Сумасшедшая хронология
Пилите, Шура, пилите
…Бывают такие товарищи: ему бы известняк добывать, а он в президенты лезет. А я прирождённая монархиня. Корона – настоящая, не золото какое-нибудь, не металлокерамика, без алмазов и изумрудов, но природного белого, символизирующего горячку цвета с перламутровым отливом как божественный знак отличия. И мантия – не подделка, не тряпка, раскрашенная на фабрике, а, как и корона, выросшая на благородном теле императорская регалия. Да будет вам известно, род Фораминифер божественного происхождения, не из вирусов и, уж будьте уверены, не из обезьян. Наша прародительница – Фораминиева – была создана богом из глины по своему образу и подобию.
Прямо у лифта государыню встречал стилист Шурик:
– Добро пожаловать, Ваше Величество, Вы как всегда прекрасны! Могу ли я быть чем-нибудь полезен Вам и Вашим спутникам?
– Можешь. Для начала выключи пафос. А потом пришей ребятам пуговицы, потерянные в неравных политических боях. Ребята, советую мундиры снять, иначе ходить вам с дырявыми пузами.
Императрица уселась в большом кресле перед широким зеркалом.
– Корону на пару сантиметров короче сделай. И отшлифуй, как следует, чтобы за подушку не цеплялась. Цирюльник сбрызнул водой монаршую голову и включил инструмент. Болгарка завизжала, как бормашина, и на паркет посыпались кусочки короны. Крошки засыпали мантию. Царица сняла старую мантию, под которой росла новая, более короткая и тонкая. Стилист украсил императрицу коралловыми бусами. Пока он пришивал к мундирам розовые пуговицы, императрица говорила:
– Почему растёт панцирь? Об этом будет передача.
Глубокий смысл
Телеканал ФорТВ представляет. В эфире передача «Глубокий смысл». С каждым разом загадки, которые нас интересуют, становятся всё сложнее и сложнее, а значит интереснее. Так давайте ещё раз на два часа забудем о повседневных заботах и с наслаждением погрузимся в мир бесконечной логичности и кажущегося хаоса, за которым скрывается не понятая нами закономерность. Мы побывали везде: мы облетели Луну, покорили Эверест, спускались в кратер вулкана – а сегодня мы обратим внимание на самих себя, раз уж мы такие замечательные.
В чём причина появления панциря у фораминифер? Можно сказать уверенно, что этот вопрос касается каждого, кто нас сейчас слышит. Как растёт панцирь, из чего состоит, не мешает ли почесаться, в чём смысл жизни – эти и другие вопросы мы обсудим сегодня с профессорами Фиологовой и Фимиковой.
Фопросова:
Госпожа Фиологова, в чём вы как профессор биологии видите главные причины появления такого органа как панцирь?
Фиологова:
Панцирь лучше рассматривать не как орган, а как нарост. А образуется он конечно из мусора, из ненужных отходов нашего организма. Любое живое существо отличается от неживого предмета движением, внешним или внутренним. Для всякого движения требуется энергия. Энергию мы с вами получаем с пищей. Это общеизвестно. Так вот, энергия получается только если пища сгорает в наши теле. При сгорании образуется углекислый газ, который мы выдыхаем, потому что он нам не нужен. Как в машине: заливаем топливо в бензобак – из выхлопной трубы идёт газ, тоже, между прочим углекислый. И как только углекислый газ вылетает из нас, он соединяется с кальцием, которого в океане предостаточно (не знаю, что будет через 70 миллионов лет, но сейчас хватает). Получается, выражаясь научно, углекислый кальций или карбонат кальция, СаСО3, а это и есть наш родной панцирь – сплошной мел, которым мы завалили океанское дно. Углекислота и кальций и панцирь готов. Как видите, всё очень просто.
Фораминиферы.
Фопросова:
Ну где же просто? У меня возникает много вопросов. Ответьте хотя бы на такой: почему у нас, фораминифер, панцирь есть, а у водоросли, например, нету, хотя она живёт с нами в одном океане, она живая, ей требуется энергия для движения, пища?
Фиологова:
Мы – животные, а водоросль – растение. Она не выделяет углекислоту, а наоборот – впитывает, для того чтобы сделать из неё белки, жиры и углеводы, которые мы так любим кушать. А энергию водоросль получает от солнечного света; можно сказать, в неё встроены батареи, у нас таких нет. Растения вдыхают углекислоту и делают из неё жиры-углеводы, животные же разрушают жиры-углеводы и выдыхают углекислоту.
Поэтому главное! Никогда у растений не будет мелового панциря! И наоборот, меловой панцирь всегда будут иметь все животные клетки (конечно, если вокруг достаточно кальция).
Фопросова:
Все, все, все?
Фиологова:
Все, все, все…
Фопросова:
А почему тогда у нашего братского народа, у пресноводных амёб, не растёт панцирь? Они ведь тоже животные клетки.
Фиологова:
Так я же говорю, в воде должен быть кальций, а в пресной воде почти никаких солей нет, в том числе и кальциевых. Если амёба будет жить с нами, я думаю, и она обрастёт панцирем. Надо будет провести такой эксперимент. Есть у меня знакомая нудистка амёба в Бульонском озере, приглашу-ка её надолго в гости.
Фопросова:
Да, у нас нудистом быть не легко. А может ли панцирь вырасти не снаружи, а внутри клетки, как череп под кожей у особо продвинутых? Ведь если углекислота образуется в клетке, значит внутри клетки её должно быть ещё больше, чем снаружи. Или внутри мало кальция?
Фиологова:
Вы правы, кальция мало. Мало, потому что кальциевые насосы высасывают его из клетки. В оболочку клетки, в мембрану, встроены разные насосы, нужное всасывают, ненужное высасывают. Эти полезные насосы появились в результате естественного отбора. Знаете, если мы с вами живём, значит мы не так уж плохо устроены. Миллионы наших прабабушек совершенствовались не зря. Представьте, что этих насосов бы не было. Вся эта броня стала бы собираться внутри нас, где попало: на ядре, на хромосомах. Мы бы превратились в погремушки. Углекислый кальций бы засорил все входы и выходы; как песок в моторе, он нарушил бы все клеточные жизненно-важные процессы. Употребить кальций на что-нибудь полезное не получается, он не входит а состав ДНК, его нет ни в углеводах, ни в жирах. Иногда он попадается в белках, возможно туда его взяли от отчаяния, лишь бы под ногами не мешался. Не нужен кальций. Поэтому намного веселее жить с кальциевым насосом.
Из-за этих насосов кальция вокруг клетки находится даже больше, чем обычно. Это ещё одна причина, по которой панцирь нарастает снаружи. Но это терпимо.
Фопросова:
Вы сказали, нарастает снаружи. Но как именно? Панцирь же не сразу появляется. Он растёт изнутри, со стороны клетки или извне, со стороны солёной океанской воды?
Фиологова:
Изнутри, конечно. Больше углекислоты и кальция изнутри, чем снаружи.
Фимикова:
Уважаемая ведущая, а почему я не участвую в разговоре? Зачем тогда меня надо было звать, отрывать от моих важных химических опытов? Подобные приёмчики у вас на ТВ приняты, мы знаем. Пригласят в эфир десять человек, мол, свобода слова у нас, а каждому в лучшем случае достанется лишь три минуты. Это в политических передачах принято, теперь, видимо, решили ту же традицию в другие передачи внедрить?
Фопросова:
Простите пожалуйста. Вас подключить к беседе я как раз собиралась после пятиминутки дружбы. Сейчас самое время её провести. Уважаемые зрители в студии, возьмитесь за руки, вся наша страна – одна семья! Мы любим друг друга! Милые дамы, Фимикова и Фиологова, давайте и мы за руки возьмёмся. Призываю и наших телезрителей проявить этот простой жест дружбы. Если рядом никого нет, положите руки на экран. Подумайте о чём-нибудь добром. Подумайте о нашей государыне. Видите, как приятно… Ну ладно, достаточно. Можете разомкнуть руки, а то ведь из студии выйти не сможете. Продолжаем передачу. Мадам Фимикова, Почему именно кальций? Почему из всей таблицы Менделеева на главную роль в этом фильме невидимым режиссёром был выбран именно кальций? Чем он лучше других?
Фимикова:
Отвечу. Но сначала опыт. Принесите пожалуйста реактивы… Спасибо. Вот я беру чистый стакан, закрываю его фильтром. Заливаю теперь через фильтр в стакан прозрачную жидкость. Фильтр легко пропускает жидкость. Добавлю теперь в стакан другую прозрачную жидкость, тоже сквозь фильтр. Смотрим в стакан. Раствор стал мутным. Скоро мы увидим осадок, углекислый кальций. Это то самое вещество, из которого образуется наш панцирь. Вы спросили, почему кальций, а не что-нибудь ещё. Во-первых, его много. Во-вторых, он растворён в океане, он жидкий, но он может быстро из жидкого превратиться в твёрдого. Он это делает благодаря своей двухвалентности…
Фопросова:
Простите, не слишком ли сложные слова Вы употребляете? Не испугаются ли наши телезрители, не полезут ли под кровать? Нельзя ли попроще?
Фимикова:
Проще некуда. Двухвалентность не сложнее одновалентности. А для тех, кто не знает, из чего он сам состоит, самое место под кроватью в компании с домашними животными. А кальций – удивительный элемент и узнать о нём было бы не только интересно, но и полезно для здоровья. Что в стакане? Ну вот, осадок опустился на дно. Не убирая фильтра, я переворачиваю стакан, жидкость выливается, а осадок остаётся в стакане и на фильтре. Что произошло? В жидком виде мел проник в стакан, но там он кристаллизовался, стал большим, тяжёлым и выйти уже не может. То же самое получается во многих животных, в результате чего они стареют… Но сейчас меня интересует, как получается осадок. Кальций – двурукий, то есть двухвалентный. Как и мы, он тоже может взять за руки соседа справа и слева. И когда их много, получается длинная тяжёлая цепочка. В стакан сквозь фильтр Кальций с лёгкостью проник, так как держал за руки двух инвалидов, два однорукие-одновалентные атома Хлора. Инвалиды Хлоры не могли больше никого взять за руки, поэтому они втроём, Хлор-Кальций-Хлор, легко пролезли сквозь маленькие отверстия фильтра. Но в стакане Кальций встретил прекрасную двурукую-двухвалентную Углекислоту. Влюбился и всё такое. Бросил, понятное дело, двух своих приятелей инвалидов, схватил в одну руку Углекислоту, а другой рукой взял её сестру. И хотел Кальций уже выскочить с двумя своими новыми подругами в окно фильтра, но… Подруги-то его тоже двурукие и тоже влюбчивые. Они тоже свободной рукой подцепили себе второго приятеля. И так далее. Кальций – Углекислота – Кальций – Углекислота – Кальций – Углекислота – Кальций – Уг… И такая толпа народа сначала пошла на дно, грести-то нечем, а когда я сливала раствор, они не смогли протиснуться в маленькие окошечки фильтра… Наш панцирь растёт по тому же принципу. Жидкие кальций и углекислота осаждаются на панцире, постепенно утолщая его.
Мне кажется, мы должны больше знать о таких малышах, как кальций. Иногда мне кажется, что чем меньше существо, тем большей властью оно обладает. Я уверена, что мы находимся в полной власти маленьких частиц. Мы стали слишком заносчивыми. Нам кажется, что мы, великие одноклеточные, всё можем, что нам всё подвластно. А вот почему я сейчас говорю именно эти слова? Почему у меня чешется левый бок? Это я так хочу или так сложились частицы? И что такое ХОЧУ? Что это, если не какая-то сложная комбинация веществ внутри нас? Кто её выстроил? Точно не мы… Частицы движутся, соединяются в большие группы или разделяются, живут по своим законам, нас не спрашивают, не знают и знать не хотят, а кто мы? Мы лишь скопления частиц. Они наши настоящие правители…
В правительственной селёдке
– Что? Это неслыханная дерзость! Я не позволю, чтобы мною командовала какая-то мелюзга! Слышать не хочу ни о каких законах – у нас прекрасные законы и прекрасная императрица, то есть я, и никакие другие начальники мне здесь не нужны! Пусть оставят свои желания при себе. За такие слова нужно беспощадно и немедленно карать! Я приказываю навести порядок самыми жестокими методами. Власть в этой стране будет принадлежать только мне! Так им и передайте, – говорила Фораминифера в телефон императорской связи.
Во время съёмки телепередачи ей поступило сообщение о каких-то беспорядках.
– Не о каких-то, а о самых возмутительных беспорядках. Кому-то в Солнечной провинции очень напекло голову. Мои генералы очень храбрые, у них много пулемётов, но им нужны грамотные руководители. Стратеги. Эта почётная обязанность возлагается на вас. Правительственная селёдка ждёт. Она доставит вас в ставку.
Из телестудии слуги проводили стратегов до селёдки. Огромная селёдка стояла у пристани, вместо трапа высунув длинный язык. На пристани их ждали двое. Один из них, молодой, высокий, в военной форме и фуражке, обратился к консультантам так:
– Многоуважаемые императорские советники, я – капитан этого судна, этого чуда техники, всегда к вашим услугам. А это, – капитан ткнул пальцем в взлохмаченного очкарика в белом халате с ноутбуком, – главный императорский инженер Фелёдкин, субъект дикий и вялый, но за незнание суммы углов шестиугольника активно презирает. Он к вашим услугам не готов. Знакомьтесь. А лучше давайте я вас провожу в свою кабину. Мы срочно отплываем.
По языку все четверо поднялись в селёдкину кабину-голову. Селёдка закрыла рот и, виляя хвостом, отчалила. Через огромное круглое окно можно было видеть, куда она плывёт. Капитан уселся на кресло перед панелью приборов с экранами, стрелками, кнопками. Инженер Фелёдкин по-хозяйски оглядел помещение, потрогал, пощупал, сел рядом с капитаном и спросил:
– Ну как моя селёдочка? Не капризничает? Всё-таки новая модель, всего не учтёшь.
– Отличная модель, и скорость, и маневренность, обтекаемость. Даже не верится, что в одиночку можно такую машину спроектировать. И как это у вас получилось? Это же невероятно!
– Ничего особенного. Я занимаюсь проектированием многоклеточных машин уже семь миллионов лет. Некоторые за семь дней миры создают, а я только парочку механизмов. Да и рано мою работу хвалить, неизвестно, какие болячки у неё в будущем появятся. Не может быть, чтобы у такой большой конструкции не было недостатков, долго ещё её надо будет до ума доводить, проверять, настраивать. Неужто всё работает идеально? Честное слово, самую злобную критику я выслушаю сейчас с большим удовольствием, чем самые искренние комплименты.
– Слышал я критику. Девки жалуются, что голыми работать приходится. Но разве это критика? Тут ведь с какой стороны смотреть…
– А что они жалуются? Мёрзнут, что ли?
– Да глупые девки! Что, вы не знаете наших девок? Сами не знают, чего хотят. «Это неприлично! Это не модно! Даже карманов нет, хоть рубашку дайте. Чем мы хуже одноклеточных?» Вот что они говорят.
– Какое невежество! Они, наверное, даже не знают сумму углов шестиугольника! Вот с кем приходится работать! – воскликнул инженер и посмотрел на политконсультантов. Те понимающе кивали. – «Чем мы хуже одноклеточных!» Вот до чего доводит чтение ценников в магазинах вместо учебника биологии. Если вы будете, как одноклеточные, то селёдка развалится на десять миллиардов одноклеточных. Девки, вы слышите? Вы другие! Они слышат?
– Можно сделать так, чтобы слышали. Включим трансляцию, – сказал капитан.
– Одноклеточным не нужно друг за друга держаться, а вам нужно. Панцирь или пижама с розочками будут этому мешать. Они слышат?
– Да.
– Вы знаете, что панцирь одноклеточных шершавый и твёрдый, что он состоит из острых кристаллов? А ведь вам приходится двигаться, тереться друг о друга. Вы же перецарапаете друг друга, а кого-нибудь в давке и вообще насмерть раздавить сможете, если оденетесь, как одноклеточные. К тому же панцирь растёт до тех пор, пока фораминифера, например, жива. Вы что? телевизор что ли не смотрите? Со временем вы окажетесь замурованы в собственных одеждах. А ведь вам нужно будет ещё как-то дышать и питаться, когда у вас во рту брезентовый носок. И нужно будет… м-м-м, как бы по-литературнее выразиться… пользоваться канализацией, когда у вас в… В общем, вы поняли. Голыми работать лучше. И для этого пришлось приложить немалые усилия. Нужны были конкретные мясные механизмы. Какие? По порядку. Я инженер, остроумный и рассудительный не по годам. Я сказал себе: фораминифера в океанской воде обрастает панцирем, углекислым кальцием. Если в крови будет столько же углекислоты и кальция, сколько и в океанской воде, то селёдочные клетки тоже обрастут панцирем, что плохо. Нельзя поменять законы химии, но можно поменять условия. Я решил убрать из крови углекислоту и кальций. Очищать кровь от углекислоты я решил в жабрах. А из кальция я решил сделать чешую. Всё равно от него толку нет, так пусть он хотя бы защищает мою интеллектуальную собственность. Но оставалось ещё много кальция. Тогда я задумал использовать его так: укрепить моё оригинальное творение костями. Но всё равно оставалось ещё много кальция! И тогда я в ярости закричал ему: долго ты ещё будешь издеваться надо мною, бандит!!!
– Ему надо было по почкам надавать, – предположил Комаров.
– Надо было. Но почек ещё не было. И тогда я решил изобрести почки. Они должны были очищать кровь от кальция и других вредных веществ. И пока очищают вроде бы…
На панели приборов загорелась жёлтая лампочка и раздался звук «пи-пи-пи-пи». Капитан нажал на кнопку и цветомузыка прекратилась.
– Вот, освободили мочевой пузырь, – продолжал инженер. – Почки работают, очищают. Но полностью избавиться невозможно. Можно толь уменьшить его количество. Ведь селёдке требуется питание, а в любом океанском корме немало кальция, который из желудка с кормом попадает прямо в кровь (кстати, зубы я тоже сделал из кальция). Поэтому я не очень спокоен. Пока машина новая, она работает неплохо, но что будет дальше, я не знаю.
– А я знаю, – капитан смотрел на приборы. – Стрелки сошли с ума, будет буря. Сама природа возмущается злодеяниями бунтовщиков.
Торнадо
К вечеру ветер со стороны океана подул сильнее. На юге появились тёмные тучи. Темнели небо и океан. Недовольно зашумели трава, кусты, пальмы, растущие недалеко от воды. На одной из пальм сидел человек и смотрел на всё более и более высокие волны, набегающие на берег. Человеку было грустно, он не пил около суток, а не ел ещё больше. Ему, уже седенькому и лысенькому, было около семидесяти лет. Но он ещё был бодр и свеж. Он отворачивался от океана и печально смотрел в свои руки. Там был покусанный кокос. Старик погрыз его ещё немного и сказал:
– Прочный фрукт, не придерёшься. Райское наслаждение. Моя рубашка вкуснее будет! Рубашку съесть, что ли? Куда меня занесло! На пальму, на семьдесят миллионов лет назад, меня – всемирно известного учёного, профессора гинекологии и акушерства и всего такого, самого интересного. И ветер дует и нет ничего вкуснее пальмовых листьев… Ладно палеонтологи, ладно биологи, но меня-то какой чёрт потянул за уши в эту древность? Я-то тут что забыл? Гинеколог тут никому не нужен, тут бы психиатр не помешал бы. Мне… Ну всё, сейчас тебе мозги промоют, профессор, готовься. Лучше бы меня вместе с другими съели.
На юге появился столб воды, растущий из океана. Он быстро приближался к берегу в сопровождении дождя и ветра. Торнадо, как казнокрад деньги, всасывал в себя океанскую воду со всеми обитателями. Ветер явно не любил гинекологов. Полчаса вцепившегося в листья профессора кидало из стороны в сторону. И если бы он не был так голоден, его бы обязательно стошнило и не один раз. Кокос, который он грыз почти целый день, потерялся. Торнадо прошёл стороной и оставил после себя только ливень. Ветер стихал.
В качестве извинения за причинённые неудобства торнадо прислал небольшую рыбёшку. Она шлёпнулась в свёрнутый в воронку пальмовый лист, в который профессор собирал дождевую воду, чтобы напиться. Не долго думая, он засунул рыбку в рот и с удовольствием, чавкая и причмокивая, съел целиком.
– А ещё будет? – спросил профессор и посмотрел в тёмное мокрое небо. – Одной рыбкой сыт не будешь. Если бы это был пирог с рыбой, можно было бы ещё здесь посидеть. А так я с голодухи помру. Надо рисковать. Буря разогнала динозавров; может быть, в темноте мне удастся пробраться к машине времени незамеченным. Профессор Фрауэр, обняв ствол, соскользнул на мокрую землю. Пригнувшись и стараясь не шуметь, он осторожно побежал к машине времени.
Торнадо в селёдке
Комаров и Шприц придумывали для бунтовщиков изощрённые казни. Это было приятно. Но вдруг их тряхнуло и завертело. Они ногтями вцепились в красный круглый диван, на котором сидели. Перед глазами всё закружилось. Вместе с диваном они провалились куда-то, их тут же подхватил быстрый поток и они решительно понеслись в неизведанные селёдочные пространства. Вокруг них плавали какие-то матрасы, подушки и такие же красные диваны. Чтобы их не задавило, они вжались в свою круглую лодку с головой.
– У них что там? мебельный магазин затопило, что ли? – подумалось Шприцу.
Сначала пульсирующий поток стал расширяться, потом стал сужаться и в конце концов смелых путешественников занесло в какую-то трубу. Пролетев трубу, они очутились в небольшом спортивном зале. Диван упёрся в тяжёлую штангу.
На спортивных тренажёрах занимались действительно абсолютно голые девки. Или, лучше сказать, красивые, натренированные, но всё равно голые, как правда. девушки. Высокие, вспотевшие, они опускали на грудь штангу и поднимали, или приседали с ней, или лёжа на животе, пятками поднимали привязанный груз. Ни в чём себе не отказывали. И никакого внимания не обращали на незваных гостей. Гости же, воспитанные в духе непротивления злу насилием и обладавшие тонкой ранимой психикой, оглушённые информационными перегрузками, явно интеллектуально капитулировали. В их круглых глазах бессмысленно, как у хамелеона, медленно перемещались зрачки. Всё стало, как в тумане. «Это у них от переутомления, – услышали они расплывающийся туманный голос. – Дайте им сладкой воды». Вдруг туман их сильно тряханул. К Шприцу вернулось что-то похожее на сознание. Сквозь гул и гудение ему послышалось чавканье и причмокивание.
– Комаров, закрой рот, не чавкай, – промычал он. И посмотрел на приятеля. – Нашёл время… Чего это у тебя такая кислая рожа?
Сказав это Шприц и сам почувствовал кислый вкус во рту и скорчил кислую мину. Голые спортсменки плавно растворялись вместе с тренажёрами. В тумане незаметно растаяли стены спортзала, диван и всё остальное. Два друга оказались в мутном дыме без всякой опоры и ориентира. Не было даже компаса.
Тут их засосало в какую-то трубу. Их подхватил пульсирующий поток и снова потащил куда-то. На головы им вдруг грохнулся красный диван, чем сильно обрадовал. Как только они удобно на нём уселись, перед ними появился полицейский в незнакомой форме. И нацелил на них свой автомат.
Внутренний мир старика Фрауэра
– Кто вы такие? – грубовато с несильным немецким акцентом спросил полисмен. – Кажется, вы чужеродные организмы.
– Мы свои, честное слово, свои, господин полицейский. Хайль Гитлер, – растерянно пробормотал Шприц.
– Что-то я не припомню таких своих. Подозрительные у вас физиономии. Вы что? сперматозоиды?
– Да, да, господин полицейский, мы сперматозоиды, свои, уже давно.
– Тогда какого чёрта вы шляетесь в районе желудка? Ещё попадётесь мне на глаза – пожалеете! А ну марш домой! Живо!
– Конечно, конечно, мы как раз шли домой, заблудились, – оправдывался Шприц. – Извините, мерси… Греби Комаров!
Когда страж порядка исчез из вида, Комаров спросил:
– Куда он нас послал?
– Не знаю, брат, но мы должны туда попасть, слышишь, должны! Иначе мы очень пожалеем, себя пожалеем!
У полковника началась истерика. От волнения и неуверенности в завтрашнем дне он стал грызть обивку дивана, потом руками рванул выглянувшую верёвку, мотор хищно затарахтел, диван, задрав нос, быстро набрал скорость и мужественные герои решительно понеслись в неизведанные фрауэровские дали. Когда их занесло в огромный расширяющийся ангар, Шприц успел только сказать: «Комаров, я понял. Кажется наш район оккупировали немцы. Вон, стены и ворота побелили», – и ангар сжался и выбросил их. Скоро они очутились в ещё одном спортзале. Это судьба, это трагедия… На тренажёрах мучились пенсионерки. Задыхаясь, кряхтя, но они качали железо, хотя ноги срывались с педалей велотренажёров, гантели вываливались из рук. Они тоже были голые? Да нет же. Не волнуйтесь. Совсем не голые. Они были замотаны с ног до головы белыми бинтами и тряпками. Комаров предложил:
– Гаврилыч, может к предыдущим спортсменкам вернёмся?
– Не забывай кто мы и куда едем. Мы не спортсмены.
Неожиданно одна молчаливая старушка, у которой во рту был кляп, шлёпнулась, потеряв сознание. При этом штанга, которую она пыталась поднять, покатилась и наехала железным блином на ногу Шприцу.
– А-я-я-й!!! Что за наезды на милицию?!
– Это голодный обморок, – пояснила самая бодрая из тяжелоатлеток, еле ворочавшая язык.
– Это голодный терроризм! Нападение на сотрудника милиции при исполнении тяжёлых обязанностей! Комаров, здесь опасно находиться, приказываю отступить ввиду численного превосходства противника. По диванам!