Как я обстрелял Соединенные Штаты Америки
Ракетная техника – опасная штука. Особенно при испытаниях ракет, превращенных из задумок в металл. На то они и испытания, чтобы выявить все собственные «грехи» – проектировочные, конструкторские, заводские. Хорошо, что обошлось в декабре 1965 года без жертв. Да и при всех последующих испытаниях 8К69 человеческих жертв не было!
После доработки системы заправки «изделия» азотом продолжились испытания последующей ракеты в феврале 1966 года. Но они закончились на полигоне опять же с «вывихом». Был доработан и этот «вывих». В середине марта привезли на полигон очередную «машину». Ее готовили к пуску особенно тщательно. Но завершить ее подготовку к пуску до майских праздников не удалось. Работу прервали, испытатели вернулись в родные края. Прилетел и представитель нашего отдела Сережа Ясенев. Я стал расспрашивать его о полигоне, о МИКе и о многом другом.
Перед майскими праздниками начальник моего отдела Иосиф Менделевич Игдалов заявил на совещании в своем кабинете: «Ты, Станислав, горячий молодой специалист. Рвешься в бой! Ну что ж, твоя мечта может воплотиться в жизнь! После майских праздников на полигоне должен состояться пуск нашего «изделия». В нем будешь участвовать ты! Заменишь там Сергея Ясенева. Сережа провел там четыре первых месяца этого года. На своей шкуре ощутил все «прелести» полигонной жизни. В апреле подготовил «машину» к пуску. За что и получил добавочный коэффициент к зарплате. (за вредные условия работы на полигоне наша зарплата увеличивалась в соответствии с размерами вредности). Теперь просится дать возможность ему порадовать семью самим собой. А ты уже созрел для полигонный будней».
Праздничные дни пролетели удивительно быстро: первомайская демонстрация, чествование героев Великой отечественной войны, туристский поход за город…
10 мая 1966 года я собрал сумку, проверил паспорт, командировочное удостоверение, справку о допуске к секретным работам. Вечером побежал через Комсомольскую балку к Центральной проходной нашего ракетного завода, который в народе именовали автомобильным. Там уже собралась толпа. Удивился, неужели все уважающие себя специалисты КБ и завода собрались на полигон? Подошли автобусы. Но почему их так мало? Как же все собравшиеся смогут поместиться в них? Толпа начала штурмовать их. Я, опередив кое кого, протиснулся в автобус. Наши сотрудники стояли даже в проходе, тесно прижавшись друг к другу. Увидев, как я работаю локтями, закричали:
– Ты что, спешишь поперек батьки в казахстанское пекло? Ты, Стас, что, в первый раз летишь? Так тебе надо улепетывать домой, чаек попивать! Всех самолет не заберет. Улетят самые – самые нужные!
Я подумал: «Ох эта табель о рангах – кто нужен, кто нет! Авось прорвусь. Улечу даже в самолетном туалете!».
Была полночь, но в днепропетровском аэропорту чувствовалась нервозная обстановка. Оказалось, что в АН-24 может разместиться не более сорока человек, а желающих более сотни. Каждый пытался доказать другим, что без него испытания сорвутся, что без него «машина» не взлетит! Наш стюард – бортпроводник Михаил Чекодаев пытался образумить толпу! Но она ни в какую! Прибыл технический руководитель испытаний Михаил Иванович Галась, стал зачитывать список вылетающих. Произнес мою фамилию и спросил:
– Это тот, кто вместо Ясенева? Ты у него узнал все особенности вашей совместной работы на полигоне?
– Он мне все рассказал.
– Проходи на посадку в самолет!
Я с гордым видом отошел к группе избранных.
Не включенные в список стали громко протестовать – если они улетят не сейчас, а следующим рейсом через пару дней, то испытания провалятся в тартарары!
Я стоял с видом отмеченного всевышним и наблюдал, как специалисты нашего ракетостроительного КБ рвутся на работу! Где это видно в капиталистических странах, там работники – это рабочее быдло, а у нас, в СССР, труд – это почетная обязанность!
Спецы метали громы и молнии, но меня это уже не касалось, ведь я ныне был привилегированной персоной!
Прорвавшиеся на летное поле пытались пробраться в АН-24 через грузовой люк. Они надеялись, что в полете, когда их обнаружат, не выбросят же за борт! Трое «заказчиков» (представители военного ведомства – военпреды) в офицерской форме (у нас в КБ они носили цивильную одежду и тем самым не отличались от сотрудников КБ), размахивая бутылкой вина, попытались договориться с бортпроводником-стюардом Чекодаевым, чтобы спрятал их в туалете, но он был неумолим. Тогда они решились на отчаянный шаг. Подбежали к авиамотору АН-24 и стали удерживать его за лопасть. Кто-то из этой троицы закричал:
– Недоумки, без нас не улетите! Думаете без нас, военпредов, легко скроете свои огрехи? Все равно найдем!
И навалились на лопасть винта, чтобы с похмелья не свалиться на бетон. Галась появился на самолетном трапе:
– Если не дадите взлететь, пошлю с борта самолета радиограмму главкому ракетных войск стратегического назначения, чтобы уволил вас за безобразие! Немедленно отпустите лопасть винта!
В ответ закричали:
– Вы что, нам угрожать! Вчера праздник Победы был или не был?
– Вы записаны на второй рейс! Протрезвейте дома рассольчиком!
Двое отпустили лопасть. А третий, самый молодой с лейтенантскими погонами лег на шасси:
– Вы разрушаете семью! Я с молодой женой простился еще позавчера! Если к утру вернусь хмельной к жене, она меня выгонит и подаст на развод! Вы не имеете права разрушать семейный очаг!
Галась рассмеялся и рассмеялись все, кто был на летном поле:
– Михаил Иванович, заберите этого, непутевого ловеласа!
Любителя амурных похождений втащили в «Аннушку». Она вырулила на взлетную полосу.
Вот таким был мой первый вылет на Байконур. В салоне «Аннушки» избранные раскрепостились. Кто достал из сумки сало, кто горилку. Позвали «зайцев» из хвостового отсека. Чекодаев заглянул в туалет. Там сном праведника спал лейтенант, скорее всего, впервые изменивший после свадьбы жене.
Еще раз поздравили мы – коллеги друг друга с прошедшим праздниками. В праздничное настроение вмешался Чекодаев:
– Не расслабляться! Кругом гроза! Циклон накрыл почти всю европейскую часть СССР! Будем прорываться в Азию по окраине циклона! По моей команде всем пристегивать ремни!
Я заглянул в иллюминатор. Над тучами висела Луна. Под нами тучи вспыхивали грозовыми разрядами. Самолет трясло, как будто мы ехали по булыжной мостовой. Чтобы успокоится, я вытащил из сумки книгу Льва Гумилева «Древняя Русь и Великая Степь». Первая же страница захватила меня: «Еще на первом курсе истфака автору пришла в голову мысль заполнить лакуну во Всемирной истории, написав историю народов, живших между культурными регионами: Западной Европой, Ближним Востоком и Китаем (Дальнем Востоком), то есть в Великой Степи». От чтива оторвал энергичный голос Чекодаева:
– Пролетели Донецк, под нами Ростов, посадка в Минеральных Водах.
Над Минводами ветер с кавказских вершин разогнал облака. В лужах на асфальте отражались аэропортовские огни. Чекодаев заявил: «Экипаж далее не готов продолжать наш спецрейс пока над Каспием окончательно не прояснится. Всем покинуть салон».
Я вышел из здания аэропорта. В руках том Гумилева. На востоке заалела узкая полоска над горизонтом. В ту минуту мне показалось, что Великая Степь от устья Дуная и Карпат до Великой Китайской стены заключила меня в свои объятия. Свежий горный ветер с окраины Степи ворвался в мое тело. И мне представилось, как наши предки из Великой Степи проходят мимо меня чередой. Но фантазию прервал Чекодаев:
– Вот ты где спрятался! Ловишь рассветные мгновения! Я сам, будто древний язычник, готов возносить хвалу рассвету и богу Солнца Яриле. Но возможность такая выпадает редко. Не была бы гроза, не залетели бы мы на Кавказ, не появилась бы возможность любоваться рождением нашего светилы!
А далее был полет через Каспийское море. Вслед за ним под крылом «Аннушки» распростерлось безлюдное пространство. В иллюминатор можно было разглядеть, как под нами в важном спокойствии появлялись и исчезали белые пятна солончаков, их сменяли гряды желтых бугров. И вдруг в степи возникли скопления сайгаков. Кто-то из наших воскликнул:
– Эх, пальнуть бы из ружьишка?
2. Байконур встретил новичка космическим запуском
Минут через двадцать промелькнула, ослепляя солнечными брызгами, лента Сыр-Дарьи. «Аннушка» приземлилась в аэропорту Крайнем. Солдатики ворвались в салон вместе с потоком солнечного света. Быстрая проверка паспортов и командировочных удостоверений. И вот я ступил на ступеньку трапа.
– Так это и есть сердце Великой Степи? – успел вымолвить я, как меня обожгло ее дыхание. Как будто сорок доменных печей накинулись на меня и принялись выплавлять из моего организма все соки. Кто-то из встречавших нас военных, почувствовав мое состояние, поддержал меня:
– Прибывшие впервые в сердце Степи в середине мая, не редко теряют сознание. Но сегодня только тридцать восемь градусов по Цельсию. Совсем недавно отцвели тюльпаны. Будьте мужественным, настоящая жара еще впереди!
«Ну что ж, сам напросился в печь, надо привыкать к ее жару», – подумал я и поблагодарил поддержавшего меня лейтенанта.
– Юрий Балакин, – представился он и протянул мне флягу с мутной жидкостью, – у нас везде такая вода. У нас все ее кипятят. В моей фляге она тоже кипяченая. Так что пейте, не бойтесь. Бациллы уничтожены. До сорок третьей площадки доберетесь в автобусе с помощью моей фляги, а там акклиматизируетесь.
– А как же вы?
– Я поеду вместе с вами, днепропетровцами. Буду вместе с вами готовить к старту вашу ракету как представитель одного из отделов управления штаба нашего полигона.
За окном автобуса мелькали удручающие километры за километрами. Картина не менялась – одна и та же желто-серая равнина. Полупустынная. Изредка появлялись безлистные кустики, за ними ровные, как столы, участки красной глины и снова серые былинки, опаленные солнцем.
Вдруг автобус остановился. Возле него появился военный патруль. Из автобуса выскочили наши сотрудники, стали возмущаться:
– Зачем остановили? Неужели на тридцать первой площадке работа? Так мы поворачиваем направо, на сорок третью. До нее километров пять. Успеем доехать до гостиницы.
– У нас приказ никого не пропускать и на тридцать первую, и на сорок третью. Все население этих площадок уже эвакуировано. Оставайтесь здесь до особого указания.
– А когда поступит это особое указание? – спросили мои коллеги – «промышленники» офицера с красной повязкой.
– Нам не докладывают. Когда улетит, тогда и поедете.
– О чем не докладывают? – спросил я одного из наших сотрудников Эдуарда Компанийца. – Что улетит?
– Стас, да ты первый раз на полигоне? Смотри вперед и примечай. Видишь на возвышении желто-красные строения? Это площадка 32 – монтажно-испытательная, чуть левее площадка 31 – стартовая. К ним уходит шоссе. На нашу 43-я от шоссе ответвление вправо. Туда мы и направляемся. Но ты нацель свой взор на 31-ую. Увидишь что-то необыкновенное.
Прошли минут двадцать ожидания. С непривычки в горле пересохло, мучила жажда. Но я не отводил глаз и от 31-ой, и от 32-й площадок, расположившихся километрах в двух на пригорке. Что за диковинка покажется оттуда?
И вдруг из-за 31-ой неожиданно вынырнула звездочка и понеслась в знойном белесом небе в сторону 43-ей площадки. И сразу же грохот сотряс и степь, и автобус, и мои барабанные перепонки.
– Что это? – спросил я Эдика.
Тот улыбнулся:
– Полигон приветствует тебя ракетным запуском! Это же королевская «семерка». Может быть, мы присутствуем при выведении на орбиту космонавта! Потерпи до гостиницы. Там все узнаем…
43-я площадка оказалась небольшим поселком – несколько гостиниц, общежития для офицеров и работников столовых, столовые, солдатские казармы, котельная, железнодорожная станция, которой заканчивался более чем шестидесятикилометровый железнодорожный путь от штабного городка и ответвления от станции Тюра-Там, находившейся на железнодорожной магистрали Москва – Ташкент и Алма-Ата.
Как только были распределены номера в гостинице под громким названием «Люкс», прилетевшие были вызваны на совещание на площадку 42. Небольшое двухэтажное здание, где размещался штаб нашей воинской части 14333, было более чем скромным. Удивляли лишь несколько молодых тополей по его периметру. На втором этаже был кабинет с табличкой на двери «Главный конструктор М.К. Янгель». Кабинет тоже не отличался помпезностью – сугубо рабочая комната. В ней собрались наши кабэвцы, заводчане, представители смежных организаций, прилетевшие из разных городов СССР. Совещание открыл технический руководитель испытаний 8К69 Михаил Иванович Галась:
– Прежде всего давайте поздравим королевцев с успешным выведением на околоземную орбиту нового космического аппарата. Свидетелями этого очередного космического успеха страны были все мы, здесь собравшиеся. Среди нас находится тот, кто впервые прилетел на полигон, – Михаил Иванович указал на меня, – новичок на полигоне да еще и с успешным космическим запуском – это хороший признак для всех нас. Будем надеяться, что и наша ракета будет успешно отработана и займет достойное место в деле защиты отечества. Пожелаем дальнейших успехов королевцам. А теперь за работу. У кого есть вопросы?
Поднялся заместитель Галася по испытаниям 8К69 Михальцов:
– График продолжения работ после праздников был согласован еще в конце апреля. Есть ли у наших смежников дополнения к графику?
– Вроде бы мы отработали на полигоне почти все еще до майских торжеств. Не только отработали, но и каждый прибор и узел прощупали. Непременно мы должны на этом пуске доказать, что наше «изделие» работоспособно, – эти слова представителя харьковского КБ Электроприборостроения Леонтия Михайловича Бондаренко вызвали одобрение у всех.
3. Каким прекрасным был старт и полет моей первой ракеты!
Ракету вывезли из монтажно-испытательного корпуса на наземный старт, установили в вертикальное положение. Она прекрасно просматривалась даже с расстояния в десяток километров – белая «стрела» вонзились в небо! Проверки нашего «изделия» в вертикальном положении подтвердили его готовность к запуску. Он должен был состояться после полуночи.
– Почему выбрано именно это время? – спросил я у Компанийца. И получил исчерпывающий профессиональный ответ:
– В этом пуске мы должны подтвердить работоспособность всех систем нашего «изделия». Для этого вовсе не обязательно, чтобы оно обогнуло нашу планету и попало в свой собственный старт. По составленной нашим баллистическим отделом программе наш космический аппарат должен выйти на орбиту и тут же затормозиться, чтобы попасть в цель на Камчатском полигоне.
– Чтобы не поднимать лишнего шума за рубежом? – попытался я понять намерения наших баллистиков.
– Конечно, американцы поднимут шум, если засекут своими локаторами нашу головную часть на орбите. Но этого не произойдет, так как мы решили, чтобы при этом запуске наша ракета находилась на орбите только над Советским Союзом. То есть укоротили орбиту и стреляем всего лишь на Камчатку, – Эдик посмотрел на часы, – уже полночь, пора выходить из гостиницы на степной простор.
Белая «стрела», освещенная прожекторами, великолепно смотрелась на фоне звезд. Мы сверили часы. Эдик воскликнул:
– Пуск!
И через мгновение «стрела» исчезла в клубах дыма. Я успел лишь произнести:
Неужели снова авария! – как из черных клубов дыма вынырнула белая стрела с огненным факелом, прочертила ночное небо и превратилась в звезду. Мы помчались на рядом находившийся ИП. У меня колотилось сердце, а в голове было одно родившееся в этот миг заклинание:
– Лети, лети родимая без сучка и задоринки!
На Измерительном Пункте (ИПе) из динамика звучало: «Полет первой ступени – нормальный, двигатели работают устойчиво, программа тангажа отработана нормально, есть разделение ступеней, двигатели второй ступени работают нормально, норма, норма, норма…». Как это было приятно слышать! Осталось дождаться сообщения с Камчатки, подтверждающее, что там зарегистрировали попадание нашей боевой головной части в цель.
На ИПе заседала Государственная Комиссия. В том же помещении находились почти все испытатели. Все замерли в ожидании сообщения с Камчатского полигона «Кура». Но сведений с Камчатки не поступало! Прошел час, другой. Председатель Государственной Комиссии заместитель начальника Военной Академии имени Ф.Э. Дзержинского генерал-лейтенант Ф.П. Тонких заявил:
– На этот раз все сложилось, как будто, удачно. Ступени отработали успешно. Плохо, что нет сообщений с «Куры». Но там на границе с Чукоткой свои трудности: погода неустойчивая и многое другое. Объявляю перерыв. Следующее заседание госкомиссии состоится на «десятке» в 11 часов утра. За остаток ночи и утром отдел анализа штаба уточнит по в-ч связи все, что наблюдалось на «Куре» и, конечно, доложит отклонения головной части от цели. До 11 часов все свободны.
На ИПе я разыскал лейтенанта Балакина, пригласил его в гостиницу «Люкс» отметить успех. Он отказался:
– Мне надо работать с Камчаткой! Странно, что они не прислали сообщения…
Его словам я не придал значения и побежал в «Люкс». Он «гудел», как радостный улей. Пили за удачу, за то, чтобы и последующие пуски были такими же успешными, за здоровье всех окружающих, за тех, кто не с нами.
Меня поздравляли: ты новичок на полигоне, ты принес нам удачу! Праздничное настроение требовало еще чего-то особенного.
Наша молодежная компания из разных организаций – Днепропетровска, Харькова, Москвы, Ленинграда решила встретить рассвет в Великой Степи. Солнце нового дня выползало из-за дальних лысых бугров. Его появление приветствовали радостным свистом многочисленные суслик, выбежавшие из своих многочисленных нор… Нам было радостно, весело, непринужденно…
В восемь утра автобусы, «газики» и «Волги» увезли создателей «частично орбитального бомбардировщика» за шестьдесят километров в город, где разместился штаб полигона, его многочисленные подразделения, жилые кварталы, школы, филиал Московского авиационного института, гостиницы, ресторан, столовые, универмаг, магазины… И все это называлось «десятой площадкой».
При въезде в город над контрольно-пропускным пунктом высилась гордая надпись – «Звездоград»! Миновали ее как-то обыденно, без торжественных восклицаний. Но сердце мое трепетало от гордости за причастность к великим космическим свершениям.
В штабе полигона наше праздничное настроение отступило на второй план. Вызвала удивление задержка открытия заседания Государственной Комиссии. Ее председатель генерал – лейтенант Ф.П. Тонких не выходил из отведенной для него комнаты. Вызывал к себе по очереди руководителей бригад испытателей из организаций, создавших 8К69. Долго беседовал в тайне от остальных с Галасем и его заместителем Михальцовым, а потом с харьковчаниным Бондаренко. Был уже час дня, а заседание еще не начиналось. Наконец-то в зал вышли насупившийся Федор Петрович и такой же непроницаемый начальник штабного отдела анализа испытаний ракет. Федор Петрович обвел взглядом притихших участников заседания, произнес:
– Испытания «машины» 8К69 далеки от завершения. Они сталкиваются с некоторыми особенностями, которые предстоит нам понять. И все же хочу отметить, что рассвет в конце туннеля замаячил.
Далее он предоставил слово с докладом о результатах последнего запуска начальнику отдела анализа полковнику Кауфману. Из его доклада можно было понять, что задачи, поставленные перед последним запуском, в общем выполнены, доказано, что принципиальные решения, положенные в основу разработки «машины», верны – двигатели первой и второй ступни показали свою работоспособность, система управление первой и второй ступени функционировала без перебоев, рулевые двигатели обеспечили разворот ракеты по тангажу, разделение первой и второй ступеней и отделение третьей ступени прошли во время и т. д. и т. д.
Зал возликовал! Пожатия рук, улыбки. Я увидел Юрия Балакина? Подошел к нему:
– Юра, все ликуют, а почему и ты, и генерал очень даже озабоченные. Генерал как-то загадочно, неоднозначно оценил наш запуск. Почему он не поздравил всех нас – испытателей с успехом?
Юра тактично ответил:
– Вопрос задан не по адресу. Я всего лишь лейтенант, и даже не старший лейтенант, не говоря к тому же о генеральском звании.
– Юра, но ты же верный помощник генерала, ты же из отдела анализа, приложил руку к написанию доклада своего начальника. Не может быть, чтобы у Федора Петровича не возникло что-то, что нас, «промышленников», заставляет насторожиться.
– Есть небольшая проблемка…
– Которая может вырасти в гигантскую?
– Еще раз предупреждаю – я всего лишь лейтенант.
– Не скромничай, Юра. Здесь, на полигоне у тебя великое будущее (как ни выглядели мои слова подхалимажем, но я не ошибся, через тридцать лет он стал генералом).
4. Как гром среди ясного неба
Наш разговор прервал Михальцов:
– Прошу прощения. Стас, выйдем в коридор.
Там он огорошил меня:
– Необходимо съездить на старт. Надо кое в чем разобраться!
– В чем, Алексей Андреевич? Что стряслось? Вроде бы из доклада можно понять, что для волнений нет причин? Или враги постарались влить ложку дегтя в наш успех?
– Рано еще бежать в ресторан, обмывать удачу! До праздника еще далеко. Поехали. «Волга» уже подана!
Шестьдесят километров пронеслись, как одно мгновение. Всю дорогу Михальцов молчал. Я же решил не торопить события расспросами, ведь была же какая-то веская причина, заставившая Алексея Андреевича покинуть штаб полигона и мчатся вместе со мной на отработанный прошедшей ночью старт.
На стартовой площадке было пустынно. Ничего не говорило о ночной феерии. Солдатик-контролер проверил наши пропуска, открыл стальную дверь бункера. Мы прошли по коридору, остановились перед дверью комнаты, где размещалась аппаратура для набора полетного задания и ввода его в ракету. Дверь была опечатана. Я сразу же обратил внимание на дату опечатывания – свежая. Михальцов произнес:
– Печать моя. Опечатал сразу же после старта «машины», чтобы никто не смог изменить что либо в аппаратуре после старта.
– В чем проблема, Алексей Андреевич? Неужели есть сомнения в нашем запуске? Все же была ложка дегтя?
– Стас, возможно и была! Ее надо найти, понять и ликвидировать. Поэтому мы с тобой и стоим перед этой дверью.
Михальцов открыл дверь. Подошли к стойке с аппаратурой. Она тоже была опечатана. Но дата на этой печати была иная – «26 апреля 1966 года». Михальцов задумался:
– Судя по дате опечатывания после 26 апреля к аппаратуре с введенным полетным заданием никто не прикасался и его не корректировал. Так почему же мы не попала на Камчатку? Все системы сработали безукоризненно! Но куда же мы попали? Ведь на Камчатке воронки от нашей боевой части нет!
– Как это? – меня начал бить озноб, затем бросило в жар. – А где она оказалась?
– По данным камчатского ИПа и предположениям нашего баллистика Компанийца мы перелетели Камчатку и даже Тихий океан.
– За Тихим океаном – Америка! Так мы, значит, могли обстрелять Соединенные Штаты Америки? Алексей Андреевич, что же теперь делать? Нас арестует КГБ, как врагов Родины, и расстреляет?
Я схватился за голову!
– Стас! Еще хуже! Мы вляпались в международный скандал! Нашего расстрела потребуют США!
– А если по требованию американцев нас не расстреляют, то начнется третья мировая война? – мои поджилки затряслись, выступил пот, ноги набухли и превратились в неподвижные слоновьи тумбы. Мне стало так жалко себя – такой молодой, еще не видел жизни, а меня или отправят по этапу, или пуля в лоб, а еще хуже в затылок! Конечно, «замочат» не только меня, но и всех причастных к пуску «частично орбитального бомбардировщика». Язык не поворачивался, но я все же вымолвил:
– Что делать, Алексей Андреевич? Расстрел то обеспечен?
– Зачем же паниковать. Надо разобраться, как это мог произойти несанкционированный перелет третьей ступени через Тихий океан? И куда она попала – в океан или в острова? Хотя если и в океан, все равно греха не оберешься.
После этих слов у меня отвисла челюсть. За ними последовало еще более умопомрачительное:
– Есть предположение, что наша «головка» подняла фонтан брызг на одном из пляжей Гавайских островов!
– Но ведь Гавайи – пятидесятый штат Америки! Гавайские острова – вулканические. Если наша головная часть попала в один из вулканов, то он начал извергаться? Выходит из-за меня погибли люди? Из-за меня!
– Не паникуй! Отправиться на виселицу всегда успеем!!! Давай без паники разберемся, по какой причине мы оказались преступниками? Я предполагаю, что на старте в ракету ввели одно полетное задание, а ее бортовые приборы были рассчитаны на другие.
Для читателей эта версия – заумная, она требует пояснения. Сегодня она секретности не представляет. Однако пояснение произойдет позже. А сейчас продолжим повествование.