Новый и Третий Рим. Византийские мотивы России

– Шемяка – песъ, упиваеться победою. А полоняника князь Василья посади на своя дворе в порубъ. На Москве и ведать не ведали про то. Но чрезъ два дни прошелъ слухъ, де ослепленъ есть князь Василии Васильевичь! – молвил-выкрикнул боярин.

– Не приведи Господеви! – вскричал Иван Ряполовский.

Испуганный этим криком княжич Иван вздрогнул и посмотрел сначала на старшего Ряполовского, а потом в глаза Митрию. Тот не мог его обмануть. Ваня увидал, что в очах Мити блеснули слезы, и тот посуровел ликом. В синих глазенках княжича вспыхнул испуг, но он справился с собой и еще сильнее обнял малого братишку.

– Жестокосердно, коварно отмстилъ князь Димитрий Великому князю Василью! – промолвил, качая головой, воевода Беззубцев.

– За князь Василья Юрьевича Косого[9] отмстилъ – за братца свово старшенького, хотя сам тогда на стороне князя Василья Васильевича был, – сказал, тяжело вздохнув, Семен Ряполовский.

– А дале то, что с князь Василиемъ Васильевичем стало ся? – с нетерпением спросил Иван Ряполовский.

– Вместе с княгинею-женою поточи его во Углич – в заточение. А мать-княгыню Софью Витовтовну есчо дале – в Чухлому, – ответствовал Образец.

– Да, оттоле не вырвисси, – промолвил воевода, – то все удельные-т грады Юрьевичей.

– Ну а како же ины мужи: служилые, дети боярские, бояре да князи? – спросил вновь Иван Ряполовский.

– Служилыя-т люди, дети боярския приводили ся к крестоцелованию на имя князь Димитрия Юрьевича. Но князь Василии Ярославич и Семен Оболенской отказали ся присягати, да поточи в Литву, – отвечал Образец.

– Да, король-т Казимир и князья Литовские охотныъ прияти пришлецовъ с Москвы, – высказал свое мнение муромский воевода.

– Слухъ есть, далъ-де король князь Ярославу некии грады у рубежа. Туда и поточи вся противники Шемяки. Сын боярский Федька Басенок отказалъ ся целовати Крестъ Димитрию Юрьичу. Тотъ и вели заковать Федьку в железа тяжки и держати подъ стражею. Но Федька уговори пристава и в бега к Коломне. А тамъ собери отрядъ удальцовъ из дворянъ, детей боярскихъ, да пошел со многими людьми к Василью Ярославичу за литовскои рубежъ, – рассказывал Образец.

– Охъ, не быти добру на Москве и в Русськои земли. Много еще кровушки прольется! – молвил со вздохом Иван Ряполовский.

– Ну а черный-т людъ что глаголеть? – вопросил Семен.

– Вси людие негодоваху о княженье Шемякином, но и на самого мысляху. Хотяще Великого князя Василия на своем осподарстве видети, – отвечал Образец.

– А како же мыслятъ священство и отцы-иерархи о томъ? – спросил Иван.

– Слухъ есть, де едетъ в Муромъ рязанскии епископъ Иона. Де посыланъ к намъ от Шемяки, – отвечал ему воевода…

И действительно, через несколько дней, когда весна вступила в свои права, потеплело и стало быстро таять, рязанский епископ добрался со своим двором до Мурома. Встречали его все в той же палате в Муромском кремле. Седовласый и седобородый епископ в богатых ризах в окружении клира и церковных служек воссел на лавке у стены. Ряполовские с Муромским воеводой да с Васильем Образцом предстояли ему. Малолетние княжичи Иван и Юрий сели на лавку одесную епископа. Иона рассказывал, зачем приехал в Муром. С его слов выходило, что на Москве недовольны были правлением Шемяки, потому искал он возможности уладить отношения со священством, боярством, служилыми и посадскими людьми. Просил он Иону, чтобы сыновья Василия Васильевича были отпущены из Мурома и представлены пред его очи:

– Князь Димитрий Юрьевич радъ ихъ жаловати, – перессказывал Иона слова Шемяки, указывая на княжичей, – отца ихъ выпуститъ и отчину дасть довольну. С темъ и заверилъ мя и Крестъ на томъ целовалъ.

Правда, не сказал Иона, что обещал ему Шемяка митрополичий сан. После низложения и бегства Исидора Русская церковь уже седьмой год была без пастыря.

– Владыко, князь Дмитрий Юрьевич и Великому князю Василию тоже Крестъ целовалъ, а очи-то вынулъ, – ответствовал Иван Ряполовский.

– Ведаю о томъ, бояринъ. Но ведь и князя Василия Юрьевича (Косого) не помиловалъ князь Василий Васильевич… Но коли священство обольстити Дмитрию Юрьевичу, отвергнутъ будетъ Святыя церкви (Если же обманет Дмитрий Юрьевич священство, отлучен будет от Святой церкви).

– Так-то оно так, владыко. А и не простятъ намъ людие, егда князь Дмитрий учнетъ козни свои творити.

– Ну а не послушаете мя, совкупитъ князь Дмитрий Юрьевич вои свои и двигнетъ полки на Муромъ. А ино и татары Улу-Мухаметовы по слову князь Дмитрия приидуть на вас. Не устояти граду сему.

– Истину глаголеши, владыко. Но большою кровию яти имъ сеи градъ – молвил воевода Беззубцев.

– Ведаю, сыне. Но бояре Ряполовские остромыслены мужи, вотъ и помыслети имъ, како быти ту.

В палате наступила продолжительная тишина. Только братья Ряполовские: Иван, Семен да Дмитрий – шепотом вели разговор между собой. Наконец они о чем-то договорились.

– А и то, отче, – заговорил Иван, – негоже идти намъ супротивъ твоеи владычнеи воли. Отпустимъ с тобою княжичей ко князь Дмитрею. Но выдадимъ тобе ихъ «на патрахиль», како же свершиши клятвенныи обрядъ в соборнои церкви Рождества Богородицы.

– Быти сему, – отвечал Иона.

Жребий был брошен. В сопровождении епископа Ионы княжичи прибыли в Переславль-Залесский, где их ждал Дмитрий Юрьевич Шемяка.

В истории есть события, носящие глубоко символический характер, скрывающий их подлинное, реальное значение, открывающееся лишь со временем. Подобное произошло в Переславле 6 мая 1446 года. Лицом к лицу встретились тогда уходящее – мрачное, заматерелое, но цепкое и живучее прошлое Руси и ее будущее – пока еще хрупкое и на вид беззащитное. Пред грозным, коварным, казалось, всемогущим Шемякой – живым воплощением удельной, раздробленной и враждующей страны – предстал тогда шестилетний княжич Иван, которому предстояло положить конец тяжелому удельному наследию Русской земли.

После довольно сухого и неискреннего приема княжичи были приглашены на обед, одарены подарками и на третий день отправлены вместе с епископом к отцу в Углич.

Выполнив поручение Шемяки, Иона возвратился в Москву и «сел на дворе митрополичьемъ». Не торопился хитрый Шемяка исполнять свое обещание и отпускать из Углича своего ослепленного, казалось, бессильного врага. Но промыслом Божиим просчитался он. Главная опора великокняжеской власти – испытанный в Думе и в походах служилый вассалитет: князья, боярство, дворяне и дети боярские – негодовали и выступили против него. Попытка освободить князя Василия и его семью не удалась, и все участники ее бежали в Литву к Василию Ярославичу. Земля шаталась под ногами Шемяки. Епископ Иона и церковные иерархи также настойчиво требовали выполнить обещанное – выпустить на волю Василия Васильевича и наделить его вотчиной.

В сопровождении бояр, епископов и архимандритов Шемяка явился в Углич. В торжественной обстановке велел он выпустить князя Василия и его семью из темницы и заключил с ним мир на крестном целовании. В вотчинное владение слепому князю была дана Вологда – маленький городок на севере Московской земли, у спорного с новгородцами рубежа. Туда и отправился с семьей вчерашний пленник.

Той же весной 6964 года (1446 по Р. Х.) деспот Мореи и владетель Мистры[10] Константин Палеолог по прозвищу Драгаш[11] в сопровождении воинов своего двора и младшего брата Фомы подъезжал к Истме, что на Коринфском перешейке. Константин был сильным и красивым мужем в расцвете сил, ему еще совсем недавно перевалило за сорок. Он носил небольшую темно-русую бороду. Черты лица его свидетельствовали, что он умен, смел, резок, но открыт. Так же как Дмитрий и Фома, Драгаш приходился кровным младшим братом правившему ныне в Константинополе императору ромеев[12] Иоанну. Другие их братья (сыновья покойного базилевса Мануила II) – Феодор и Андроник уже отошли в мир иной. Все младшие братья автократора[13] Иоанна имели свои вотчины в Морее. Но ее верховным деспотом (правителем) ныне был Константин. У него давно не ладились отношения с Димитрием. Не раз он враждовал и с покойным Феодором. Но самый младший брат, Фома, владетель неприступной Монемвасии[14], во многом подражал Константину и был его единомышленником. Фома по молодости своих лет не носил еще ни бороды, ни усов. Внимательные глаза его цвета васильков свидетельствовали, что это умный и доверчивый человек.

Кортеж Драгаша направлялся к самому уязвимому месту «Длинной стены», что преграждала путь завоевателям по Коринфской дороге вглубь Пелопоннеса. Каменная стена строилась не одно десятилетие поперек перешейка между Коринфским заливом и Эгейским морем. Многие поколения греков укрепляли, надстраивали и воссоздавали ее после разрушений. Стена протянулась почти на два десятка стадий[15]. В стене имелись десятки башен и несколько ворот. Перед ней был вырыт ров и насыпан высокий вал. Южная сторона стены имела такие же боевые зубцы и бойницы, как и северная. И даже если враг, имея флот, высадил бы свои войска на берег южнее стены, то защитники могли обороняться на стене с обеих сторон – с юга и севера. Оставлять же столь мощное оборонительное сооружение с сильным гарнизоном у себя в тылу и двигаться вглубь полуострова не решился бы ни один военачальник. «Длинная стена» многие десятилетия спасала греков Пелопоннеса от завоевателей. Возможно, потому и расцветала Морея в эпоху XIV – середины XV столетий, когда повсюду на Балканах полыхала война против завоевателей. Единственным слабым местом этой каменной твердыни была долина, по которой шла дорога из Средней Греции в Пелопоннес. В этой долине стена уступами спускалась вниз. Греки неоднократно надстраивали и укрепляли ее здесь, ибо вражеские стрелы, снаряды пушек и катапульт, пущенные с окрестных высот, наносили защитникам и оборонительным сооружениям непоправимый урон. Остальные части стены были протянуты по горам, высотам и считались практически неприступными. Правда, имелось в «Длинной стене» еще одно место, где кладка «карабкалась» с высокого холма на скалу. Там и образовался значительный перепад высот. Но то было узкое место. А вот у дороги стена перекрывала низкую, глубокую долину более чем на стадию в длину.

Сейчас в этом месте кипели восстановительные работы, стояло облако известковой пыли. Везли на повозках камень, бревна, доски, замешивали известковый раствор, на блоках поднимали строительные материалы на верхний, боевой ход стены, сновали строители, приказчики. Подъехав к мощной воротной башне, Константин Драгаш спешился. Бросил поводья коня одному из встречавших воинов. Строители и воины гарнизона, узнавая деспота Мореи, низко кланялись и приветствовали его. Драгаш с улыбкой и быстро, но без остановки, отвечал. Люди из сопровождения деспота стали также оставлять седла. Не теряя времени, он быстро прошел в невысокий арочный проем, ведущий внутрь башни, и стал быстро подниматься по винтовой каменной лестнице в толще стены. За ним последовали Фома и пятеро приближенных, один из которых, генуэзец по происхождению – известный военный инженер. Все были серьезны, сосредоточены. Поднявшись на верхний – четвертый ярус воротной башни, венчанный зубцами, Драгаш подошел к ее наружной, северной кромке и стал по-деловому осматривать новую кладку. Увидел, что восстановительные работы шли полным ходом.

– Как высоко будут подняты «прикладки»[16] против ядер, мастер Антонио? – озабоченно обратился он с вопросом к генуэзскому инженеру.

– На высоту в три человеческих роста, государь. Так, что всадник, взявший пику за основание и поднявший ее на вытянутой вверх руке, едва ли достанет наконечником верхней кромки кладки, – с почтением отвечал итальянец на ломаном греческом.

– Хорошо. Что делается в этой и в ближайших башнях, чтобы усилить их боеспособность огнем пушек? – вновь спросил деспот.

– Государь, я бы мог предложить оригинальное решение, еще малоизвестное в Европе. Для этого в нижнем ярусе куртины[17] с юга нужно устроить аркатурные ниши, так что верхний боевой ход будет как бы опираться на них. С наружной же части куртин напротив арок установить контрфорсы – «прикладки». А в основаниях арок «прорубить» боевые окна для пушек. Но поскольку, государь, «Длинная стена» рассчитана на оборону как снаружи, так и изнутри, то в данном случае на куртинах артиллерию можно использовать только на верхнем боевом ходе, – стал дотошно объяснять генуэзец.

– Оставь, Антонио, мне хорошо известны твои соображения. Я спрашиваю только о том, как усилить артиллерию башен, – со знанием дела молвил деспот.

– Извольте посмотреть, государь, – торопливо сказал венецианец, – вон, видите, в соседней, правой от нас башне, фланкирующей воротную систему, во втором ярусе прорублены и скоро начнут выкладываться три специальные ниши и три боевых окна для стрельбы из орудий, – стал указывать ниже и объяснять инженер.

– Как я понимаю, левая (западная) фланкирующая башня тоже получит дополнительные артиллерийские бойницы? – спросил деспот, указуя налево.

– Да, государь.

– А зачем, артиллерийские бойницы прорублены в направлении ворот, вдоль куртины?

– Как же, государь? А если противник сумеет преодолеть ров, вал и прорвется к куртинам близ ворот? Тогда поразить неприятеля с верхов башен и стен будет очень нелегко, – резонно отметил инженер.

– Ты прав, мой мудрый генуэзец! Смело и хитро придумано! – с удивлением молвил Константин.

– Тот же метод, государь, будет применен и здесь – в воротной башне. На втором и третьем ярусах обороны будут прорублены и выложены артиллерийские бойницы, – добавил довольный итальянец.

– Превосходно! Сколько орудий и какие из них нужно привести и установить здесь, Антонио, для безопасности этого участка «Длинной стены» и ворот? – с некоторой тревогой, но более с надеждой спросил деспот.

– Думаю, не менее полутора десятков, а лучше двадцать стволов дальнобойных «фальконетов», отлитых из бронзы. В европейских странах они известны еще и под названием «bouche a feu», что есть по-гречески «огненное дуло». Османы, видимо, знакомы с ними и называют их «тюфенг», а русские уже применяли их и называют «тюфяки». Калибр их не превышает и ширины мужской ладони. Но эти довольно легкие и превосходные орудия с длинным стволом могут поражать противника картечью на расстоянии в две трети греческой стадии, – отвечал и рассказывал венецианец.

– Полтора десятка стволов?! Много! И это, верно, дорого для казны! – вымолвил уже слегка озадаченный словами инженера Константин.

– Государь, возможно временно снять часть легких орудий с других участков «Длинной стены», а потом заказать и приобрести «фальконеты» у моих земляков – генуэзских купцов. Они с удовольствием доставят сюда эти орудия морем.

– Хорошо! Корнаро, позаботься о «фальконетах». Скачи немедленно в Корон[18] и договорись с генуэзскими купцами о покупке орудий. Поторгуйся, сбивай цену, скажи, что нужно полтора десятка стволов на деревянных лафетах. Но если будут упрямиться, денег из казны не жалей! – приказал Константин, обращаясь к своему помощнику и казначею.

– Будет исполнено, господин, – отвечал Корнаро, склоняясь перед деспотом и удаляясь.

– Георгий, – обратился вслед затем Константин к своему другу и протовестиарию (секретарю) Сфрандзи, – езжай вдоль стены вместе с мейстером Антонио в сторону моря. Посмотрите, где лучше снять с башен хотя бы пять-шесть пушек. Распорядись от моего имени, проследи, чтобы сняли и вези сюда.

– Исполню, как велишь, государь, – промолвил Сфрандзи и вместе с генуэзцем пошел к винтовой лестнице.

– Отойдем, поговорим, брат, – обратился деспот к Фоме, обняв его за плечо и отводя в сторону к западному углу башни.

– Я очень благодарен тебе за то, что ты не оставил меня одного в эти трудные дни, за то что поехал со мною сюда, к Истму, – продолжал он.

– Не могу поступить иначе. Это мой долг, – отвечал младший Палеолог, склонив голову.

– Да, это ты. Но почему я не вижу здесь Димитрия? Что, спасение Мореи и нашей независимости – это не его дело?

– Ты же знаешь, каков он. Всегда думал только о себе и о своем, – согласился Фома.

– В этом он похож на покойного Феодора. Тот тоже свое личное всегда ставил выше всего и был готов вцепиться зубами в глотку Иоанну. Еще перед отъездом базилевса в Феррару и во Флоренцию Феодор готовился начать войну против него. Ты, правда, был еще совсем юн, но, верно, помнишь, как он поднял мятеж против Иоанна? – спросил Константин. – Это было шесть лет назад, во время отъезда автократора, – добавил он.

– Помню.

– Так вот, только чума, разразившаяся в Италии, остановила Феодора, ибо он решил не тратить попусту силы, а дождаться кончины брата и взять власть в Константинополе. Однако надежды эти не оправдались. В конце концов, когда Иоанн возвратился, то унял Феодора. И все мы тогда поддержали его. Даже Дмитрий не воспротивился автократору. По нашему общему соглашению он отказался от Мистры в обмен на Саламврию[19].

– Да, хорошо помню то нелегкое время, – согласился Фома.

– Поверь, нас ожидают более тяжкие испытания. Дмитрий решительнее и хитрее Феодора. Если опасность будет угрожать ему, он примет сторону сильного. Не побрезгует даже покровительства султана и примет ислам… – убедительно сказал Морейский деспот и внимательно посмотрел в глаза Фомы.

– Не могу поверить в это, но боюсь… – отвечал тот.

– Не говори ничего более, Фома, – промолвил Константин, трогая брата за руку и оставляя данную тему.

– Ныне главное – объединение всей Греции для борьбы против османов. У нас слишком мало времени, чтобы успеть собрать силы и возродить греческое царство хотя бы в Морее. Ты помнишь, сколько времени и стараний отдал я этому.

– Да, я знаю, шестнадцать лет назад ты захватил Патры[20], положив конец владычеству латинских рыцарей в Ахайе[21], и этим прославился как полководец, – ответил Фома.

– Но теперь мы имеем дело с более страшным, хитрым и беспощадным врагом. Мурад II не простит нам сочувствия крестоносцам, переговоров с деспотом Сербии Георгием, с трансильванским князем Хуньяди, с албанским воеводою Скандербегом. Правда, тот страшный разгром крестоносцев у Варны два года назад не остановит ни Яноша Хуньяди, ни Скандербега. Хуньяди вновь собирает силы против османов в Сербии, Хорватии, Венгрии, и в Трансильвании. Однако надеяться сейчас на его помощь наивно. Я уже оповещен, что султан собирает силы для вторжения в Морею, – посуровев лицом и синими глазами, сказал Константин.

– Я не оставлю тебя, брат, – с жаром выпалил Фома, – мои войска из Спарты и Монемвасии числом до полутора тысяч воинов уже двинулись к Истму. Правда, у меня нет хороших пушек, но среди них есть отряд добрых лучников и арбалетчиков-генуэзцев.

Примечания