Расскажите, тоненькая бортпроводница. Повесть
Жизнь потихоньку начала налаживаться, приобретая живые, весенние, яркие краски. В Калише Толя нашел комнатку в доме у милой старушенции пани Кишковской, которая сносно говорила по-русски и была рада приютить нас у себя. Пани стала нашей польской мамой, на некоторое время заменив нам родных, по которым мы безумно скучали.
В день нашего отъезда домой пани Кишковская встала чуть свет, чтобы испечь миниатюрные сдобные булочки. Ей очень хотелось побаловать нас чем-то вкусненьким, а заодно и отблагодарить нас за полный сарай угля, который мы для нее заготовили.
Маленькая старушенция долго-долго бежала за грузовиком, увозящим нас из Польши. А я прижимала к груди теплые булочки, пахнущие корицей, и не могла сдержать слез.
Я до сих пор помню маленькую, милую пани Кишковскую, которая всегда была чисто и аккуратно одета, безукоризненно причесана. Свои длинные, побелевшие от страданий волосы она укладывала каким-то замысловатым образом. Серые, живые, любознательные глаза пани Кишковской всегда светились неподдельной радостью. От этой милой, улыбчивой старушенции исходило такое тепло и обаяние, что мы с Толей постепенно забыли о тяготах войны, о потерях и утратах, почувствовали себя по настоящему счастливыми.
Мария Николаевна улыбнулась, провела рукой по своим седым волосам, сказала:
– У меня теперь волосы такого же цвета, как у пани Кишковской. Да и лет мне столько же, сколько было тогда ей. Я тоже превратилась в милую старушенцию, которой посчастливилось встретить в жизни немало хороших людей. И еще я сделала очень важный вывод: в любом возрасте есть свои преимущества, потому что с годами мы становимся мудрее, опытнее, спокойнее и начинаем внимательнее относиться к другим, учимся слушать и слышать.
– А мне кажется, что возраст давит на плечи, заставляя людей пригибаться к земле, – проговорила Оля.
– Если человек честен, то его ничто не может согнуть, – возразила ей Мария Николаевна. – Нас сутулят и уродуют плохие поступки и плохие мысли. Оставайся всегда доброй. Научись дарить любовь, уважай других. Порой людям не хватает целой жизни, чтобы постигнуть простую науку – науку любви. А постигать эту науку нам всем просто необходимо.
Я до сих пор дружна с мамой моего первого мужа Петра. Мы общаемся с Татьяной – первой женой Анатолия. Ее дети бывают у нас. А трехлетняя внучка Лялечка всегда передает боевые приветы бабе Мане из Лобни и рассказывает знакомым и не знакомым людям, что у нее есть бабушка, которую зовут: «Добрейшая Ночная Ведьма», потому что она во время войны летала на «уточках».
Оля рассмеялась, представив, как удивительно звучат в устах ребенка эти слова: «Добрейшая ведьма, летающая на уточке», спросила:
– Мария Николаевна, а после войны вы летали?
– Да. В 1947 году Толю перевели в Иркутск, и я тоже стала проситься на летную работу. Пилотов катастрофически не хватало, поэтому меня и взяли.
Летали мы с Толей в разных экипажах. Он никак не хотел мириться с тем, что у него жена авиатрисса. Все уговаривал меня приземлиться, заняться домашним хозяйством. А я не могла себе представить жизни без полетов, без неба, без неповторимой красоты и очарования, которую на земле увидеть невозможно. К тому же мой диагноз – «больна небом» – был неизлечим. Только за штурвалом я чувствовала себя совершенно счастливой.
География наших полетов была такой: Киринск, Витим, Бодайбо, поселок Мама. Туда везли пассажиров, а обратно слюду, золото, драгоценные металлы. Тогда в самолетах сидения представляли собой откидные металлические лавки, закрепленные вдоль бортов. Пассажиры сидели друг против друга, держа свой багаж между ног. Когда рейс заканчивался, лавки прижимали к бортам, освобождая место под груз. И обратно мы уже летели, как грузовой самолет.
Подлетаем однажды к Батайску, снижаемся по глиссаде, видим, чуть в стороне гроза полыхает, дождь проливной хлещет, а прямо перед нами ясное, чистое, словно умытое небо, будто природа к нашему прилету генеральную уборку сделала. Красота!
Бывали и неприятные случаи. Зимой мы с командиром Николаем Меловым попали в сильную снежную бурю. Самолет обледенел и начал падать. Падали мы с высоты три тысячи метров. У командира шок. Он вцепился в штурвал и окаменел. Решений никаких не принимает. Молча смотрит в одну точку. Наверное, мысленно со всеми родными прощался. Высота уже дошла до критической отметки – сто метров…
Я не выдержала, рванула штурвал на себя, самолет резко пошел вверх. Поднялись до девятисот метров, выше лезть не стали. И потихонечку долетели до аэродрома. Полет завершился благополучно, все остались живы. А Толя после этого рейса мне ультиматум выдвинул: «Или семья, или полеты». Пришлось мне с полетами расставаться.
Так в 1948 году превратилась я из авиатриссы в маму. Через несколько лет перебросили нас в Магадан. Жили мы на реке Дукча, которая впадает в Веселую бухту. Наш сын Виктор пошел в школу, а я пошла работать авиадиспетчером.
Работалось мне легко. Все пилоты мои команды беспрекословно выполняли, побаивались «Ночную ведьму». А когда в 1959 году началось строительство аэропорта Шереметьево, Толю перевели в Москву и сразу назначили старшим диспетчером авиационно-диспетчерской службы. Для меня тоже работа нашлась. Я стала диспетчером информационной службы. А в 1967 году получила предложение возглавить новую службу бортпроводников.
– Подумать только, – рассуждала я тогда, – выходит, что профессия стюардесс появилась на девятнадцать лет позже профессии авиатрисс! Первой стюардессой стала американка Элен Черчь Маршал в 1930 году. А в России первой стюардессой стала Эльза Городецкая в 1933 году. Несколько месяцев она была единственной русской стюардессой. Все остальные девушки боялись высоты и тяжелого труда. Ведь первые стюардессы должны были носить багаж пассажиров, гонять в салоне мух, не забывать вытряхивать пепельницы. А пассажиры усаживались в плетеные, складные кресла-шезлонги и периодически поглядывали за борт, любовались красотами земли.
После этого прошло более тридцати лет, прежде чем появилась целая служба бортпроводников, которую мне и предложили возглавить. Было это 11 июля 1967 года. Я с радостью согласилась. В моем подчинении было сто восемьдесят человек. Летали мы на самолетах Ил-18, Ту-104 и Ту-114.
В это время встал вопрос о лётной форме, которая в первую очередь должна быть практичной, удобной, ноской, а потом уже отвечать призывам «Доверьтесь нам» и «Любуйтесь нами». Много времени тогда у нас уходило на подгонку и примерки формы. А пальто и шапки – вообще отдельная статья. Деньги в бухгалтерии на все приходилось выбивать с боем. Но я не отчаивалась. Говорила девчатам:
– Я в бомбометании ас, шестьсот сорок боевых вылетов сделала, поэтому не отступлю, пока денег не дадите, – рассмеялась. – Кстати самая первая форма бортпроводников появилась в 1954 году. До этого единой формы не было. Эльза Городецкая вспоминала, что одевались они сами, как могли, но всегда старались выглядеть элегантно, понимая, что они – неотъемлемая часть сервиса на борту.
Поняли это и в Министерстве транспорта. Решив, что именно по форме пассажиры будут узнавать бортпроводников, как работников воздушных судов, разработали единую форму. Это был тёмно-синий бостоновый костюм, приталенный пиджак на одной пуговице, белая блузка, юбка до колен со складкой впереди. Была еще пилотка – точная копия солдатской только тёмно-синего цвета. Девчатам она не очень нравилась. Да и с бостоном были проблемы. Ткань лоснилась, и ее нужно было постоянно отпаривать. Выдавали пальто свободного покроя с поясом и подстёжкой такого же тёмно-синего цвета, как костюм. Бортпроводники в шутку называли его «семисезонным». Отстегнул подстёжку у тебя пальто, пристегнул – шуба. И воротничок «под котик» тоже съёмный. Фетровая шапочка оторочена впереди мехом и ботинки с мехом на невысоком каблучке. Еще девчатам полагался плащ синего цвета с подкладкой в бело-синюю клеточку.
В начале семидесятых Министерством гражданской авиации было принято решение форму обновить. У стюардесс появились драповые малиновые костюмы, который они носили и зимой и летом. Узкая юбочка по колено, пиджак – френч, без воротника, под ним синяя косоворотка. Фетровая синяя шляпка, перчатки и туфли. Обслуживали питанием в фартуках с ярким орнаментом в русском народном стиле. Девчата надевали их и говорили:
– Мы похожи на «ансамбль Игоря Моисеева» в этих фартуках.
А пассажирам нравилось. Ярко, красиво, по-русски, но…
В середине семидесятых форму снова изменили. В моду вошел кримплен, вот и одели стюардесс в темно-синие кримпленовые костюмы. В парадный вариант добавили белую оторочку. Для полётов в жаркие страны выдавали два платья с короткими рукавами – синего и красного цвета. И для обслуживания питанием фартуки красный и синий. Красивое сочетание синего с красным пришлось по душе не только девчатам, но и пассажирам.
А накануне ХХII Олимпиады, Олимпиады-80, как мы ее привыкли называть, появилась форма, которую ты сейчас носишь.
– Мы костюм в серую мелкую клеточку «кристиан диор» называем, – сказала Оля. – Удобная форма: юбка хорошей длины, жилетка придает стройность фигуре. Ткань не мнется, хорошо стирается. Да и синий костюм хороший. Фартуки у нас теперь персикового цвета. Пальто у нас с колонковым воротником и шапка из колонка.14
– Богатство, – рассмеялась Мария Николаевна. – А каблук какой?
– Средний, – ответила Оля. – В рейсе можно переобуться в туфли на низком каблучке. Наши тележки на шпильках не довезешь.
– Это точно. Я про каблуки еще в шестидесятые годы говорила, когда вышло постановление Министерства транспорта ходить на высоких каблуках. Мои доводы о том, что трёхъярусную тележку катить на шпильках по ковровым дорожкам – труд неимоверный, никого не убедили. Зато тележки сделали компактными и легкими.
– Тележки, да. А вот короба с контейнерами – ужас. Везешь его и улыбаешься, чтобы никто из пассажиров не понял, как тебе трудно. Вспоминаешь слова Лопе де Вега о том, что лицо человека – это самая занимательная поверхность, и стараешься изо всех сил быть королевой.
– Быть королевой сложная задача, ты права. И под силу она не всем. Много лет назад наши девчата все выдержали, а сегодня они вас обучают мастерству, вводят в профессию, как говорится. А в первое время мне самой приходилось бортпроводниц учить. Многие из них не понимали, что работа с людьми да еще в воздухе, требует особого подхода. Если пассажир расстроен, нужно отнестись к нему с сочувствием. Если грубит, быть осторожно вежливой. Если упрям, быть выдержанной. Если пассажир кричит, тебе нужно говорить спокойно, медленно, понизив голос. Нужно объяснить ему, что вопрос решаем и сердиться незачем.
Помни, что бортпроводник – уникальная профессия. Ты в замкнутом пространстве, в воздухе выполняешь то, что и на земле не каждый сможет сделать. Будь всегда на высоте! Наставляла а своих стюардесс.
Но пока я занималась воспитанием бортпроводников за моей спиной велась закулисная возня, о которой я даже не подозревала. Мне и в голову не могло придти такое, что выдумывали другие: то главному бухгалтеру подавай пальто как у стюардессы. То его заму срочно нужны английские лекарства… Разумеется, за все эти блага должен заплатить «дядя», то есть бортпроводник. Меня такие просьбы-пожелания возмущали до глубины души. Не привыкла я жить за чужой счет, никогда чужого не брала, да и другим не позволяла…
Короче нажила себе врагов. Начались проверки, которые, разумеется, никаких огрехов в работе службы бортпроводников не нашли. Наоборот, члены комиссии удивлялись, как это мы умудряемся так честно работать, когда все пропитано ложью, взяточничеством и завистью. Разводя руками, комиссия уезжала. Но следом за ней приезжала другая, не верящая в то, что можно работать честно. Наконец мои «доброжелатели» нашли таки изъян: Попова не знает английского языка, значит, не может руководить международной службой бортпроводников. Ура!
Вот так закончилась моя жизнь в Аэрофлоте. В очередной раз я с небес опустилась на землю, в прямом и переносном смысле. Но я не унывала, потому что у меня теперь была более важная профессия – бабушка. Я занялась воспитанием своего единственного внука Шурика.
Всю жизнь я стараюсь находить плюсы во всем, что с нами происходит, понимая, что главное – не лениться, искать и не пасовать перед трудностями. Мудрые слова сказал Теннисон: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» Наверное, это и есть кредо всей моей долгой, интересной жизни.
– Теперь твой черед рассказывать о жизни, моя милая Олечка, а я буду внимательно слушать, – Мария Николаевна улыбнулась. – Итак…
– Мы не виделись с Александром почти год. За это время я, благодаря вам, попала на курсы бортпроводников. Учеба так захватила меня, что я обо всем на свете забыла, – начала свой рассказ Оля, мысленно возвратившись, на пять лет назад. Это возвращение было волнующим, томительным и одновременно желанным, потому что о стране прошлого мы всегда знаем гораздо больше, чем о стране будущего.
– Летом нас отправили на практику во Внуково. Я ужасно волновалась, потому что никогда прежде не летала на самолетах. А еще я волновалась, потому что должна была выйти в салон, к пассажирам. Руки у меня дрожали, стаканчики прыгали, пассажиры смотрели на меня во все глаза, я глупо улыбалась и шла вперед по салону, не различая лиц. Какой-то пассажир неловко протянул руку и, поднос с минералкой полетел ему на голову.
– Был грандиозный скандал? – поинтересовалась Мария Николаевна.
– Нет, – засмеялась Оля. – Этим пассажиром оказался Александр. Он принялся говорить милые глупости, заявил, что решил жениться только на той стюардессе, которая обольет его, а в заключение своей пламенно речи прочел мне стихи Роберта Рождественкого:
…Я уехал от тебя,Но однажды вдруг вошлаВ самолет летящий тыИ сказала: Знаешь, что,Можешь не улетать,Потому что у тебя из этогоНичего не получится…Потом мы с ним гуляли по Ташкентскому базару…
Оля вспомнила смешного старичка со скрипучей детской коляской, в которой нагло развалились лысые персики. Воспоминания закружили ее, пропитали каждую клеточку сладковатым персиковым нектаром. Она улыбнулась, сказала:
– До встречи с Александром мне казалось, что я знаю и могу все, все, все. Но наша встреча изменила мою жизнь. Рядом с ним я чувствую себя аборигеном, попавшим в цивилизованное общество. Мне порой кажется, что мой муж Александр Карельский – это целая вселенная, которую я никогда не смогу постигнуть. Он так фантастически ухаживает, что любой день рядом с ним превращается для меня в праздник. Мне кажется, что я становлюсь другим человеком. Такое возможно?
– Конечно, возможно. Мы все постепенно становимся другими, потому что сначала мы учимся быть молодыми, потом познаем премудрости взрослой жизни и, наконец, учимся быть пожилыми. Быть пожилыми – это тоже целая наука, постижение которой у тебя еще впереди. Пока же тебе следует наслаждаться премудростями взрослой жизни.
– Как вы верно сказали: «Наслаждаться!» Мы с Александром и правда наслаждаемся жизнью. Представляете, он необыкновенный романтик, фантазер, влюбленный в горы. Однажды утром Саша достал рюкзак и сообщил, что пришла пора покорять горные вершины. Но оставлять меня без присмотра он не желает, поэтому мне следует надевать штормовку и следовать за ним. Я с радостью согласилась, хотя, если признаться честно, не очень-то хотела тащить тяжеленный рюкзак. Но показать Александру свою изнеженность мне хотелось и того меньше. Я же всегда утверждала, что все-все могу, что непременно со всем справлюсь. Отступать было нельзя.
Решив, что справиться с такой простой ролью «ах, как я счастлива, дорогой» мне будет совсем нетрудно, я взяла рюкзак, надела штормовку и пошла вместе с Александром покорять горные вершины. Однако роль оказалась не из легких. Но я продолжала лучезарно улыбаться и говорить, что бесконечно счастлива и благодарна, думая лишь об одном: «Скорей бы это все закончилось».
Но когда мы наконец-то поднялись на вершину горы, я поняла, что по-настоящему счастлива. Мы стояли на ровной площадке и любовались восходом. Сквозь чистый горный воздух были видны мельчайшие детали ландшафта. Причудливые тени лежали на горных склонах. Отвесные шпили то появлялись, то исчезали за облаками.
Когда облака рассеялись, мы увидели величественный пик, упирающийся в небо. Пока я завороженно рассматривала вершину, Саша рассказал мне такую легенду.
Давным-давно, жил князь-гора Таранаки, который постоянно сражался с воином-горой Тонгараки. Никак они не могли поделить деву-гору Пиханой. В одном из боев победил Тонгараки, поэтому Таранаки пришлось отступать на запад. Уходя, решил он прорубить ущелье, которое сразу же заполнил сверкающий ледник.
С той поры на вершине горы и ледника отдыхают белые облака, отражаясь в хрустальной, голубой воде маленького озера. Если внимательно присмотреться к леднику, то можно увидеть фигурки в белых одеждах. Это замерзшие души отверженных влюбленных…
Я присмотрелась к ледниковому языку и увидела шпили из смерзшегося снега высотой в человеческий рост. У меня даже мурашки побежали по коже, потому что причудливые ледяные фигуры действительно напоминали людей в белых одеждах.
А ночью, когда луна осветила ледник, создалось впечатление, что фигуры движутся вверх, к вершине, к облакам, к небу, чтобы найти утешение.
Потом, правда, Саша объяснил мне, что фигуры изо льда образуются в результате электризации ультрафиолетом сухого воздуха. Подтаявший за день снег ночью начинает замерзать, а электрическое поле заставляет ледяные кристаллы располагаться перпендикулярно магнитным силовым линиям Земли, создает эффект движения.
Но мне хотелось верить, что это не ледяные кристаллы, а безутешные влюбленные, потому что весь окружающий ландшафт был пропитан романтикой. Вертикальные каменные стены гор устремлялись ввысь. Тут и там, ухватившись за уступы и втиснувшись в расселины, прятались маленькие деревца.
– В облике гор поэты и художники могут найти четыре главные красоты: первая – скалы и горные вершины, вторая – похожие на изваяния деревья, третья – необыкновенный горный воздух, дающий живительные силы и четвертая – море облаков, – сказал Александр, показав мне на причудливые облака.
Облаков было так много, словно они нарочно собрались в одном месте, чтобы продемонстрировать нам свой танец вокруг горной вершины. Они кружились, закрывая горы непрозрачной вуалью, а потом разлетались в разные стороны, выставляя на всеобщее обозрение холодную каменную красоту. Лучи восходящего солнца заставляли горы покрываться румянцем.
Но это еще не все чудеса, которые я видела в горах. Однажды, миновав перевал, мы попали на покрытое снегом пространство. Было странно и удивительно увидеть снег, когда на улице плюс двадцать пять.
– Почему снег не тает? – проговорила я и сделала шаг.
Снег зашевелился под моими ногами и начал волнообразно подниматься вверх. Я даже перестала дышать, потому что вдруг поняла, что это вовсе не снег, а бабочки! Туча белых бабочек вспорхнула с земли, поднялась вверх и растаяла.
Такой красоты я не видела прежде. Зато теперь мне стоит закрыть глаза, чтобы увидеть сотни белых бабочек, кружащихся над головой.
Однажды был и неприятный случай: мы попали под сильнейший ливень, когда находились на отвесной скале. Спрятаться было негде. Струи дождя хлестали нас своими холодными плётками, стараясь вымочить до нитки. Ветер бушевал с такой силой, словно хотел сбросить нас вниз на острые камни, похожие на акульи клыки. Минут тридцать мы боролись с налетевшей стихией. Когда силы были уже на исходе, шквал ветра неожиданно утих, выглянуло ласковое солнце. Мы с трудом выбрались на ровное место, развели костер, вытряхнули из рюкзаков промокшие до нитки вещи. Просушка заняла целые сутки. Мы тогда порадовались, что наш сын Артемка остался дома.
– У меня такое впечатление, что я разговариваю со скалолазкой, а не со стюардессой, – засмеялась Мария Николаевна.
– Во мне чудесным образом уживаются два существа: земное и небесное. Наверное, потому что наши тела земные, а души крылатые. Поднимаясь в небеса, я забываю о земных проблемах. Живу этим мгновением, как будто в нем целая жизнь. Парю волшебной феей в воздухе. Нет, не феей, а бабочкой. Да-да, белой бабочкой одной из тех, которые вспорхнули из-под моих ног там, на горе, – сказала Оля. – А на земле я снова превращаюсь в смешную девчонку в кепочке, любящую пошалить.
Однажды в горах был такой смешной случай. Нас с моей подругой Светкой поселили в продуктовую палатку, строго-настрого наказав, ничего не брать. Мы честно старались не смотреть на рюкзаки с продуктами, долго боролись с чувством голода, а потом все же решили съесть по шоколадке. Но только мы зашуршали оберткой, в палатку вошел Командор руководитель восхождения. Он воткнул руки в боки и приказал нам немедленно убираться вон из продуктового блока. Ночь мы провели под открытым небом, наблюдая, как падают звезды. На нарисованный замок, который повесил Командор на палатку, нам смотреть не хотелось.
Утром Командор прочел обвинительную речь в наш адрес. Мы почувствовали себя врагами народа и дали честное слово, что никогда, ни при каких обстоятельствах больше чужого не возьмем и про шоколад навсегда забудем… Ой, Мария Николаевна, я вас совсем заговорила, – всполошилась Оля.
– Милая деточка, мне было очень приятно с тобой побеседовать. Но боюсь, что мне уже пора, – она глянула на часы и, покачав головой, добавила:
– Время неумолимо бежит вперед. Неизбежно приходит пора прощаний. Если захочешь, то запросто сможете поболтать со мной по телефону или даже зайти в гости.
Мария Николаевна написала свой телефон и адрес, вырвала из блокнота лист и протянула Оле со словами: «Звони, милая».
Оля дала себе слово, что в самое ближайшее время позвонит, но снова обстоятельства оказались сильнее.
Их следующая встреча с Марией Николаевной произошла лишь через пятнадцать лет…
Работа
Работа в службе бортпроводников была совсем не похожа на работу в проектном институте. Вместо одного милого начальника Геши – Геннадия Борисовича Оля должна была подчиняться сразу нескольким начальникам: начальнику службы, парторгу, начальнику отделения, инструктору, диспетчеру. Порой приказы всех этих людей были настолько несогласованными, что выполнить их не представлялось никакой возможности.
Сколько раз хотелось Оле бросить все и вернуться к чертежным доскам, чтобы в полной тишине изобретать детали. Но неизменно это желание заглушал звук взлетающего самолета. Оля поднимала лицо к небу и улыбалась, зная какой работой заняты сейчас стюардессы, в пролетающем самолете.
– Нет, – говорила сама себе Оля, – никуда я не уйду. Ведь я же самая настоящая небесная принцесса, и мое место на небесах.
Однажды Оля заболела ангиной, и добрая врач отряда радостно сообщила ей:
– Вот ты и попалась на крючок, крошка! Теперь весь год будешь ежемесячно кардиограмму делать и все анализы сдавать.
– Зачем? – удивилась Оля. – Мы же и так четыре раза в год медицинскую комиссию проходим.
– Комиссия здесь ни при чем. А вот ангина – самая опасная болезнь для бортпроводника, – без тени улыбки заявила врач. – Аэрофлот по всему миру летает, а ты ангиной людей заражать собралась. Попадут твои бациллы на поднос с питанием, что тогда?
– Но я же больная не летаю, – возразила Оля. – Потом, насколько мне известно, ангина воздушно-капельным путем не передается. А ложки пассажирские я не облизываю.
– Не умничай тут, – рассвирепела добрая женщина. – Не забывай, кто ты и кто Я! Анализы будешь еженедельно сдавать. Скажи спасибо, что я тебя на землю не списываю, а только к психиатру направляю.
– Зачем? – поинтересовалась Оля, хотя чувствовала, что вредит себе подобным вопросом.
– Людмила, – обратилась добрая врач к медсестре, – направь ее заодно к окулисту, стоматологу, лору и хирургу, пусть выяснят, чем она еще больна. Ой, я совсем про дерматолога забыла. Ангина ведь может дать кожные высыпания. Направляй ее к дерматологу.
Оля вспомнила толстую тетю Люсю – жену дяди Коли и мысленно сказала сама себе:
– Ты забыла, милая глупышка, что взрослые не любят, когда им говорят правду. Они любят ложь, лесть и низкопоклонство. Исключения из правил категорически не допускаются. Это нонсенс!
– Не забывай, милая, что мы заботимся о твоем здоровье, – улыбнулась добрая женщина. – Иди, мы теперь с тобой часто видеться будем…
Оля сидела в сквере перед зданием медицинского корпуса и размышляла о несправедливости, которая липкой, сладкой жижей растекается по фарфоровому блюдцу.