Русские принцессы за границей. Воспоминания августейших особ
Все мы порядочно проголодались и были в большом затруднении найти что-нибудь поесть. К счастью, нам попался один почтенный знакомый камеррата Негелейна, также спешивший домой с своею женою. Будучи знаком еще с некоторыми из наших и очень хорошо видя нашу невзгоду, он пригласил нас всех к себе на холодное жареное и прочую закуску; мы, разумеется, не церемонились и, не дожидаясь вторичного приглашения, с радостью последовали за ним. Этот сострадательный человек был чиновник Коммерц-коллегии по фамилии Гольштейн. Брат его камер-пажом у царицы и, говорят, довольно любим царем. Когда мы проходили мимо квартиры асессора Сурланда, которая была недалеко от дома этого чиновника, тот увидел нас и тотчас вышел к нам на улицу, но уже в халате. Мы спросили его, когда он успел так скоро раздеться и почему мы не догнали его, несмотря на то что из сада вышли в числе первых и на дороге были вовсе недолго. Он отвечал, что сидит дома уж с лишком час, успев тайно выбраться из сада вместе с голландским резидентом Вильде, который нашел к тому средство, если не ошибаюсь, при помощи садовника, имеющего при саде свой дом. Плохо пришлось бы этому человеку, если б про то узнал царь, и я не желал бы поделиться с ним вырученными им деньгами; асессор поэтому и был так скромен, что тогда никому из нас не назвал своего благодетеля, избавляя его таким образом от всякой неприятности. Наевшись и напившись у почтенного чиновника, мы все отправились по домам. Мне, несчастному, приходилось идти дальше других и, кроме того, надобно было пробыть еще несколько времени в соседстве посланника (Штамке). Несмотря на то что тайный советник Бассевич обещал мне еще в Ревеле, что меня поместят здесь в его доме вместе с Сурландом (о чем и отдал надлежащее приказание камер-юнкеру Геклау, который распоряжался квартирами), мы оба принуждены были по недостатку места в плохом деревянном домике, назначенном для тайного советника и решительно для него не годном, взять отведенные нам маленькие и дурные квартиры в надежде, что тайный советник получит скоро другое помещение. Этот домик асессор занял для него только на всякий случай, чтоб ему по крайней мере было где остановиться и поставить свои вещи. Если б положиться на распоряжения нашего квартирмейстера, то тайный советник, первый министр, должен был бы на первый раз остановиться на улице: несмотря на продолжительное время, назначенное для приискания квартир, ни одна не была еще готова, когда наша свита начала съезжаться, и за дело принимались только тогда, когда всякий по приезде сам начинал хлопотать о квартире.
<…>
Его высочество обедал у посланника Штамке, и после обеда, когда камергер Нарышкин доложил, что его величество царь уже встал (он обыкновенно отдыхает несколько часов после обеда) и отправился в сад, герцог немедленно собрался со всею своею, довольно многочисленною, свитою и поехал в той же самой барке, которая до обеда привезла его домой, к маленькому каналу, примыкающему ко входу в сад. Когда мы вошли в сад, раздались чудные звуки труб, и вскоре мы увидели царя, шедшего к нам навстречу. Он обнял герцога и приветливо поклонился всем нам; потом взял его высочество за руку и повел к месту, где находились ее величество царица, обе старшие принцессы, маленький великий князь с своею сестрою, вдовствующая царица с дочерью, все здешние знатные дамы и множество кавалеров. Все были в самых парадных костюмах, делавших собрание особенно блестящим, и я никогда не видал вдруг столько драгоценных камней, как при этом первом свидании его королевского высочества с царскою фамилиею, или если видел, то разве только на аудиенции турецкого посла в Париже в начале нынешнего года. Герцог поклонился сперва царице, отвечавшей с ласковою улыбкой на его поклон, потом принцессам. Так как царь в это время куда-то удалился, то государыня с четверть часа разговаривала с его высочеством, но потом незаметно обратила речь к нашим министрам, давая тем случай герцогу сблизиться со старшею принцессою. Он и начал говорить с нею, но оба были довольно застенчивы, так что если б на их устах не пробегала по временам легкая улыбка, то нельзя было бы и узнать, разговаривают они или нет. Когда ее величеству показалось, что для первого раза этого довольно, она снова обратилась к его высочеству. Тут подошел опять его величество царь, и государыня подала стакан вина сперва ему, потом его высочеству и наконец тайным советникам Бассевичу и Геспену. После того царь показывал герцогу сад, птичник, в котором было множество прекрасных редких птиц, и красивый грот, не совсем еще отделанный; наконец они сели вместе с некоторыми вельможами за стол, и его величество провозгласил тост, который его высочество должен был принять, но затем получил свободу пить столько вина или воды, сколько ему было угодно.
<…>
По уходе царя князь Меншиков должен был занимать его высочество. Тайный советник Бассевич пошел в это время с царем на луг (nach der Pleine), где принужден был пить простое вино. Между тем генерал Ягужинский напомнил его высочеству, что теперь пора просить царя о даровании свободы взятому под Полтавою в плен графу Бонде (который, по желанию его высочества и по просьбе генерала Ягужинского, привезен был к здешнему двору из Москвы. Он принадлежал к одной из знатнейших шведских фамилий, почему герцог и хотел сделать удовольствие шведам, в особенности своим приверженцам); за ним тотчас послали, и когда он явился, герцог представил его царю (находившемуся в это время в небольшой приятной аллее, где стояла превосходная мраморная статуя Венеры
Около девяти часов, когда вынесли вон столы, уставленные сластями, начались танцы в той же галерее, где танцевали в день празднования коронации. Его величество царь с царицею, его высочество со старшею принцессою и князь Меншиков с младшею открыли бал немецким танцем, после которого его высочество танцевал со старшею принцессою менуэт. Потом танцевали: она же с генералом Ягужинским, младшая принцесса сперва с ним, потом с его высочеством, его высочество с одною из дам, и так как общество было многочисленно, то танцы продолжались до двенадцатого часа ночи. Но его величество царь тотчас после первого танца (то есть первого менуэта, который его высочество танцевал с старшею принцессою) удалился к мужчинам. Около двенадцати часов зажгли фейерверк, устроенный перед самою галереею на нескольких для того приготовленных больших барках. Между прочим горело изображение человека с бороною (Egge) на голове для защиты от дождя и с русскою надписью наверху: Дурное прикрытие. Некоторые думали, что это намек на английскую эскадру, высланную для прикрытия Швеции. Покамест горел этот девиз, было пущено множество ракет, водяных шаров и маленьких бомб, или бураков. Во все время фейерверка подле меня стоял некто Бюлау, о котором я еще в Париже читал в газетах, что он по контракту, заключенному с царем, взялся зажигать корабли на расстоянии тысячи шагов, пускать пушечные ядра на версту и более и делать множество других неслыханных опытов с порохом. Царь письменно обещался за исполнение всего этого выплатить ему тотчас же восемьдесят тысяч червонцев. Этот барон Бюлау завязал со мною разговор, смеялся над фейерверком и уверял, что хотя в сравнении с тем, что он знает, такой фейерверк не больше, как детская игрушка, однако ж и ту заимствовали у него. Я всячески старался поблаговиднее отделаться от несносного болтуна, который говорит без умолку, особенно когда бывает пьян, и наконец успел отвязаться от него, заговорив с одним из моих приятелей, тут же стоявшим. Но только что я обратился к другому, он тут же подошел к князю Меншикову, который стоял близко от нас, и начал с ним толковать. Князь, зная его характер, также искал поскорее развязаться с ним, однако ж, несмотря на то, скоро вовлекся в спор и должен был выслушать много пустых слов, за которые десятеро других могли бы попасть в Сибирь; но князь не обращал на них внимания, следуя примеру царя, который все спускает этому человеку, пока не окончилось его предприятие. Говорят, однако же, что в этот день, несмотря на такое терпение царя, он сильно рассердил его величество тем, что во время разговора не давал выговорить ему ни одного слова и не обращал никакого внимания на многократную просьбу замолчать хоть на секунду и выслушать ответ, так что государь плюнул ему наконец в лицо и удалился. Царица с дамами оставалась в саду до конца фейерверка, но принцесс, по причине вечерней прохлады, давно уже не было. Так кончилось празднование Полтавского сражения, и мы разошлись все по домам.
28-го его высочество произвел графа Бонде в полковники и генерал-адъютанты. Граф принадлежит к одной из древнейших фамилий в Швеции и довольно богат; он имел брата и сестру при шведском дворе, которые были очень привержены к его высочеству, но его самого герцог до сих пор не знал, потому что он находился уже 12 лет в плену, а перед тем долго путешествовал по Франции и Германии. Замечательно, что он получил свободу в тот самый день, в который за 12 лет попался в плен в Полтавском сражении будучи капитаном лейб-регимента и адъютантом фельдмаршала Реншильда. Его высочество приказал мне объявить, чтоб я всегда, когда он будет кушать не дома, стоял у стола, подавал суп и потом удалялся. Но это распоряжение, по представлению тайного советника Бассевича, было оставлено и заменено следующим порядком для наших кавалеров: всякий день трое должны находиться на дежурстве и оставаться в покоях его высочества, когда он дома, и всюду следовать за ним, когда он выезжал со двора, – один как генерал-адъютант, другой как камер-юнкер, третий как гоф-юнкер. Генерал-адъютантами были граф Бонде, действительным, и полковник Лорх исправляющим эту должность; но камер- и гоф-юнкеров было только двое, именно Геклау и я; поэтому подполковнику Сальдерну приказали заменить камер-юнкера, а майору Эдеру гоф-юнкера. Последний только после моего отъезда из Ревеля приехал туда из Вены, где в прошедшем году принят его высочеством в нашу службу; до тех пор он служил в Австрии кирасирским ротмистром. Только из Риги, как я слышал, получил он приказание ехать сюда. Граф Бонде, камер-юнкер Геклау и я остались вместе, а трое других начали в этот день в первый раз свое дежурство: генерал-адъютант по прочтении пажом молитвы принимал от его высочества шляпу, а камер-юнкер подавал ему стул, позади которого оставался вместе с гоф-юнкером до тех пор, пока его высочество не выпил (?) и не подал им знака отойти; после чего камер-юнкер прислуживал государю по заведенному порядку. Другой камер-юнкер, не дежурный, сидел за столом вместе с прочими, но должен был постоянно накладывать и подавать кушанья. Когда отобедали, паж подает шляпу полковнику, который подносит ее его высочеству. По уходе герцога в свои покои кушанье немного разогревали, и дежурные вместе с другими придворными служителями садились за тот же стол.
29-го, в день св. Петра и Павла, было тезоименитство царя, которое здесь почти более празднуется, чем день его рождения. Около 11 часов утра его высочество с камергером Нарышкиным и со всею своею свитою отправился в длинную галерею, находящуюся в аллее, которая ведет к царскому саду. Там они остались и ожидали его величества царя, который скоро приплыл на верейке с противоположной стороны, из церкви, при пушечной пальбе с крепости. Когда царь подъехал к галерее, его высочество с иностранными министрами и некоторыми из нашей свиты сошел вниз по маленькой лестнице, ведущей к воде, и встретил его величество, который, по своему обыкновению, тотчас нежно обнял и поцеловал его, поблагодарив за поздравление. Отсюда царь пошел скорыми шагами (так, что немногие поспевали за ним) к площадке против галереи, где стояла в строю вся гвардия, как в день празднования коронации. После первого залпа из ружей он хотел поспешно удалиться: вероятно, ему или очень хотелось кушать (так как он обыкновенно обедает в 11 часов), или он был занят какими-нибудь мыслями и забыл про обычный порядок, по которому эти залпы повторялись три раза. Но князь Меншиков побежал за ним и спросил, не угодно ли ему будет остаться до окончания стрельбы. Тогда царь воротился, выждал, пока все кончилось, и ушел, попросивего высочество опять приехать в сад после обеда. Уходя, он сильно тряс головой и подымал плечи, что было признаком, что мысли его заняты чем-нибудь и что он в дурном расположении духа. Его высочество поэтому тотчас отправился домой и смотрел из окна на гвардейские полки, проходившие с громкою музыкой мимо его дома. Мне очень хотелось знать, как офицеры отдадут честь его высочеству. Но они не салютуют никому, не исключая и царя, а потому только наклонили немного вперед свои пики и потом сняли шляпы; гренадерские же офицеры только прикоснулись к своим. После обеда его высочество опять отправился в царский сад со всеми своими кавалерами, в парадных платьях. При входе туда мы услышали обыкновенную музыку – трубы, которые приветствовали его высочество. В саду не было еще ни царя, ни царицы, ни принцесс; поэтому герцог пошел в красивую рощицу перед царским дворцом, где мы нашли множество дам, ожидавших, как и мы, выхода царицы. При появлении его высочества они встали и, несмотря на все его просьбы, никак не хотели опять сесть.
Портрет герцога Карла Фридриха Гольштейн-Готторского. Художник Д. фон Крафт. 1722 г.
Карл Фридрих Гольштейн-Готторпский (1700–1739) – герцог Гольштейна из рода Готторпов, отец российского императора Петра III, племянник шведского короля Карла XII (сын его сестры Гедвиги Софии), зять Петра I и Екатерины I
Камер-юнкер Балк и царский камергер Нарышкин представляли их герцогу, желавшему с ними немного познакомиться. Хотя многие из них говорили по-немецки, однако же почти все притворялись, что не понимают этого языка и еще менее в состоянии говорить на нем, и отвечали всякий раз, когда к ним обращались, не знаю, не понимаю (nisnay). Старшая Головкина была одна из тех, которые довольно свободно и хорошо говорят по-немецки; других же дам, хорошо знающих этот язык и из которых многие шведки и немки, в этот раз не было ни одной. Наконец царица вышла, и его высочество поспешил к ней навстречу с приветствиями. С нею вышли и принцессы, прекрасно одетые, особенно старшая, на которой было желтое, богато вышитое платье. Его высочество гулял с ними несколько времени по саду, а когда царь возвратился с луга, где, как и в предшествовавшие празднества, стояла гвардия, которую его величество, по обыкновению своему, угощал водкой, он пошел с ним к тому месту, где министры и другие знатные особы сидели за стаканом вина и курили табак. Ее величество царица, узнав, как легко и охотно согласился царь в день празднования Полтавской победы на просьбу его высочества возвратить свободу графу Бонде, и желая таким же образом помочь одной особе, приказала осведомиться, не согласится ли герцог для нее исходатайствовать у царя свободу и прощение еще одному пленнику, присовокупив, что, с своей стороны, она уверена, что его величество царь не откажет в этой просьбе. Его высочество, конечно, никак не мог отказаться сделать угодное государыне, тем более что она сама хотела навести его на удобный случай заговорить об этом с царем, и потому обещал употребить все старание для исполнения ее воли. Особа эта – шведский граф Дуглас, который хотя и находился несколько времени в плену в России, однако ж скоро был освобожден царем и сделан губернатором всей Финляндии. Незадолго он имел несчастье заколоть в собственном своем доме одного русского капитана, который, если не ошибаюсь, служил в гвардии; вследствие того его арестовали и привезли сюда. На военном суде, состоявшем из четырех членов, именно двух иностранных и двух русских офицеров, первые приговорили его к аресту на известное время на том основании, что убитый им капитан оскорбил его и напал на него в его доме; но оба русских присудили его к смерти, говоря, что если капитан и напал на него, то напал в его доме, где Дуглас, как полный хозяин, легко мог при помощи постоянно находившегося у него караула арестовать виновного или выгнать его вон, вовсе не имея надобности прибегать к убийству. Несмотря на справедливость такого приговора в глазах беспристрастных людей, царь был до того милостив к графу, что приказал только на три недели арестовать его и заставить работать в саду царицы, по истечении же этого срока освободить. Наказание, следовательно, было так легко, как только мог желать подсудимый. Но этот граф никогда не бывал доволен оказываемою ему милостью и всегда хотел еще большей, хотя не раз убеждался, что с ним поступали милостивее, чем он заслуживал. Точно так он был недоволен и в этот раз: приговоренный, против всякого ожидания, к столь умеренному наказанию, он начал хлопотать через своих родных и знакомых, в особенности через семейство Балк, очень любимое царицею, о получении полной свободы; а как государыня вообще чрезвычайно милостива и сострадательна, особенно к шведам, то и приняла в нем живое участие. Герцог только что хотел идти к ее величеству и переговорить с нею о том, как лучше начать дело, как встретил генерала Ягужинского, к которому он, равно как и тайный советник Бассевич, имеет неограниченное доверие. Его высочество тотчас же рассказал ему о желании царицы, но генерал знал уже обо всем от нее самой. Желая искренно добра его высочеству, он говорил, что не советует исполнять эту просьбу, которая может повлечь за собою неприятные последствия. Но так как герцог не находил средства поблаговиднее уклониться от возложенного на него поручения, то Ягужинский просил предоставить дело ему и обещал все так устроить, что государыня не захочет более настаивать на своем намерении и, кроме того, не заметит, что они сговорились или что его высочество неохотно исполняет ее желание. Они пошли вместе к царице, и когда она опять заговорила о своей просьбе, генерал начал представлять ей, как дурны могут быть последствия, если его высочество, испросив только за два дня свободу графу Бонде, снова станет подобною же просьбою утруждать царя, тем более что всем известно, как милостив был его величество с этим Дугласом и как недовольны остались русские избавлением его от смертной казни, замененной весьма легким наказанием, – неудовольствие, которое еще более усилится, когда они узнают, что он совершенно освобожден по просьбе его высочества. К этому он прибавил еще, что удивляется желанию Дугласа освободиться от такого незначительного наказания, как его краткий арест, который вовсе не позорен и после которого, как он очень хорошо знает, царь возвратит ему прежнюю должность, что три недели нетрудной работы не изнурят его и не лишат хорошей пищи и питья; что он, Ягужинский, уверен, впрочем, в полной готовности его высочества ходатайствовать за арестанта, если это только непременно угодно ее величеству; но что, наконец, еще вопрос, согласится ли царь исполнить такую просьбу и может ли он исполнить ее благовидным образом. Государыня вполне согласилась с генералом и приказала оставить это дело. Погуляв немного по саду с ее величеством, его высочество пошел в галерею, где обыкновенно танцуют, и когда царь также туда пришел, начали танцевать как в последний раз, то есть царь с царицею, его высочество с старшею принцессою, а князь Меншиков с младшею. По окончании этого веселого танца выбирали некоторых из наших кавалеров, в том числе и меня, а потом я имел еще честь танцевать с младшею принцессою английский танец. После бала, продолжавшегося довольно долго, все отправились по домам, и мы радовались, что можем отдохнуть после всех этих празднеств. В этот день граф Бонде, камер-юнкер Геклау и я в первый раз были дежурными при его высочестве.
30-го князь Меншиков и большая часть министров и русских вельмож были с визитами у его высочества, который принимал каждого по чину. После обеда царь прислал просить его высочество приехать в Адмиралтейство. В этот день я не был дежурным и, к несчастью, ушел со двора, пропустив таким образом удобный случай побывать там. После я сожалел о том еще более, узнав, что его величество царь сам водил везде его высочество и показывал ему все до малейшей подробности. Бывшие с его высочеством превозносили необыкновенный порядок, в котором содержится там множество больших и мелких вещей, необходимых для кораблестроения. Все они там же и приготовляются. Несмотря на то что русский флот состоит из тридцати с лишком линейных кораблей и снабжен всем в изобилии, в Адмиралтействе собрано, говорят, такое количество материалов, что можно снарядить еще почти такой же флот.
Июнь
23-го, утром, приехал граф Пушкин и объявил, что его величество царь намерен устроить после обеда увеселительное катание по Неве на всех здешних барках и верейках, на которое приказал пригласить и его высочество. Он (Пушкин) хотел заехать за нами, когда выкинут флаг. Здесь так заведено, что если в двух или трех определенных местах города вывешиваются флаги, то все барки и верейки или, смотря по флагу, все яхты, торншхоуты и буеры должны собираться по ту сторону реки, у крепости. Для не являющихся по этому знаку положен большой штраф. После обеда, в назначенный час, явился граф Пушкин, и мы отправились, взяв с собою как барку, так и обе наши верейки. Подъехав к реке, мы увидели, что все ушли уже довольно далеко, почему велели грести сильнее, и скоро догнали флотилию. Впереди ее плыл адмирал маленького флота (который составляют все упомянутые небольшие суда), имевший на своем судне, для отличия, большой флаг. Прочие суда должны следовать за ним и не имеют права обгонять его. Царь ехал недалеко позади, на барке царицы; он стоял у руля, а царица с обеими принцессами, своими дамами и камер-юнкерами сидела в каюте. Проплыв довольно далеко, адмирал поворотил назад, а все следовавшие за ним остановились и выждали, пока он не прошел мимо. В это время мы поравнялись с царскою баркой, и его высочество, вышед из задней каюты, кланялся царю, царице и принцессам, которые отвечали на его поклоны из своих окон. Мы постоянно оставались потом близ этой барки с правой стороны. Валторнисты царицы, данные ей Ягужинским, играли попеременно с нашими, которые на барке стояли позади, царские же впереди. Чудный вид представляла наша флотилия, состоявшая из 50 или 60 барок и вереек, на которых все гребцы были в белых рубашках (на барках их было по 12 человек, а на самых маленьких верейках не менее 4-х). Удовольствие от этой прогулки увеличивалось еще тем, что почти все вельможи имели с собою музыку: звуки множества валторн и труб беспрестанно оглашали воздух. Мы спустились до самого Екатерингофа, куда приехали очень скоро, потому что плыли по течению реки, да и, кроме того, водою туда от города не более четырех верст. Когда его высочество проезжал мимо Адмиралтейства, царь закричал ему, что в четверг будет спущен на воду новый корабль. По приезде в Екатерингоф мы вошли в небольшую гавань, в которую едва ли могут свободно пройти два судна рядом. Все общество по выходе на берег отправилось в находящуюся перед домом рощицу, где был накрыт большой длинный стол, уставленный холодными кушаньями, за который однако ж порядочно не садились; царь и некоторые другие ходили взад и вперед и по временам брали что-нибудь из поставленных на нем плодов. Царица была так милостива, что собственноручно подала каждому из нашей свиты по стакану превосходного венгерского вина. Камер-юнкеры ее величества также не оставляли усердно угощать нас. Когда обе принцессы пошли немного гулять, его высочество, по совету генерал-майора Ягужинского, испросил у царицы позволения быть вместе с ними, на что ее величество и согласилась. Герцог последовал за принцессами, и когда они, увидав его, остановились, сделал им реверанс и пошел с обеими под руку. Перед ними шел камер-юнкер царицы, а позади их следовала большая свита дам. Разговаривали во время этой прогулки мало, потому что его высочество и принцессы были еще несколько застенчивы друг с другом, а наши кавалеры не могли много занимать дам по незнанию русского языка. Походив немного, они воротились и подошли к царице, которая пригласила герцога сесть на свою скамейку вместе с обеими принцессами. Рядом с ним, по правую руку, села старшая, а подле нее меньшая; налево же возле его высочества сидела царица. Вдовствующей царицы с дочерью и великого князя с его сестрою в этот раз не было, но придворные дамы почти все участвовали в нашей поездке. Так как царь разговаривал со своими приближенными, а другие царственные особы сидели довольно смирно, то Ягужинский, заметив, что они со вниманием слушают трубачей, игравших в роще (из которых один был отличный), подошел и сказал царице, что у его высочества есть два валторниста, которым едва ли найдутся подобные. Ее величество пожелала их слышать; они явились и превосходно сыграли несколько пьес. Царица и принцессы слушали с большим вниманием и восхищались их игрою. Между тем стало уже становиться довольно поздно. Ее величество встала, чтобы напомнить царю, что пора ехать назад, и в это время незаметно вручила камер-юнкеру Монсу двенадцать червонцев для передачи валторнистам. Но так как государю не хотелось еще ехать, то начали опять разносить большие стаканы с венгерским, от которого мы порядочно опьянели. Наконец собрались в обратный путь. Его высочество хотел вести к барке царицу, но она, как бы не замечая того, обернулась и подала руку другому, чем доставила случай герцогу вести старшую принцессу. Назад мы поехали совсем иначе – через канал – и вошли опять в реку только позади летнего дворца царицы. Было уже темно, и вода стояла совершенно спокойно. Перед окнами принцесс мы велели гребцам остановиться, и валторнисты, по приказанию его высочества, сыграли прекрасный ноктюрн. После того мы отправились домой. Гребцы от усиленной работы были так утомлены, что едва могли говорить, почему его высочество приказал выдать им несколько червонцев на водку. Валторнистам, которые в этот день очень много играли, герцог велел также дать 10 червонцев. Они, следовательно, всего получили 22 червонца. Пожелав его высочеству доброй ночи, я отправился домой, но проходя мимо квартиры бригадира Ранцау, увидел там гостей и вспомнил, что утром его высочество приказал, чтоб у него была тост-коллегия, на которую сам, по причине нашей поздней поездки, не мог приехать. Я вошел, думая, что они скоро разойдутся, но оказалось, что они только что сели за ужин, к которому поджидали нас. Мы просидели до поздней ночи, и так как у меня еще до этого шумело в голове, то я воротился домой полупьяный. 24-го я с придворным проповедником и с Дювалем ходил в Адмиралтейство смотреть новый корабль, который, как говорил вчера его величество царь, назначался к спуску со штапеля 27-го числа. Корабль этот 64-пушечный и построен французским мастером, присланным царю на несколько лет из Франции. Мы застали там переводчика этого мастера, с которым Дюваль был знаком, и он водил нас по всему кораблю. После того мы осмотрели несколько и самое Адмиралтейство. Оно имеет внутри большое, почти совершенно четырехугольное место (которое с трех сторон застроено, а с четвертой открыто на Неву), где корабли строятся и потом спускаются на воду. Против открытой стороны находится большой въезд, или главные адмиралтейские ворота; над ними устроены комнаты для заседаний Адмиралтейств-коллегий и поднимается довольно высокая башня, выходящая, как я говорил уже прежде, прямо против аллеи, называемой проспектом, через который въезжают в Петербург и который в середине вымощен камнем, а с боков имеет красивые рощицы и лужайки. Обе стороны адмиралтейского здания, идущие флигелями к воде и окаймляющие вышеупомянутое четырехугольное место, наполнены огромным количеством корабельных снарядов – парусов и канатов, хранящихся в большом порядке. По мере того как их употребляют в дело, комнаты, ими занимаемые, наполняются новыми. Там же живут и работают все принадлежащие к Адмиралтейству мастеровые. Подле здания стоят большие кузницы. В одном из флигелей устроена обширная зала, где рисуют и, если нужно, перерисовывают мелом вид и устройство всех кораблей, назначаемых к стройке. Вне и внутри адмиралтейского здания наложено множество всякого рода корабельного леса; но еще большее его количество лежит в ближайших каналах, откуда его берут по мере надобности. Он пригоняется большими плотами из дальних мест России и обходится царю несравненно дешевле, нежели в других государствах. Все это огромное Адмиралтейство обведено снаружи валом (с бастионами со стороны реки), который окружен довольно широким и глубоким каналом, а с внутренней стороны обрыт небольшим рвом. Близ здания Адмиралтейства по направлению к галерной гавани строится прекрасная каменная церковь, которая будет принадлежать к нему; после крепостной[3] церкви она, говорят, будет лучшею в Петербурге, потому что все прочие, исключая церкви князя (Меншикова), плохие, деревянные. Кроме этих двух церквей, т. е. крепостной и адмиралтейской, самые красивые здесь – церковь Св. Троицы и та, которую выстроил князь Меншиков на Васильевском острове, недалеко от своего дома. Последняя каменная, но первая, находящаяся по ту сторону реки, у здания Коллегий, деревянная с широкою открытою колокольнею, на которой много колоколов и небольшие куранты, играющие сами собою через каждую четверть часа «Господи, помилуй». Ее обыкновенно посещает царь во время богослужений. На церкви князя Меншикова, внутри хорошо расписанной и вызолоченной, есть также небольшая красивая башня с порядочными курантами. Крепостная церковь, как я уже сказал, самая большая и красивая в Петербурге; при ней высокая колокольня в новом стиле, крытая медными, ярко вызолоченными листами, которые необыкновенно хороши при солнечном освещении. Но внутри этот храм еще не совсем отделан. Куранты на его колокольне так же велики и хороши, как амстердамские, и стоили, говорят, 55 000 рублей. На них играют каждое утро от 11 до 12 часов; кроме того, каждые полчаса и час они играют еще сами собою, приводимые в движение большою железною машиною с медным валом. Эта прекрасная церковь построена вся из камня и не в византийском, а в новом вкусе, внутри с крепкими сводами и колоннами, снаружи с великолепным портиком, находящимся под колокольнею. Но кроме сводов, колонн и окон, в ней еще ничего не готово. Осмотрев Адмиралтейство, мы отправились к упомянутому корабельному мастеру и распили у него несколько стаканов шампанского и бургонского. Потом я пошел к посланнику Штамке, у которого вечером назначена была тост-коллегия.