Книга Инспектор Лосев - читать онлайн бесплатно, автор Аркадий Григорьевич Адамов. Cтраница 13
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Инспектор Лосев
Инспектор Лосев
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Инспектор Лосев

Вот такой был случай. И потому Мушанскому на его издевательства я тем же ответить не могу.

И вообще мне некогда, у меня тысяча дел. Поэтому я заканчиваю допрос. Больше Мушанский уже ничего интересного не окажет. Думаю, он сам больше ничего не знает. Хотя и то, что он сказал, немаловажно. И главное здесь – Варвара.

Но еще важнее оказывается заключение экспертизы из научно-технического отдела. Восстановлен полный текст той записки. Он выглядит так, если при этом выделить угаданные мною места: «Приходи, посоветуемся. С этой СВОЛОЧЬЮ ОКОНЧАТЕЛЬНО надо рассчитаться, когда СОБЕРУТСЯ ВСЕ».

Вот так, не более и не менее.

Об этом я и докладываю в конце дня на совещании у Кузьмича. Здесь же присутствуют Игорь, Валя, Петя Шухмин и еще несколько сотрудников.

– М-да… – задумчиво произносит Кузьмич, когда я кончаю свой доклад. – М-да… Действительно, интересно все тут поворачивается. И пока темно.

Он достает из ящика стола начатую пачку сигарет, медленно вытаскивает одну, словно прикидывая, сколько он уже выкурил за день.

– Пятая, Федор Кузьмич, – говорит Петя Шухмин, щелкая зажигалкой.

– Ладно тебе, счетовод, – прикуривая, ворчит Кузьмич и, затянувшись, продолжает размышлять вслух: – Однако в этой темноте кое-что все же обрисовывается. Как считаете?

– Что верно, то верно, – говорю я. – Обрисовывается. Но дело это трудоемкое, Федор Кузьмич. Тут надо в принципе решить.

– В принципе? – усмехается Кузьмич. – Ну, давайте сначала в принципе. Какие будут соображения?

Первым высказывается Петя Шухмин:

– Между прочим, нас никто не заставляет его искать, Николова этого. Тут и дела-то никакого не возбудишь, если на то пошло. Ничего человек не совершил, ничего не нарушил. Мотанул из гостиницы? Домой вовремя не вернулся? На бумажке чего-то считал? Ну и что? Какой тут, спрашивается, криминал? Да и записка, прочтенная экспертом, неизвестно еще, кому принадлежит. И означать она может все что угодно. Это только Лосеву тут почему-то убийство мерещится. А намеки этого Мушанского вообще ничего не стоят.

Петя у нас реалист и прагматик, не верит ни в какие ощущения, чутье, интуицию и прочие иррациональные категории. Он всегда ставит вопрос ребром, ему все до конца должно быть ясно. Да или нет? Неопределенность его нервирует и всякие сомнения тоже. Им не место в работе. Иначе, по его мнению, будет хаос и всеобщая путаница.

– Так… – кивает Кузьмич. – У кого еще есть соображения? – И смотрит на Игоря. – Что скажешь, Откаленко?

Я настораживаюсь. Но Игорь, не поднимая глаз, цедит сквозь зубы:

– Согласен с Шухминым.

На Игоря это совсем не похоже. Что с ним происходит?

Кузьмич тоже недоволен, он хмурится и сердито сминает в пепельнице недокуренную сигарету. Потом поворачивается к Вале и коротко бросает:

– Давай ты, Денисов.

Валя невозмутимо пожимает плечами.

– Формальных оснований к розыску нет, конечно, – говорит он. – Кроме одного: нужен свидетель по шестой краже Мушанского. Но еще и подозрения есть. Тут Лосев прав. Если прикажете, можно заняться, Федор Кузьмич. Но можно вытянуть и пустой номер.

– Та-ак, – медленно произносит Кузьмич и трет ладонью макушку. – Пустой номер, говоришь…

– Не обязательно, – осторожно поправляет его Валя.

– Понятно, что не обязательно. А приказать, Денисов, это самое простое. Но дел у нас, как ты знаешь, и так невпроворот, конкретных дел.

– Федор Кузьмич, – не выдерживаю я. – Все-таки разрешите мне встретиться с Варей.

– Можно, – соглашается Кузьмич. – Даже нужно. Но вот эти города… – Он задумывается. – Повтори-ка, с кем он там разговаривал.

Не дают ему покоя эти города. И мне почему-то тоже.

Когда я кончаю читать Валину таблицу, Кузьмич некоторое время молчит, потом задумчиво произносит:

– Да, с Варей этой встретиться, конечно, надо. А вот ты, – обращается он к Вале, – все-таки, будь добр, выясни, что это за люди в тех городах. Может, они нашим товарищам там известны? С каждым из них, видимо, придется побеседовать о Николове. Осторожно, конечно.

– Кто же будет беседовать? – ревниво спрашиваю я.

– Если надо, то и мы подъедем, – отвечает Кузьмич. – Там поглядим. Но что-то в этой темноте должно проступить.

И проступает. На следующий день. Часа в два меня с Игорем неожиданно вызывает Кузьмич. У него, оказывается, сидит Валя Денисов.

– А ну повтори, – приказывает ему Кузьмич.

– Странная новость, – говорит Валя. – Все перечисленные в таблице граждане исчезли.

Глава 3

Новые факты

На работу я в этот день прихожу несколько позже, чем обычно. Дело в том, что сначала я поехал к Варваре. Но, оказывается, успел уже забыть ее «расписание». В этот день Варвара работала в утреннюю смену, и визит пришлось отложить до вечера.

В коридоре я сталкиваюсь с Петей Шухминым, он взволнован и одновременно чем-то смущен, по-моему.

– Слушай, – говорит. – Тут, понимаешь, такое дело случилось.

И рассказывает мне довольно неприятную историю.

Оказывается, утром к дежурному является какой-то гражданин и в панике сообщает, что его дочь грозятся убить. Говорит он сбивчиво, бестолково, и дежурный ничего понять не может, тем более что его непрерывно отвлекают. В это время приходит Петя, и дежурный просит его побеседовать с гражданином.

Петя не отказывается и приглашает того к себе. И гражданин снова повторяет свой рассказ.

– Вы только подумайте, – говорит он. – Это же черт знает что! Звонят моей Надюше, грозят. Раз, другой, третий…

– А первый раз когда звонили? – осведомляется Петя.

– Первый? Да я еще домой вернуться не успел!

– Откуда?

– Как то есть откуда? – Гражданин настороженно смотрит на Петю. – Боже мой, какое это имеет значение? Ну, допустим, с работы.

– Не «допустим», а точно говорите, – прицепляется к нему Петя.

Гражданин вызывает у него антипатию и какое-то интуитивное недоверие. Толстый, потный, шумливый, даже скандальный и вдобавок еще до того неряшливый, что это режет глаз даже Пете, который, как известно, сам не отличается особой аккуратностью. К тому же гражданин говорит действительно бестолково. Петя почему-то не учитывает его состояние и нешуточную причину, которая пригнала его к нам.

– Не обязан я вам это говорить! – взвизгивает гражданин. – Причем тут откуда я пришел?! Убить грозят, вам понятно?! Убить! Мою дочь, понятно?! Вот о чем спрашивайте! А не…

– Я сам знаю, о чем спрашивать, – грубо обрывает его Петя. – Вы меня не учите. Так откуда вы пришли в тот день?

Что-то в интонациях этого гражданина, в его непонятном упрямстве, во всем этом визге и крике Пете не нравится. Хотя это и не дает ему права так вести разговор. Но Петя тоже взвинчивается.

– А я вам повторяю, это не имеет значения! – багровея, почти кричит на него гражданин. – Вы что, издеваетесь надо мной?!

Словом, разыгрывается безобразнейшая сцена.

Первым приходит в себя Петя и, спохватившись, примирительно говорит:

– Ладно. Погорячился я. Вы уж извините. Давайте спокойненько разберемся, что к чему.

– Вас не извинять, а наказывать надо за такие вещи! – гневно выпаливает гражданин. – Строжайшим образом! Я к вашему начальству сейчас пойду.

– Да успокойтесь вы, в самом-то деле.

– Не желаю успокаиваться. Кто ваш начальник?

– Ну, майор Цветков.

– Вот я к нему и пойду. Я это так не оставлю!

Гражданин вскакивает со стула и шаром выкатывается из кабинета.

Петя досадливо и растерянно смотрит ему вслед, потом плетется к дежурному. По дороге он встречает меня.

– Ну и где этот гражданин? – спрашиваю я.

– Сидит, ждет Кузьмича, – отвечает вконец расстроенный Петя. – Представляешь, что теперь будет? Ты бы с ним потолковал, а?

– Ладно, – говорю я Пете. – Черт с тобой. Попробую. Но ты-то хорош, нечего оказать.

Петя в ответ лишь горестно машет рукой и уходит, а я, поднявшись на второй этаж, направляюсь в конец коридора, где на скамье замечаю одинокую фигуру.

Когда я подхожу ближе, то вижу толстого потного человека в расстегнутом пальто, под которым виден тоже расстегнутый пиджак, съехавший набок галстук и громадный живот, туго обтянутый белой сорочкой. Отвислые, заросшие черной с проседью щетиной щеки его багрового цвета, а маленький носик, зажатый между ними, наоборот, совершенно побелел. За сильными стеклами очков в тонкой золотой оправе огромные, как у совы, серые встревоженные глаза. При моем приближении человек вскакивает. Короткие широкие брюки смешно болтаются на тонких ножках. На секунду они будят у меня какие-то неясные воспоминания, которые, впрочем, тут же начисто пропадают.

– Это вы начальник? – запальчиво спрашивает меня гражданин, и взгляд его сквозь очки становится одновременно воинственным и растерянным.

– Нет, я не начальник, – отвечаю. – Но мне сказал дежурный, что вы пришли по серьезному делу. Может быть, пока майора Цветкова нет, вы мне расскажете, в чем дело? – и представляюсь. – Инспектор уголовного розыска старший лейтенант милиции Лосев.

Мой титул, видимо, производит благоприятное впечатление, как и мой доброжелательный, спокойный тон. И гражданин отвечает, все еще, правда, нервно, но уже с оттенком доверия:

– Да, да, да! Я вам сейчас все расскажу.

– Тогда пойдемте ко мне.

Когда мы располагаемся в комнате, я предлагаю:

– Прежде всего давайте познакомимся. С кем имею честь говорить? – и, предупреждая его поспешное движение, добавляю. – Паспорт мне не нужен. Просто как к вам обращаться?

– Понимаю, понимаю, – кивает человек, и на полном лице его исчезает напряжение, щеки постепенно приобретают нормальный цвет, и нос, кстати, тоже.

– Очень приятно. Пирожков Григорий Сергеевич.

– Ну вот и прекрасно, – говорю я. – Так в чем дело, Григорий Сергеевич? Кто угрожает вашей дочери?

– Если бы я знал! В том-то и дело…

– Но у вас есть какие-нибудь подозрения или предположения?

– Видите ли… что-либо определенное… – Пирожков неожиданно мнется. – Пожалуй, трудно сказать…

Я вижу, что ему есть что сказать, но он явно не решается это сделать. Впрочем, так бывает, и мне его состояние понятно. Человек, попавший в такое сложное положение, обычно не знает, как себя вести. Он боится заподозрить кого-либо понапрасну, выглядеть глупым, наивным или трусливым, наконец, боится направить нас на ложный след, помешать нашему квалифицированному, профессиональному расследованию, на которое он так уповает.

– Григорий Сергеевич, – говорю я как можно спокойнее и внушительней, – если вы действительно обеспокоены этими угрозами, то прежде всего должны быть с нами абсолютно искренни. Иначе мы бессильны будем вам помочь. Не бойтесь, мы во вред вам ничего не истолкуем и ничего не предпримем.

– Ах, если бы… – горестно бормочет Пирожков и вытирает скомканным платком лоб и шею. – Если бы!.. Но вот ваш товарищ, например…

Он бросает на меня укоризненный взгляд. Серые глаза его за стеклами очков неправдоподобно увеличены, расплывчаты и кажутся полными слез.

– А насчет моих подозрений… – продолжает Пирожков и нервно трет пухлые руки. – У Наденьки нет таких знакомых. Это точно. Это безусловно. Она умница. Она хорошая девочка…

– Сколько ей лет?

– Девятнадцать.

– Значит, никаких подозрительных знакомств?

– Ну конечно! У нее таких знакомых нет. Это точно… А вот у меня… кажется…

Пирожков растерянно умолкает, пытаясь собрать какие-то разбегающиеся мысли.

У меня такое ощущение, что сейчас он брякнет какую-то несусветную глупость. Он, видимо, совсем помешался от страха. Ну, какие могут быть у этого пожилого, вполне приличного человека знакомые, которые бы угрожали его дочери? Если только сын кого-нибудь из них или, допустим, молодой сослуживец, ухаживания которого были отвергнуты? Но тогда это скорей всего сущая чепуха.

– Господи, – вдруг вырывается у Пирожкова. – Я так устал от этой жизни. Если бы вы только знали…

Мне и в самом деле становится его жалко, даже если все эти страхи ему и померещились.

– От какой жизни, Григорий Сергеевич? – участливо спрашиваю я.

– Ах, все не объяснишь, – он машет рукой.

Но вдруг рука его застывает в воздухе, словно ему внезапно пришла в голову какая-то новая мысль. Пирожков бросает на меня испуганный и одновременно странно-пытливый взгляд, словно заподозрив меня в том, что я подслушал какие-то его мысли, затем торопливо говорит:

– Впрочем, я, пожалуй, не прав. Насчет того человека. Он… он уже уехал из Москвы. И неизвестно когда вернется. Да, да… И вообще… что я, в самом деле…

– Он с вами работал? – спрашиваю я единственно для того, чтобы что-то спросить, ибо и в самом деле что-либо подобное предположить трудно.

– Нет, нет… Он так, знаете… проездом… – сбивчиво отвечает Пирожков. – Остановился в гостинице… и вот уехал… У меня просто ум за разум заходит…

Слово «гостиница» меня совершенно невольно настораживает. Это уже почти рефлекс. Я теперь вообще не могу спокойно его слышать. У меня это слово немедленно ассоциируется с Мушанским, кражами, допросами, словом, чертовщина какая-то. Но я ничего с собой поделать не могу. И машинально спрашиваю:

– Где же он – проездом – остановился?

– Ах, какое это имеет значение! – досадливо машет рукой Пирожков, но в тоне его проскальзывает неуверенность, и он добавляет, словно убеждая самого себя. – Он уехал, и все. Звонили уже после его отъезда. Звонили и грозили. Вы понимаете? Боже мой! Если из-за меня что-нибудь случится с Наденькой, я этого не переживу! Я руки на себя наложу!

Теперь я уже окончательно ничего не понимаю.

– Почему же из-за вас? – удивленно спрашиваю я. – Вы сами говорите…

Вид у него совершенно измученный, даже, я бы сказал, затравленный какой-то.

– Да, да, да! Я знаю, что говорю!.. А впрочем, глупости, глупости. Я просто с ума схожу! И сердце вот… – он трет грудь под пиджаком. – Каждый день болит. Однажды в гостинице так прихватило, что если бы не дежурная…

Пирожков неожиданно вскакивает и бежит к двери.

– Куда вы, Григорий Сергеевич?

Он так же поспешно возвращается. Короткие брючки смешно полощутся на его тонких ногах. Пальто и пиджак готовы вот-вот соскочить, застегнуть их невозможно, кажется, что они никогда не сойдутся на огромном круглом животе.

– Нет, нет, я никуда, – бормочет Пирожков, обессиленно плюхаясь на стул. – Мне показалось, я забыл…

А у меня вдруг мелькает странная догадка. Я наклоняюсь через стол и тихо спрашиваю:

– Григорий Сергеевич, а ведь его фамилия Николов, не так ли?

Пирожков вздрагивает и испуганно смотрит на меня сквозь очки.

– Вы… разве… позвольте, какой Николов?

– Тот самый, Григорий Сергеевич, – уже твердо говорю я, сам, однако, до конца не веря в эту сумасшедшую удачу. – Мы имеем в виду одного и того же человека.

– Но… ради бога…

– Вы знаете, почему он так неожиданно исчез?

– Понятия… понятия не имею. Но откуда…

– Его обокрали там, в гостинице.

– Не может быть!

Пирожков даже всплескивает короткими пухлыми ручками и с неподдельным изумлением смотрит на меня.

– Представьте себе, – говорю я и повторяю свой вопрос. – Куда же он так неожиданно исчез?

Пирожков отводит глаза и секунду молча трет руки, пытаясь, видимо, собраться с мыслями. Какая-то жестокая борьба идет в нем. Щеки снова становятся багровыми, и постепенно странно белеет тонкий нос между ними.

Но вот Пирожков наконец принимает решение. Огромные водянистые серые глаза за стеклами очков теперь смотрят на меня грустно и отрешенно. Пирожков начинает говорить, осторожно, неуверенно, но вполне, однако, связно:

– Видите ли, я познакомился с ним недавно. Он был у нас в тресте, пытался достать весьма дефицитный стройматериал. Ему это не удалось. И тогда он предложил мне… как бы вам сказать… ну, довольно сомнительную сделку. Короче говоря, жульническую, конечно. Я отказался. Я и так, знаете, ночи не сплю со своими делами. Тогда он намекнул, что располагает какими-то компрометирующими меня документами и предложил встретиться, показать их. Я пришел к нему в гостиницу. Хотя я понимал, что таких документов не существует, но все-таки, знаете… мало ли что. Никто не хочет лишних неприятностей. И он мне действительно кое-что показал. Нет, нет! – Пирожков выставляет перед собой руки, словно отталкивая что-то. – Никакого уголовного дела! Но однажды… я уступил одному человеку, своему начальнику. Нарушил ради него строжайший приказ главка… тут не было взятки, клянусь вам. Просто… он приказал, а я… ну, в общем, подчинился. Вы понимаете, не было сил возражать. Он бы меня… Потом он еще раз приказал… Ну, словом, вот так. Потом начальник этот ушел. Все стало на свое место. И вдруг теперь этот человек… Но это не главное! Это бы я еще пережил как-нибудь. Но он сказал… сказал, что я мало люблю Наденьку. И… и очень ею рискую. Это была уже наглость!

– Но вы испугались?

– Да, конечно. Больше всего, знаете, от неожиданности. Откуда он знает про Наденьку?

– Откуда же?

– Понятия не имею. Может быть, кто-нибудь из моих сослуживцев… Ведь он копии-то тех документов как-то сумел раздобыть. Так вот. Он мне сказал, что кто-то приедет в Москву, кто знает Наденьку, и если… Ну, в общем, чушь, чушь, чушь!..

– А куда он сам уехал?

– Откуда же я знаю?

– Но вы обещали переслать ему письмо.

– Ах, вот что! Так я вам скажу честно: я солгал этой дежурной. Я решил, что узнаю из него, кто приедет. Я готов был на все, лишь бы заполучить это письмо. Поймите меня. Я же все-таки боюсь. Я так боюсь за Наденьку!.. Она такая доверчивая, увлекающаяся… Я просто не знаю, что теперь делать. Ну скажите, ради бога…

Да, история, конечно, странная и очень подозрительная. Но главное тут заключается в том, что я чувствую: Пирожков говорит искренне, говорит правду, и он действительно очень напуган.

– Итак, звонили вам три раза? – спрашиваю я.

– Да, да, три.

– Все три раза после отъезда Николова?

– Нет. Первый раз еще при нем. Я только успел вернуться из гостиницы.

– Звонил Николов?

– Нет, нет. Кто-то другой. Такой, знаете, молодой, грубый голос. Хриплый немного. Хулиганский какой-то голос.

– Что он сказал?

– «Это, – спрашивает, – папаша?» – «Чей, – говорю, – папаша?» – «Сам знаешь чей. Так вот, девку твою завалим, если будешь кобениться. А то еще чего и похуже сделаем. Понял?». Так прямо и говорит. Представляете? Это же ужас какой-то!

– А второй раз тот же голос звонил?

– Да! Сначала подошла жена. Так он меня позвал, мерзавец. Ах нет! Это уже в третий раз, вчера вечером. А во второй раз Наденька подошла. Утром звонил, я был на работе. Она мне вечером рассказала. Он специально велел мне рассказать про его звонок. Представляете?

– Что же он ей сказал?

– Приблизительно то же самое, что и мне. Наденька была так напугана. Умоляла меня избавиться от этого типа. А я мог это сделать… ну, в общем, вы понимаете какой ценой… И когда он позвонил в третий раз, я не выдержал. Я прибежал к вам. Я совершенно теряю голову. И… и не хочу иметь дело с этим подонком, этим…

Я слушаю прерывающийся, взволнованный рассказ Пирожкова, вижу, как трясутся его губы, и обильные струйки пота текут по вискам на толстые щеки, и чувствую, что все это так и было, как он рассказывает: и вымогательство, и шантаж, и угрозы, и его испуг. Все тут достоверно. И никто, конечно, его Наденьку убивать не собирается… Примитивнейший шантаж. Но Пирожков производит впечатление человека, на которого это может подействовать. И подействовало, хотя и не так, как рассчитывал Николов. Интересно, что звонили и после его отъезда. Выходит, он еще вернется и психологически готовит свою жертву к тому, чтобы уступить шантажу. И еще это означает, что у Николова в Москве есть сообщник. Ну да. И в записке ведь было сказано: «Приходи, подумаем…». Но звонит Пирожкову не тот человек, с кем Николов собирался «подумать». Звонит, судя по лексикону, явный уголовник. Что ж, у Николова под рукой может быть и такой тип.

Пожалуй, из рассказа Пирожкова пока не ясен лишь один пункт. Действительно Пирожков только что познакомился с Николовым, или они были знакомы раньше? Искренен в этом пункте Пирожков или нет? Я вспоминаю рассказ Екатерины Осиповны.

– Григорий Сергеевич, – говорю я, – когда вы уходили от Николова, вы просили его вас не погубить.

Пирожков вскидывает голову и несколько секунд ошалело смотрит на меня сквозь стекла своих очков, потом дрожащей рукой, в которой зажат мокрый платок, проводит по лбу и шее.

– Так вы… вы что же… знаете этого человека? – хрипло спрашивает он и откашливается.

– Нет, пока не знаю. Но дежурная запомнила вас, когда вы были у него.

– Но, значит…

– Да, – киваю я. – Мы знали о вашей встрече. Мы только не знали, что это были именно вы. Я же вам уже сказал, что в номере у Николова произошла кража. И мы интересовались всеми, кто к нему приходил. Дежурная вспомнила и вас.

– Надеюсь, вы не подумали…

– Нет, не подумали. Тем более что вскоре вор был задержан, – я ловлю себя на том, что мне приятно вслух констатировать этот факт. – Но Николов исчез, а нам надо было, чтобы он опознал украденные у него вещи.

– Я представления не имею, куда он уехал, – Пирожков пожимает плечами и с вновь пробудившейся тревогой смотрит на меня. – Да не это сейчас главное: меня волнует безопасность дочери. Что же будет, товарищ Лосев? Что нам делать?

Я, как могу, успокаиваю его. Я ему доказываю, что его дочери ничего не угрожает, что все это мелкий грубый шантаж, и больше ничего. Я ссылаюсь на свой опыт и опыт моих товарищей, я привожу кучу всяких примеров. И кажется, добиваюсь своего. Пирожков немного успокаивается, даже чуть заметно улыбается, сконфуженно и виновато. Тогда я перехожу к главному.

– Давайте схитрим, – предлагаю я. – Давайте создадим впечатление, что вы клюнули на его удочку, что вы сдаетесь, капитулируете и готовы уступить его требованиям. Так и скажите, когда вам еще раз позвонит этот тип. Давайте превратимся из жалкой рыбешки в рыболовов. И сами закинем удочку. Пусть только он появится, этот Николов. И тогда мы с ним как следует поговорим, тогда мы ему навсегда отобьем охоту жульничать и пакостить людям.

– Ну, давайте, – не очень уверенно соглашается Пирожков.

Я пытаюсь вселить в него бодрость, я ему доказываю, что это ничем ему не грозит, и Николов никогда не узнает, какую роль сыграл в его разоблачении он, Пирожков. Главное сейчас найти Николова, во что бы то ни стало найти.

В конце концов мы обо всем уславливаемся, и Пирожков, тяжело вздыхая, уходит.

А я вытаскиваю лист чистой бумаги и, пока все еще свежо в памяти, записываю главное из того, что я сейчас услышал. Но обдумать все это я не успеваю. В комнату заходит Игорь.

Мой друг внешне, как всегда, невозмутим и сдержан, широкое его лицо с чуть приплюснутым носом и выступающим подбородком прямо-таки дышит неколебимой уверенностью. Движения неторопливы и чуть небрежны. Словом, любой посторонний взгляд должен был бы залюбоваться этим спокойным и сильным человеком. Но я не посторонний, взгляд у меня особый, и, кроме того, у меня есть с чем сравнивать. И потому я сразу замечаю, что все эти признаки спокойствия и самоуверенности выданы с чуть уловимым перебором. А вертикальная складочка между бровями появляется у Игоря только в особых, и притом весьма затруднительных обстоятельствах.

Кивнув мне, Игорь садится за свой стол и, озабоченно хмурясь, вытаскивает из стола какие-то бумаги, всем своим видом демонстрируя нетерпеливое намерение углубиться в их изучение. Все это, однако, в заблуждение меня не вводит. И Игорь в тот же миг прекрасно это улавливает.

Он пристально и мрачно смотрит на меня, потом отводит взгляд в сторону и говорит:

– Я развожусь с Аллой.

– Ну да? – невольно вырывается у меня. – Ты что, спятил?

– Думаю, что так будет лучше нам обоим.

– Нет, ты действительно спятил! – кричу я, навалившись грудью на стол.

– Алла уже знает?

– Она сама предложила.

– Она это тысячу раз предлагала. Это чепуха!

– Нет, теперь уже серьезно.

На этот раз я пристально смотрю ему в глаза.

– Старик, ты не все мне говоришь.

– Чего же тебе еще?

– Сам знаешь.

Некоторое время мы молчим и довольно нервно курим.

– У всякого человека есть предел терпения и выдержки, – наконец говорит Игорь. – У меня он тоже есть.

– У всякого человека есть еще голова, – отвечаю я, – у тебя она тоже есть.

Игорь угрюмо смотрит в сторону и цедит сквозь зубы:

– Бесполезный разговор.

– Но Алка тебя любит. И потом Димка. Что ты делаешь?

– Я все понимаю.

– Но не все мне говоришь.

Игорь молчит.

– Ты Алле сказал о своем решении?

– Она мне сказала о своем решении!

– Она тебе уже тысячу раз это говорила. Что ты ей ответил?

– Ответил, что согласен.