Люди земли Русской. Статьи о русской истории
Борис Ширяев
Люди земли Русской. Статьи о русской истории
Составление и научная редакция А.Г. Власенко и М.Г. Талалай
В оформлении обложки использованы картины К. И. Горбатова «Невидимый град Китеж» (1913) и «Беляны» (1914)
ПРЕДИСЛОВИЕ
Для того, чтобы лучше понять творчество Б. Н. Ширяева, его мировоззрение как человека, историка и писателя, нужно знать хотя бы основные вехи его яркой и насыщенной событиями биографии.
Борис Николаевич Ширяев родился в Москве 7 ноября 1889 года, а скончался в Сан-Ремо, Италия 17 апреля 1959-го. Он закончил историко-филологический факультет Московского университета, затем учился в Геттингенском университете в Германии, после чего вернулся в Россию и поступил в Императорское военное училище. В Первую мировую войну сражался в чине штабс-ротмистра 17-го Гусарского Черниговского полка.
После революции, пробираясь на Дон в Добровольческую Армию, был арестован большевиками и приговорен к смертной казни, но бежал за несколько часов до расстрела. После поражения Белой Армии был интернирован в Персию. Однако в 1922 году его выдали Советам, как он говорил, «за десять туманов» (официальная денежная единица в Персии), и вскоре опять приговорили к смертной казни, но заменили приговор на 10 лет заключения в новом концентрационном лагере, созданном на месте древнего монастыря на Соловках. Здесь он работал на лесоповале и сбивании плотов, а также участвовал в лагерном театре и писал в журнале «Соловецкие острова».
В 1927 году из-за переполнения лагеря заключение было ему заменено на пять лет ссылки в Среднюю Азию, где он работал деревенским сторожем и корреспондентом советских газет. По возвращении в 1932 году в родную Москву, Ширяев был снова арестован и сослан на три года в Россошь. В 1935–1942 годах Ширяев жил в Ставрополе и Черкесске, преподавал там русский язык и литературу.
После оккупации Ставрополя германскими и румынскими войсками в августе 1942 года, Борис Ширяев стал редактором антикоммунистической газеты «Ставропольское слово», позже переименованной в «Утро Кавказа», распространявшейся по всему северокавказскому региону. Когда началось отступление немецких войск, Ширяев, получивший чин капитана Русской Освободительной Армии генерала Власова, попал в ее пропагандную школе в Дабендорфе под Берлином, а затем издавал газету для казачьих отрядов, вошедших в состав германской армии из антикоммунистических побуждений. В феврале 1945 года, он был командирован в Италию, где расположился Казачий Стан белого атамана П. Н. Краснова. Там он работал в газете «На казачьем посту».
После окончании войны и плена, Ширяев остался в Италии, сначала – в лагере для перемещенных лиц («Ди-Пи»), добывая себе средства для существования различными трудами, в частности, торговлей книгами и куклами.
Помимо монархической деятельности, писатель принимал участие и в политических организациях ветеранов-антикоммунистов. Сперва в рядах власовского «Союза Андреевского Флага» генерала Глазенапа, а затем в «Суворовском Союзе» бывшего командира 1-й Русской Национальной Армии Хольмстон-Смысловского.
В 1955 году Ширяев переехал в США, где давал показания о Катынских расстрелах на комиссии Конгресса и нашел работу в известном книжном магазине Камкина. Однако хорошо устроиться ему не удалось. В письме редактору газеты «Наша страна» Дубровскому от 26 февраля 1956 года Ширяев сетовал: «Живу я морально довольно одиноко, материально скверновато». Эту свою неудачу он приписывал политическим мотивам:
С меньшевиками я, не в пример прочим, сразу занял резко отрицательную позицию, что и послужило причиной моего неустройства в дальнейшем в США. Будь я иной, имел бы сегодня “джаб” на 400–500 долл, в месяц. Это очевидно. Донкихотства мною было проявлено более, чем достаточно, я его считаю принципиальностью. Вообще с людьми я стараюсь быть честным.
Не прижившись, Ширяев вернулся в Италию, где оставался до своей кончины в 1959 году.
Такова краткая биография Бориса Ширяева. Что же касается его творчества, то, как писал в номере от 20 мая 1959 года редактор издававшегося в Нью-Йорке эмигрантского монархического журнала «Знамя России» Н. Н. Чухнов:
Будущие историки Зарубежья, литературные критики и библиографы оценят творчество незабвенного Ширяева и, вероятно, найдутся издатели, которые соберут из разрозненных комплектов всяких эмигрантских газет и журналов, включая и ротаторные, те алмазы, мимо которых мы, в толкучке нашей заграничной жизни, проходили, почти не замечая их. Во всяком случае, эти алмазы не обеспечивали покойному даже сносного существования. Ценить своих выдающихся людей мы никогда не научимся.
Ширяев печатался (как под своей фамилией, так и под псевдонимами А. Алымов, Н. Удовенко и Дрын) в целом ряду белоэмигрантских изданий, в том числе, кроме «Знамени России», в брюссельском журнале «Часовой», парижском «Возрождении», франкфуртском «Грани», калифорнийском «Жар-Птица» и в мюнхенской еженедельной газете «Голос народа», органе власовского Союза Борьбы за Освобождение Народов
России (СБОНР). Однако больше всего Ширяев сотрудничал в газете «Наша страна» (Буэнос-Айрес), поскольку с ее издателем, Иваном Солоневичем, его связывала общность политического мировоззрения: Борис Николаевич был одним из руководителей основанного Солоневичем Народно-монархического движения. Свое кредо Ширяев выразил, например, в статье «Тропинки и путь» («Наша страна», № 108 от 9 февраля 1951):
Идея Российской Народной Монархии – не «экспортный товар». Она выношена всей жизнью многоплеменной российской нации, и я не представляю себе ни одного другого народа, способного воспринять и хотя бы частично реализовать ее. Для этого нужно иметь Дух Российской Нации: ее религию, ее историю, ее величие, ее падение, ее скорби, ее радости – ее трагически величавый путь во времени и пространстве. Доминанта Народной Монархии есть идея построения государства нового типа, чуждого в разной мере и сословной ступенчатости и партийно-парламентарной сословности. Она содержит в себе раскрепощение человеческой личности от кабалы сословных, экономических и партийно-политических групп.
Сие, впрочем, не означало, что Ширяев стал «народным монархистом» под влиянием Солоневича. Сам автор «Народной Монархии» признал это в статье «Совпадение идей»:
Когда я – в 1938–1947 гг. работал над своими книгами, у меня было ощущение «открытия Америки», которое в данном случае сводилось к попыткам поставить русскую историю «с головы на ноги»… Теперь выясняется, что ничего нового в этом взгляде нет: и Б. Башилов, и Б. Ширяев, и В. Рудинский пишут, собственно, то же, что писал и пишу я. Люди живут в Германии, Франции, Италии. Их, кроме Бориса Башилова, я никогда и в глаза не видал. И тем не менее, ход мыслей иногда совпадает до мельчайших деталей… Совпадение наших идей никак не случайное: эти идеи родились из одного и того же источника: из русской земли, насквозь пропитанной кровью.
Однако изо всех авторов «Нашей страны», и даже изо всех литераторов правой эмиграции, одному Ширяеву удалось выйти за рамки монархической аудитории. Его охотно печатали и демократы, и социалисты, и солидаристы: столь подкупающей была сила его таланта.
Солоневич называл Ширяева «самым выдающимся публицистом правой эмиграции» и 25 января 1952 года писал ему: «Я, как и прежде рад всякой Вашей строчке в газете – талантливой, компетентной, бьющей в цель. Очень рад, что издание Вашей книги Всеволод Константинович Дубровский, кажется, наладил – я тут совсем не причем».
Открыл Ширяева и издал его первые три книги редактор доселе выходящей в Буэнос-Айресе «Нашей страны» Всеволод Константинович Дубровский. Он влез в долги и за один месяц, начиная с 14 июля 1952 года, смог провести всю типографскую работу книги «Ди-Пи в Италии» (переиздана в России в 2007 г., изд. «Алетейя»). Причем пришлось самому каждый день работать в типографии, собственноручно делая корректуру и верстая страницы. Но игра стоила свеч – книга имела успех, тираж быстро разошелся, и на вырученные деньги Дубровский смог издать еще два сборника рассказов Ширяева из итальянской и советской жизни: «Я – человек русский» (1953) и «Светильники русской земли» (1953).
Благодаря Ширяеву, ставшему одним из первых заключенных и уцелевших на Соловках, в русскую литературу вошло описание жизни тамошних узников 1922–1927 годов, жизни, которая, несмотря на убийственные условия, определялась религиозным духом, исходящим из монастыря и монашества. В эту свою книгу «Неугасимая лампада» (1954) Ширяев включил уже опубликованные прежде произведения, изменив их названия. Например, «Горка Голгофа» (1953), рассказы о подвиге русских мучеников на Соловках, впоследствии, в 1981 году, канонизированных Русской Зарубежной Церковью, и «Уренский царь» (1950) о маленьком селе-государстве, оказавшем во время Гражданской войны сопротивление красным.
Немецкий литературовед Вольфганг Казак в своем «Энциклопедическом словаре русской литературы с 1917 года» подчеркивает, что Ширяев – писатель-реалист, перерабатывающий в своей прозе то, что сам пережил или слышал. Действительно, все содержание его творчества тесно связано со странствованиями и мытарствами самого автора.
Наибольшей заслугой Ширяева, считает Казак, – является изображение Второй мировой войны с точки зрения русского патриота, который отвергает тоталитарную советскую систему и из соображений о пользе для своей нации готов сотрудничать с немцами. На самом же деле Ширяев, как и подавляющее большинство участников Русского Освободительного Движения 1941–1945 годов, стремились не сотрудничать с немцами, а использовать их для свержения советской власти. Они не сомневались, что после падения коммунизма, немцы не смогли бы долго продержаться в России.
Соратник Ширяева, многолетний сотрудник «Нашей страны» Владимир Рудинский (Даниил Федорович Петров) писал в очерке «С какой Германией были в Союзе?» («Наша страна», № 1733 от 8 октября 1983):
Руководящей же линией для всех российских антикоммунистов, работавших с немцами, являлось, безусловно, желание освободить Россию от большевиков (а потом и от немцев; если те, к концу войны, еще останутся на сцене в роли реальной силы), считая, – а разве это не верно? – что именно большевики и есть самое худшее, самое страшное для нашей отчизны (да и для всего человечества). Считать, что они ошибались? Но могли ли они рассуждать и поступать иначе? Стать на сторону союзников значило стать на сторону Сталина! А что получилось потом? Западные союзники отдали Советам Польшу (из-за которой начали войну!); балтийские государства (которым обещали защиту и покровительство); фактически, и Финляндию; центральную и восточную Европу; предали и сражавшегося за них Михайловича, и поддерживавшего их югославского короля; уступили Албанию и едва-едва не подарили и Грецию (да вовремя одумались…). А там, потом, – Китай, Индокитай, Кубу, куски Африки…
Многие представители белого зарубежья и те, кто оказались на оккупированных территориях, не питая никаких иллюзий относительно «доброго Гитлера», но желая бороться с советским режимом и со Сталиным, которого они считали дьяволом, терзавшим их Родину, хотели с ним воевать и взяли оружие, откуда смогли. Очень многие из них поплатились жизнью за свое решение, практически все – свободой, выбором места жительства и трудоустройства. Но большинство этих людей, представители, как первой, так и второй волны русской эмиграции, были нравственными людьми и не искали своей выгоды. Для одних это было продолжение войны, начавшейся в 1917 году, другие впервые присоединились к этой борьбе. Они знали, на что шли, и готовы были оказаться не понятыми современниками, но интересы страдающего народа и государства российского ставили выше своей судьбы, до последнего вздоха считали себя патриотами России, не признавая, однако, советскую власть, не роптали о своей участи и не просили милости. Читая произведения Ширяева и его единомышленников, можно получить «из первых рук» уникальную информацию об этих людях и их непростых судьбах.
Роман «Кудеяров дуб» (1957–1958), в котором эта тема разбирается, представляет собой произведение, существенным образом отличающееся, например, от романа А. Фадеева «Молодая Гвардия», где рассказывается о событиях, очевидцем которых этот советский писатель не был, но подделывал их, подлаживаясь к партийной линии. Действие повести «Овечья лужа» (1952) происходит примерно в том же отрезке времени. Там описана, в частности, судьба одного преследуемого русского священника. Для Л. Ржевского это произведение является «по своим литературным достоинствам, равно как и по остроте и непререкаемой важности взятой темы, несомненной вершиной творчества этого автора… “Овечья лужа”, конечно, заслуживает отдельного издания и перевода на другие языки».
И «Кудеяров дуб», и «Овечья лужа», являются частью большой эпопеи, состоящей из пяти повестей и практически не имеющей аналогов в литературе русского зарубежья по широте охвата времени и событий. Начинается она с описания жизни обитателей небольших городков в Тульской области (откуда взято и название эпопеи – по имени местной реки – «Птань») дореволюционного периода. Их судьбы отслеживаются на протяжении нескольких десятилетий вплоть до конца Второй мировой войны (последняя повесть, «Хорунжий Вакуленко», осталась незавершенной).
«Птань», а также рассказы о жизни в подсоветской России (из сборника «Я – человек русский», впервые изданного в 1953 году издательством «Наша страна», а также из публикаций в малодоступной в настоящее время прессе русской эмиграции) были недавно переизданы в России петербургским издательством «Полиграф» и теперь доступны отечественному читателю.
Филолог и историк по образованию, приобретший большой преподавательский и журналистский опыт в школах и педагогических институтах в Ставрополе и Черкесске, и газетах и журналах в Средней Азии, а во время войны в Казачьем стане в Италии, Ширяев выработал удивительно цельный и самостоятельный взгляд на русскую литературу, как дореволюционную, так и эмигрантскую и подсоветскую. Свое мировоззрение он представил в уникальном пособии для итальянских университетов «Панорама современной русской литературы» («Panorama della letteratura russa contemporanea», Милан-Венеция, изд. Франческо Монтуоро, 1946), а также в многочисленных публикациях в эмигрантской периодике. Эти статьи о русской литературе Андрей Власенко и Михаил Талалай собрали в книге, названной, по одной из статей, «Бриллианты и булыжники» (изд-во «Алетейя», 2016).
Очередной сборник, также созданный трудами А. Власенко и М. Талалая, открывает читателю новую грань творчества Ширяева. В нем автор предстает в качестве публициста-историка, посвящавшего свои многочисленные и яркие публикации роли монархии в истории России, русской интеллигенции, и яростно боровшегося с искажениями всего положительного, что было сделано на протяжении веков монархического правления в России, так называемой «прогрессивной» демократической прессой, как в дореволюционной России, так и, позднее, в русском зарубежье. Большую ценность представляют отзывы и рецензии Ширяева на публикации историков-эмигрантов и, в первую очередь, – соратников по Народно-монархическому движению, которых Ширяев особенно ценил и труды которых мечтал увидеть доступными отечественному читателю.
Уже вышло в России многое из наследия И. Л. Солоневича, некоторые произведения («История русского масонства» и сборник статей «Русская мощь») Бориса Башилова.
Сейчас переиздаются труды самого Ширяева. Даст Бог, дойдет очередь и до других его соратников и единомышленников.
Николай Казанцев,
редактор газеты «Наша страна»,
февраль 2017 г., Буэнос-Айрес
СТАТЬИ О РУССКОЙ ИСТОРИИ
Подвиг первомучеников за землю русскую
(940 лет со дня кончины свв. князей Бориса и Глеба)
«Невская победа (1240 г.) была одержана непосредственно помощью свыше», – пишет С. М. Соловьев и приводит далее свидетельство современника, ее летописца:
Был старшина в Земле Ижорской именем Пелгусий, которому было поручено сторожить неприятеля на море; Пелгусий был крещен и носил христианское имя Филиппа, хотя род его находился еще в язычестве; он жил богоугодно и сподобился видения: однажды, пробыв всю ночь без сна, при восходе солнечном услышал сильный шум на море и увидел, что гребет к берегу насад (боевой корабль), а посреди насада стоят святые мученики Борис и Глеб в пурпурных одеждах; гребцы сидят, как будто мглою одеты, и слышит он, что Борис говорит Глебу:
– Брат Глеб, вели грести, поможем сроднику своему великому князю Александру Ярославичу.
Пелгусий рассказал о видении накануне битвы Александру Невскому; оно стало известно всему русскому войску и помощь первомучеников за Землю Русскую, как называет святых Бориса и Глеба летописец, выразилась в необычайной силе удара русских дружин па шведское войско и ряде совершенных русскими воинами замечательных подвигов, вплоть до атаки вражеских боевых кораблей русскими конными воинами, скакавшими на них по сходням, не спешиваясь.
Сообщение скупого на слова и строгого к передаче точности факта летописца при углубленном его анализе повествует нам и еще о многом. Ведь Пелгусий не был русским, но принадлежал к какому-то финскому племени, жил в среде язычников, на окраине Руси, оказавшей наиболее сильное сопротивление утверждению в ней христианства. Тем не менее, он стерег Русскую Землю, служил русской государственности, которую уже воспринял, и то, что он понял видение, узнал плывших по туманному морю первых русских святых, указывает на то, что он знал о них и до того, что их имена и лучи совершенного ими подвига достигали тогда даже этой отдаленной, глухой, населенной нерусскими племенами окраины Русской Земли.
Борис и Глеб Владимировичи были первыми святыми, просиявшими в Земле Русской и приобщенными Церковью к сонму святых, вопреки желанию возглавлявшего Киевскую митрополию, поставленного греками иерарха, но по требованию народа и главы молодого государства – князя Ярослава Владимировича Мудрого. Византиец не мог допустить мысли, что в среде «варваров», каковыми почитали русских чванливые греки, всего лишь через 27 лет по принятии ими христианства, могут возникнуть и быть возвеличенными Господом святые. Принужденный все же санкционировать открытие мощей, иерарх «устрашен бысть» свершившимися на его глазах чудесами, как свидетельствует тот же летописец, видевший воочию огромное стечение паломников к ним со всех концов Русской земли. Следовательно, весть о совершенном первомучениками подвиге с необычайной быстротой разнеслась по всей Русской Земле и произвела глубокое впечатление на все слои ее населения.
В чем же состоял этот подвиг, в чем был его смысл, какова была его направленность, как скажем мы теперь? Попытаемся ответить на этот вопрос, восстановив в своей памяти современную ему политическую обстановку Древней Руси. Борис и Глеб были младшими из числа двенадцати сыновей св. Владимира Равноапостольного, но, тем не менее, они были единственными законными его сыновьями с точки зрения христианской Церкви и морали, т. к. все другие были рождены от невенчанных с ним в церкви жен. Кроме того, они были единственными же царственной крови по матери, т. к. предыдущие жены Владимира не принадлежали к владетельным фамилиям, да и сам он был рожден от несвободной Милуши, что, безусловно, компрометировало его в глазах современного ему общества. Ответ Рогнеды при отказе на брак с ним ясно подтверждает это:
– Не буду я разувать сына рабыни, – сказала гордая дочь владевшего Полоцком Конунга Рогвольда.
Кроме того, Борис был самым любимым сыном Владимира, получившим прекрасное по тому времени образование и любимым киевлянами. Владимир явно прочил его в наследники Великокняжеского престола, вопреки традиции, господствовавшей тогда, передачи его старшему в роде, вопреки тогдашнему представлению о легитимизме.
В момент скоропостижной, произошедшей при таинственных обстоятельствах, смерти Владимира[1], Бориса не было в Киеве – он начальствовал «большою» дружиной в походе против печенегов. Следовательно, в Киеве в распоряжении Святополка оставалась лишь «малая» дружина и киевское ополчение, которое ему не симпатизировало. Владимир, умирая, не назначил себе наследника, или его назначение было скрыто, но реальная военная сила, поддержка ее населением Киева, следовательно, все шансы на занятие Великокняжеского престола были полностью на стороне Бориса, о чем и заявила ему дружина, при получении известия о заговоре Святополка. Тем не менее, Борис отказался идти против него и отпустил свою дружину, оставшись лишь с горстью личных его слуг.
– Не подниму руки на брата моего старшего, – мотивировал он этот свой отказ, утверждая тем самым свое жертвенное служение принципу легитимизма, на котором в дальнейшем была построена вся русская историческая государственность. В жертву этому принципу он принес свою жизнь, и не слабость, но сила духа побудила его к отказу от борьбы за престол.
Были и другие причины этого отказа. Своею жертвенною смертью, неизбежность которой св. князь Борис вполне сознавал, он устранял возможность усобицы (гражданской войны), вредоносность которой для государства и нации он видел уже на примере своего отца и его братьев. Это он также высказал в своей прощальной с дружиной речи:
– Что обрели отца моего братья и отец мой? – говорит он об их распрях. – Где слава их и богатство, сребро, золото, роскошные пиры, быстрые кони и бесчисленные дани?
Новое, усвоенное уже первым рожденным в христианстве поколением русской интеллигенции, мировоззрение сочетает в себе христианскую мораль с политическим мышлением. Жертвенный подвижник св. князь Борис является первым провозвестником этого, а его племянник, Владимир Мономах, разовьет его мысли и изложит их в стройной системе в своем «Завещании» – морально-политическом трактате, рассматривающим властителя, как слугу государства и нации.
Эти концепции русской политической мысли того времени ни в какой мере нельзя считать заимствованными из Византии, как это, к сожалению, утверждают многие наши историки. Принцип легитимизма полностью отсутствовал в Византийской монархии, где почти каждый из базилевсов на пути к престолу шагал через трупы своих предшественников или соперников, и каждая ступень к нему была залита кровью. Этой византийской традиции следовал именно Святополк, получивший от современников заслуженное им прозвище Окаянный.
«Первомучениками за Землю Русскую» назвал свв. князей Бориса и Глеба почти современник их, тоже святой, летописец Нестор. «За Землю Русскую»… И эту же «традицию святости» – стремление к обоснованию политических действий христианской моралью мы можем ясно проследить в дальнейшем в ходе всего развития монархической власти в России. В начале, в исходной точке этой линии сияют имена «мудрейшей из жен» св. Ольги и св. Владимира Равноапостольного. Далее блистают имена св. Александра Невского, св. Михаила Черниговского и ряда других, менее известных и менее чтимых, но все же причисленных к сонму святых, близких ко Господу русских князей и княгинь и, наконец, на последнем этапе этой временно прервавшейся линии светятся в ореоле мученичества за Землю Русскую имена мученика императора Александра II Освободителя, мученика императора Николая II и сына его, мученика же, отрока царственного Алексея. Утвердить причисление этих имен к сонму святых, в Земле Русской просиявших, – право и дело Церкви, но близость их ко Господу ясна и нам, простым, скромным мирянам.
Значение мученического подвига свв. Бориса и Глеба, обрекших себя добровольно на смерть «за Землю Русскую», во имя ее, было вполне понято их современниками и дальнейшим поколениям русских людей, русской национальной интеллигенции. Повесть об их убиении дошла до нас в необычайном количестве: в 170 списках, первые из которых относятся к XVI в., а последние к XVII в. Следовательно, эта книга была очень широко распространена среди читателей Московской Руси и, вероятно, даже превосходила своею распространенностью жития всех других святых.
Почему? – можем спросить мы теперь, и с полной уверенностью ответить на этот вопрос:
Потому что она давала яркий, живой образец, идеал национально-патриотического мышления и сочетания его со Словом Христа, не только отвлеченно-мыслительного, абстрактного сочетания, но выраженного в действии, в политической и в личной жизни, вплоть до смертного подвига «за Землю Русскую».
«Наша страна»,
Буэнос-Айрес, 21 июля 1955 г.,
№ 287, с. 3.
Венец и бармы Мономаха
Вопрос о происхождении и времени прибытия на Русь исторической Мономаховой шапки и златых барм (оплечий), ставших в дальнейшем вещественным символом Российской легитимистической монархии, мало интересовал наших либеральных историков. Они обычно довольствовались легендарными сообщениями поздних летописных сводов (XIV в. и позже), не потрудившись подвергнуть эти сообщения историческому анализу или хотя бы поверхностной критической оценке.