Апостолы

Часть первая

К ЗЕМЛЕ ОБЕТОВАННОЙ

Кого Он предопределил, тех и призвал,

а кого призвал, тех и оправдал;

а кого оправдал, тех и прославил.

Что же сказать на это?

Если Бог за нас, кто против нас?

Древняя Антиохия – белокаменный город на берегу Оронта! Благословенная Антиохия – город оливковых рощ, апельсиновых и лимонных садов! Город древних мореплавателей и купцов! Он брал начало на берегу обширной Средиземноморской бухты, в которую впадала чистейшая синяя река, питаемая пресноводными горными источниками. Антиохия разрасталась у широкого устья, и далее, домами и храмами, мощёными улицами и стрелами кипарисов поднималась по руслу Оронта вверх, к предгорьям приморских вершин. Шумные базары, ароматные зелёные сады островками были разбросаны тут и там. А за городом расходились во все стороны, расползались по гористой округе оливковые рощи и виноградники. Почти что рай на земле! Триста лет назад Антиохию основал друг и сподвижник Александра Великого – Селевк Первый Никатор, город разбили на четыре гигантских квартала, каждый из которых представлял крепость. Потом они срослись воедино, и буйно цветущая южная флора, обняв и завладев ими, навсегда стерла эти границы. Нынче это был мирный оазис купцов и ремесленников, учёных и жрецов, виноделов и овцеводов, счастливый город на окраине Римской империи, чья власть в эти годы казалась незыблемой и устрашающей. Ведь империей правил грозный и дальновидный император Тиберий!..

Дома состоятельных жителей Антиохии, выложенные из белого камня, занимали центральные кварталы города. Их слепящие глаза стены – на южном-то солнце! – и весёлые рыжие черепичные крыши выныривали из плотных волн зелени. А жилища богачей спорили и с самим солнцем! – уложенные золотыми пластинами крыши дворцов пускали солнечные зайчики прямёхонько под облака! Густые сады антиохийцев благоухали фруктами и цветами, укрывая от зноя в тени плодовых деревьев своих хозяев. Лимоны и апельсины, фиги и оливки сами тянулись к рукам. В этих садах заливисто пели птицы, журчали фонтанчики, готовые в любую минуту напоить хозяев, их гостей, рабов и рабынь, дать ополоснуть руки и лицо в жару. У такого вот фонтанчика хорошо было сесть на скамью и открыть книгу – Вергилия, Горация или… Овидия. Его имя наконец-то стало возвращаться в дома граждан великой империи. Потому что немногим более десяти лет назад в местечке Нола, в далекой от Антиохии италийской Кампании почил великий император Октавиан Август, сделав наследником своего пасынка. И все чаще просвёщенные жители империи доставали прежде запретную книгу Овидия Назона – «Искусство любви», ставшую прижизненным проклятием великого поэта Рима и острым чувственным переживанием для всех граждан империи.

Остроклювый дрозд выпорхнул из кроны оливкового дерева и стремительно опустился на книгу, что лежала закрытой на старой рассохшейся скамейке в одной из таких вот городских усадебок в центре Антиохии. Но авторство книги не принадлежало великим поэтам Рима – дрозд приземлился на сочинение величайшего врача всех времен и народов грека Галена, труды которого считали за правило вызубрить все врачи великой империи. Но шустрой птице не было дела до содержания книги – на обложке чудом оказалась распухшая после жарки дынная семечка! Дрозд клюнул раз – и семечка перевернулась, затем второй – та бойко подскочила, и следом, очень жёстко, клюнул третий раз. Семечка подлетела, дрозд хотел было поймать её, но тут из кустов акации бойко шагнул к фонтанчику мальчишка лет десяти в подпоясанной тунике, с доской в руках.

– Я тебе! – весело погрозил он пальцем в миг всполошившейся птице. – Отца на тебя нет! За своё сокровище он бы тебя в миг ощипал!

Дрозд, так и не успев схватить добычу, вспорхнул и улетел. Мальчик подошёл к скамье и, собрав пальцы для щелчка, ловко ударил по семечке, отправив её точно в голубую рябь воды лениво журчащего фонтана. Посмотрев на книгу, мальчик сделал кислую мину, выдавая свои чувства, что книга ему хорошо знакома, и сел рядышком. Над его головой зеленела раскидистая олива. За листьями проглядывали синие озерца неба и белые облачка. Он любил это дерево больше других – а почему, и сам не знал. Пышная олива словно прятала до срока в себе тайну, которую ему только ещё предстояло разгадать.

Мальчик положил планшет на колени – к нему был прикреплён лист твёрдого пергамента. А вот на пергаменте готовился прыгнуть за добычей чёрный котище, нарисованный углем. Только хвост этот кот потерял – куда он делся? Мальчик улыбнулся своему рисунку и завертел головой. Надо его найти, надо! И кота найти и его хвост!

– Кис-кис-кис! – Он звал его тихо, точно боялся открыть себя в этом саду. Маркус! Где ты?! – Мальчик готов был разгневаться не на шутку. – Маркус! – Он даже нахмурился. – Бездельник! – Вот это «бездельник» нравилось ему больше всего. Так ласково называли любимца в этом доме его мать и отец. Было в этом слове что-то снисходительное и трогательное одновременно!

Но кот не желал появляться! И мальчик разочарованно вздохнул. Что ж, понимал он, теперь ему придётся обойтись без натурщика! Но только он занёс руку с углём над пергаментом, чтобы дорисовать хвост, как на балконе дома, под шёлковым тентом, появилась молодая женщина в тунике. Она, чем-то озабоченная, стала осматривать сад. И как же сразу оживилось её лицо, когда она увидела рядом с фонтаном сидевшего мальчугана с планшетом в руках! Лицо её расцвело, и лукавая улыбка появилась на губах. Наблюдая за мальчиком, женщина покачала головой; она даже прикусила губу, чтобы не рассмеяться!

– Лука! – очень громко и неожиданно твёрдо позвала она.

Мальчик встрепенулся, как совсем недавно дрозд, испуганный им, спрятал доску за спину и завертел головой.

– Лука! – в её голосе теперь звучало снисхождение. (Наконец он зацепил её взглядом и сконфузился.) Кто тебя ждёт уже целый час, а? Чтобы учить уму-разуму, – в её голосе не было осуждения, только материнская нежность. – Но ведь нет, ты вновь взялся за свои рисунки! – Она с притворным негодованием всплеснула руками. – Помоги нам Афина! И Асклепий, между прочим, тоже! Только не Аполлон! – Женщина покачала головой. – Где ты должен быть, как и всегда, после обеда? И обязательно в фартуке!

Юный художник не отвечал, пряча за спиной рисовальную доску, только разочарованно и виновато опустил глаза.

– Вставай, милый, вставай. Отец зовёт тебя. – Она загадочно улыбнулась сыну. – Сегодня он покажет тебе что-то очень интересное! И расскажет тоже! Твой отец давно готовился к этому!

Мальчик вздохнул: знал он всё это интересное, что может показать ему отец! Тонкие посверкивающие ножи и крючки, пилюли и порошки. Тройка человеческих черепов – старый и новый – с противными трещинами. И ещё один, совсем уже старый, с дырой от дротика. Так сказал ему отец! Он помнил, как мурашки пробежали у него по спине, когда он впервые увидел эту дыру! Он точно услышал свист дротика и страшный хруст, от которого сжалось сердце! И хриплый крик человека, воина! Что ещё увидит он? Сердце в сосуде. Человеческое, разумеется! А в другом – печень и почки! Брр! Не то чтобы он боялся этого сердца и других потрохов, и все-таки: брр! И новые, новые слова на мудрёном латинском языке – от которого некуда было деться! Они настигали его в любом уголке дома или сада! Эти слова он обязательно должен был заучивать по пять штук каждый день. Однажды он попробовал понизить счет до трёх, но отец строго сказал: «Через пару лет будешь учить по десять, и это только начало! Ты станешь таким же учёным, как я. И никуда от этого не денешься! Я хочу тобой гордиться, мальчик мой!»

– Ну, Лука? – Весёлые глаза матери потеплели: – Ты меня понял? Иди к нему, малыш, иди! – Она стала очень серьезной. – Слышишь?!

– Иду, – вздохнул он, встал со скамьи и направился по аллее сада в сторону лаборатории.

Женщина облокотилась о перила и положила голову на ладонь. Она улыбалась, провожая взглядом сына.

Лука прошёл через сад. Вот и белый домик, окружённый оливами. Тут его отец и мудрил с порошками, звенел инструментами! Лука переступил порог. Отец в короткой тунике и фартуке возился у стола со склянками.

– Нашёлся-таки? – не оборачиваясь, спросил он.

– Ага, – ответил мальчик, виновато опустив голову.

Его отец был крепышом – широкие плечи, тугие икры. Густая шевелюра, побитая серебром.

– И вновь, конечно, гонялся за Маркусом?

– Он не сидит на месте. – Мальчик готов был рассердиться. – Как я его ни уговаривал!

Отец обернулся – густая в седину борода, пшеничные волосы, ясные глаза – широко улыбнулся сыну:

– А как же ты хотел, Лука? – Он развёл руками. – Маркус не фиговое дерево! На месте не удержишь. Хвост скорее отдаст, а убежит!

Мальчик тоже улыбнулся – отец умел насмешить его.

– Вот как раз хвост я и не успел нарисовать, – пожаловался Лука. – Сам дорисую.

– Так ему и надо – твоему Маркусу, – кивнул отец. И сразу стал очень серьезным. – Клянусь Аполлоном, Лука, мне нравится, что ты любишь рисовать! Я был восхищён, когда увидел твои лютики на той доске, которую ты увёл у нашей стряпухи, пока она спала. Да-да, увёл! – Он улыбнулся. – Но лютики того стоили!

– Правда? – Глаза мальчика просияли.

– Правда. Но, – он поднял палец вверх, – послушай, малыш. – Отец внимательно посмотрел в его синие глаза. – У тебя должна быть настоящая профессия. Крепкая, серьезная, главная. Иди сюда.

Лука приблизился к отцу.

– Профессия, как у твоего отца, – он указал пальцем на свою грудь, – у меня. Ведь я стал врачом, потому что мой отец выбрал эту профессию, и его отец тоже был врачом. Боги даровали нам это умение через наше сердце и наш разум. Мы обязаны помогать людям, врачевать их раны. И потом, это искусство дано немногим, и за него, клянусь Меркурием, хорошо платят. Так разве это плохо? – Он требовательно посмотрел на мальчика. – Ответь. Ведь когда-то тебе самому придётся зарабатывать на кусок хлеба. Это будет нескоро, но обязательно будет! Подумай и ответь.

Лука пожал плечами.

– Наверное, хорошо.

– Клянусь всеми богами Олимпа – ты умница! – снисходительно рассмеялся отец. – Именно, Лука, – он заботливо прижал его к себе, отстранил и стал очень серьёзным, – это очень хорошо. Запомни раз и навсегда: если ты зарабатываешь себе на жизнь, – отец по обыкновению и для пущей убедительности стал загибать пальцы, – этим приносишь пользу людям и при этом ещё все довольны и счастливы – значит, малыш, боги благоволят тебе! А многие ли могут похвастаться таким положением вещей? Послушай. – Он сел на табурет, потянул к себе мальчика за руку. – Мир несовершенен и жесток, и ты однажды поймёшь это. Как правило – один грабит другого и счастлив в одиночку. Но долго ли продлится его так называемое счастье? И может быть, этому человеку только кажется, что он любим богами? А на самом деле боги только испытывают его, предлагая ему всё новые и новые выгоды? Но выгоды за счёт других людей – за счёт их счастья. И всё однажды обернётся для него великим горем? Вот чего надо бояться – своей жадности, своего тщеславия, своего видимого временного всевластия, – отец потряс указательным пальцем, – а главное – гнева всевидящих богов! Живи так, чтобы не страшиться этого гнева и всегда быть здесь, в сердце, – он приложил руку к груди, – и тут, в голове, – он коснулся пальцами лба, – в согласии с небесами! И, конечно, с самим собой. А потому, – хлопнув по коленям, отец встал, – сейчас мы займёмся новым уроком!

Лука тяжело вздохнул – он заранее знал, чем закончится тирада отца! Новым уроком! И удивился бы, случись по-другому! Но он любил своего отца, сильного и мудрого, у которого на любой вопрос был такой ответ, который не мог не коснуться юношеской души, а иногда мог и развеселить. Он часто хотел признаться ему в этой любви, но стеснялся выдать свои чувства…

Отец и сын подошли к столу. На нём были разложены всевозможные «хирургические инструменты», как называл их отец. Одним из них, тонким ланцетом, лет пять назад Лука умудрился распороть себе ладонь и потом долго ревел. А мать, напугавшись, ещё дольше успокаивала его. С тех пор ему не давали подходить к столу, теперь же отец сам подвёл его к своему алтарю. Лука послушно встал рядом с отцом.

– Сегодня я расскажу тебе об этих удивительных инструментах, – сказал тот. – И о том, какую пользу они могут принести человеку!

Лука поморщился – от внимания отца не скрылась его гримаса.

– Не веришь?

Мальчик задумался. Инструменты так и кололи глаза.

– Не знаю.

– А я тебе расскажу. Вот это, – отец взял первый инструмент, – хорошо тебе известный ланцет – пять лет назад ты им располосовал себе ладошку и потом долго кричал. А твоя мать напугалась ещё больше тебя. Помнишь?

Лука печально вздохнул:

– Помню.

Скверная была история! Отец мог бы и не спрашивать!

– Отлично. Вот это, – врач взял два новых инструмента, похожих на две лопаточки – вытянутую и круглую – обе на длинных ножках, – зонды, ими открывают рану, чтобы узнать, какой урон нанесён человеку, как глубока рана, или же – вытащить наконечник стрелы. А вытаскивают этот наконечник или серебряной петлёй, – он поменял инструмент, – или же пинцетом. – Отец взял в пальцы другой инструмент и пощёлкал его тонкими ножками друг о друга. А вот иглы – ими зашивают раны. В их ушко продевают шёлковую нить и стягивают рассечённые края плоти.

Мальчик поёжился.

– Няня говорила, что тебе ещё рано узнавать такие вещи, но я решил – самое время. Раньше узнаешь – раньше поймёшь. Тот доедет быстрее, кто встанет на заре, оставив иных дрыхнуть в поле у развалин костра, и первым двинется в путь! Понял?

– Ага, – отозвался Лука.

– А вот прижигатели. – Отец поднял два новых инструмента. – Они бывают разные – мало ли какую рану больного придётся прижечь врачу!

– Но зачем прижигать рану? – спросил Лука.

– Если рану не обработать, она загноится. Помнишь, наш садовник поранил палец, а я был в отъезде? Что было дальше с его пальцем?

– Ты его отрезал.

– Правильно, его палец распух, и когда я вернулся, мне ничего не оставалось, как только отрезать его. Ничего, наш садовник до сих пор хорошо справляется со своей работой и без одного пальца! – Отец стал очень серьезным. – А теперь представь, во время боя стрела ударила воина в плечо. Она вошла глубоко, и он, мучаясь болью, попытался вырвать её прямо на поле сражения, но сломал. И наконечник остался там, внутри, в его теле. Пройдут сутки, и рана воспалится, воин начнёт страдать. Ещё двое суток, и зловонным гноем станет истекать такая рана, воин станет гнить живым… Отчего ты морщишься, малыш?

– Противно, отец, – поежился Лука.

– Возможно, но только поначалу. – Отец поднял голову и мечтательно поглядел в окно, за которым зрели тяжёлые рыжие апельсины. – Однажды эти инструменты станут продолжением твоей руки, твоих пальцев – и тогда они уже не будут противны тебе. Ведь именно этими инструментами ты станешь творить чудеса! Излечивать болезни, спасать от неминуемой смерти! Чья-то жизнь, многие жизни окажутся в твоих руках! – Он взглянул на сына. – И даже не думай, что случится иначе – всё будет именно так! Но вернёмся к нашему воину. Через несколько дней воспаление охватит все его тело, воин будет мучиться жаром, а потом… а потом, сынок, он умрёт.

– Но как же ему помочь? – искренне поинтересовался Лука. – Папа?

– Вот! – Отец поднял палец. – Как ему помочь?! А для этого и существует, сынок, этот зонд. – Он вновь взял вытянутую серебряную лопатку, и взял вторую. – Раненому воину дадут много крепкого вина, и оно понизит боль. Ему дадут трубку из тутового дерева, и он сожмёт её зубами, чтобы не кричать. Может быть, его будут держать за руки и за ноги, чтобы он не вырвался и не помешал операции. Затем один врач введёт оба зонда в его рану и раздвинет её – это будет очень больно! А другой врач, – отец отложил оба зонда и вновь взял рогатый серебряный прибор, – возьмёт широкий пинцет, – отец пощёлкал уже другими, широкими серебряными рожками, – и введёт его в середину между зондами. Там он нащупает обломок стрелы, крепко захватит его концами пинцета и вырвет стрелу из раны. Будет много крови, но это ничего. Затем рану воина промоют крепким вином и умастят целительными бальзамами, которых великое множество в каждой земле, и только потом один из хирургов возьмёт кривую иглу, – отец взял со стола иглу, – заранее обожжённую на огне, протянет через ушко шелковую нить и зашьёт рану воина. И если будет угодно богам, всего за неделю эта рваная рана заживёт, ведь свежие раны заживают быстро, а через месяц от неё останется лишь рдяно-кровавый шрам – и воин вновь сможет оказаться в седле! Не погибнуть, а вновь драться за свою великую империю! Защищать нас с тобой, малыш! Более того, его шрам расскажет о его доблести и станет лучше любой награды. Ведь шрамы, как известно, украшают мужчин, – отец улыбнулся, – и в особенности в глазах женщин! Вот какая награда ждёт его вместо мучительной смерти! Но только в том случае, если рядом окажется опытный врач! Такой, как я. – Он кивнул. – И такой, каким однажды будешь ты. (Глаза мальчика уже непроизвольно сияли.) Понял, какое чудо я собираюсь подарить тебе?

– Понял, отец.

Тот потрепал сына по золотистой шевелюре.

– Вот и молодец! Иного я не ожидал. А теперь займёмся делом.

– Каким делом? – насторожился Лука.

– А вот таким. – Отец направился к соседнему столу и отбросил холстину.

На столе лежала баранья нога и была видна широкая рана.

– А зачем нам баранья нога? – осторожно спросил Лука.

– Но ведь у нас нет раненого воина под руками – правильно? Нет? – переспросил он, глядя в глаза сыну.

– Нет, – ответил тот.

– Вот видишь, есть только баранья нога. Именно в эту ногу я совсем недавно и воткнул наконечник стрелы. И сейчас ты возьмёшь оба эти зонда, – отец взял со стола уже известные Луке предметы, – и пинцет, – отец прихватил и пинцет, грозно пощелкал им перед носом сына, – и начнёшь свою первую в жизни операцию!

– Не-е, – скуксился Лука.

– Ещё как да-а, – ответил отец. Он снял с крючка вешалки фартук и подал его сыну. – Надень, так надо. Ведь ты мужчина и будущий врач. И оттого, какие навыки ты приобретёшь сейчас, будет зависеть, чего сможешь в этой жизни, чего будешь стоить!