Богиня песков
– Да хоть из арата! – отбился советник. Арат, припомнил посланник – это смесь навоза панта еще с чем-то, из такой смеси и сухих камышовых плит на юго-востоке империи строят дома. – Вы не хуже нас знаете, почему нейдар – лучше и дешевле всего, что у нас есть. И вы его вывозите каждый год, оставляя нам жалкие крохи – должно быть, вы уже богаты, как основатель рода! Я, конечно, благодарен могущественному правителю, указавшему вашей корпорации путь в наши отсталые земли. В конце концов, благодаря вашим рудникам мы можем хорошо вооружить армию и отбросить варваров с границ. Но что-то вы последнее время слишком упираете на это.
Таскат хотел сказать, что лампочки – штука более полезная, но промолчал. Лампочки лампочками, но их почему-то никто не производит в таких количествах. А ружья – вот они.
Только кто же тебе бесплатно даст столько нейдара, чтобы обеспечить ружьями целую армию? И, главное, зачем? Ружья не бьют далеко. Обычное вооружение – арбалеты, копья, короткие мечи, луки… И, непременно – отряды стрелков.
Зачем это неслыханное перевооружение в мирном государстве?
Советник был великолепен. Он защищал Родину, готовую пасть жертвой торговой Интриги, и отстаивал Металл.
Советник бродил по комнате, то заложив руки за спину, то воздевая их к небу, и яростно говорил. Среди прочих слов, которые ухо посланника уже было не в силах воспринимать, были такие, как «сырьевой придаток», «не позволим уничтожать народное достояние», «пересмотреть договор об ограблении» и даже «следовало бы запретить вам». Он был отчасти прав, позволяя себе такие словесные конструкции. Его священное величество было временно недовольно посланником. Сахал был недоволен вооружением гвардии и своих собственных, недавно появившихся отрядов. Надлежало что-то выжать из посланника, пользуясь моментом. Хотя бы золота побольше, что ли…
– Но ведь не золото же я вывожу! – отбивался Таскат, понимая, что основные позиции сдавать нельзя. – У нас, между прочим, золото – технический металл! Если бы не запрет моего правительства, я бы ввозил сюда и золото, и сталь высокой пробы. И вольфрам. Мое начальство обрадовалось бы. Но я вожу нейдар, потому что вы согласны его вывозить, и плачу вам серебром, которое для вас имеет большое значение, и топазами, которых у вас почти нет. До нашего появления здесь вы и не задумывались, что он может кому-то пригодиться! А сейчас вы идете на попятный.
– Что скрывается за словом «вольфрам»? – прищурился советник. – А?
– Вам нужно практическое применение вольфрама? Наверняка уже сейчас многие высокородные хотят себе такое же освещение, как во дворце. Это металл, который в чистом виде не годился бы для ружей, но прекрасно подходил бы для ламп. Если добавить в сталь немного, получится хорошая сталь, но вам это пока не нужно, а вот для лампочки… Тут нужен сплав. Ниточка, знаете ли… проволочка… Его бы нужно было не так уж много…
– Не предлагайте нам ввозить предметы роскоши! – оскалился советник. – Вы сами намекали, что в вашем государстве это не принято – ввозить в отсталые земли предметы роскоши и чуждое оружие… Вы еще предложите ввозить, например, ткани, которые делаются на ваших чудесных станках и стоят копейки, и попросите за них половину годового дохода! Или… – он задумался, пытаясь выдумать что-то небывалое. – Или какие-нибудь маленькие накопители молний размером с полпальца.
Лучше бы я оскорбил жречество, подумал Таскат через полчаса, когда в ответ на цитирование статей договора советник предложил перечеркнуть две из них, в которых говорилось о неприкосновенности территории рудника и самих машин. В ответ на это он заявил, что это – купленная земля, охраняемая земля – и, пока договор в силе, никто не должен, согласно имперским же законам…
Советник немедленно проявил благоразумие и предложил, действительно, вдвое урезать поставки, но увеличить количество металла, которое рудник поставляет империи. Вы же сами предлагали, господин посланник? Таскат вежливо не согласился, сказав, что он предлагал вовсе не это, и предложение зафиксировано письменно, что он знает, как работают здешние фабрики, и такое количество они не переработают никогда, особенно если прибавлять и прибавлять работы каждый месяц. А если учесть, что ружья производят только в Аар-Дех, а оттуда рассылают по всей империи… Кстати, я плохо понимаю, почему вы так делаете…
Советник чуть было не открыл посланнику еще два города, где производят ружья, но вовремя замолк.
Таскат воспользовался этим и намекнул, что мог бы и увеличить добычу металла… Нет, платить больше корпорация не намерена, и это последнее слово… Но ведь нейдар не течет из земли сам? Он в ней не растет? Вы никогда не добывали его в таком количестве? Он же кончится, несмотря на наши щадящие способы добычи. Ведь придется сначала искать еще одно месторождение, такое же богатое, чтобы нейдара было больше… Или разрабатывать то, что у вас есть, и при этом перевозить машины… Этак мы выкачаем из вашей земли весь металл, вы привыкнете – и покроете рудниками всю землю, истощив ее! Или вы хотите у нас купить второй комплект и нанять меня работать с ним? Второй раз корпорация не позволит господину посланнику работать за сырье…
Советник странно посмотрел на него и уточнил, что металл в земле – растет. Это знают даже дети. Достаточно его не трогать, чтобы побольше натекло. Но если высокородный Таскат предлагает все более и более запутанные решения этой очень простой проблемы…
Когда все закончилось, все пожелания сторон оказались там, где и были в начале переговоров, а договор – нетронутым. Это было больше, чем ожидал господин посланник. Могло быть сильно хуже. И в несколько раз смешнее.
Ага, вершина взята!
Внезапно нахлынувшие воспоминания о том, как он целую вечность назад – перед отлетом на эту землю! – бродил по своей земле свободно и вольно и смеялся с друзьями, стоя на вершине горы, были совершенно некстати.
Он пригасил улыбку. Еще не хватало сиять и радоваться, когда у противника такое кислое выражение лица. Господин советник не умеет проигрывать, значит, и издеваться ни к чему.
Они подписали все необходимое заново, призвав на помощь жреца. После этого Таскат все-таки пожаловался на головную боль. Надо было хоть чем-то порадовать советника. Тот был уже совсем серый. При пепельно-смуглой коже такая бледность выглядела впечатляюще.
– Конечно, на улице такой ужасный туман. Наша столица может сегодня показаться вам негостеприимной… Советую вам вернуться к себе и не выходить на улицу.
Таскат понял бы это, как издевку, но советник печально смотрел в стену.
Интересно, как к нашим запутанным делам относится само население этого государства? – подумал посланник и понял, что может этого никогда и не узнать.
Он кашлянул. Голова отозвалась резкой болью.
– Я и сам не люблю этот смог, – сказал печальный советник. – Он приходит с озер, это дымится озерная кровь. Задерните шторы поплотнее. Никто в такую погоду не выходит из дома, особенно дети… и те, кого обязанности не вынуждают уходить по делам. Я завидую детям.
Как же редко здесь упоминают детей – подумал Таскат, выходя на улицу. Но куда мне тут идти?..
Туман был глубок.
Он сгущался над крышами домов, придавая городу какой-то неопрятный вид. Серый, как изношенный плащ, и такой же бархатистый на ощупь…
Таскату неожиданно понравился туман. Он высунул руку из паланкина, чтобы потрогать его рукой, и полюбовался, как проходят между пальцами почти осязаемые струи.
Где-то прошла колонна воспитанников имперской школы, возвращаясь в длинные дома, и гулкий звук шагов вчерашних детей растаял в тумане. Туман заполнил собой черный квадрат караванной площади, древние камни высокой ограды, на которых от века царапали проезжие свои пометки – «около Ти нападают грабители», «прибыли в столицу первого числа такого-то года», «в сотом году пересох источник у храма Грозы» – длинный гостевой дом, птичью привязь и мокрые, молчаливые, пустые торговые ряды. Пахло чудесами. Занавеси паланкина колыхались, и сине-серебряный поток лился за ними – можно было бы проникнуться благоговением перед этим чудом природы, если бы не кашляли носильщики, не зажимали украдкой рты.
Отряд стражи остался на воротах – зачем беспокоить высокородных в дворцовом квартале? Только у дверей башни встали, как обычно, двое одинаковых плотно сбитых парней, проводивших посланника хмурыми взглядами.
Надо было заставить себя еще раз написать Ро-мени, не отступая от заведенного порядка: чем больше дел, тем больше лечебных писем. Надо было еще раз подчеркнуть, вводя начальство в полезную ярость, что мирное государство не означает мирных методов, и губить того же Варту, человека неагрессивного, было жестоко и недальновидно. (И что с ним теперь?) Вообще надо было хоть что-нибудь написать.
Он свернулся в одеялах и какое-то время пролежал так. Комната была похожа на корабль, угодивший в штиль.
Не хотелось даже швырнуть в стену кружкой. Вообще не хотелось ничего…
Он услышал какой-то шелест и поднял голову.
По стене ползло крупное насекомое, похожее на стрекозу, и шевелило усами. У него были золотые глаза.
Таскат сел и с подобающим поклоном, улыбаясь, обратился к гостю;
– Привет! Здравствуйте, высокородное чучело! Не хочешь ли поторговаться за право свободного проползания?
Возмущенное насекомое расправило крылья и взлетело.
– Да… Не так давно мы веселой компанией штурмовали водопады, а теперь, наверное, и компании никакой не осталось – бормотал Таскат, поднимаясь и шагая по комнате. – Приеду, и кто меня встретит? Сдохну тут в этом безвременье. Или нет… Не сдохну. Что за бред, в конце концов! Игра есть игра! А!.. Харр!..
В окно вползал туман, за который имел глупость извиниться советник по торговым делам.
Посланник перегнулся через подоконник и ощупал камни. Как эта мысль раньше не пришла ему в голову? Неприлично, видите ли. Непристойно. Недостойно его положения, как же так!..
Ай-яй!.. Хватит!
Он собрал небольшую поясную сумку – мало ли что – выпустил ногти на руках и ногах, тряхнул отросшими волосами, прижал уши и ловко спустился по стене, обойдя стражу, прокрался через сад, радуясь тому, что не потерял нужных навыков – хорошо бы не стряхнуть ни одной капли росы!..
Дворцовый квартал не был обнесен серьезной, основательной стеной. Кварталу не повезло. Он не смог удержать посланника.
Посланник пошел играть в прятки.
14
Открывая лавку и убирая на день ставни, хозяин казался совершенно невозмутимым, хотя и поглядывал на гостя, который пришел первым. А гость, несомненно, это замечал.
Сегодняшний посетитель был не очень-то похож на столичного жителя. С первого взгляда, честно говоря, он был похож на средней руки молодого купца, приехавшего в Аар-Дех с большими надеждами и успевшего познать несколько крупных неудач. Но осанка, осанка… У такого человека нет привычки кланяться, да и вертеться он не очень-то способен. Нечто нездешнее в облике читалось с первого раза. Откуда такой?
Ах, да… Лицо его с широкими скулами было темнее, чем большинство лиц, которые приходилось изменять, раскрашивать и портить хозяину лавки за всю его долгую жизнь. Странно, что это незаметно с первого раза. Отводит глаза? Тогда почему бы ему не сделать все самому?
– Проходите, уважаемый.
Гость вошел в дверь, осмотрел первую комнату, в которой были выставлены саваны и доски для погребения, и замешкался, стоя перед каменной стеной.
– У меня нет способностей к старому ремеслу, никар. Я всего лишь скромный гонец, старший брат, которому следует узнать вашу историю и донести ее нашим людям в целости и сохранности. Откройте.
Хозяин повел рукой, и в стене открылся дверной проем, в который и шагнул темнолицый, споткнувшись на пороге.
– Садитесь, я разрешаю. Давайте письмо. А теперь, не тратя времени, говорите, что вам нужно: изменить внешность? Отдать груз и свиток? Или то, третье?
Гость покачал головой.
– Моя внешность меня устраивает, благодарю вас, никар. Если я не захочу, никто не будет обращать на нее внимания, потому я к вам и приехал. – Говоря это, он незаметно расправлял плечи и, казалось, становился выше ростом. Выше, выше… И вот уже на месте купца-неудачника стоит большая хищная птица, сидит и разглядывает тебя, и хочет съесть. – А то, третье – это летающие лодки?
– Да, уважаемый. Так вы… из лесов? Любопытно. Я всегда мечтал узнать, как выглядит человек из дождевых лесов. Это ваш естественный вид или вы всегда ходите в одежде?
– А вы всегда работали гробовщиком? – невежливо огрызнулся гость. – И жили в доме со стенами толщиной в два чаха?
Хозяин в замешательстве огладил черную бородку.
– О, простите. Нет, конечно, но после указа о магах мне пришлось очень быстро сменить лицо, дом и работу. Лишь семья осталась неизменна… А теперь пойдем в комнату. У меня есть, что вам показать.
В комнате, на столе, стояла странная игрушка, похожая на лодку, к которой кто-то приметал грубыми нитками плавательный рыбий пузырь. Темнолицый взял ее в руки и повертел, приглядываясь. Хозяин обернулся к полкам, доставая какие-то свернутые в рулоны листы желтоватой бумаги, и продолжал:
– Если уж говорить о лодках, то с самого начала в них не было ничего страшного. Раньше это казалось кощунством, но ведь и предки наши были птицами, а когда пошли слухи о кораблях с другой стороны неба, с которыми сотрудничают жрецы, ученые решили, что и нам это под силу. В конце концов, как-то предки этих, на кораблях, попали на другую сторону неба! Если у них есть корабли, они не крылаты.
– Да, я помню. Но, если я не ошибаюсь, первую летающую лодку сделал мастер, который даже не был магом.
– Нет, что вы. Был. Он жил в башне, недалеко от Марисхе. Но он был так неосторожен, что рискнул показывать свое изобретение всем подряд, и его прибрали.
Темнолицый вздохнул. Прибрать человека – раз плюнуть. А через несколько лет с такой летающей лодки можно разбрасывать яд, или погрузить в нее десятка два человек с ружьями, которые выжигают с воздуха лес, и никто не сможет ничего сделать – ни маги, ни люди.
– Вы узнали, почему эта нелепая штука недоступна для магии?
– Пока нет – развел руками хозяин. – Если бы знали, сами были бы очень довольны. Но ни один маг ее убить не может. Сбить ее в воздухе – отличная идея, проткнуть пузырь – тем более, но пока что их удается убить только на земле. Как только эта дрянь взлетает, вокруг нее возникает какое-то искажение. Снаряды летят мимо, ружья бессильны… Если пузырь поднялся, его не достать. Такое впечатление, что они живые.
Фигурка выплыла из рук темнолицего и повисла в воздухе. Он зачарованно наблюдал за ней. Живая картина медленно разворачивалась вокруг: лодка плыла над бобовым полем, и вокруг нее полыхали молнии, и темная туча висела над ней, но лодка оставалась цела. Медленно вращались плавники. В борт ударил камень: она покачнулась.
Войско вышло на поле, топча посевы. Арбалетчики дали залп, но стрелы по неизвестной причине не попадали в цель: горящая стрела из лука отклонялась или не долетала: камень не мог ударить с нужной силой.
Лодка поднялась чуть повыше, и огненный снаряд не причинил ей вреда.
Картина изменилась: лодка качалась у причальной мачты, и к ней по лесенке карабкались люди. Кто-то проткнул пузырь и поднес факел: полыхнул взрыв.
– Чем они наполняют свои пузыри?
– Водородом. Этот газ так называется, потому что, если он загорится, образуется вода. Взорвать его легче легкого. Еще во времена Войны люди знали, что некий газ получается, если травить металл кислотой. Только они называли это «неведомым воздухом». Приручить обычный воздух нельзя. Пузырьки этого газа легче самого воздуха, и никто не может им дышать. Надувать шары, несущие небесные лодки, можно было бы и горячим воздухом. Но газ, полученный с помощью молний, выходит обильнее, его можно хранить под давлением, он гораздо легче, лучше… и это соответствует духовной вертикали! Понимаете, дорогой собрат? Чем святее, тем лучше.
– Нда… – покачал собеседник головой. – Печальное зрелище. Им нужно не только убить нас, им нужно еще и оказаться при этом святее всего святого. Если бы можно было хотя бы сделать им ловушку из ветра, если бы можно было забросать их камнями… Но стоит им подняться чуть повыше, и они неуязвимы. Неужели с этой грубой, примитивной машины они способны охотиться на магов, как на крыс? Вы тоже пострадали…
– Не в этом суть – нахмурился хозяин. – С ветром у нас плохо получается. Помните трактат о ремесле? Никто из людей не способен летать, ни колдовским способом, ни обычным. Это не заложено в человеческой природе.
– Почему?
– Да что с вами, уважаемый? Ваша страна слишком полагается на силу лесов, могучих корней, силу земли, которая вас носит, силу зверей. Потому и магов у вас немного – лес вас слишком балует. Вы способны запутать эту нелепую конструкцию в лианах или загнать в крону банххи. Но никто и никогда на наших равнинах не мог удержать ветер. Если только спросить у драгоценных наших собратьев, живущих у моря. И то им приходится заклинать и удерживать воду, а не воздух. Все, кроме воздуха, понимаете? А создать в воздухе такой разряд, чтобы убить летающую лодку, способен только тэи. Покажите мне сейчас хоть одного. Одного живого тэи. Одного тэи, не погибшего во время облавы. Пусть он будет на нашей стороне.
– Н-да…
И только тут они замолчали.
15
Поэт Четвертый, неожиданно воскресший посреди шумного города, в этот раз чувствовал себя не так уж плохо.
Город был маленький, но разделенный на четыре части, и одной стороной выходил к морю.
Одна часть была шумной, там, где круглые окна глядели в море, портовый квартал уходил вниз и корабли растворялись в синих полосах тумана, вторая – каменной, где почти не росли цветы, но люди жили за высокими стенами и укачивали детей, сидя на пороге, третья – обычная, разноцветная, как многие города; там кричали о новостях, продавали и покупали – а в той, зеленой, где редкие особняки благородных господ прятались в пышных садах, стоял ничей, полуразрушенный дом, и поэт поселился там, где никто не знал его. Собственно, и он никого не знал.
Он это помнил точно, хотя не мог сказать, умирал он здесь или просто – жил.
В прежние два года поэт любил бывать там, где можно было нарваться на нож, потому что жить в десятый и двадцатый раз было невыносимо, но теперь все больше и больше времени требовалось для того, чтобы вспомнить, кто он и откуда он взялся. Если бы удалось прожить хотя бы год или полтора, чтобы память не казалась сказкой и не таяла в тумане…
Местность за пределами города была ему незнакома. Казалось, что кто-то, воскрешая, успел мазнуть по холсту, одним пятном создав облик – маленький человек, мощеная улица, дома из разноцветного тесаного камня, буйство зелени, горы… Художник был очень талантлив, но не успел сделать больше одного мазка. Города, в которых он оживал, казались ему точками на карте. Остальное было белым пятном.
Поэт задавался вопросом, почему он не оживает в пустых городах, в лесах Зеленого пояса, в середине пустыни. Очевидно, в этом была виновата сила, воскрешавшая его. Сила притягивала его к похожим людям, как тот-камень притягивает железо. Он отвечал этой силе, стоя на краю смерти, и все больше слов просилось наружу. Чаще всего они вспыхивали, как маяк, в последний миг, когда он уже был мертв, но продолжал тянуться к свету, и, воскресая, он продолжал разговор с самим собой.
Иногда его убивали за то, что он начинал выкрикивать бессвязные слова, стоя посередине площади.
Опять нужно было добывать еду, ночами было холодно, ходить от дома к дому ему наскучило еще в прошлый раз, до смерти, и он воровал ночью в соседских садах, не боясь сторожей.
В одном таком саду он и попался, и ему бы, конечно же, досталось, но наученный горьким опытом поэт может очень быстро бежать. Он и бежал, бежал со всех ног, нырял между изгородей, как ящерица, а когда пришел в себя, оказался у ворот какого-то дома.
Погоня – два человека, даже смешно – еще рыскала по садам. Но и два человека могут убить, если разозлятся, и поэт толкнул калитку, ведущую во двор. Она отворилась.
Во дворе было тихо-тихо. Окна дома не светились. Где-то слышался тихий, почти неразличимый для человеческого уха звон. Обвивая стену и мерцая среди пышно разросшегося плюща, в темноте вились сольи. Преследователи прошли мимо, ругаясь. Он слышал их голоса за высоким забором.
Поэт посидел некоторое время, наслаждаясь тишиной, и потихоньку начал засыпать. Настала пора уходить.
Он уже почти дошел до калитки, дотронулся до защелки и замер, услышав голос.
– Эй, кто тут! Воры?
Голос принадлежал, по-видимому, еще не старику, но человеку, пожившему в свое удовольствие. В нем было пьяное довольство, но была и некая привычка командовать – наверное, поэтому поэт опустил руку, отошел от калитки и вышел на свет.
– Воры! – честно объявил он. – Стреляйте.
– Не буду стрелять – отозвался тот же голос. – И слуг не позову. Их здесь нет. Входите, будьте гостем. Мне что-то скучновато.
Поэт подумал-подумал, подошел к веранде и открыл дверь.
Перед ним открылась странная картина.
В полумраке, озаряемой масляной лампой, вились мошки. Отблески света озаряли дощатый стол, застеленный куцей скатертью, и роскошную занавесь, которой место было скорее где-нибудь в доме кичливого вельможи. Из темноты выплывал, как нос корабля, угол тяжелой рамы. На столе, застеленном тряпкой, стояло зеркало, похожее на те, с которыми еще недавно забавлялись молодые колдуны.
Время от времени раздавался тихий звон. Это ветер раскачивал гроздь мелких колокольцев, висящих у окна.
За столом сидел хозяин дома, наливая себе что-то темное из большого стеклянного кувшина.
Он был, по-видимому, невысокий, но очень худой и с очень прямой осанкой. Будто проглотил жердь от ограды, непочтительно подумал поэт и улыбнулся.
Картину дополняли две валяющиеся подушки, которым полагалось быть на сломанных сиденьях, а сам хозяин сидел на высоком стуле с отвалившейся спинкой.
– Берите себе что-нибудь и устраивайтесь поудобнее, – скомандовал хозяин дома. – У меня в рукаве нет трубки. Нечасто доводится пить с незнакомцами, особенно такими благовоспитанными, как вы.
– А если я вас убью? – спросил поэт, не трогаясь с места.
– Мне будет не жалко – махнул рукой хозяин. – Здесь так скучно ночами, что самому хочется повеситься. Но я отчаянно ленив.
– Хорошо – согласился поэт. – Но предупреждаю, я не из благородных.
– Клевать! – сосед размашисто повел кружкой. – При моем грузе родословной меня хватит на двоих.
Они сидели за столом и пили из огромных кружек – не молодое вино, как он сначала подумал, а прозаический виноградный сок. После погони очень хотелось пить. Слава умению тех, кто растит и такой виноград, а не только деревья, наполненные убийственной влагой.
О лампу бились какие-то странные насекомые, которых поэт не помнил. Может быть, и не знал.
– У меня временный перерыв в возлияниях – объяснял сосед поэту, размахивая кружкой, будто пил настойку в подвале какого-то столичного заведения. – Приходится принимать, так сказать, пустую пилюлю – делать вид, что пью, хотя и не пью. Хотя, возможно, этот сок забродит у меня в желудке в силу старой привычки. Понимаете?
– Понимаю – очень серьезно сказал поэт. – Уважаю силу непокоренной души.
– Хм…
Они помолчали.
– Как же вас зовут, уважаемый незнакомец?
– Четвертый – сказал поэт, не заботясь вспоминать имя, данное ему при рождении.
– Почему?
– Троих уже нет, а я остался.
– Понятно… Это звучит не только забавно, но и занимательно, так как меня можно назвать Пятым. Я пятый владелец этого виноградника.
– Наследственный?
– Ну нет, что вы. Я купил его когда-то давно, так как должен был иметь поместье, и живу тут всю здешнюю жизнь. Предыдущий владелец прогорел, отдал концы десяток с лишним моих друзей, а я вот все живу.
– И как виноград? – спросил Четвертый, любуясь, будто со стороны, этим спектаклем. Очевидно, хозяину дома ночное происшествие казалось забавным. Забавным, но не странным. Он ко многому привык.
– Виноград меня не особенно интересует, поэтому дела пошли в гору. Все, что меня не интересует, прямо-таки обречено на успех. Впрочем, я давно оставил все другие дела, сижу тут и пишу воспоминания… А вы чем занимаетесь, мой дорогой друг?
Четвертому ни к чему было притворяться, так что он сказал:
– Воскресаю. Наверное, скоро опять убьют. Но я готов.
– Вот как! – Заинтересованный хозяин придвинулся поближе, отставил кружку и внимательно дослушал всю историю до конца.
Портовые улицы днем оказались много гостеприимнее, чем ночью. Старуха, к которой он постучался в лавку, опять дала ему кусок хлеба, в куче хлама и шереха на задворках нашлась какая-то одежда, и весь город, кроме той части, где было много отстраненных лиц, был какой-то теплый, непривычно теплый. Удивительно теплый город.