Инсула

© Владимир Дмитриевич Романовский, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава первая. Спокойствие

Мало кто из жителей северной столицы мог бы с уверенностью сказать, когда именно, в каком году, возвели на Московском Проспекте здание «общества с ограниченной ответственностью» и зловещим названием «Спокойствие», развалив для этого два дома. Некоторые ворчали, что вот, де, хорошие были дома, добротный «сталинский ампир», а построили вон чего. Так помнилось – что именно «сталинский ампир», а не барокко, неоклассика, или модерн. Даже какие-то белые колонны рисовались в памяти людей, дорические, и фронтоны с мощными барельефами над входами. Колесницы какие-то. С другой стороны – сталинский ампир и колесницы? Какие колесницы, зачем? Но, наверное, колесницы. Не паровозы ведь.

А новое здание заставляло почему-то прохожих нервничать, прятать глаза, засовывать руки в карманы пальто и курток, и пытаться думать о чем-то отвлеченном, о теплом взморье, о ласковом прибое, о проникновенной музыке времен романтиков, а то и ранее, об устрицах и белом вине, и веселых привлекательных особях противоположного пола вокруг. Восьмиэтажную коробку собрали из стали, бетона, и темного стекла, и высилась она, темная, неприятная, над Московским Проспектом надменно, будто презирала соседние дома, прохожих, сам Московский Проспект, весь город, с которым не имела и не собиралась иметь ничего общего.

На пятом этаже здания находился просторный безликий кабинет Людмилы Сергеевны Рубинштейн: со множеством прямых углов и прямоугольной мебелью, с «дизайнерскими» светильниками по периметру, похожими на клизмы в водосточных воронках. Дабы не выглядел кабинет чересчур монотонным, на стену повесили фотографию в рамке: в светло-коричневых тонах, ретро, изображала фотография людную улицу времен Бель Эпокь (по франко-американскому счету), с любопытными витринами и вывесками и громоздким трамваем в центре композиции.

Коллеги поговаривали, что Людмила Сергеевна является прямым потомком того самого Рубинштейна. Не польско-еврейского Рубинштейна, а русско-немецкого, который пианист. Впрочем, польско-еврейский Рубинштейн тоже был пианист. Но русско-немецкий был еще и композитор, и писал оперы. И почему-то принципиально отказался дирижировать премьерой фортепианного концерта Петра Ильича Чайковского. Наверное все-таки он был еврей. Хотя сама Людмила Сергеевна, когда к слову приходилось, сей факт отрицала. Обрусевший немец, звали Антон. И брат был, Николай. Тоже пианист и композитор. Но я им не родственница. И польско-еврейскому Рубинштейну тоже не родственница.

В. Перов. Портет Антона Рубинштейна

Справа от стола Людмилы Сергеевны высилась симпатичная карибская пальма в кадке. В ствол пальмы по просьбе Людмилы Сергеевны два кряжистых таджика, переговариваясь по-таджикски, ввинтили два шурупа и повесили на них мишень для игры в дартс.

Сама Людмила Сергеевна была когда-то красивой женщиной, но ухаживала за собою на протяжении многих лет так тщательно и с таким упорством, что во всех чертах лица ее заключалась теперь легкая степень искусственности. Волосы свои – неизвестно, какого они были цвета изначально, а сейчас блондинистые – Людмила Сергеевна аккуратно подкрашивала в парикмахерской, и цементировала – иногда сама – специальным аэрозольным составом, придавая им нужную с ее точки зрения форму, с уклоном в ранний футуризм, а когда поправляла их, то делала это очень осторожно, концами указательного и среднего пальцев правой руки.

И вот теперь, в полдень, сидя за прямоугольным столом, Людмила Сергеевна улыбалась холодной улыбкой Рылееву – красивому мужчине под сорок, подтянутому блондину в элегантном костюме, уверенному в себе, с бесстрастным в данный момент выражением лица.

И говорила Людмила Сергеевна так:

– Объединение состоялось, Рылеев. Это теперь неотменяемый факт. Откровенно говоря, вступление новой администрации в права означает, что все, что происходило раньше, не имеет более юридической силы.

Рылеев спокойно отвечал:

– Мы ведь говорим о жилье. Дом квартирный, а в квартирах люди живут, Людмила. Люди. С чаяниями, предубеждениями, мыслями всякими. Из крови и плоти – люди. Жилье.

– Это в тебе говорят сословные предрассудки, Рылеев. В твоем возрасте следует быть более космополитичным. Квартира в пятиэтажной дыре в Купчино – жилье. Фанерный сарай у черта на рогах, за Ржевкой – тоже жилье, возможно даже отчий дом. А пятнадцать комнат, кои занимают целый этаж и стоят около миллиарда условных единиц – это, Рылеев, беспроигрышное капиталовложение, а не жилье. А то, что в комнатах этих можно жить – если, конечно, хватает денег оплачивать услуги – это просто совпадение.

Говоря все это, она встала, обошла стол, и принялась прохаживаться туда-сюда, наклоняя голову из стороны в сторону, упражняя мышцы стареющей шеи. И продолжила:

– Дополнительная выгода тебе – если ты, конечно, сумеешь убедить остальных жильцов продать квартиры – получение процента от сделки. Сумма немалая. Я бы показала тебе графики, но ты нос воротишь.

Присев на край стола, она скинула один туфель и с удовольствием помассировала себе ступню. А Рылеев подумал, что надо бы встать, пожелать Людмиле приятного дня, и идти к чертовой бабушке по своим делам. Людмила – акула, он и сам он, Рылеев, акула покруче любых людмил. И стращать тоже умеет. Он собрался было подняться, но именно в этот момент его посетило видение.

Он отчетливо увидел – лестницу, окружную, стилизованною под парижскую неоклассику, тусклый голубоватый свет от ночных контрольных ламп, себя, стоящего, схватившись за резные деревянные перила, в халате – и лежащий на лестнице этажом ниже чей-то труп. Лица трупа не было видно. Судя по очертаниям – женщина.

Видения посещали Рылеева не очень часто, но регулярно – с боевых времен еще, с того самого, первого, перед самой стычкой. В то время видение позволило Рылееву сохранить жизнь нескольким людям – которые ничего даже и не заметили (и не надо). Рылееву был показан возможный вариант развития событий. Способ предотвратить этот вариант он нашел сам.

И с тех пор видения повторялись – раз в год или реже. Не всегда Рылеев понимал, что именно он видит, и не всегда находил способы предотвращения серьезных неприятностей. Но часто ему это удавалось. И никому он об этом не рассказывал.

Что за труп на лестнице? Чей труп?

Рылеев очнулся – видение мелькнуло и погасло, короткое, Людмила даже не заметила ничего. Он продолжал сидеть перед ней – спокойный, уверенный, бесстрастный.

Видение предупреждало об опасности. Какой? Что они задумали, эти подонки из Спокойствия, что им нужно, какие у них цели? Заставить жильцов выселиться. Зачем? Квартиры купленные, дому два года. Жильцы если и согласятся, то не вдруг. Жильцам можно хорошо заплатить. Но именно в данном случае Спокойствие платить не хочет, а хочет, чтобы он, Рылеев, жильцов уговорил. Именно он. Почему? Не из экономии, нет. Здесь что-то другое.

Рылеев сделал вид, что смотрит на Людмилу оценивающим взглядом. Она холодно улыбнулась в ответ. Никакого особого почтения эта женщина ему не внушала. Помнились какие-то прошлые года, и думалось – как это из восторженных девушек с широко распахнутыми глазами, шелковыми волосами, упругой грудью, приятным запахом, улыбчивых, доверчивых, получаются со временем вот такие вот особы.

– Слушай, Людмила…

– Ну?

– Помнишь, о чем мы с тобой мечтали в институте?

Людмила Сергеевна сняла и другой туфель, и начала массировать другую ступню. Туфли ей жали. Торчали косточки – признак ношения обуви не по размеру, обуви, которую носят женщины, будучи уверены, что она, обувь, делает их более привлекательными; привлекает мужчин, а привлеченный мужчина – это мужчина, которого можно контролировать; а также женщины, делающие карьеру. Основания те же.

Подумала Людмила Сергеевна – куда это он клонит? А потом сообразила, что никуда он не клонит, а что-то вспомнил, и, отвлекшись от делового разговора, желает обсудить. Трудный человек. Своевольный человек. Она переспросила на всякий случай:

– Мечтали? В институте?

– Да.

Перестав массировать ступню и с рассеянным видом разглядывая ухоженные свои ногти, Людмила Сергеевна сказала:

– Это ведь так давно было, Рылеев! Мы были наивные. Реальность, как видишь, оказалась лучше любой мечты. – В голосе зазвучал деловой энтузиазм: – Сам посуди, Рылеев. Трезво посуди. Думала ли я, что буду зарабатывать больше тридцати миллионов в год еще до того, как мне исполнится сорок? Да еще и работая в «Спокойствии»? А ты – думал ли ты, что будешь известным банкиром? Ты ведь кто был тогда? Романтик, потенциальный неудачник. Волосы лохматые, джинсы рваные. – Словно спохватившись, а на самом деле сочтя, что дальнейший разговор в этом ключе может помешать достижению цели, она снова заговорила суровым голосом: – Тему не меняй, пожалуйста. С другими жильцами говорил?

Рылеев вспомнил, что секретарша заказывала вчера два билета в Мариинку на конец месяца – а пришло ли подтверждение? Он вытащил телефон, сказал —

– Прошу прощения, это важно, —

И открыл почту. Подтверждение пришло. Удовлетворенный, Рылеев спрятал телефон в карман и выпрямился в кресле. Людмила ждала ответа.

– Подумаю. Может и поговорю.

Людмила Сергеевна скептически спросила:

– Обещаешь? – и с иронией, изображая строгость, добавила: – Не забудь, сроки ограничены, а за непослушание налагаются штрафы.

Что у нее за должность, как высоко ее положение в этом заведении, подумал Рылеев. Действительно ведь грозит! По наущению или по собственному почину?

Улыбнувшись саркастически, она спросила:

– Как банковские дела, Рылеев? Идут потихоньку?

– Да, нормально.

– Точно? Можешь мне довериться, я никому не скажу.

– Я подумаю, Людмила. И дам тебе знать. Приятно было опять тебя увидеть. До свидания.

Он встал – стройный, спортивный, в роскошном костюме, кивнул ей, и вышел из кабинета.

Телефон на столе мелодично зазвонил. Людмила Сергеевна нажала кнопку. Из динамика зазвучал саркастический голос Куратора:

– Хорошо прошла встреча.

Людмила Сергеевна откликнулась, тоже с сарказмом:

– Как ожидалось.

Куратор помолчал, а затем сказал мрачно:

– Ни хуя он не сделает. Нужно его покрепче прижать.

Людмила Сергеевна закатила глаза, вздохнула, и кивнула телефону.

– Не его одного.

– Вы дружили в школе? Он был твой бойфренд?

– Нет. Да. Был. В институте. – Подумав, она добавила мрачно: – Собирались пожениться.

– Да ну? И что ж случилось? Не важно, не отвечай, не хочу вмешиваться в твою личную жизнь.

– Он поступил в семинарию.

Это развеселило Куратора.

– Прости, как? Куда он поступил?

– В семинарию. Хотел стать священником.

Тогда, в юности, она решила, что это просто повод ее бросить. И только по прошествии нескольких лет поняла, что это не совсем так.

Людмила села в кресло, закинула ноги на стол, заложила руки за голову – осторожно, чтобы не повредить прическу, и прикрыла глаза. Серьезный человек – Рылеев. Банкир, ходящий по улице без охраны, уверенный, что ничего с ним не случиться – слишком много людей завязано в его делах, и даже его ненавистники ни на что не решатся – себе дороже. Сломить его волю – дело нелегкое. Предстоят трудности. Но тем оно и интереснее, и тем желаннее главный приз в конце игры.

Глава вторая. Электра

В лифте оказалось много народу, но Рылеева это не огорчило. Вместе с ним в лифт зашли еще двое – мужчина и женщина, из разных отделов. Женщина полная, щекастая, лет двадцати пяти, с озорным выражением лица, с вздернутым носом, с подкрашенными светлыми кудряшками. Рылеев, вежливый, улыбнулся ей. Двери закрылись, лифт поехал. В этот момент Рылеев почувствовал прикосновение женской руки к его, Рылеева, ладони. В руку ему вкладывали записку.

Стало забавно и интересно – что же дальше? Девушки и женщины часто с ним заигрывали, но не таким романтическим способом. О романе на стороне речь не шла – Рылеев был классический однолюб, обожающий жену. Интерес, следовательно, совершенно праздный. Но настойчивый.

Лифт еще один раз остановился, кто-то вышел, кто-то вошел. Толстая женщина тоже вышла. Рылеев развернул одной рукой записку и глянул вниз. Написанная мелким но очень разборчивым, и даже красивым, почерком, гелиевой ручкой на квадратике бумаги для заметок, записка содержала следующее:

«Вы в опасности. Ждите меня в кофейнике через десять минут. Закажите мне булочку».

Рылеев скомкал записку и незаметно сунул в карман. Вызвать, что ли, охрану? С другой стороны, если бы его хотели убрать, то до лифта бы он, скорее всего, не дошел бы. Зачем? Просторный безликий кабинет. Людмила отлучается в уборную. Входят человека три.

Он вышел из мрачного здания Спокойствия. Стоял солнечный июльский полдень. Рылеев посмотрел в сторону припаркованного неподалеку вуатюра, отрицательно мотнул головой, и чуть приподнял руку, давая шоферу понять, что нужно подождать. Дойдя до угла, он пересек проспект в положенном месте, чтобы не привлекать лишний раз внимания. Мимо пронеслись на складных велосипедах какие-то подростки и проехала на обычном, не складном, велосипеде дама с рюкзаком за плечами, с седой коротко остриженной головой, в штанах цвета хаки, плотно облегающих массивную ее жопу. Рылеев зашагал по тротуару к «кофейнику». Он неплохо знал район, и помнил, что «кофейник» здесь только один.

Бегло осмотрев столики на улице под козырьком, Рылеев зашел внутрь. И заказал себе то, что было обозначено в меню как «экспрессо класико» (оказалось – обычный эспрессо, неплохой) и «круассан классический» (вместо булочки) и, на всякий случай, «свежевыжатый сок» и «чиз-кейк Нью-Йорк» (в меню объяснялось, что данный чиз-кейк состоит из сырного крема «Филадельфия», сливок, яиц, сахара, и крекера).

Вскоре к нему за столик влезла та самая массивная женщина из лифта и сразу стала есть чиз-кейк, тщательно облизывая ложку и не глядя на Рылеева.

– Это вы пошутили так? – спросил Рылеев.

– И не думала я шутить, – откликнулась женщина, и подняла, наконец, на него глаза. – Очень вкусно, спасибо. Сок я не пью, говорят – вредно. Сами пейте. А кофе ваш я, пожалуй, выпью. Вы меня не помните?

Он ее не помнил.

– Электра меня зовут. Не смейтесь, терпеть не могу.

– Я и не думал смеяться.

– Два года назад мы с вами встречались. В конференц-зале, в Спокойствии. Я была вся растрепанная и не очень толстая. У мужа были неприятности. Вы нам помогли.

Теперь Рылеев вспомнил. Действительно – в тот день у него сделалось сентиментальное настроение из-за грядущих именин супруги. Электра рассказала ему, что у мужа после аварии с лицом не все хорошо, перекошенный он, со шрамами, в общем – страшноватый. И очень страдает из-за этого, кричит на нее, Электру, и постоянно в тоске. Рылеев сказал ей тогда, что мог бы порекомендовать хорошего специалиста, имея в виду своего одноклассника Вадика Либермана. Электра сообщила, что денег нет. Рылеев в благородном порыве выдал «Ничего страшного, он мой друг, договоримся, я заплачу». А слово не Кочубей – и определенные принципы у Рылеева сохранились еще с юности. Поэтому с Либерманом он договорился, а когда Либерман ему позвонил и сказал, что все прошло успешно, Рылеев с ним встретился и все расходы оплатил.

Теперь он сказал:

– Да, помню. Как муж, ничего, не тоскует больше?

– Муж от меня ушел. После операции стал похож на актера из «Майских Недель». Вы смотрите «Майские Недели»?

– Нет.

– Повстречалась ему одна небрезгливая шлюха, хохлушка, опутала и увела.

– Соболезную.

– Ничего, наоборот, все к лучшему. Я, правда, растолстела, но зато спокойно дома стало. Характер у мужа моего бывшего отвратительный. А я с тех пор нашла себе парня скромного, застенчивого. И хозяйственный, и готовить умеет. Когда футбол смотрит, не орет, мебель не ломает. Вы любите смотреть футбол по телевизору?

– Нет.

– А в Спокойствии я работаю бухгалтершой. И знаю многое, чего знать не положено. Вы мне помогли, и я вам теперь помогаю. Съезжайте, господин Рылеев, из вашего дома, чем скорее, тем лучше.

Она положила в рот кусок чиз-кейка, прожевала, откусила кусок круассана классического, тоже прожевала, и продолжила:

– У начальства нашего сроки и планы. Им всегда все срочно нужно, и они запросто пойдут по головам, и ничего им за это не будет. Возможность, что вы послушаетесь и съедете, есть – но они готовятся заранее ко всем возможностям, и наверняка уже обо всем договорились – когда вы исчезнете, из какого именно места, и что именно об этом сообщат в СМИ. Вы новости по утрам смотрите?

– Нет.

– Тела не найдут, господин Рылеев. Вы, конечно, можете подумать, что меня к вам подослали, чтобы ускорить процесс вашего выезда из дома. Думать так – ваше право. Но я вам сказала то, что должна была сказать. Вы хороший человек, и будет неприятно, если вас убьют. Всего вам доброго.

Она залпом выпила «экспрессо класико», легко подняла массивные свои формы со стула в вертикальное положение, и быстро вышла. Рылеев, опытный, подождал еще пять минут. И позвонил шоферу.

Глава третья. В пути

Слегка припекало. Пашка, молодой кряжистый шофер слегка бандитского вида, подрулил к поребрику, выскочил, и открыл перед Рылеевым заднюю дверь черного вуатюра. Взглянув на проходившую мимо симпатичную шатенку в фиолетовых шортах (она заметила и улыбнулась ему), Рылеев сел в прохладный вуатюр.

Некоторое время он просто сидел, держа спину прямо и глядя в пространство. Пашке это надоело, и он спросил, обернувшись:

– Все в порядке, шеф?

Рылеев перевел на него глаза.

– А? Да, Пашка, все замечательно.

Вот же сука, подумал он. Тошнит меня от одного ее вида. А ведь столько лет прошло. И повторил вслух, сам себе:

– Сука.

Пашка кивнул понимающе, и сказал:

– Понимаете, шеф, в этой жизни только…

Рылеев его перебил:

– Перестань подхалимничать, Пашка. Ты тут весь день собираешься стоять? Может, что-то не так с мотором?

Пашка обиделся. Как все люди с ограниченными интересами, он часто обижался там, где обиды никакой не было. Сказал:

– Слушаюсь.

Включил скорость и поехал по проспекту, надутый. Это тоже не понравилось Рылееву.

– За обиженное выражение лица я тебе не плачу, а бесплатных услуг мне не нужно.

В зеркале заднего обзора он увидел, как Пашка закатывает глаза.

– И глаза не закатывай. На дорогу смотри. Так безопаснее.

Обогнав троллейбус, везущий в центр окраинных плебеев, Пашка переключил скорость и помчался к Московским Воротам, сооруженным в девятнадцатом веке в честь славной победы русской армии над турецкими полчищами. Образцом для Московских Ворот послужили Бранденбургские Ворота в Берлине, автор которых вдохновился пропилеями Акрополя в Афинах. Рылеев подумал, что пропилеи красивые, а ворота – и Бранденбургские, и Московские – не очень. Какие-то нелепые.

И в этот момент его посетило еще одно видение – он сморщился как от боли и зажмурился. Видение было такое:

Вот этот самый вуатюр, в котором они едут, втемяшивается вдруг на полном ходу в выскочивший из-за угла грузовик. Звук удара оглушающий. Вот Пашка – на носилках, несут его санитары в карету скорой помощи. Вот сам он, Рылеев – в синяках, окровавленный, придерживающий правую руку, но к счастью – ходячий, стоит на тротуаре и чувствует себя неловко. Видение исчезло. По домам вокруг Рылеев понял, что длилось оно долго. Такого раньше не было – чтобы видения посещали его дважды в день. Даже дважды в год не посещали. Он окончательно пришел в себя, потер глаза, и велел Пашке:

– Останови здесь.

– Шеф, всего несколько кварталов…

– Останови. И выйди.

Стоя на тротуаре, Рылеев подождал, пока Пашка выберется из-за руля. Пашка ужасно удивился, когда Рылеев достал бумажник и начал по одной отсчитывать и передавать ему крупные купюры. С каждой купюрой пашкино удивление выглядело все естественнее и вскоре сменилось плохо скрываемой радостью.

Рылеев сказал:

– На сегодня ты свободен. Руководству ничего не говори. Иди домой. Вуатюр оставь здесь.

Умасленный Пашка решил проявить ответственность:

– Блюстители заинтересуются и увезут.

– Скорее всего именно так они и поступят, – согласился Рылеев. – Ну так пойдешь завтра к ним в огород и вызволишь. Увоз, штраф, и хранение – вот, как раз укладываешься в сумму.

Пашка прикинул что-то и сказал:

– А может, я его просто в гараж поставлю, а, шеф? В гараж – самое милое дело.

– Нет, не может, поскольку тебе только что было велено этого не делать. Увидимся завтра, спозаранку. Если, конечно, у тебя нет других планов. Есть у тебя другие планы, Пашка?

– Нет.

– А скажи пожалуйста, Пашка, тебе не кажется, что я веду себя с тобой как говно?

Пашка быстро ответил:

– Не кажется, шеф. Что вы.

– И мне не кажется. Ну, пока, Пашка.

– До свидания, шеф.

И Рылеев ушел.

Зазвонил мобильник. Пашка вынул его из кармана и некоторое время на него смотрел, одновременно передразнивая Рылеева, но говоря при этом фальцетом:

– Веду себя с тобой как говно, какой я крутой, какой ты ничтожный … – Добавив обычным голосом, – Говно и есть, козел, блядь, – он включил связь и сказал раздраженно в телефон:

– Ну?

Голос в телефоне сказал деланным простонародным говорком:

– Ох-хо, Пашка, как дела, фрателло? Семья в порядке? Мучачи не жалуются, триппер не подцепил? Слушай, куло, внимательно. Очень внимательно слушай. С предельным вниманием. Есть один новенький Лейер Плейер, шестая версия, вывалился из кузова при транспортировке. Триста зеленых – и он твой. Что скажешь, фрателло?

– Наличных мало сейчас. Может к следующей пятнице…

Но именно в этот момент он вдруг посмотрел на деньги в кулаке и запнулся. Чуть подумав, сказал:

– Погоди.

Прижимая телефон к уху плечом, он быстро отсчитал из денег, данных ему Рылеевым, нужную сумму, и посмотрел на оставшиеся. Сказал тихо сам себе, глядя на правую руку:

– Его.

Переведя взгляд на левую, закончил мысль:

– Мои.

И сказал в телефон:

– Ладно, хули там. Встречаемся где обычно?

Договорившись, он посмотрел в перспективу улицы, проверяя, действительно ли ушел Рылеев, или следит за ним из-за угла, падла. Рылеев не следил. Тогда Пашка залез в вуатюр и включил мотор.

Глава четвертая. Прозрачность

Прозрачность – так называлось, совершенно официально, здание, состоящее из шести этажей, шестиквартирное, каждая квартира занимала целый этаж. Сталь, бетон, затемненное стекло – почти как «Спокойствие», но с зеленоватым оттенком затемнение. Здание примыкало к восьмиэтажному отелю, построенному десятью годами ранее по стандартному проекту, без излишеств. В отеле наличествовал бар, и соединялся бар с вестибюлем Прозрачности дверью с компьютерным замком – для удобства ее, Прозрачности, обитателей. Вид с улицы – козырек над входом в отель и бар, вывеска в окне – «Катькин Бюст», над надписью улыбающееся девичье лицо, и не очень понятно, при чем тут бюст, никакого бюста на картинке нет, и что за Катька, уж не Екатерина ли Вторая. Но нет, Екатерину лицо на вывеске нисколько не напоминало, и одноименных легенд кинематографа тоже.

Д. Левицкий. Портрет Екатерины Второй

Справа от входа в Прозрачность располагался въезд в подземный гараж с дверью, поднимающейся вверх с помощью мотора, с дистанционным управлением.

Рылеев постоял возле дверей Прозрачности, поколебался, и направился ко входу в отельный бар. Остановился у входа, вытащил телефон.

Черты лица его смягчились, на губах появилась озорная улыбка – Рылеева стало не узнать. Действовала непосредственная близость домашнего очага. Вне этой близости Рылеев себе такого не позволял. Изменился и голос, став ласковым, чарующим:

– Алё, высочество высочайшее! Не присоединиться ли вам к верному вашему пажу, ждущему вас в Катькином Бюсте?

На другом конце отозвались:

– Полчаса. Дай мне полчаса.

– Федотова, дорогая моя, целые страны завоевывались, бывало, в меньшие сроки. А в душ ты и потом можешь сходить.

– Рылеев, у меня голова в пене. Подождешь, авось не растолстеешь. Поотжимайся пока что от пола, раз тебе делать нечего.

– Ага. Ну, хорошо.

В баре болталась дюжина клиентов, о чем-то трепались. Выделялся сидящий у стойки Цицерон – стройный смуглый мужчина небольшого роста, в безупречном костюме, с черными волосами и кавказскими чертами лица. Всякий раз, когда Цицерон снисходил до разговора с другими представителями человечества, а снисходил он часто, потому что был по натуре снисходителен, дикция его поражала неподготовленных своею чистотой, а бархатный баритон очаровывал, звучал даже приятнее рылеевского. В данный момент Цицерон корпел над какими-то бумагами, разложенными на стойке, время от времени отпивая виски из тамблера. Встретились взглядами. Цицерон кивнул, и Рылеев подошел и сел на стул рядом с ним.