Спасибо, что ушла

Этот день не предвещал ничего. То есть совсем ничего. Впрочем, как и вся прошедшая неделя. Сколько прошло времени с того кошмарного разговора с бывшей? Уже несколько месяцев. Шесть, семь… Да как тут упомнишь. С ее уходом время неимоверно растянулось в тягучую восьмерку бесконечности, растворенную в тумане и сигаретном дыме. С битой посудой, пыльным бардаком в комнате и напрочь расколотым сознанием.

Благо, автопилот, поддерживающий внешнюю видимость активной жизни, все еще работал. Но все чаще сбоил, что начинало настораживать. Даже скорее тревожить, потому что без этого автопилота сейчас ну никак нельзя. Сразу раскусят неестественную радость и живость. Будут тыкать пальцем, крутиться вокруг, прихахатывая. Нет-нет. Маску ронять совершенно нельзя – хотя бы ради блага и спокойствия окружающих.

Коробка с ее вещами до сих пор пылится в углу прихожей. Наверное, поэтому я все реже решаюсь включать здесь свет – чтобы скрыть в темноте это картонное вместилище боли и тяжелых воспоминаний. Ее обещанию – «да, завтра заеду и заберу» – послезавтра, по примерным подсчетам, исполняется уже три месяца.

Думаю, надо прикупить еще коньяку и отметить эту скромную дату. Ну, чтобы, наконец, была хоть какая-то веская причина нажраться, кроме банального «я так хочу». Заодно будет повод помыть рюмки – хоть какое-то облегчение для перегруженной раковины. Опорожнить пару шотов без закуски в одиночестве за столом на полутемной кухне. И стремительно пьянеющим сознанием вновь удивиться, как долго еще жизнь будет лететь в тартарары.

В такие моменты я иногда представляю себя машинистом поезда. Еще вчера моя жизнь неслась вперед стремительным локомотивом, преодолевая сопротивление ветра и жизненных невзгод. Он был решителен и неудержим, когда чувствовал под колесами крепкую рельсовую колею.

В моей маленькой вселенной этот путь казался бесконечным. Как не может быть препятствий и ограничений в воображаемом прекрасном мире. Просто в определенный момент рельсы под твоим поездом жизни начинают ощущаться как нечто само собой разумеющееся. Становятся неотъемлемой частью жизненной дороги. А следом исчезает и должная осторожность в дальнейшей поездке. Здесь-то и кроется опасность: воображение подменяет собой реальное положение дел. Туман застилает обзор.

Теперь, случись где-то обрыв – ну, мост не достроили или просто ремонтные работы на путях – и все, катастрофа. А ты не в курсе, и несешься в никуда на всех парах, обдавая окрестности жизнерадостными паровозными гудками. И это в момент, когда предупреждающие знаки так и сыплются со всех сторон: семафоры бешено сигналят красным, регулировщики отчаянно машут флажками, пытаясь остановить твой стремительный ход.

Они пытаются тебя спасти: вот, впереди аварийный участок. Притормози, идиот! И тебе ведь, на самом деле, ничего не стоит остановиться, дождаться конца ремонта или даже помочь наладить рельсы. И спокойно двигаться дальше, всеми узлами ощущая собственную несокрушимость. Но ты не видишь сигналов – и крушение неизбежно происходит.

В какой-то момент случается встряска – ты проламываешь заградительную балку, ограждающую аварийный участок. Но остановиться уже нет ни сил, ни возможности. Не спасает рычаг экстренного торможения – и ты с чудовищным металлическим лязгом врезаешься в пустую насыпь, изламывая колесные пары, и грузно заваливаешься набок.

Таня была моей колеёй. Надежной, удобной и без резких поворотов. Вот только я и не предполагал, что этот маршрут мог быть конечным. Меня об этом оповещали какие-то знаки, но замечал ли их? Определенно нет. Просто ей молча надоела моя бесцельная езда туда-сюда.

Она не выдерживала той психологической нагрузки, что создавал мой «локомотив» своими поездками по ее рельсам-нервам. И радикальным сломом путей она четко дала понять – все, дружок, накатался. По-хорошему не понял, значит по-плохому: с болезненным крушением и многочисленными жертвами среди пассажиров – наших совместных воспоминаний и прожитых вместе дней.

Я знаю, что Таня со временем оправилась. Подлатала пути, нашла себе нового попутчика жизни и пустила его на дорогу своей жизни. Я же остался валяться под насыпью – покореженный и никому не нужный ржавый тепловоз.

Вновь поднимать на колеса такую бесполезную груду железа никому, кажется, не пришло в голову. Или на мой разбитый локомотив просто всем стало наплевать. Да и я сам из-за сломанного гудка уже не могу подать голос ремонтникам, что периодически снуют по путям. Да, кажется, и сейчас в ушах звенит этот последний, надрывный гудок уже обреченного паровоза за секунду до крушения…

А, нет же, снова будильник. Утро. Очередной чертов понедельник, в которые блаженные идиоты вкладывают какой-то сакральный смысл и потаенные желания что-то изменить в своей жизни. И никогда ничего в итоге не меняя, раз за разом корят себя за слабость и неспособность преодолеть собственную лень без магии чисел и дат. Бездарно прогуливая дни в ожидании очередного календарного начала – недели, месяца, года…

Я давно бросил эту дурацкую привычку, и уже не жду волшебства и чудес от понедельников, первых чисел месяца и года. Не давать себе обещаний измениться под конкретный срок – значит не загоняться в состояние страха и паники. Исполнение обещаний ведь не на шутку пугает. Не потому ли такие вещи обычно проговаривают про себя, без свидетелей – чтобы, не дай бог, кто-то потом припоминал это. Себя самого оправдать за бездействие, конечно, гораздо проще.

«Очень пошлый конформизм кроется в твоей глупой отповеди», – скажете вы. И будете правы. Банальная оппозиционность банальному явлению. Клише, шаблон, мнимый протест. Да и плевать. Откуда взяться свежим мыслям и идеям, если ты сам посадил себя в квартирную клетку, а за ее пределами нарочно не смотришь по сторонам?

Вот и мне некого винить в засилье банальностей в мозгу – я сам выбрал этот путь. Да, так и впрямь легче живется. Обнуление. Равнодушие. Не плохо и не хорошо. Никак, черт возьми. И эта самая «никаковость» – наверное, лучшая идея, что посетила за последние месяцы мой трагический мозг.

Лениво высвободил руку из-под подушки и вырубил трезвонящий телефон. Я бы с удовольствием закрыл глаза в томном ожидании сна еще на пару часов. Но бесполезно: сон уже которую неделю отступает очень рано и не возвращается. Лишь вновь оставляет наедине с очередным безликим днем, безжалостно бросает на амбразуру якобы важных дел и бесцельной суеты. Ну что ж, мы вновь потягаемся с тобой, Мир. И посмотрим, сумеешь ли ты доломать меня на этот раз.

Пока я лениво чистил зубы, стараясь не встречаться взглядом с отражением в зеркале, телефон выдал пару звонков от шефа. Не отвечал: рот забит пастой, да и просто лень разговаривать. Следом прилетела лаконичная смска: «Где отчет, мать твою?!». Я только ухмыльнулся, сплюнул, прислонился к раковине и закурил. Утренняя сигарета натощак слегка помутила голову, привычно повело от первой дозы никотина. Не трогают меня уже такие наезды, шеф. В апатичном состоянии есть отличные преимущества, надо признать.

На работу я, как всегда, опоздал. Правда, в этот раз – всего-то на полчаса, что уже неплохо. Всему виной слишком придирчивый выбор одежды, а именно – поиск более-менее свежей футболки и не самых затертых джинсов. Проскочив привычной стремительной походкой мимо кабинета начальника, скинул куртку в гардеробе и заскочил в отдел. Но шеф уже сидел в моем кресле и методично перебирал файлы и бумаги в лотках.

– Вчерашний отчет я все никак не могу найти у тебя на столе, – тихо отметил начальник, не глядя на мою удивленно застывшую фигуру. – И у себя на столе я его тоже почему-то не вижу. Этому есть объяснение?

– Ну, в общем, да, – выпалил я, не особо стараясь придумать пристойное оправдание. – Он все еще в работе, Дмитрий Олегович. Возникли определенные затруднения.

– И какие же это затруднения? – шеф оторвался от разведения бардака на моем месте и вперил в мою переносицу самое суровое выражение своих ядовито-зеленых глаз.

Неприятен был его взгляд: просто чудовищно отталкивающий и вносящий сумятицу в голове. Всем своим видом шеф выражал грозность и важность, хотя по факту в его подчинении были пять зашуганных менеджеров нашего отдела статистики. Над ним же была целая вереница вышестоящих шефов, которых тоже постоянно что-то не устраивало.

А отдувались по этой цепочке, в конечном счете, мы, рядовые аналитики – как всегда бывает. Но сейчас я молчал, стараясь не ловить этот адски коробящий взгляд. Не хотелось ничего отвечать, только бы поскорее свалил к себе. Ведь все, что я теоретически скажу, однозначно будет использовано против меня же. А значит – держать паузу до конца. Главное держать паузу.

– Не слышу ответа, – прошипел шеф и так медленно приподнялся со стула, что рессоры заскрипели.

– Будет готово к обеду, – все же сдался я, прекращая «молчанку». Все равно ведь не отстанет. – Да, будет готово.

Дмитрий Олегович все же подошел и приблизился вплотную к моему лицу, все пытаясь установить свой «фирменный» укоризненный зрительный контакт. Но я лишь аккуратно вертел головой, а он пытался двигаться со мной в такт, не оставляя попыток заглянуть в глаза. Выглядело это довольно комично, что не заржать было крайне сложно.

Шеф был очень хорошо осведомлен о магии своего взгляда. Но об этом «психологическом оружии» в то же время крепко знал и весь наш отдел, что шефа особенно бесило. «Никаких зрительных контактов с этим неадекватом» – таково было неписаное правило в нашего отдела.

– Ну-ну, – не добившись своего, недовольно пробасил шеф и, ехидно оскалившись, наконец, потопал к выходу. – У тебя время до двенадцати ноль-ноль, потому что к часу мне на совещание. Иначе пойдешь нахрен на все четыре стороны!

Дверь кабинета хлопнула, едва не слетев с петель. Но я знал, что увольнение мне не грозит. Эти идиотские отчеты за меня ему никто не напишет, хоть и сдаю я их в самый притык. Но ведь сдаю же. А эти угрозы увольнения – настолько приевшиеся пугалки, что и не стоят внимания.

Вот ведь псих, этот зеленоглазый. Еще и бардак какой развел на моем рабочем месте. Порядок на столе – это, конечно, вещь субъективная и обстановка до его обыска была далека от идеала. Но зачем так все переворачивать вверх дном? Точно, шизик. Придется все же прибрать этот ворох бумаг, что совсем не входило в мои утренние планы. А еще и отчет этот дурацкий, к которому я совсем не прикасался два дня. Ну что за день, а?

Тяжело кряхтя, принялся небрежно сортировать раскиданные по столешнице бумаги. Старые распечатки, сводки, аналитические справки, брошюры. То, что мирно пылилось в лотках вперемежку, также нужно и скидать. Заниматься более удобной сортировкой всей этой макулатуры не было ни малейшего желания. Сгреб листы, сбил в пачку, запихнул в секцию.

А, еще и эти чертовы рекламные листовки, которые десятками копились под стопкой документов. Нафига он и их раскидал? Ладно, пусть будет хороший повод выкинуть этот хлам. Что у нас тут? Реклама, реклама, реклама. В корзину. О, еще и один буклет. В мусор. Как скажешь, зеленоглазый. Я себе весь стол зачищу нахрен. А потом уволюсь. Потом. Когда-нибудь.

Гора макулатуры росла в мусорном ведре. Листовки, буклеты, журналы, распечатки отчетов. Я резкими движениями рвал на куски всю эту рекламную и рабочую хрень, но легче не становилось. Лишь спиной ощущались заинтересованные взгляды коллег, в которых, однако, совсем не чувствовалось сочувствия и обеспокоенности – лишь желание быть свидетелями занятной ситуации. Оборачиваться и ловить их увлеченные лица совершенно не хотелось. Только рвать документы и сваливать груды обрывков в мешок.

На самом дне лотка попался еще один яркий рекламный буклет. Я уже готов был его утилизировать, но взглядом выхватил слоган: «Безнадежных не бывает». Интересно. Присел на стул, пробежался по написанному. Брошюра была изрядно потрепана и слегка выцвела. Реклама психолога, предлагающего терапию и лечение профессионального выгорания. Мой случай, судя по всему. Хотя это, может быть, бред полнейший. Ну, много ли народу ходят к этим так называемым специалистам?

Но все же где-то в глубине подсознания пробудился тихий голосок разума: «А почему бы и нет, мужик? Посмотри на себя, ты похож на бледную тень себя прежнего. Вот, сидишь в заляпанных джинсах и мятой рубашке. Никакого самоуважения. Ты определенно сломался, но не хочешь этого признавать. Выдаешь тут истерики, как обиженный всем миром. Сам не можешь оклематься, так попробуй с умным человеком поговорить. Чего теряешь?». И вправду, почему бы и нет? Ладно, пойду, хоть выговорюсь. Вдруг полегчает.

– Прошу, Виктор, проходите. Светлана Ивановна вас ждет, – миловидная девушка-одуванчик за стойкой оторвалась от сосредоточенного печатания, жестом указала на дверь кабинета и снова углубилась в изучение картинки на мониторе.

Я с удовольствием бросил на стол какой-то невнятный журнал, за которым убивал время уже полчаса. Зачем-то пришел пораньше, не хотел опаздывать. Кто их знает, этих психологов. Вдруг эта тетка начнет на сеансе судить о моей непунктуальности вместо того, чтобы углубиться в разбор реальных проблем. А потом еще пропишет еще один сеанс, и так недешевый.

Дверь в ее кабинет я открывал с некоторой опаской. Но пока вроде бы зря. Сама комната терапии не выглядела как-то особенно примечательно: широкие окна без штор, отчего комнату заливал яркий солнечный свет, бежевые однотонные стены контрастируют с темно-коричневой мебелью. Да и из обстановки-то – два кресла и кофейный столик, да кулер с водой в дальнем углу. Лаконично и просто. Рядом с моим креслом дымилась чашка горячего чая.

Беседовать мне предстояло с женщиной средних лет, с каменным и особо не запоминающимся, типичнейшим славянским круглым лицом. Она спокойно смотрела на меня прямо в упор так, что становилось неуютно. В руках женщина мяла большой блокнот. С минуту мы играли в непонятные гляделки, пока я, наконец, не решил потупить глаза. Тогда она ободряюще улыбнулась.

– Знаете, я неопытный в таких визитах, скажу честно, – сказал я, расположившись в глубоком кресле и стараясь принять максимально уверенную позу.

– Ничего страшного, Виктор, многие еще боятся приходить на терапию, – ответила Светлана и взяла ручку наизготовку. – Но мы сегодня говорим о вас. Итак, что же вас больше всего беспокоит? Можете меня не бояться, говорите смело. Ничего не покидает пределов этой комнаты.

– Даже ваш блокнот не покидает кабинет? – попытался я сострить.

Психолог спрятала улыбку, тень строгости промелькнула на ее лице. В самом деле, чего это я. Надо быть посерьезнее, хотя бы иногда.

– Ну, что ж, попробую объяснить более-менее понятно, – я тяжело вздохнул, собираясь с мыслями. – Меня все достало. Вот буквально все. Знаете, еще год назад я был довольно приятным человеком, веселым и жизнерадостным. По крайней мере, мне часто об этом напоминают знакомые. А сейчас, как будто постарел лет на тридцать. Невыносимо хочется вести себя как старый дед. Ворчать на всех, осуждать и копить злобу в одиночестве.

– Почему именно год назад? – переспросила Светлана и что-то чиркнула в блокнот. – Тогда случилось что-то важное, переломное? Как думаете?

– Ну да, – ответил я легко. – Тогда я просто разлюбил свою жизнь.

– То есть? Так просто?

– Ну, это что-то типа: носишь одну кофту пять лет подряд, вроде и любил ее первое время за удобство, мягкость и качество. Носил с удовольствием. А сейчас, спустя годы – вроде и то же удобство при носке, и не полиняла, а радости от нее уже никакой. И в то же время выбросить жалко – хорошая вещь. Так и носишь ее иногда, просто по привычке, но от этого не становится легче, а, наоборот, все хуже и хуже. Не слишком сложный пример?

– Прекрасно вас понимаю, – кивнула Светлана. – Даже могу похвалить, что вы так спокойно говорите о своей нелюбви к жизни.

– Спасибо, конечно, но иначе бы и не сказал, – я слегка пожал плечами. – Да и чего не быть спокойным. Хуже ведь уже быть не может, так чего париться, в самом деле.

– Но я все же рискну утверждать, что ваше спокойствие только внешнее, напускное, – продолжила Светлана и сочувственно улыбнулась. – А внутри… происходит нешуточная борьба.

– С чего вы взяли? – я неосознанно дернулся в кресле, но вновь откинулся на спинку. – Разве не видно, что я даже улыбаюсь.

– Это же элементарно. Если бы вы были действительно спокойны по этому поводу, то считали ваше состояние нормой. А если бы это для вас было нормой, то не сидели бы сейчас вкресле напротив. Тяжелую внутреннюю борьбу не скрыть ни за какими улыбками.

Я лишь едко ухмыльнулся и решил проигнорировать эту реплику. Отхлебнул чаю, откинулся в кресло и с откровенно наигранным интересом посмотрел на психолога, насмешливо вскинув брови. Происходящее уже наводило откровенную скуку – а ведь только начало разговора.

– Но все же, вы абсолютно уверены, что происходящее вас совершенно не беспокоит? – психолог буквально отчеканила каждое слово с максимальным выражением.

– Я хочу быть абсолютно спокойным по поводу своей жизни, – кивнул я настороженно.

– Хотите, – эхом повторила Светлана и продолжила мягким, но настойчивым голосом. – Но всегда ли можете это контролировать? Здесь вы можете быть максимально честны и откровенны, помните. Я чувствую и понимаю ваше недоверие. Вы замыкаетесь, хотя пришли за помощью, разве нет? Поэтому позвольте мне помочь. Дайте шанс самому себе.

Я минуту буравил психолога недоверчивым взглядом. И боролся со стремлением встать и уйти. Но крохотная частица мозга нервно пульсировала, призывая засунуть в задницу гордость и сомнения – да и выговориться, наконец, как следует. «Сними уже свой панцирь хотя бы на этот час, а то смотри – он уже плечи натер до кровавых мозолей» – твердило подсознание. Хорошо-хорошо, только заткнись, пожалуйста.

– Конечно, нет, не спокойно, – вздохнул я напряженно. – Я с каждым днем все сильнее теряю контроль над жизнью. Она утекает, как мне кажется, бесцельно. Это, знаете, как американские горки. Ты вроде летишь вниз, до дна, но весело и дух захватывает.

Светлана понимающе кивнула и жестом предложила продолжать. И я продолжил.

– С другой стороны, наверное, страшно что-то менять в этой ситуации. Просто потому, что есть опасность доломать вообще все, что у меня еще осталось. Вот и хочется лишний раз подпереть это хлипкое здание, лишь бы какая-нибудь стена не съехала снова. Сохранять подобие стабильности – разве это не выход, не решение? Вдруг все со временем придет в норму и станет ясно, что действительно не стоило ничего радикально менять. И так было хорошо и правильно.

– А вы готовы терпеть, пока все-таки придет это время? – Светлана озадаченно вскинула брови. – Ведь никто, даже вы сами, не сможете назвать точную дату, когда все станет хорошо.

– Ждать, видимо, – ответил я. – Просто ждать. Это ведь вполне адекватный выход, пока нет сил на то, чтобы куда-то двигаться. А там, глядишь, и земля сделает очередной виток, и вернется убежавшая белая полоса.

– А если представить, что в один прекрасный день утром или вечером в ванной, во время обычного умывания, вы дежурно взглянете в зеркало и вдруг осознаете, что ненавидите того небритого и депрессивного человека в отражении, – привела Светлана пример. – Или того хуже, просто не узнаете себя в этом человеке по ту сторону зеркала. Как будете с этим справляться?

– Разговаривать я с ним точно не стану, – попытался сострить. – Это ведь будет называться шизофренией, кажется?

– И все же, если по-серьезному? – Светлана вперила в меня свой самый настойчивый каменный взгляд и, кажется, даже не думала оценивать шутку.

– Ну…, – протянул я после некоторых мучительных раздумий. – Думаю, в этом случае стоит попробовать себя полюбить, каким есть. Или хотя бы подружиться. Ведь я по-прежнему останусь собой, в своем теле. И никуда от этого тела не денусь, пока живу.

– Мне это видится так: часто в жизненных ситуациях ненависть к себе – самый первый и самый важный шаг готовности к переменам, – ответила Светлана. – Люди часто ненавидят в себе то, что не могут перерасти, что-то им уже давно несвойственное. Но если вы попробуете просто полюбить то, как оно есть, разве это решит проблему?

– А если это перестать считать проблемой? – парировал я. – Ведь многие же советуют мыслить позитивно. Тогда и самоненависть со временем должна отступить, разве нет?

– Самоненависть – это всегда проблема, – решительно резюмировала Светлана. – Неуверенностью, неудовлетворенностью жизнью, постоянными самокопаниями и бегством от близких, человек постоянно травмирует не только себя, но и свое окружение. Одни могут терпеть, а другие не выдерживают такого отношения, плюнут и бросят гиблое дело спасения. Потому что как спасти человека от самого же себя? Как считаете, насколько это большая проблема для вас?

Я молчал довольно долго, понурив голову. Временами открывал рот, набираясь сил что-то ответить, но лишь с шумом выдыхал и снова замыкался. Светлана терпеливо ждала ответа.