Неудивительно, что в кулуарных интригах победу одержал РБМК – реактор большой мощности канальный. Его конструкция использует воду только для охлаждения, а для регулирования реакции – графит. РБМК не только вдвое превосходил мощностью первый вариант ВВЭР, но и обходился дешевле в постройке и эксплуатации. Если изначально для ВВЭР требовался обогащенный уран, то РБМК разработали сразу для урана почти природного – обогащенного изотопами урана-235 только на 2–3 процента. Еще одно важное преимущество: конструкция позволяет монтаж РБМК на месте из компонентов, произведенных на обычных машиностроительных заводах. Таким образом, отпадает нужда в предприятиях по выпуску высокоточного оборудования для атомной отрасли. С точки зрения партийного руководства, РБМК выглядел идеально. Если другие страны делали ставку на водо-водяные реакторы, в Советском Союзе первое место временно отвели РБМК. Достались они в итоге и Чернобыльской атомной станции.
Когда наверху решили отдать предпочтение канальному реактору, тот еще не прошел всех испытаний. Зато на чашу весов РБМК лег огромный авторитет Славского. Александров, директор Института атомной энергии, выступил научным руководителем при разработке обоих реакторов, поэтому знал их сильные и слабые стороны. Если Александров и говорил, что РБМК не опаснее самовара, на самом деле он тоже, как и остальные, предпочел более надежному реактору – более дешевый и мощный. Разработчики, упирая на безопасность РБМК, предложили удешевить его дополнительно – не заключать в герметичную оболочку из железобетона, которая поглощает излучение в случае аварии. Конструкция РБМК делала такую задачу просто невыполнимой. Таким образом, Чернобыльскую АЭС лишили одного из главных защитных механизмов.
У такого подхода нашлись и критики, но их вынудили замолчать или просто не услышали. Самым влиятельным из них оказался Доллежаль – не кто иной, как главный конструктор РБМК. Он не отрекся от плода своих трудов, но предупредил, что в Европейской части СССР возводить атомные станции в будущем было бы опрометчиво: слишком уж велик риск. Доллежаль предлагал строить мегакомплексы АЭС в малонаселенных районах страны. Свои опасения он собирался подробно изложить в научном журнале. Власти же дали добро на статью в «Коммунисте» – рупоре партийной идеологии. Конструктор не стал возражать. Само собой, в партийном издании нельзя было позволить себе той же откровенности, что в научном. Тем не менее число потенциальных читателей росло – а с ним и шансы на начало широкой дискуссии[62].
Статью под названием «Ядерная электроэнергетика: достижения и проблемы» Николай Доллежаль написал вместе с другим ученым – Юрием Корякиным. «Коммунист» опубликовал ее через несколько месяцев после аварии на атомной электростанции Три-Майл-Айленд. 28 марта 1979 года утечка охладителя привела к частичному расплавлению ядра одного из реакторов американской АЭС и выбросу радиоактивных газов. Принудительную эвакуацию не объявили, но 140 тысяч человек сами покинули свои дома. Соавторы указали на семи-, а то и восьмикратный рост затрат на постройку АЭС в Соединенных Штатах – именно ради обеспечения их безопасности, – тогда как Советский Союз американскому примеру не следовал. Их крайне тревожило качество оборудования на отечественных станциях, несоблюдение процедур при перевозке ядерных отходов и топлива. В СССР неутомимо возводили новые АЭС, и поэтому, как утверждали соавторы, вероятность аварий становилась с каждым годом только выше. Тревогу вызывали и изменения климата, вызванные работой ядерных реакторов. Каждая советская атомная станция выбрасывала в атмосферу очень много тепла. В электричество превращали всего лишь треть, если даже не четверть производимой энергии. Доллежаль и Корякин предлагали размещать атомные станции не в Европейской части СССР, а в малонаселенных районах Крайнего Севера – неподалеку от залежей урана[63].
Статья Доллежаля поставила атомную отрасль в чрезвычайно неловкое положение. Работы по сооружению ряда объектов шли полным ходом именно там, где авторы статьи их вести не советовали. На кону стояли не только капиталовложения в миллиарды рублей, но и репутация корифеев советской науки. А вот передача электроэнергии на большое расстояние была чревата ее потерями, поэтому несложно было оценить, чем обернется постройка АЭС на Крайнем Севере. Здравый смысл требовал удалять их от крупных городов не более чем на 500–600 километров – именно по такому принципу было выбрано место для Чернобыльской АЭС. Александров опубликовал «ответ» в журнале «Проблемы мира и социализма», предназначенном главным образом для читателей в Восточной Европе. Ввиду того что Москва строила ядерные реакторы и в странах «народной демократии», полезным показалось не только возразить Доллежалю с Корякиным, но и уверить зарубежных клиентов в неустанной заботе о качестве и этого, и любого другого оборудования, поставляемого Советским Союзом. Надо заметить, что у партнеров по соцлагерю монтировали не РБМК, а ВВЭР – водяные реакторы без использования графита[64].
В Украине призыв Доллежаля задуматься о рисках при возведении атомных станций вообще (и особенно – АЭС, оснащенных канальными реакторами) привлек внимание министра энергетики и электрификации Алексея Макухина. Его ведомству вместе с общесоюзным министерством энергетики надлежало следить за работой Брюханова и его коллектива. Как и другие люди, слабо знакомые с мирным атомом, Макухин хотел убедиться в безопасности недавно запущенных реакторов и вынужденно полагался на мнение экспертов. Министр знал, от чего предостерегает Доллежаль, задолго до выхода статьи в «Коммунисте». Он решил узнать мнение Медведева, заместителя главного инженера первого энергоблока Чернобыльской АЭС:
– На ваш взгляд, реактор выбран удачно или?..
Медведев ответил, что больше подошел бы водо-водяной реактор нововоронежского типа (имея в виду станцию в российском Черноземье).
– Вы читали статью академика Доллежаля в «Коммунисте»?
– Доллежаль прав…
В доказательство инженер рассказал министру, что РБМК зарекомендовали себя «с грязной стороны». Макухин не поверил:
– Какие у чернобыльского реактора проектные выбросы?
– До четырех тысяч кюри в сутки.
– А у нововоронежского?
– До ста кюри. Разница существенная.
– Но ведь академики… Применение этого реактора утверждено Совмином. Анатолий Петрович Александров хвалит этот реактор как наиболее безопасный и экономичный. Вы сгустили краски. Но ничего, освоим…[65]
Без мощной промышленности и компетентных инженеров ведомства Славского воздвигать атомную станцию на берегах Припяти оказалось крайне тяжело. Начальник управления строительства и директор АЭС, как и партийные сановники над ними, предпочитали докладывать об успехах. В то же время КГБ, задачей которого было сохранить тайну секретных разработок и проследить за безопасностью объекта, то и дело указывал на изъяны конструкции и безалаберность строителей. Хитроумный Кизима порой обращал управление КГБ по Киеву и области в еще один рычаг манипулирования властью. Чекисты могли донести до вождей жалобы начальника управления строительства на поставщиков и лоббировать интересы строителей. Например, в августе 1976 года, когда приближался срок запуска первого энергоблока, киевское управление КГБ доложило своему начальству, что предприятия-смежники не дали ЧАЭС все необходимые детали и механизмы. К тому же среди продукции, оказавшейся в Припяти, выявили много брака. Республиканский КГБ передал эти сведения в Центральный комитет компартии Украины[66].
Органы надзирали не только за поставщиками, неспособными соблюдать сроки или производить качественный товар. От них не ускользала и халтура, сработанная подчиненными Кизиме строителями, и потворство Брюханова такой работе. В феврале 1979 года на Лубянку попал доклад украинских коллег о проблемах при сооружении второго энергоблока Чернобыльской АЭС. Теперь уже в Центральном комитете КПСС узнали о царившей в Припяти халатности – доложил об этом сам Андропов, председатель КГБ и будущий генсек. Одного из заместителей Кизимы назначили виновным в закладке фундамента энергоблока без необходимой гидроизоляции, в погрешности до десяти сантиметров при установке опор и до пятнадцати – при возведении стен[67].
Работникам Чернобыльской атомной станции повезло – неаккуратность строителей как таковая ни разу не привела к серьезной аварии, такой как, например, инцидент 9 сентября 1982 года, который произошел по другим причинам. В тот день завершился плановый ремонт первого энергоблока и операторы начали выводить его на полную мощность. Ничто не предвещало беды, пока реактор не разогнали до семисот мегаватт (свыше двух третей максимальной мощности). У всех реакторов типа РБМК на этой отметке нередко происходит какой-нибудь сбой. Один из топливных каналов лопнул, и диоксид урана высыпался из топливных сердечников. Прошло около получаса, прежде чем операторы заметили непорядок в активной зоне реактора и остановили его. Согласно отчету КГБ, в результате аварии бета-излучение на зараженных участках превысило норму в десять раз[68].
Комиссия по расследованию происшествия установила вину одного из ремонтников – он якобы закрыл клапан на трубопроводе, по которому в эту часть реактора шла вода. Поэтому топливный канал и лопнул. Брюханов уцелел на своем посту, уволили же второго человека на станции – главного инженера. Как бы то ни было, инциденты там случались реже, чем на других АЭС подобного типа, и в целом (по меркам советской атомной отрасли) Чернобыльская станция показывала неплохие результаты. Через год директора наградили орденом Октябрьской Революции[69].
Но неполадки и сбои не прекратились. В начале 1986 года, когда Брюханов ездил в Москву на XXVII съезд и слушал там призывы партийных вождей вдвое ускорить темпы возведения атомных станций, КГБ сообщал об очередных проблемах на предприятии. Строители нового энергоблока не соблюдали технические требования. Для изготовления бетона нужен щебень определенной величины, но в Припять его не поставили, и руководство решило пустить в дело тот камень, что оказался под рукой, – в два раза крупнее положенного. Из-за этого при заливке бетон был слишком вязким, и в конструкции возникали пустоты. Начальник управления КГБ докладывал: «Предположительная площадь перекрытия, непригодная к эксплуатации, равна 300 кв. метров. Выявленные нарушения технологии производства бетонных работ в процессе эксплуатации энергоблока могут привести к серьезным аварийным ситуациям, в том числе с человеческими жертвами». Никакой реакции на это предупреждение не последовало[70].
В конце марта 1986 года всесоюзное совещание представителей заводов, снабжавших пятый энергоблок Чернобыльской АЭС строительными материалами и специализированным оборудованием, заняло три дня и окончилось успехом – так утверждали в Припяти. Василий Кизима стал одним из главных докладчиков. В город прибыли посланцы двадцати восьми предприятий-поставщиков (всего их насчитывалось тридцать)[71].
Виктор Брюханов предпочел остаться в тени – от ЧАЭС выступал Николай Фомин, главный инженер. Именно он и отвечал за взаимодействие с управлением строительства и запуск нового энергоблока. Месяцем раньше о Фомине узнали далеко за пределами Советского Союза – в англоязычном журнале Soviet Life вышла статья о Чернобыле. Текст оживила цитата главного инженера: станция настолько безопасна, что в пруду-охладителе разводят рыбу. Даже если произойдет авария, уверял Фомин, автоматика немедленно остановит реактор[72].
Об аварии 1982 года не было ни слова. Проговориться о ней значило потерять самое меньшее работу. Летом 1985 года запрет на освещение подобных происшествий подтвердил своим приказом новый министр энергетики и электрификации Анатолий Майорец. Текст гласил: «Не подлежат открытому опубликованию в печати, в передачах по радио и телевидению сведения о неблагоприятных результатах экологического воздействия на окружающую среду энергетических объектов (воздействие электромагнитных полей, облучение, загрязнение атмосферы, водоемов и земли)»[73].
На совещании главный инженер АЭС, обычно бодрый и деятельный, в основном молчал. Виной тому была не цензура, а травмы – в конце 1985 года он попал в автокатастрофу. Уже тот факт, что Фомин снова вышел на работу, казался чудом. Коллеги видели, как трудно ему вникать в обсуждаемые вопросы, да и просто поддерживать разговор. Москву на совещании представлял Григорий Медведев (сотрудник уже не Чернобыльской атомной станции, а центрального аппарата Министерства энергетики и электрификации). Медведев с трудом узнал бывшего сослуживца, «внутренне всегда сжатого, как пружина, и готового для прыжка». И говорил тот уже не «приятным напористым баритоном». По словам гостя из Москвы, Фомин сильно сдал: «Во всем облике его была какая-то заторможенность, печать перенесенных страданий». Он посоветовал главному инженеру взять отпуск еще на несколько месяцев, чтобы восстановиться. Но Фомин твердил, что дело важнее.
Медведев поделился опасениями и с Брюхановым, но тот ответил: «Ничего страшного, в работе скорее дойдет до нормы». Директор поддерживал своего главного инженера морально – как умел. Секретарь парткома убедил Фомина выйти на работу досрочно, поскольку его начальник уезжал в Москву на съезд. Само собой, в отсутствие директора руководить атомной станцией следовало главному инженеру. Изнуренный вид самого Брюханова тоже бросался в глаза. Он признался Медведеву, что его волнуют течи в трубопроводах – станция теряла до пятидесяти кубометров радиоактивной воды в час. Выпарные установки пока справлялись с ее дезактивацией, но работали на пределе. Директор видел единственный выход из тупика: остановить реакторы и провести капитальный ремонт. Но это поставило бы под угрозу выполнение плана. Брюханов не хотел навлечь на себя гнев партийных начальников – ведь их заботили только графики и проценты. И уже не скрывал свои мысли о переводе куда-нибудь в другое место. Раньше командировка за границу, подальше от Чернобыльской станции, ее руководителя не прельщала, но теперь, вероятно, он стал об этом задумываться[74].
Тревожные сигналы звучали не только из Припяти, но и из Киева. На следующий день после завершения совещания поставщиков Любовь Ковалевская (сотрудница «Трибуны энергетика») достигла нешуточного успеха: ее статья о проблемах с возведением пятого энергоблока вышла в новой редакции в газете «Літературна Україна» – органе Союза писателей УССР. В значительной части статья повторяла текст из «Трибуны энергетика», но уже в переводе на украинский.
Однако аудитория центральной газеты была намного шире, и статья затрагивала более широкий круг проблем. Ковалевская, отдав неизбежные почести социалистическому строю и партии, которая семимильными шагами вела народ в светлое будущее, показала на ряде примеров невыносимое положение строителей-чернобыльцев. По ее словам, из 45,5 тысячи кубометров сборного железобетона, заказанного управлением строительства в 1985 году, 3200 кубометров так и не доставили, а еще шесть тысяч оказались некомплектными. 326 тонн щелевого покрытия для хранилища ядерных отходов и 220 тонн колонн для машинного зала нового энергоблока также забраковали. Корреспондентка отважилась на критику не только поставщиков, неспособных прислать в срок нужные комплектующие и оборудование, но и самого управления строительства, которому подчинялась «Трибуна энергетика». Текст гласил:
Неорганизованность ослабила не только дисциплину, но и ответственность всех и каждого за общий результат работы. Невозможность, а то и неумение инженерно-технических работников организовать работу бригад ослабили требовательность. Дала о себе знать «усталость», изношенность оборудования, машин и механизмов, нехватка средств малой механизации, инструментов и т. п. Словом, обострились и обнажились все недостатки строительного механизма, увы, – типичные. Это время совпало с моментом начала перестройки экономики, что, как известно, требует прежде всего перестройки сознания людей[75].
Ковалевская ждала ответа на статью, но ее встретили молчанием и в Киеве, и в Припяти. Горком партии давно раздражала манера Ковалевской совать нос куда не следует и выносить сор из избы. Ходил слух, что начальство подумывает отобрать у нее партбилет, что было почти равнозначно изгнанию из журналистики. Тем не менее никто пока не делал резких движений. Мировые же средства массовой информации обратят внимание на Ковалевскую и ее статью только через месяц – после 26 апреля 1986 года[76].
Часть II
Геенна огненная
Глава 4
Поздний вечер пятницы
25 апреля 1986 года, в пятницу, жители Припяти радовались концу рабочей недели. На прошлых выходных отдохнуть особенно не удалось, ведь власти сделали 19 апреля субботником (ежегодный ритуал в честь дня рождения Ленина). Будь основатель большевистского государства и вправду «вечно живым», как его называла пропаганда, 22 апреля ему стукнуло бы 116 лет. Не юбилей, но тоже праздник.
Выход на ленинский субботник изображали как порыв трудящихся, обуреваемых высокими чувствами. На деле же трудящихся просто ставили перед фактом. Горбачев это мероприятие пропустил по уважительной причине – он находился с официальным визитом в ГДР, где рассказывал о преимуществах стратегии ускорения. На родине генсека не подвели. Политбюро объявило, что по всему Советскому Союзу на субботник вышли 159 миллионов человек – более половины советских граждан[77].
Всеведущая «Трибуна энергетика» – припятская газета – уверяла, что граждане с энтузиазмом приняли участие в коммунистическом субботнике. В статье, озаглавленной «Праздник труда», представитель местной власти докладывал, что перед соблазном добровольно потрудиться не устояло более 22 тысяч горожан. Работники атомной станции и других предприятий атомграда произвели товаров и услуг на сто с лишним тысяч рублей, тогда как строители – более чем на 220 тысяч. Главный трудовой подвиг, разумеется, совершили на пятом энергоблоке. Между тем из документов, предназначенных для партийной верхушки, следовало, что надежда на своевременное завершение строительства таяла с каждым днем. Зато газетчики отрапортовали, что на субботнике работали с удвоенной энергией – одна бригада строителей сумела залить тридцать кубометров бетона. Это был очевидный успех, поскольку бригаду увенчали лаврами в статье «С полной отдачей»[78].
На следующие выходные ничего подобного не планировали. Немало молодых пар собирались играть свадьбу как раз 26 апреля, в субботу. Воскресенья обычно посвящали записи новорожденных. Городские функционеры охотно оказывали помощь в организации бракосочетаний – это событие давно стало не только светским, но и заидеологизированным. Негласный ритуал требовал от новобрачных возложения цветов к памятникам Ленину и героям Великой Отечественной войны. Поскольку Горбачев начал антиалкогольную кампанию, партия и комсомол призывали к свадьбам без спиртного. В Припяти на такое гулянье смотрели кисло. Для начальства важнее всего было, чтобы свадьба не приводила к драке между работниками АЭС и «рексами».
Звали горожан на свадьбу или нет, в наступающие выходные их ждала хорошая погода. Весна выдалась на диво теплой. Многие предвкушали два-три дня на природе: пикники, походы, рыбалка на берегах Припяти и других рек. Чернобыльские леса не зря впервые были удостоены упоминания в летописи как охотничьи угодья Рюриковичей. Сезон охоты наступал еще нескоро, зато лов рыбы уже начался. 25 апреля «Трибуна энергетика» дала на последней полосе снимок молодого жителя Припяти с огромным сомом в руках. Под ним значилось: «С таким уловом – только в красный уголок». Судя по снимку, рыбина тянула килограммов на двадцать.
В газете сообщались крайне интересные для читателей сведения о сезоне рыбалки. Вообще запрет на вылов длился до первых чисел июня, то есть до конца нереста. Но там, где рыба на нерест не шла, посидеть на берегу с удочкой не возбранялось. Заметка, которую украшало фото счастливца с сомом, перечисляла именно такие места на берегах Днепра, Припяти и Ужа. Члены обществ охотников и рыболовов имели право ежедневно ловить до трех килограмм «ценных пород» рыбы, вроде карпа и леща, и до десяти килограмм рыбы попроще: карася, уклейки и т. п. Те, кто в этих обществах не состоял, должны были ограничиться двумя и пятью килограммами соответственно. О рыбалке в пруду-охладителе Чернобыльской АЭС, который главный инженер станции Фомин не так давно назвал прекрасным местом для разведения рыбы, газета не упоминала. Официально это ни в коем случае не допускалось, хотя запрет отпугивал далеко не всех. Работники станции нередко промышляли в пруду с лодок – по ночам, когда рыбинспекторы спали[79].
Если «Трибуна энергетика» обращалась к образованным жителям атомграда, которых ждал приятный уик-энд на природе, то чернобыльская газета «Прапор перемоги» («Знамя победы») советовала колхозникам, как извлечь из выходных побольше пользы: собирать березовый сок и сажать картофель – одну из главных статей экспорта и едва ли не главное блюдо на крестьянском столе. Чернобыль, расположенный километрах в пятнадцати к юго-востоку от Припяти, оставался центром традиционно земледельческого района. Субботний выпуск предлагал материалы, посвященные обеим темам. Как выяснилось, в березовом лесу возле Дитяток – села южнее Чернобыля, именем которого позже назовут главный пункт пропуска в зону отчуждения, – местная бригада лесников заготовила девяносто тонн сока. Колхозы участвовали в социалистическом соревновании по посадке картофеля. На первое место вышел колхоз с подходящим названием – «Победа». Его правление было расположено в Стечанке – селе, чья история подходила к печальному концу. Совсем скоро его жителей принудительно выселят[80].
Безусловно, выше всего читатель «Знамени победы» ценил сведения о том, какой сорт картофеля выбрать при посадке. Сильные и слабые стороны различных сортов анализировали два эксперта: один из киевского НИИ, другой из чернобыльского центра картофелеводства. Занимал этот предмет и многих жителей Припяти. У некоторых были дачи с огородами, где сажали картошку и всякую зелень. Но большинство в этой группе составляли нанятые на стройку Кизимой юноши и девушки. На выходных молодежь возвращалась в родные села – помогать родителям в огороде. Полезные советы о том, какому сорту отдать предпочтение при посадке, были очень кстати: зимой немалую часть рациона этих свежеиспеченных горожан составлял именно урожай родительских приусадебных участков[81].
Вишенкой на торте выглядели предстоящие майские праздники. Первое мая, день международной солидарности трудящихся, был выходным. Четыре дня спустя наступала православная пасха – власти ее праздником не признавали, но народ отмечал довольно широко. За ней следовал День победы – не только официальные торжества, но и всплеск искреннего энтузиазма обычных граждан. В свете этого 25 апреля казалось едва ли не последним шансом закрыть хвосты на работе. Когда жителями атомграда овладевала тяга к рыбалке или картошке, сделать что бы то ни было до середины мая было почти невозможно.
Как и все горожане, Виктор Брюханов с нетерпением ждал наступающих выходных. Он очень устал. Вернувшись из Москвы, директор работал с утра до вечера и домой приходил только переночевать. Теперь он мог насладиться теплой погодой и чистым воздухом. Когда-то, купаясь в реке ранней весной, они с женой Валентиной увидели двух лосей – незабываемая встреча. Кто знает, не попадутся ли им звери и на этот раз? Но сильнее всего Брюхановых радовал приезд из Киева дочери и зятя[82].
Как обычно, пятница у директора выдалась напряженной – однако не настолько, чтобы испортить ему выходные. Проблема с трубопроводами сохранялась, но утечку радиоактивной воды удавалось держать под контролем. По состоянию на 25 апреля починка и замена труб не требовали остановки ни одного из реакторов, как это произошло недавно на Запорожской АЭС. 7 апреля на этой станции (два энергоблока были запущены недавно, третий строился) обнаружили 14-кратное превышение нормы радиоактивного заражения отработанной воды-охладителя. Для устранения проблемы пришлось заглушить реактор на две недели, остановив и стройку нового энергоблока. Поскольку второй действующий реактор как раз в это время был на ремонте, выработка электроэнергии на станции упала до нуля. Нет тока – нет и премий. Зато у партийных и государственных чиновников возникает много вопросов[83].
Чернобыльская АЭС план выполняла. Станция слыла одной из лучших в атомной отрасли. Аварии и отказы оборудования случались довольно редко (и с каждым годом все реже). Четвертый энергоблок должны были скоро отключить – для проверок и ремонта согласно эксплуатационному регламенту. Такая пауза могла длиться не один месяц, если того требовало состояние реактора. Впрочем, дату остановки утверждало Министерство энергетики и электрификации. Анатолий Майорец, новый министр, горел желанием войти в историю и заслужить похвалу партийных вождей, поэтому велел подчиненным сократить сроки простоя реакторов и реже производить предусмотренный нормами эксплуатации ремонт. Наверху ждали трудового подвига. В 1985 году Чернобыльская АЭС перевыполнила план почти на 10 процентов – в немалой степени за счет сокращения времени, отведенного на плановый ремонт. В 1986 году подобный трюк выглядел уже слишком рискованным, а значит, станция должна была выдать меньше электроэнергии, что очень огорчало горком партии[84].