Формула порока

В киоске у остановки он приобрёл пару упаковок «Орбита» без сахара и сразу распаковал две пластинки. Челюсти плохо слушались, и Владимир проявил упорство при освежении полости своего рта с помощью жвачки.

Очередного новенького троллейбуса пришлось подождать, в это время они ходили через пень-колоду.

К первому человеку в белом помятом халате – окулисту – Владимир занял в коридоре очередь за натуральным панком: у парня через всю голову перпендикулярно поверхности стоял разноцветный гребень, остаток всех волос. Остальная растительность яйцеобразной головы выглядела тщательно выбритой. Значит, панк основательно готовил свою причёску именно к сегодняшнему торжественному событию – призывному медосмотру. Перед панком стоял плотный паренёк ростом ниже среднего в сплошь усеянных заклёпками джинсах, которые поддерживались офицерским ремнём и, можно предположить, весили солидно. Владимира посетила мысль, что армия, богатая подобными бойцами, сможет вести исключительно победоносные войны. На приёме у хирурга и у невропатолога Владимир дышал в сторону.

Но «Орбит» закончился, когда он пошёл к врачу, который проверял ухо, горло и нос. Владимир определил почти все слова, которые шептал ему из другого угла кабинета доктор.

При определении запаха Владимир чуть замешкался с ответом, поэтому врач попросил его открыть рот и сказал:

– Выдохните! А впрочем, можете и вдохнуть. Все одно видно, что вы, молодой человек, пьяны. Разве можно в таком виде появляться на медицинской комиссии? Пойдёмте к председателю призывной комиссии, пусть он с вами разбирается.

За длинным столом, покрытым отрезом красной, уже выцветшей от времени ткани, сидели пять человек. Перед каждым членом комиссии лежала папка с бумагами, а посередине кумача красовались на алюминиевом подносе два гранёных стакана и прозрачный гранёный графин с остатками воды на самом дне.

Председатель комиссии, подполковник с волевыми морщинами на лице, сидел крайним и периодически приподнимался и крепко жал руку очередному допризывнику. Он поздравлял будущих защитников Родины, признанных состоянием здоровья годными служить Вооружённым силам, и объявлял новобранцам, что скоро их призовут в ряды прославленной и легендарной. Председатель отлично осознавал: план количества призывников, конечно же, вновь окажется заваленным. Хотя сравнительно с предыдущим годом статистические показатели выглядят успешнее. Возможно, сказались рост безработицы, инфляция, общее снижение уровня жизни. Эти причины помогали родителям уговорить сынов отсидеться в казармах, надеясь на перемены жизни общества в лучшую сторону.

Между райвоенкоматами шло упорное соревнование за процент выполнения плана, и призывные комиссии боролись за каждую живую душу. Поэтому когда врач привёл пьяного призывника, председатель поначалу, обдумывая, как поступить, попросил пригласить терапевта для выигрыша времени на принятие решения.

– Что скажете, глядя на этого гуся? – представил председатель врачу-специалисту призывника.

Его правая мохнатая бровь, самопроизвольно медленно выгибаясь дугой, приподнялась, тем временем левая оставалась полностью бездвижной.

– Думаю, можно предположить, это остаточное. Разве здравомыслящий человек будет напиваться перед медицинской призывной комиссией? – ответил терапевт, сочувственно глядя большими удивлёнными глазами и на председателя, и на Владимира.

Подойдя вплотную, он спросил:

– Когда вы последний раз употребили спиртное?

Сердобольный и ровный тон курносого пожилого врача-терапевта и лицо, испещрённое вдоль и поперёк морщинами, располагали и настраивали на откровенность, поэтому Владимир ответил честно:

– Один час назад.

– Для чего же вы пили? – всё так же совершенно добродушно и уверенно продолжал расспрос терапевт.

Владимир ответил широкой улыбкой, покосился на председателя, который стоял столбом в пятнистой зелёной форме, и ответил без тени лукавства, как произошло на самом деле:

– Головка побаливала, горлышко першило, вот и решил поправить.

– Это вы вечером, стало быть, изрядно употребили горькую? – с искренним удивлением в голосе продолжал терапевт.

– Славно вчера потрудились, – чистосердечно признался Владимир.

Ещё чуток, и он бы расхохотался, глядя на серьёзные и целомудренные лица членов призывной комиссии, припухшие от вчерашних, как можно было предположить, злоупотреблений. Их обезвоженные организмы требовали скорейшей помощи. Все члены комиссии вожделенно вздыхали – двое кивали головами в знак согласия, а двое откровенно и смачно облизывали пересохшие губы. Глаза комиссаров сочились доброй завистью.

Прислушиваясь к диалогу терапевта с Владимиром, председатель задавался щекотливым вопросом: «Отчего допризывнику можно с утра опохмелиться, а председателю призывной комиссии запрещено?».

И сердце его буквально разрывалось от обиды, в то время как пурпурная, а местами синяя, голова трещала и раскалывалась на большие куски и маленькие кусочки.

Между тем терапевт продолжал добродушные и вроде бы простые на первый взгляд вопросы:

– Сколько же дней в неделю вы пробуете на вкус спиртные изделия?

Владимир задумался, он подсчитывал смены, так как работал «два через два». То есть два дня работал и два отдыхал.

Во рту было сухо и очень хотелось пива, но Владимир собрал силу воли в кулак, закончил подсчёты и ответил:

– Когда как, но обычно пять дней. Или четыре уж точно.

Терапевт поправил большие роговые очки. Внимательно оглядел Владимира с ног до головы и, обращаясь к председателю медкомиссии, утомлённо произнёс:

– Видимо, мы имеем дело со второй хронической стадией алкоголизма со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Именно последствия вводили в уныние бравого подполковника-председателя. Все инструкции запрещали брать на срочную службу алкоголиков, и это подполковник знал прекрасно. Но, послужив в различных гарнизонах, разбросанных по разным уголкам страны, он встречал в доблестных вооружённых силах таких отпетых алкоголиков, что их и днём, и ночью можно было встретить в одном только виде – в пьяном. И если для кого-то старинное выражение «чисто выбрит и слегка пьян» звучало как ирония или сказка, для подполковника данная фраза являлась реальностью бытия.

«Что же такое, получается, – думал военком. – Одни хронические алкоголики могут служить и сверхсрочную службу, и бдительно, с чувством ответственности за порученное дело, охранять ближние и дальние рубежи славного Отечества, а другие и от срочной службы бегают благодаря хроническому алкоголизму? А если завтра вой на, если завтра в поход? Любых алкоголиков поставят под ружьё. Наверное, думские мудрецы-законодатели что-то здесь упустили, что-то напортачили».

Председателю захотелось призвать хмельного молодца к порядку, промурыжить и отправить служить, куда и Макар телят не гонял. Диагноз хронического алкоголизма ему был нужен, как седло корове. За такого галочку разве поставишь, да и спасибо вряд ли кто скажет.

Поэтому председатель, приподняв правую бровь, со всей возможной спокойностью и твёрдостью изрёк:

– Зафиксируйте, пожалуйста, результаты осмотра данного призывника, опишите истинное положение на текущий момент, – стараясь казаться справедливым, без лишней суровости он чеканил слова, так римляне приколачивали гвоздями кисти рук Спасителя к кресту на Голгофе. – Затем сиюминутно направить оного допризывника в ГНД – в городской наркологический диспансер – на обследование. Ответственным сопровождающим назначаю прапорщика Дедова. О результатах обследования по поступлению доложить лично мне срочным образом. Далее. Если определится заболевание, пускай его вылечат. И пусть он послужит чуркой в стройбате. Если же выявится преднамеренная симуляция, рассмотрим это как самострел в боевой обстановке. Тогда передадим материалы в судебные органы, под трибунал. И потребуем отнестись к ситуации с максимальной жёсткостью в назидание и ему, – председатель вонзил, как нож, в плечо Владимира мощный толстый указательный палец так, что допризывник покачнулся, – и другим. Контроль данного решения оставляю за собой. Выполняйте, аллюр три креста.

Самые последние свои слова, произнесённые автоматически, вызвали у подполковника воспоминания молодости, пробудили тёплые чувства, и он, вздохнув, улыбнулся. Уже без строгости он посмотрел на Владимира, и они обменялись улыбками.

Далее председатель занялся очередным призывником, который прошёл медкомиссию. Он прочитал заключение, приподнял правую бровь и буркнул: «В десант кто ж годен? Так-то брат!». Подписал заключение и стал жать руку дистрофического вида пареньку и говорить ему слова напутствия о том, что именно в таком защитнике сейчас нуждается достославная Отчизна.

Терапевт заполнил в медкарте замысловатым почерком заключение, составил направление и вручил его моложавому прапорщику с короткими черными усами. Прапорщик поджидал, уже одетый в цвета хаки воинский плащ с кушаком. Горящий и внутри, и снаружи, Владимир молча оделся, и они двинулись в путь.

Когда подходили к углу Среднего проспекта, Владимир спросил:

– Разрешите обратиться, господин прапорщик?

– Пожалуйста, – ответил Дедов и добавил: – Можешь называть меня покороче – Андреем.

– Андрей, разве ты дашь мне засохнуть?

– Наверное, ты хочешь «Спрайта»?

– Я хочу пива, но раз мы идём в серьёзное медицинское учреждение по важным делам, мой внутренний пожар надо залить хоть чем-либо.

– Будем считать, что я спас ещё одну страждущую человеческую душу от верной гибели. Вырвал её из цепких и могучих объятий костлявой старухи.

Владимир и Андрей остановились у маленького павильона, выпили по баночке «Краш», отчего Владимир почувствовал облегчение и, проявляя предусмотрительность, взял ещё три баночки лимонада для снятия будущего возгорания и положил их в просторные карманы куртки.

Они двинулись в сторону станции метро по правой теневой стороне. Яркое осеннее солнце кидало косые лучи на исторические здания, которые своим великолепием могли украсить любой город планеты.

– Скажи, Андрей, а ты сам, по желанию пошёл в прапорщики, в армию?

– У меня тогда был первый разряд по плаванию, и я надеялся попасть в какую-нибудь спортивную роту или периодически отстаивать честь родного подразделения на соревнованиях. Я и физически, и морально представлял собой готового к службе, к любым перипетиям человека. Но уже в учебном подразделении на меня положили глаз преподаватели, и через девять месяцев мне присвоили звание старшего сержанта; командовал отделением, потом назначили старшиной роты. Меня долго уговаривали остаться на сверхсрочной и сулили золотые горы, но теплилась в крови моей жажда учиться. Я обещал своим родителям, что стану юристом.

– А стал прапорщиком?

– Судьба.

– Что стряслось?

– Я потерял родителей – рак.

– Прими соболезнования.

– На стипендию разве можно прожить?

– Да, вряд ли.

– Одна квартплата много дороже, тогда вот друзья и пристроили в райвоенкомат. Службу я знал, амуницию выдали. За должность и за звёзды пайковые и зарплату получаю регулярно. С начальством контакт, и если вдруг личные дела требуют свободный день, меня, как дисциплинированного воина, без разговоров отпустят.

– И что же такое дисциплина?

– Это искусство, Вова, быть глупее начальника.

– С учёбой, надо думать, покончено?

– Я обучаюсь на заочном.

– Хорошо.

– И уже в следующем году обрету диплом.

– Так ты уже специалист! Вот и объясни: почему во многих странах в армии престижно служить, военнослужащие там находятся исключительно добровольно и получают солидную оплату, а у нас всё наоборот? У нас же в армии ежегодно погибают ребята без всяких боевых действий.

– Все зависит от того, с какой точки зрения на все это взглянуть. Лучше всего обратиться к достоверным историческим источникам, потому как, зная прошлое, легче понять настоящее и предусмотреть будущее. И всегда нужно представлять, кому это надо и их мотивы…

– На Западе существуют школы. Люди платят крутые деньги за то, чтобы их обучили выживать в тяжёлых условиях, а у нас, пожалуйста – стукнуло восемнадцать лет, и отправляйся в бесплатную школу выживания. Здорово?

– Так точно, – отрапортовал прапорщик Дедов.

Через двадцать минут прогулочного шага Владимир и Андрей свернули на Пятую линию и через пятьдесят шагов оказались возле бани, пересекли наискосок проезжую часть улицы и на Четвёртой линии перед ними гостеприимно и приветливо распахнул свою тёмную тяжёлую высокую дверь уютный ГНД.

У дверей приёмного покоя в просторной проходной комнате сидели и толпились в удручённом состоянии человек пятнадцать страждущих и их сопровождающих. Здесь ожидали приёма пожилые мужчины и женщины с очень синюшными, исковерканными глубокими морщинами, безразличными лицами потомственных бомжей. Сидели с отсутствующим выражением на лице молодые люди, стойко направляя взгляд своего узкого зрачка в противоположную стену. Рядом с юными будущими клиентами диспансера сидели потрясённые матери, чьи заплаканные глаза красноречивее любых слов рассказывали о перенесённых ударах судьбы. Наполненные слезами глаза матерей мучительно и душераздирающе вопрошали: «За что?».

Из комнаты вели пять дверей. Мимо одной, приоткрытой, вслед за Андреем прошёл Владимир, и увидел, что в тесной маленькой коморке за столом с телефонами сидел бритоголовый мужчина в униформе Санкт-Петербургской полиции, а к его поясному ремню прикреплена длинная резиновая дубинка, какую в народе ласково именовали «демократизатор».

– Граждане, прошу меня извинить, – обратился Андрей к почтенной публике тоном глубокого сожаления. – Поверьте, я с огромным удовольствием отстоял бы очередь, но вынужден выполнять приказ старшего по званию командира и действовать по предписанию. Служба, понимаете ли. Поэтому мне придётся пройти без очереди, и я ещё раз прошу прощения.

Очередь осталась безучастна и безмолвна, каждый болел своим и перечить человеку в военной форме считал себе дороже.

Дедов пропустил Владимира в белую дверь, зашёл вслед за ним и прямо от порога маленького коридора-прихожей громким командным голосом выпалил:

– Здравия желаю! Разрешите обратиться?

– Подождите секунду. Мы сейчас заканчиваем, – ответили ему два женских голоса из узкого кабинета с распахнутой настежь дверью.

Вдоль вытянутого кабинета с высоким потолком и с одним зарешеченным окном стояли три обычных письменных стола, за двумя из них сидели женщины в голубых колпаках и халатах. Через стол, напротив одной из них, сидел грузный седой мужчина в тёмно-синем костюме с редкими тонкими коричневыми полосками. На его пиджаке красовались четыре ряда орденских планок, судя по которым он был ветераном Великой Отечественной войны. Глаза его обрамляли мелкие бесчисленные морщины, лицо было болезненно одутловатым.

Густым хриплым баритоном он произнёс:

– Спасибо, дочка, приведите в порядок, уж как обычно.

– Как положено, вам всё сделают, можете с медицинской картой подниматься, как обычно, в своё родное отделение.

– Я говорю всегда и всем: на всю страну осталась одна бесплатная больница, где и уход хороший, и персонал замечательный, всегда готовый помочь, – последние слова фронтовик говорил, уже открывая белую дверь на выход из приёмного покоя.

Андрей Дедов подошёл к первой женщине и отдал направление из районного военкомата.

– Понятно, – сказала женщина, прочитав каракули терапевта комиссии и чёткую печать военного комиссариата. – Присаживайтесь.

Она вышла с направлением в соседнюю комнату. Вторая женщина что-то быстро безотрывно переписывала из одной толстой книги в другую.

Владимир осматривал высокие потолки. Здание, по все видимости, было построено в девятнадцатом веке. Интерьер говорил: здесь было сделано то, что называется евроремонтом – комнату большой площади поделили на ряд кабинетов. Поэтому сочетание изящной старинной лепки на потолке с безукоризненной современной отделкой в нижней части комнаты придавало обстановке кабинета своеобразный шарм.

Женщина вернулась и сообщила:

– Я доложила заведующей приёмным отделением, а та проинформировала заместителя главного врача по медчасти. Ситуация такова: мы обследуем вашего протеже, и это займёт неделю или две.

– Из-за чего так долго?

– Отчего вы, товарищ прапорщик, решили, что это долго?

– Собственно, мне лично всё равно, сколько времени вы его будете здесь выводить на чистую воду. Но мне же надо знать, по какой причине ваше обследование такой срок имеет, потому что меня об этом спросит начальство.

– При установлении диагноза пациент должен пройти флюорографию, сдать предписанные лечащим врачом анализы, после чего полученные результаты рассмотрят и проанализируют специалисты, и консилиум примет окончательное заключение по данному конкретному случаю.

– Меня месяц назад просвечивали при флюорографии.

– Это зачтётся, но получение всех результатов анализов, их рассмотрение врачами и заключения всех специалистов – всё это займёт минимум неделю. Если же по каким-либо причинам потребуется взятие повторной пробы анализов, то это уже будет ближе к двум неделям. Кроме того, случаются задержки получения результатов по гепатиту из больницы Боткина, где производят анализы со всего нашего большого города.

– Благодарю за разъяснения. Я вам оставляю допризывника и могу считаться свободным?

– Вам также следует проинформировать ваше руководство, что нахождение в нашем стационаре – дело сугубо добровольное. И если ваш подопечный попытается уклониться от каких-либо процедур или вовсе сбежать из диспансера, мы просто зафиксируем нарушение режима и известим вас.

– Нарушение режима с его стороны будет рассматриваться райвоенкомом как злостное уклонение от призыва на срочную воинскую службу со всеми вытекающими последствиями вплоть до возбуждения уголовного дела. Поэтому я уверен: он выполнит все ваши требования. И станет сидеть у вас тише воды, ниже травы, как мышка. Так что, разрешите откланяться, всего вам наилучшего. Здравия желаю! Будь здоров, Вова.

Дедов дружески хлопнул Владимира по плечу, крепко пожал его бледную руку и как видение скрылся за белой свежеокрашенной дверью.

– Подождите, пожалуйста, здесь пока занято, – потребовала женщина-врач у человека, что попытался войти в приёмный покой согласно очереди, и добавила: – Вас обязательно пригласят.

Она начала привычно заполнять медицинскую карту, дотошно переписывая данные с паспорта Владимира.

– Могу ли сообщить матери, где нахожусь и что у меня обследуют?

– Конечно, обязательно сообщите, чтобы вас поскорее навестили и привезли бы спортивный костюм, тапочки, предметы личной гигиены, а может, и постельное бельё. Вашим родным следует познакомиться с лечащим доктором и узнать, какие медикаменты и продукты питания им следует привезти для вас.

– Зачем нужны лекарства, если моё здоровье богатырское?

– Я объясняю вам, что следует сообщить вашим родственникам. Вполне возможно, что лечащий доктор без всяких лекарств назначит вам исключительно только клизму, но лучше, чтобы и её вам принесли родственники из дома. Сообщите и номер отделения, где следует вас разыскивать, – женщина-врач показала цифру, уже написанную на медицинской карте рядом с датой поступления.

Владимир принялся крутить видавший виды скрипучий и заедающий местами диск стационарного городского телефона.

Лишь с третьей, более тщательной попытки он дозвонился матери и сказал:

– Добрый день, ма.

– Приветствую тебя, как дела?

– У меня всё в порядке.

– Рада слышать.

– Доктора решили определить наличие у меня заразной болезни.

– Это хорошо. Если болезнь есть, её надо выявлять, диагностировать. Чем быстрее определено заболевание, тем скорее можно начать излечение.

– Так я уже, получается, нахожусь в диспансере.

– Шутишь!?

– Меня уже серьёзно определили в отделение.

– Как это?

– Звоню я тебе, чтобы сообщить, что мне надо привезти всё для нахождения здесь неделю или две.

– Хорошо, я все привезу.

– Большое спасибо.

– Что же у тебя подозревают?

– Социальную болезнь.

– Венерическую?

– Ну что ты!

– Тогда какую?

– Я же целомудренный мальчик.

– Объясни, какими болезнями сейчас заражаются целомудренные.

– Попробуй, отгадай с трёх раз.

– Напрасно ты меня томишь!

– Ма, я же нахожусь в диспансере-то наркологическом!

– Это на Четвёртой линии?

– Угадала, ты, должно быть, ясновидящая.

– Разве ты наркоман?

– Это уже ближе к истине.

– Дорогой Володя, ну, скажи, ты шутишь?

– Поверь, ма, все серьёзней, чем хотелось бы.

– Как это у тебя получилось?

– Из призывной комиссии направили меня сюда, чтобы определить наличие у меня хронического алкоголизма. Я вообще-то думал, что это только у пожилых забулдыжных мужиков встречается.

– Видишь ли, данное заболевание встречается и у маленьких детей. Короче, Володя, я сейчас сбегаю с работы, еду к тебе домой, а потом в ГНД. Потерпи, я все привезу.

– Ты только с Лизаветой поласковей, вдруг перепугаешь девушку, – попросил Владимир.

– Ей бы стервозе глаза выцарапать, и того было бы мало.

– Ну ма-а!

– Хорошо, жди, сына, я постараюсь быстрее.

Владимир второй уже раз за день стал слушать мелодичные короткие печальные гудки.

В горле опять стало чрезвычайно сухо, почему-то захотелось спать, и он спросил:

– Разрешите, пожалуйста, мне водички испить.

Юноше указали на прозрачный тонкостенный кувшин с водопроводной водой и толстостенный глиняный бокал, что стояли на белой тумбочке у окна. Владимир взял керамическую посудину, хорошенько дунул в широкое отверстие, как лихой заправский ковбой из вестерна прочистил бы свой крупнокалиберный кольт после очередного удачного выстрела, и налил шипучий пенящийся «Краш». Лимонад охлаждал, и стало легче дышать.

Он ответил на многочисленные вопросы о его предыдущих заболеваниях и о том, сколько он выпивает за день, за неделю, за месяц. Ему замерили температуру и давление. Спрашивали о жалобах, о самочувствии наутро после употреблений спиртного, о галлюцинациях, о наличии психических отклонений у родственников и в заключение дали подписать бумагу о том, что с правилами распорядка и режимом лечебного заведения он знаком и обязуется выполнять. После опроса он допил остатки газированной жидкости и вновь почувствовал облегчение.

Вторая женщина оказалась медицинской сестрой и отправилась сопровождать новоиспечённого пациента в определённое ему отделение. Владимир проследовал через холл за голубым халатом. Как и в первое появление, публика здесь мало интересовалась чем-либо: мысли посетителей были заняты ухабами на дороге собственной судьбы. Владимир с медсестрой прошли мимо бритого охранника. На лестничной площадке у деревянной двери медсестра нажала кнопку звонка.

Через полминуты дверь отворили, и Владимир очутился в длинном узком коридоре. На высоком потолке висели открытые неоновые парные светильники, в каждом из которых светилась только одна длинная лампа из двух.

«Наверное, из экономии», – подумал он.

Его провели в комнату с темной табличкой со светлым словом «Сестринская» и посадили к столу. Здесь уже другая медсестра в белом халате без головного убора стала опрашивать и заполнять дальше медкарту.

– Черепно-мозговые травмы имелись ли у вас?

– Отсутствовали.

– Имеются ли у вас психические заболевания?

– Как-то обошёлся.

– Имеете ли вы родственников с психическими заболеваниями?

– Только русские в родне.

– Болеете ли туберкулёзом?

– Здесь я здоров, хотя, подобно Горькому, съездил бы на Капри.

– Давайте ближе к теме! Болели ли вы инфекционными заболеваниями?

– Ангиной в детстве, получается, много раз.

– Болели ли вы гепатитом?

– А что это такое?

– Желтуха.

– Ею заражаются, я слышал, от крыс, вроде бы?

– Заражаются разными путями, но поскольку вы спрашиваете, что это такое, значит, данная болезнь, скорее всего, вас миновала стороной. Обычно кто болел ею, знают, по крайней мере, название, потому что лечение проходит, как правило, в стационаре и чаще в Боткинской больнице.

Медсестра выглядела миловидной, привлекательной и чем-то напоминала одну из спутниц Филиппа Киркорова, когда он исполнял шлягер про марлевые повязки. Владимир припомнил, что в приёмном покое у женщин на руках и в ушах отсутствовали всякие украшения. Здесь в отделении он встретился с тем же, и удивился своему наблюдению. Кроме того, на головах медперсонала отсутствовали всякие поварские колпаки или косынки, поэтому девушки и женщины в стерильных халатах преподносили свои скромные продуманные причёски для всеобщего обозрения.

Стены и высокий потолок помещения давно скучали по штукатуру и кисти маляра. В комнату входили и выходили из неё сноровистые медики в опрятных, видавших лучшие виды белых халатах и медлительные пациенты в тапочках и спортивных костюмах. Тщательной покраски требовали потрескавшаяся рама с подоконником и обшарпанная, хотя и чистая, дверь. На исцарапанном канцелярском столе то и дело звонил один из двух телефонов, и часто кого-то звали к телефону по громкой связи. Жизнь кипела и била ключом.