места в жилых комнатах были, и порою их занимали приезжие, которые не собирались торговать, а прибывали в Новгород по иным, самым разным причинам.

Четвёрка чужаков выделялась высокими колпаками, сшитыми из тёмного сукна, длинными, чуть не до пят, чёрными кафтанами, подбитыми беличьим мехом, да сумками через плечо, которые чужаки не только не оставили в комнате на втором этаже, где ночевали, но, усевшись за тёсаный стол, не стали и снимать.

Они ели принесённый с собой хлеб и заказанных ещё вечером печёных карасей, пили горячий отвар[9] и вполголоса разговаривали промеж собой.

Но когда над городом грянул и разлился многоголосый благовест, все четверо замолчали. По их напрягшимся лицам было видно, что звон им не в радость. Почти одинаковое у всех четверых выражение злобного раздражения могло бы многое рассказать внимательному наблюдателю. Но нижняя зала постоялого двора была пуста: хозяин его со всей семьёй отправились на утреннюю службу. Туда же потянулись и остановившиеся на дворе торговые люди. Из всех в зале оставался по приказу хозяина его племянник, мальчишка лет тринадцати, коему было велено, если что, подавать постояльцам еду и питьё да получить расчёт, если те вдруг надумают съехать. Но мальчик не обращал внимания на пришлых – он занимался растопкой очага.

– Ишь, трезвонят! – не выдержал один из пришлых, средних лет мужчина, высокий и сухой, как камышовая палка. – Сейчас соберутся в кучи да и начнут лбы об пол бить – бродяге своему молиться!

– Тише, Кайдусия! – Старший из всей четвёрки наклонился к тощему, свесив из-под колпака росшие по обе стороны лица длинные жёлто-седые прядки. – Нас здесь понимают. Это же новгородцы: у них в городе говоров больше, чем в Царьграде[10]. Подслушают нас и донесут. Нам это надо?

Тощий лишь махнул рукой:

– Парню у очага не до нас. И с чего мы должны оглядываться? Русские всё время говорят, что никому не мешают молиться по-своему. Только их, дескать, не трогайте!

– Говорить-то говорят… – угрюмо усмехнулся старший. – Но за три с лишним столетия они стали ещё более упёртыми поклонниками распятого, чем византийцы. Те хотя бы золото любят так же или почти так же, как свою веру. А у русичей всё до конца, до смертного боя…

– И зачем мы так рано поднялись! – воскликнул, лепя на столе пирамидку из хлебного мякиша, подросток лет пятнадцати, из-под шапки которого свисали такие же, как у старшего, две пряди, но коричневато-рыжие. – Спали бы ещё. Покуда они не закончат свои молитвы, никто на вече не пойдёт…