Книга Инспектор Лосев - читать онлайн бесплатно, автор Аркадий Григорьевич Адамов. Cтраница 17
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Инспектор Лосев
Инспектор Лосев
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Инспектор Лосев

– Сколько же она заплатила?

– Кажется, тридцать пять рублей.

Ого! Это почти на десять рублей больше государственной цены.

– А ты знаешь эту спекулянтку?

Светка смеется.

– Тоже хочешь купить? Или хочешь арестовать ее?

– Просто интересно, – я равнодушно пожимаю плечами.

– Витик, ты со мной никогда не хитри. Я тебя для этого слишком хорошо знаю, – Светка, улыбаясь, грозит мне пальцем. – Тебя очень заинтересовало то, что я сказала.

– Ну, допустим.

– Так вот. Я ее не знаю. Я только один раз видела ее у Зои.

Снова звонит телефон. Светка тянется к трубке.

Вскоре приходит запыхавшаяся, усталая и, конечно, с тяжелой продуктовой сумкой в руке Анна Михайловна. Сумку она пытается спрятать, чтобы не видела Светка. Я снимаю с Анны Михайловны пальто и перехватываю злополучную сумку.

Она заходит в комнату и грузно опускается на тахту. Широкое оплывшее лицо ее бледно, на лбу выступили капельки пота.

– Эти собрания меня доконают, – жалуется она.

Светка кончает болтать по телефону и накрывает на кухне стол.

После ужина я ухожу. Светка, обнимая меня в передней, шепчет на ухо:

– Витик, поговори с той Леной. Тебе удобно? Ты ведь сразу все почувствуешь. Я же знаю.

Я киваю головой, хотя решительно не представляю, как может состояться такой разговор.

Утром я прежде всего связываюсь с телефонным узлом, которому принадлежит номер, сообщенный нам Николовым. Через некоторое время мне дают справку: номер этот принадлежит некоему Бурлакову Светозару Еремеевичу. В картотеке телефонного узла значится и адрес абонента.

Пока что это имя мне ничего не говорит. Надо копать дальше. Хотя возможно, что время я потрачу попусту, и Зурих просто выдумал этот номер для Николова. Впрочем, вряд ли. Мне кажется, Николов его чем-то заинтересовал. Иначе зачем бы он дал ему одесский адрес, зачем звонил, предлагал встретиться и, наконец, обещал писать?

Все эти мысли приходят мне по дороге, пока я еду в местное отделение милиции. Там я встречаюсь с участковым инспектором, еще кое с кем из сотрудников, смотрю некоторые материалы. Затем я иду в домоуправление кооперативного дома, где живет Бурлаков, и знакомлюсь с двумя весьма симпатичными и болтливыми особами, бухгалтером и делопроизводителем, которые довольно быстро проникаются ко мне симпатией, и я в конце концов получаю довольно интересные сведения о гражданине Бурлакове.

Вообще я вам должен сказать, что собирать о ком-то сведения и рыться в его «грязном белье» – занятие не из приятных. Но тут есть нравственные принципы, через которые нельзя перешагивать, и твердое убеждение в справедливости борьбы, которую мы ведем. В чем заключаются эти принципы? Во-первых, ты должен интересоваться в личной жизни человека только тем, что непосредственно относится к делу, которым ты занят; во-вторых, твой интерес никто не должен обнаружить, между прочим, еще и потому, что это может бросить незаслуженно тень на того человека и чем-то ему повредить; и, наконец, в-третьих, ты не смеешь злоупотреблять полученными данными или даже просто выболтать их посторонним лицам. Все полученные тобой сведения о каком-либо человеке, который отнюдь не всегда в конечном счете оказывается преступником, автоматически становятся служебной тайной, которая охраняется нами так же строго, как, допустим, тайна медицинская.

У нас как-то был разговор на эту тему с отцом. Они с мамой ведь оба медики и тоже вынуждены хранить немало интимнейших секретов своих пациентов. «Тут есть одна существеннейшая разница, – заметил отец. – Человек сам доверяет мне свои секреты, а вы узнаете о них без его ведома». – «Что из этого, по-твоему, следует?» – спросил я. «Надо иметь особый такт, – подумав, ответил отец. – Особую, что ли, щепетильность. Не знаю, учат ли вас этому». Конечно, лучше бы вообще не заниматься этим. Так, по-моему, в глубине души думает и отец. Да, лучше, если бы… если бы не справедливость борьбы, которую мы ведем.

Я сейчас не говорю об искоренении причин преступности и ее самой как социального явления. Это дело всего общества. Но вот наша борьба, моя и моих товарищей, включает в себя лишь две, но, однако, весьма важные и вполне конкретные задачи. Первая – это предотвращение готовящегося преступления, вторая – непременное раскрытие уже совершенного и задержание преступников. Борьба эта справедливая и в высшей степени нравственная, не так ли? Вы скажете, что такую борьбу нельзя вести безнравственными методами, а копаться без ведома человека в его жизни – это безнравственно. Вообще? Всегда? При любых обстоятельствах, спрошу я вас? Но, как известно, абстрактных истин нет, истина всегда конкретна. Что есть добро? Что есть зло? Не оборачивается ли одно другим при определенных, конкретных обстоятельствах? Рана от ножа бандита – это зло, но рана от ножа хирурга – это уже добро. Свободная воля – это добро, но как часто она оборачивается злом! Безнравственное любопытство при определенных условиях оборачивается нравственно необходимым знанием. Все конкретно, все оценивается исходя из условий жизни и борьбы. И если на наше узнавание человеческих жизней наложить те принципы и те задачи, о которых я говорил, то это добро, а не зло, это нравственно. И никто мне не докажет обратное.

Я не случайно сегодня вспоминаю тот вечер и свою беседу, почти спор, с отцом, именно сегодня, когда знакомлюсь с жизнью и характером гражданина Бурлакова.

О, внешне тут все выглядит вполне благопристойно. Вот уже год, как ушел Бурлаков на заслуженный отдых. Жена его еще работает. Живут супруги тихо и дружно в своей большой кооперативной квартире в ЖСК «Строитель». Светозар Еремеевич страсть как любит детишек, для них всегда припасены у него в кармане дешевые леденцы. Любит он и поиграть в шахматы с такими же стариками-пенсионерами из своего подъезда и ходит в чемпионах, чем весьма гордится. Все жильцы помнят, как помогал Светозар Еремеевич строительству их дома. Если бы не он, когда бы еще этот дом построили. Ведь что ни день возникали перебои: то техника подводила, то материала не хватало. И Светозар Еремеевич выручал: был он какой-то начальник в строительных делах. И на собраниях пайщиков вечно благодарил его председатель правления, отмечая его заслуги. А Светозар Еремеевич сидел в первом ряду, возвышаясь над всеми, огромный, седой, всегда красиво, по моде одетый, и снисходительно, добродушно улыбался в ответ на аплодисменты. Да и теперь то и дело наведывается к нему новый председатель правления, просит посодействовать то с ремонтом, то в каких-то делах с райисполкомом. И Светозар Еремеевич никогда не отказывает, связи у него всюду остались. Потому неизменно и единогласно выбирается он всякий раз в правление и пользуется всеобщим уважением и почетом. Трое взрослых детей у Светозара Еремеевича и его супруги, два сына, оба женаты, инженеры, кажется, и дочь тоже замужем. Ну, сыновья, правда, навещают стариков редко, а вот дочь с мужем то и дело приезжают к ним: их серенький «Жигуленок» частенько стоит у подъезда. Словом, все как у людей, приятно даже посмотреть.

Вот как живет и что собой представляет Светозар Еремеевич Бурлаков, телефон которого по странной случайности попал к жителю Пензы архитектору Николову.

После всего, что узнаешь о гражданине Бурлакове, хочется, усовестившись, снять перед ним шляпу и горячо, вполне искренне извиниться за неуместное вторжение в его личную жизнь. И всего лишь какие-то маленькие шероховатости и еле заметные неувязочки мешают мне сделать это.

Начнем с того, что пай за квартиру оказался у Бурлакова на сорок процентов ниже, чем у других членов кооператива, а его квартира, размещенная на последнем этаже, была вопреки первоначальному проекту, так сказать, продолжена на чердачное помещение, и там образована еще одна, весьма просторная и почти совсем уже даровая комната, в которую ведет красивая внутренняя лестница. Однако все это было разрешено официально гражданину Бурлакову общим собранием пайщиков за его заслуги перед кооперативом, хотя сейчас уже многими и забыто.

Можно было бы также пропустить мимо ушей и недобрый слушок о том, что с сыновьями Светозар Еремеевич находится в весьма натянутых отношениях по причине, правда, никому не известной, и даже на день рождения они к отцу уже который год не являются. Говорят даже, что он хотел одному из них подарить якобы машину, да тот почему-то отказался. Но это и вовсе сомнительно и даже невероятно.

И уж никто не обратит внимания, что еще год назад, когда Светозар Еремеевич занимал свой высокий строительный пост, у него под началом служил, оказывается, некий Пирожков.

Однако меня все эти мелкие обстоятельства все же останавливают в желании снять шляпу перед Светозаром Еремеевичем, и какое-то смутное беспокойство заставляет продолжить знакомство с ним, все больше расширяя круг исследуемых фактов. Ох, кажется, большой промах совершил неведомый гражданин Зурих, дав телефон Светозара Еремеевича пензяку Николову. Ну да разве мыслимо все предусмотреть в столь беспокойной и опасной жизни, какую, по-видимому, ведет этот гражданин Зурих.

Первое серьезное открытие ждет меня, когда я в домовой книге обнаруживаю супругу Светозара Еремеевича. Оказывается, ее зовут… Вера Михайловна, и работает она администратором в гостинице. Вот так, не более и не менее. И теперь я с особой ясностью понимаю, какого я свалял дурака в разговоре с ней два дня назад. И уж теперь она найдет способ, как предупредить Зуриха, что им в Москве интересуется уголовный розыск. Да, веселенькое объяснение ждет меня сегодня вечером у Кузьмича. И все же обнаружение этой связи – факт большой важности, с какой стороны к нему ни подойти.

Новые открытия я предвкушаю, когда в середине дня еду в трест, где работал Светозар Еремеевич, и где до сих пор трудится Григорий Сергеевич Пирожков.

Задача мне предстоит там не из легких. Я ни в коем случае не могу впрямую расспрашивать о Бурлакове, никто не должен даже предположить, что он меня интересует, и в то же время мне необходимо многое узнать о нем. Маскировка тут нужна, чтобы не насторожить людей, не вызвать лишних разговоров, догадок, слухов, чтобы рассказывали мне о Светозаре Еремеевиче непредубежденно и не специально, а как бы мимоходом, между прочим, не придавая тому значения. Тем более, что при всей неприязни, которая растет во мне по отношению к Бурлакову, я, тем не менее, ни в чем пока обвинить его конкретно не могу и потому не имею не только служебного, но и морального права навлечь на Бурлакова хоть малейшее подозрение со стороны его бывших сослуживцев.

Особые надежды я тут, конечно, возлагаю на Пирожкова, все-таки у нас установились вполне доверительные, почти союзнические отношения.

На троллейбусе мне приходится ехать довольно долго.

Трест расположен в помещении старинных торговых рядов в самом центре города.

Возле третьего или четвертого подъезда я наконец обнаруживаю нужную мне вывеску, захожу в гулкое полутемное нутро и, поднявшись по широкой деревянной лестнице на второй этаж, приступаю к поискам и расспросам.

– Идемте, идемте, – говорит мне поджарый седоватый человек в меховой кепке и коричневой дубленке с белыми овчинными отворотами, в руке он держит пухлый портфель. – Я тоже туда.

Разговор у нас завязывается естественно и свободно, тем более, что путь, как выясняется, нам предстоит неблизкий. Для начала надо будет по другой лестнице снова спуститься на первый этаж и пройти его из конца в конец, а потом снова подняться на второй.

Мой попутчик оказывается представителем заказчика, который уже не первый год по различным объектам связан с этим трестом. Поэтому исторический аспект в разговоре о делах треста подхватывается им весьма охотно и компетентно. Вехами тут, естественно, служат имена прежних руководящих товарищей, и фамилия Бурлакова всплывает как бы сама собой.

– Удельный князь Светозар, – усмехается мой попутчик. – Как же, как же. Имели счастье. Большие дела проворачивал. Во все стороны.

– То есть?

– И направо, и налево. Ха, ха! И связи всюду. Крепко сидел. И на пенсию вовремя ушел. Проводить успели с почетом. А потом… Вот теперь греют нового. Молодой, энергичный, дело знает. Он мне вчера говорит: «Десять лет трест разваливали, а теперь хотят, чтобы я за один год все наладил». Роман! А вы сами от кого?

– Кооператив «Строитель», – без запинки отвечаю я.

– А-а. Светозар любил кооперативы.

– За что их особенно любить?

– Сами знаете, – мой спутник насмешливо щурится. – Если захотеть, вас ой как прижать можно. А кооператив выкручивайся, ищи ходы и выходы. То проект, сказывается, кое в чем подправить требуется, то дефицитный материал достать и вовремя завезти, то техникой обеспечить, которой и так не хватает. Знаем ваши дела. Вот тут Светозар и брал вас за жабры. Я с ним был завязан не по одному кооперативному объекту, когда в субподрядном тресте работал. Насмотрелся.

Словом, постепенно начинают выясняться любопытнейшие факты. На одной лестнице я даже предлагаю отдышаться и перекурить.

– Хе-хе. Был еще, помню, и такой случай, – со вкусом закуривая, продолжает мой спутник, явно довольный наличием столь внимательного и совсем, очевидно, желторотого слушателя. – Светозар трубы погнал аж в другой город, представляете? И трех сварщиков с ними. Приятель там какой-то помочь попросил, план у него горел. Во фокусник был! А уж по городу, к примеру, с вашими кооперативами чего он делал!

– И ни разу не попался? – с наивным интересом спрашиваю я.

– Раза три на моей памяти его ОБХСС тягал. Выкручивался. Говорят, рука была. Других сажали, а он в свидетелях. Ну, раз, кажется, суд в его адрес все-таки частное определение вынес. По вопросу о создании условий. Но этим он только утерся. А уж как всерьез запахло, Светозар наш – р-р-раз! – и на пенсию.

Беседуя таким образом, мы наконец добираемся до комнат, в которых разместился трест. Тут мы сердечно прощаемся. Я приступаю к поискам моего приятеля Пирожкова. И накрепко запоминаю словоохотливого и эрудированного Виктора Борисовича Степаненко, сейчас инженера отдела капитального строительства одного из институтов.

Виктор Борисович ныряет в какую-то дверь.

А я вскоре выясняю, что Пирожков болен и на работу третий день не выходит. И сообщают мне это, представьте, с каким-то неожиданным для меня уважением к Пирожкову, с какой-то, я бы сказал, внимательностью к нему, теплотой даже. И я чувствую, что дело не только и даже не столько в том, что Пирожков заведует сейчас одним из отделов треста (хотя и совсем недавно, лишь при новом начальстве), сколько в каких-то личных его качествах, которые всем тут, видимо, импонируют, а я, наверное, просто не сумел разглядеть.

Но тогда тем более досадно, что Пирожков заболел. Я ведь именно через него и собирался начать знакомство с многообразной, как я убедился, и кипучей деятельностью «удельного князя» Светозара Еремеевича. Так что Пирожков мне нужен непременно, в первую очередь именно он.

Я разыскиваю в длиннейшем коридоре телефон-автомат и звоню Пирожкову. Сначала трубку снимает, видимо, дочь, голосок юный и весьма бойкий. Потом подходит и сам Пирожков. Мне он несказанно рад. Я даже не ожидал такой реакции.

– Что, есть новости, Григорий Сергеевич? – спрашиваю я.

– В том-то и дело! И вот… – голос его срывается на страдальческой ноте, – даже, видите, прихватило.

– Тогда я приеду к вам.

И Пирожков торопливо диктует мне свой адрес.

После этого я звоню Кузьмичу и коротко, а также весьма иносказательно докладываю ему о своих делах, ибо рядом уже топчутся двое нетерпеливых граждан, жаждущих поговорить по телефону. Кузьмич одобряет мою встречу с Пирожковым.

Снова троллейбусы, сначала один, потом другой, кружат меня по Москве. А мысли мои кружатся вокруг Пирожкова. Как, однако, все закономерно в жизни, как все логично цепляется одно за другое, и один поступок неизбежно влечет за собой следующий, его даже можно предсказать, стоит только найти какое-нибудь звено в цепочке событий и верно определить житейские и психологические связи. К примеру, Пирожков…

Я прямо-таки сгораю от нетерпения повидать его.

Вот, наконец, и дом, который мне нужен, огромный, светлый и совсем новый, он растянулся на целый квартал.

Дверь мне открывает девушка в пушистой коричневой кофточке и совсем коротенькой бежевой юбке. Прямые светлые волосы падают на плечи. Девушка весьма привлекательна и, видимо, прекрасно это осознает. Она чуть насмешливо улыбается и, оглядев меня, говорит:

– Здравствуйте. Таким я себе вас и представляла. Заходите.

– С чьих же слов? – спрашиваю я, снимая пальто в маленькой и тесной передней.

– С папиных, конечно. Он в вас, между прочим, влюблен.

– Ну, это не опасно, – шучу я.

– Не волнуйтесь, я в вас не влюблюсь. Вы не в моем вкусе. Слишком высокий.

Девочка, однако, бойкая. Папаша, помнится, обрисовал мне ее совсем по-другому. Впрочем, это обычная история.

– Меня зовут Надя, – говорит она. – А вас? Товарищ Лосев?

– Виталий.

– Вы собираетесь меня защищать? – иронически осведомляется Надя.

– А вам требуется защита?

Она небрежно пожимает плечами.

– Папа почему-то так считает.

– А вы как считаете?

– Я? – Надя кокетливо улыбается. – Что ж, такого защитника иметь всегда приятно.

– Благодарю. А нужен ли он вам все-таки?

Надя смеется.

– Папа вам сейчас наговорит. Он, по-моему, на этом пунктике немного того… – она вертит наманикюренным пальчиком около виска. – Как всегда, тысячи страхов.

– Значит, у вас свое мнение на этот счет?

– У меня всегда свое мнение. А если слушать папу…

В этот момент в передней появляется Пирожков. Он в пижаме и домашних шлепанцах, редкие седые волосы взъерошены, очки перекосились на тонком носике, в пухлой руке зажата газета.

– Наденька, почему ты держишь гостя в передней? – сердито говорит он и оборачивается ко мне. – Извините, пожалуйста. Прошу.

Он распахивает дверь в комнату. Надя небрежно пожимает плечами и удаляется.

Мы с Пирожковым проходим в комнату, довольно уютно обставленную чешским гарнитуром, с новомодной хрустальной люстрой под потолком, и усаживаемся в низкие кресла возле круглого журнального столика.

– Так что случилось, Григорий Сергеевич? – спрашиваю я.

– Случилось то, что я и предполагал, – нервно отвечает Пирожков, и маленький носик под очками начинает белеть от волнения. – Этот человек опять позвонил.

Он снимает очки и, близоруко щурясь, торопливо протирает их огромным синим платком с красной каймой, потом снова водружает на место.

– И вы?..

– И я ему сказал, как мы условились. Что я согласен все сделать для этого самого гражданина.

– Прекрасно.

– Да?.. Вы полагаете, что это прекрасно?.. А если… Вы только представьте на минуту… – Пирожков нервно откашливается, и пухлые пальцы его начинают непроизвольно барабанить по подлокотнику кресла.

– Не надо ничего воображать, – мягко перебиваю я его. – Все будет так, как я вам обещал. Кстати, кто звонил?

– Все тот же хулиган.

– Он вам сказал, когда приедет этот деятель?

– Сказал, скоро. Вот и все. Жди тут, волнуйся… А знаете, – неуверенно произносит вдруг Пирожков, – я по тону его понял: этот негодяй доволен, что запугал меня и заставил капитулировать. Выполнил, значит, задание. И я позволил себе задать ему один вопрос.

– Какой вопрос? – настораживаюсь я.

– «Вы, – спрашиваю, – мне не будете больше звонить?» А он и говорит: «Я все, я уматываю, папаша, в город-маму. Фартовая командировочка отломилась. Адью, папаша. Теперь тебе сам позвонит, как приедет. А мы с тобой, папаша, увидимся, когда тебя подколоть надо будет. Или девку твою». Ну, вы себе представляете? Я просто слово в слово все запомнил. Это ужас какой-то! И кто может послать этого хулигана в командировку, скажите мне?

Пирожков растерянно и тревожно смотрит на меня.

– В свое время все узнаем, – спокойно говорю я.

Но про себя я тоже недоумеваю. В самом деле, кто может послать в командировку этого типа? Уж не Зурих ли? И куда? «Город-мама» – это скорей всего Одесса. Опять Одесса!

– Пока же будем ждать звонка… Ивана Харитоновича, – добавляю я, ибо Зурих представился ему как Николов. – Кстати, я хочу вас попросить вот о чем. Расскажите мне, Григорий Сергеевич, какие незаконные махинации совершал ваш бывший начальник Светозар Еремеевич Бурлаков. И вообще, что вы помните о его малопочтенных делах?

– Господи, ну зачем сейчас это ворошить? – жалобно говорит Пирожков. – Уверяю вас, все сроки давности уже миновали.

– Не в этом дело, – мягко возражаю я. – Видите ли, Григорий Сергеевич, вот вы мне тогда сказали, что встретились с этим так называемым Иваном Харитоновичем – другим он представляется иначе – впервые, да?

– Ну конечно, боже мой!

– И ничего о нем не знаете?

– Да, да. Я же вам говорил.

– Ну вот. А Бурлаков, как мне кажется, знаком с ним давно и много чего о нем знает.

– Что вы говорите?! Он знает этого бандита?..

– Так мне кажется. Но чтобы заставить Бурлакова все рассказать, нам надо кое-что узнать о нем самом.

– Да, да… Я понимаю… понимаю… – в полной растерянности бормочет Пирожков.

Постепенно, однако, он приходит в себя, успокаивается и начинает рассказывать. Я вижу, он вполне искренне стремится мне помочь напасть на след человека, который причинил ему столько волнений и страхов. А заодно Пирожков дает выход своим давним и гневным чувствам по отношению к Бурлакову.

Всегда, знаете, в любом большом коллективе есть такой незаметный человечек, эдакий маленький-премаленький «винтик», который, однако же, все видит, от которого не очень-то даже и скрывают всякие там нечистоплотные делишки и секреты, иной раз даже используют на побегушках и для мелких услуг, считая его абсолютно бессловесным, сверхпреданным и к тому же недалеким. А человек этот, между прочим, имеет порой и душу, и голову, и свой взгляд на все, и, кстати, совесть тоже. Такой до поры до времени лишь оскорбленно молчит и то ли от страха, то ли от врожденной исполнительности делает все, что ему приказывают. И копится в его душе обида и негодование. И чувствует он, что не для побегушек и всяких там услуг создан, а может кое-что и побольше, позначительней сделать, может не на снисходительность, а на уважение рассчитывать. Но скромность, даже робость не позволяют ему заявить об этом. Однако стоит только измениться окружающему его нравственному, так сказать, климату, и человечек этот вдруг осознает себя человеком, получает возможность самоутвердиться и показать, чего он на самом деле стоит.

Вот так приблизительно получилось с Пирожковым. И теперь он жгуче стыдится и негодует по поводу роли, которую он играл при Бурлакове. И когда гнев пересиливает стыд, Пирожков рассказывает мне все, что знает и помнит.

И я узнаю немало интересного о второй, неофициальной, так сказать, деятельности Светозара Еремеевича в годы его «удельного княжения».

Такие пустяки как бесплатные путевки, различные сверхожидаемые премиальные, а также театральные билеты на премьеры, заграничные ручки, сигареты, зажигалки, даже импортные дубленки и прочее барахло, доставляемые и устраиваемые ретивыми заказчиками в надежде на скорейшее завершение их объектов, Пирожков, конечно, не в состоянии сейчас припомнить и перечислить. Но были дела и покрупнее. К примеру, ловкие махинации со стройматериалами, механизмами, которых, конечно же, всегда и всюду не хватало, с процентовками, с дополнительными работами, не вошедшими в смету, наконец, манипуляции с самими сметами, которые как резиновые то раздувались, то сжимались в зависимости от поведения заказчика, причем каждый раз на вполне «законных» основаниях, благо всякого рода справочников, а также корректирующих и дополняющих их постановлений, инструкций и временных указаний всегда имеется в избытке.

Характерным тут было незаметное, казалось бы, вползание некоторых окружавших Бурлакова, поначалу вроде бы честных работников во все эти более чем сомнительные операции, с виду как бы диктуемые интересами самого дела, плана, престижа, даже соревнования с другими трестами. А потом уже возникала некая повседневная, привычная, весьма полезная и всеми как бы признанная «практика», без которой, казалось, уже ступить было нельзя. Да и подачки со стола «удельного князя», суета встревоженных заказчиков, как и многие то и дело подсовываемые ими соблазны довершали этот губительный процесс.

Но особенно настораживает меня сейчас другая обнаруженная в свое время Пирожковым черта в подпольной деятельности Светозара Еремеевича. Заключалась она в том, что махинации, проводимые вначале в пределах города и подведомственных тресту объектов, с какого-то момента начали приобретать иные географические рамки. И тут в рассказе Пирожкова начинают мелькать уже известные мне по Валиной таблице названия городов: Ростов, Ленинград, Одесса. Пирожков вспоминает, что трубы были направлены именно в Ростов, а двадцать тонн дефицитного керамзита – в Одессу. В другой раз было отгружено в Ленинград несколько тонн не менее дефицитного рубероида и импортного стенного пластика.