Черное дерево

Как все это: и комната, и музыка, и пение, были похожи на то, как когда они вечером прибыли в Котону и остановились в отеле «де ла Плаге». Вымылись, а потом занимались любовью до полного изнеможения. И вот также лежали и смотрели на потолок, а какие-то женщины громко говорили на улице под окном, и рыбак чинил сети, сидя на песке, и громким голосом напевал что-то.

– Представлял себе когда-нибудь, что любовь может быть такой? – спросила она.

– Я бы всю жизнь только этим и занимался…

– И кто же мешает?..

И они начали снова…

А человек продолжал напевать.

Он выглянул в окно и еще мог видеть его, пока пирога окончательно не скрылась за изгибом реки.

В другое время этот пейзаж впечатлил бы его: пылающее солнце, что-то среднее между красным и оранжевым, скрывающееся в ветвях раскидистого хлопкового дерева на берегу, а река несла свои воды неспешно и осторожно, увлекая с собой огромные куски зарослей папируса, напоминающие широкие плоты, толстые стволы деревьев, спящих кайманов, стаи белых цапель кружились в воздухе, серые аисты важно вышагивали и, изящно изгибая шею, вонзали острые клювы в песок многочисленных островков или в ил вдоль берега.

Женщины продолжали стирать, дети резвились вдалеке, какая-то девушка мылась, покрывая белоснежной мыльной пеной свою чудесную кожу света темного янтаря, старый чивудо замер на корме вытащенного на берег каяка и с бесконечным терпением ловил рыбу.

Где-то далеко гулко вздохнул гиппопотам.

Несколько лет назад в озере и реке водилось столько гиппопотамов, что гидросамолеты, летающие по маршруту Форт-Лами – Дуала, неоднократно переворачивались при посадке, сталкиваясь с массивными тушами.

Теперь гидросамолеты не летают более, а по некоторым слухам браконьеры скоро покончат и с гиппопотамами.

Африка заканчивается.

– О, Господи! И почему именно та Африка должна была закончиться? Почему именно Африка спокойных пейзажей и красивых животных? Не Африка охотников за рабами, голода, болезней и несправедливости?

Он отошел от окна, когда солнце полностью скрылось за горизонтом. Спустился в бар, в этот час он был единственным посетителем, заказал виски и не спеша выпил. Бармен, долговязый француз в зеленой жилетке, с веснушками по всему лицу, встал перед ним и продолжил методично полировать бокалы. Внимательно посмотрел на Давида и наконец спросил:

– Наемник?

Давид устремил на него не понимающий взгляд:

– Простите?

– Вы наемник? Уже некоторые прибыли сюда… Ходят слухи, что Организации Объединенных Наций потребовала от Франции вывести своих десантников и президенту Томбалиайе ничего не оставалось, кроме как прибегнуть к помощи наемников… Здесь их очень сильно уважают… – объяснил он. – Нужны будут, чтобы немного притормозить этих чертовых туарегов.

Давид отрицательно покачал головой:

– Нет, я не наемник… – помолчал немного и добавил. – Может быть, вы знаете, где можно найти «Группу Черное Дерево»?..

– «Группу Черное Дерево»? – бармен инстинктивно понизил голос, хотя в баре никого кроме них двоих не было. – Нет. Не имею ни малейшего представления где найти эту «Группу», если они вообще существуют… А зачем они вам?

– Мне нужна их помощь… Охотники за рабами похитили мою жену в Камеруне…

– Вот дерьмо!.. Это довольно сложно… – бармен перестал полировать бокалы и, нагнувшись над стойкой, тихо произнес:

– Советую не упоминать об этой «Группе» во всеуслышание… Кое-кто не испытывает в отношении них больших симпатий.

– Это почему?

– А кто бы знал!.. Одни говорят, что это горстка шпионов-империалистов… Другие, что это коммунистические агитаторы… третьи, что это провокаторы, стравливающие магометан с севера с анимистами юга… еще поговаривают, что это агенты-сионисты, ищущие пути нанести удар по Египту с тыла…

– Но они вообще-то существуют?

Бармен неопределенно пожал плечами.

– Разные слухи ходят… Здесь, в Чаде, всегда было больше слухов, чем достоверной информации… Вполне возможно, что именно сами торговцы рабами и распространяют слухи про них… А может быть, это вовсе и не слухи, а все правда… Возможно они уже не существуют, или никогда не существовали…

– А как же узнать правду?

– Правду? – француз саркастически рассмеялся. – На этих землях, полных разных придуманных историй и откровенной лжи, отыскать правду – самое сложное дело. Мне легче раздобыть для вас белого медведя, чем отыскать правду… – и принялся опять протирать стаканы. – Правда – словно дождь в Чаде: никогда не приходит, а когда начинается, то приводит к сплошным катастрофам, все вокруг меняется и даже солнце затмевает…

– Сто франков помогут?

– Вполне возможно, что и помогут.

– Вот, считайте.

– Публика начинает собираться здесь часам к восьми. До того как ляжете спать зайдите ко мне… Но, очень прошу, не упоминайте «Группу» в разговоре… И никому не рассказывайте о том, что вашу жену похитили… Я сам не очень осведомлен, но люди здесь рассказывают, что эти охотники за рабами – что-то вроде обширной организации… Что-то похожее на мафию… Поддерживают и помогают друг другу, а когда кто-то начинает расследование в отношении кого-нибудь из их сообщества, то с ним расправляются… И здесь, в Форте-Лами, кто угодно может быть вовлечен в торговлю людьми: греческие торговцы, португальские перевозчики, половина бродячих торговцев «хауссас», арабские продавцы тканей, египетские купцы, люди, занимающиеся импортом из Нигерии, и даже государственные служащие в самом Чаде… Кто угодно!

– Даже вы?

Бармен поднял бокал и полотенце, которым полировал стекло:

– Думаете, если бы я занимался торговлей неграми, то стоял бы здесь и сушил стаканы?..

Но осекся смущенно, поняв, что его комментарий был не совсем удачным. И, как показалось, даже обрадовалось, когда в бар вошли двое, по виду охотники, потные и покрытые с головы до ног пылью, уселись в центре барной стойки, потребовали холодного пива и с мрачным выражением на загорелых лицах начали обсуждать, как большой носорог ушел от них, выскользнув буквально из рук.

– Триста километров! – возмущался старший из них, призывая бармена в свидетели. – Нет! Тысячи километров по этим адским дорогам, да еще эта засуха и как результат все покрыто пылью, и, в конце концов, эта тварь ухитрилась убежать от нас живой и невредимой… Целую неделю потеряли.

Давид медленно тянул свой виски и молча рассматривал этих двоих. Судя по всему они принадлежали к той разновидности «белых охотников», кого теперь самих можно было рассматривать как реликвию, бродящую по континенту, заселенному живыми ископаемыми, благословенными остатками того африканского изобилия тех времен, которые прошли и никогда уж более не вернутся. Времена «Зеленых холмов» и «Снегов Килиманджаро», грандиозных сафари и удивительных приключений, времен, когда животных убивали без счета и без причин… Времена «охотничьих трофеев» и романтических легенд об этой земле, что, в конце концов, и уничтожили самую красивую фауну когда-либо существовавшую на Земле.

Это были люди, которых Надия ненавидела всем своим существом, кто до сих пор жадно цеплялся за древние представления, будто Африка никогда не будет ничем иным, но только огромными охотничьими угодьями, населенными «боями» тихими и послушными, готовыми повсюду таскать тяжелые ружья и без конца услужливо кланяющиеся и приговаривающие: «Да, бвана».

– Маньяки, гомосексуалисты, умственно отсталые, импотенты! И вот эти людишки приезжают сюда убивать слонов и носорогов, – возмущалась она, вне себя от сжигавшей ее ярости. – Убивать издалека животных больших и благородных, не подвергая себя опасности – это один из низких, мерзких способов избавиться от собственных комплексов неполноценности.

– Вообще-то, я не думаю, что все выглядят, как ты их описала, – пытался возражать он. – Некоторым нравится охотиться, чтобы поучаствовать в каком-нибудь приключении.

– В приключении?! Убить тридцать тысяч слонов за один год – это ты называешь приключением? Это разновидность преступной деятельности, которой могут заниматься только трусы, не смеющие убивать себе подобных, лишь потому, что знают – их за это повесят… Маньяки, гомосексуалисты, импотенты!..

Когда они в своих спорах доходили до этого места, Давид предпочитал отмалчиваться, позволяя Надие выговориться полностью. Стоило ему возразить, как они безнадежно увязали в бесполезной словесной баталии, в ходе которой Надия начинала волноваться все больше и больше и, в конце концов, совершенно терял контроль над собой.

Однажды они дня два не разговаривали, после того, как Давид попытался немножко, без особенного энтузиазма, заступиться за охотников и с того времени пришел к выводу, что в их отношениях эта тема под запретом – «табу».

И вот сейчас, наблюдая за этими людьми, грязными, уставшими, обожженными солнцем и покрытые пылью, глотающие одно холодное пиво за другим, стараясь «очаровать» бармена своим рассказом, как они преследовали в течение недели раненного в бок носорога, ему стали понятны причины, по которым Надия ненавидела их. С подобными разновидностями рода человеческого она прожила бок о бок с самого детства и, наверное, тысячу, а то и более раз, слышала подобные истории, повторяемые при каждом удобном или неудобном случае.

Говорили громко, стараясь втянуть в разговор и Давида, расширив, таким образом, необходимую аудиторию, без которой рассказ об их подвигах настоящих и мнимых не имел бы никакого значения, но он предпочел игнорировать их, удалиться, поскольку сразу же почувствовал в их словах и жестах ту агрессивность, всегда нервирующую его, то желание говорить все больше и больше, и все более громким голосом, стараясь заглушить соперника, хотя это и приводило к тому, что начинали говорить все больше и больше глупостей, и все более громким голосом, порой срывающимся на крик, и тоном авторитарным, не допускающим никаких возражений.

В этом мире охотников разных было более чем достаточно, и Давид инстинктивно избегал встречи с ними, преследуемый каким-то непонятным, нездоровым чувством страха: охотники за деньгами, охотники за женщинами, охотники за теми, кто превысил скорость, охотники за культурой… и все они имеют обыкновение громким голосом, чтобы быть услышанными как можно дальше, рассказывают о своих убитых «носорогах», о женщинах, с которыми удалось переспать, о своих хитростях и о том, сколько им пришлось испытать, пройти, пробежать… и о своих глубоких знаниях в области литературы, живописи или науки.

Рядом с такими людьми Давид ощущал себя, словно загнанная дичь – этакая разновидность мечтателя, представитель «аудиториус перфектибус», кто, будучи пойманным, способен выдерживать в течение часов беспрерывную болтовню, не проявляя при этом признаков смелости и воли, чтобы решительно развернуться и уйти или послать болтуна-оппонента к чертовой матери.

И то была самая ненавистная черта его характера – эта неспособность взбунтоваться и его бессилие пред чужим хамством, его страх пред тем, что грубое слово может ранить себе подобного, кто бы он ни был этот «себе подобный».

И в тот день, когда ему удастся переступить через самого себя, превозмочь свои страхи и сомнения или в тот день, когда он сможет стать ироничным или… более простым по отношению к другим…, сможет не теряться, столкнувшись с чужой иронией – этот день станет для него переломным, потому что сумеет сделаться тем, кем никогда не был – типом довольным самим собой, и почувствует, что у него получилось изменить свой характер так, как оно всегда этого хотел, и как ему это нужно было сделать.

– Дело в том, что ты чрезвычайно положительный, – неоднократно повторяла Надия, – слишком хороший и потому тебя принимают за глупца и за человека бесхарактерного… Воспротивься этому, взбунтуйся! Дай понять им иногда, что и можешь быть таким же…

– Начать с тебя?

– Почему бы нет? Думаешь, это многое изменит? Полагаешь, что какой-нибудь наш спор чуть ли не до драки приведет к тому, что я перестану любить тебя?

– А может наоборот – сделает так, что полюбишь еще больше?

– Мало вероятно…

– Ну, тогда оставим все как есть… Не смогу я это изменить… Никогда у меня не получится!

Но вот сейчас, сидя в том баре, слушая и не слыша разглагольствования тех охотников, Давид спрашивал себя: а неужели и в самом деле у него не получится измениться или… наоборот, он уже начал меняться.

Сейчас он в полной мере ощущал, как наполняется ненавистью, такой ненавистью, какую никогда до этого ни при каких обстоятельствах не испытывал, ненавистью, позволяющей ему, наверное первый раз в жизни, быть жестоким и безжалостным по отношению к тем, кто отобрал у него Надию.

Он спросил себя: а сможет ли убить человека? но готового ответа пока не было, хотя и понимал, что очень скоро найдет ответ и на этот вопрос, потому что рано или поздно наступит такой момент в его жизни, когда придется взглянуть в глаза реальности. Надия была похищена людьми, для которых ни жизнь, ни смерть не имели особенного значения и вполне возможно, что возникнет такая ситуация, при которой перед ним встанет выбор: либо убить, либо умереть самому.

И когда это произойдет, когда выбор потребуется сделать в считанные секунды, нужно быть уже готовым и нужно понимать, что тот вред, который он может нанести врагу, всегда будет меньше, чем вред, который враг нанесет ему.

Игнорировать этот простой факт – значит обманывать самого себя и это не приведет ни к чему хорошему и единственное, что пугало его в этой ситуации – это не понимание того, что подобная нерешительность есть следствие его природной доброты и болезненной робости, на что в свое время указывала Надия, или полное и абсолютное отсутствие характера.

Было даже время, когда он собирался обратиться к психотерапевту в надежде, что кто-то иной при помощи разных научных знаний разрешит эту проблему за него самого, но… потом передумал, решив, что на самом деле и не было особенной необходимости менять что-то, становиться более жестким, начинать формировать новую личность, с которой придется постоянно бороться.

Если в течение многих лет он умудрялся жить в мире с самим собой, то зачем что-то вообще менять?..

Но теперь все изменилось само собой. Совершенно изменилось. Теперь в его жизни появилась Надия.

Он сидел на краю леса и равнодушно наблюдал за тем, как солнце садится. Когда колонна приблизилась к этому месту и остановилась, он обратился к суданцу:

– Вот там шоссе, а дальше река Чари… Очень густо заселенная зона…

– Я знаю.

– Между Форт Арчембо и Форт-Лами очень оживленное движение. Грузовики на дороге, пироги и плоты на реке…

– Перейдем ночью…

Амин указал на измученных длительным переходом пленных, попадавших без сил на землю, среди высокой, сухой травы.

– Лучше завтра ночью… Придется идти очень быстро, чтобы рассвет не застиг где-нибудь на подходе реке.

– Не нравится мне это место… Могут заметить и донести в Буссо.

Амин жестом указал на двух мальчиков, шедших в конце колонны.

– Не выдержат ритма… Останутся на дороге.

Сулейман Р. Ораб посмотрел на караван.

– Предпочитаю потерять двоих, чем всех, – ответил он и отвернулся. – Раздать еду и отдыхать, – приказал он своим людям. – Через два часа выходим.

Послышалось недовольное бормотание, но после того, как он многозначительно щелкнул кнутом, все замолчали.

– Тихо! – закричал он. – Будем идти всю ночь и кто отстанет, тому перережу горло. Всем ясно? Не позволю, чтобы кто-нибудь отстал. Стисните зубы и ускорьте шаг, иначе… это будет последняя ночь в вашей жизни…

Подошел к Надие и сел рядом.

– Очень мне не хотелось бы свернуть тебе шею, черномазая, – сказал он. – Ты одна стоишь столько, сколько весь остальной караван.

– Да ты сам быстрей сдохнешь на этой дороге, чем я.

– Да, я заметил, черная. Похоже, что ты всю свою жизнь ничего не делала, кроме как ходила, бегала и прыгала, но все равно у тебя оставалось время, чтобы учиться и изучать языки… Да, ты – редкая штучка. Никогда не встречал таких, как ты. И был бы я на двадцать лет помоложе – никогда бы не продал тебя шейху. Оставил бы себе… – он снял свой большой тюрбан и принялся пальцами вылавливать вшей, щелкая их между ногтями. – Но я старею и начинаю уставать, хочу оставить это дело – скакать из одной части Африки в другую… Может обоснуюсь в Суакине и буду продавать жемчуг пилигримам, идущим в Мекку… Там в спокойствии и тишине проведу старость, любуясь Красным морем и окруженный внуками.

– Ценой скольких жизней?.. Скольких мужчин, женщин и детей ты продал, чтобы обеспечить себе спокойную старость?

Сулейман Р. Ораб неопределенно пожал плечами и продолжил давить вшей, и даже не поднял головы, чтобы ответить.

– Слушай, черная, все мы были когда-то рабами… пророк Магомет, да благословенно будет его имя, никогда не запрещал рабство, и издревле известно, что хозяин может делать со своим рабом все, что ему захочется…

– Магомет никогда не одобрял рабства, и про это нет ни одного слова в Коране…

– Но и против также нет ничего, и это я понимаю, как одобрение.

Он отошел в строну и начал с жадностью поедать остатки газели, подстреленной Амином днем ранее, молча бросая обглоданные кости рабам, что с жадностью набрасывались на них, выискивая крохи оставшегося мяса или шкуры.

Охранник роздал каждому по пригоршне проса, прямо в сложенные руки, без какой либо посуды, и все принялись торопливо есть, потому что если кто-то замешкается – сосед обязательно отберет оставшуюся часть рациона.

Наконец каждому налили по глотку воды из бурдюка грязного и вонючего. На этом прием пищи закончился и это был дневной рацион.

Поев, каждый улегся на землю, где и сидел, и ел недавно, в надежде немного поспать перед новым переходом.

На ночном африканском небе засияли бесчисленные звезды. Узенький, словно серп, месяц робко поднялся над горизонтом и Амин поднялся на ноги.

Можно было подумать, что тот тощий, жилистый, с узловатыми конечностями негр не знал покоя, никогда не спал, не уставал, не чувствовал ни голода, ни жажды. Он был не просто разведчик и проводник, выискивавший новых жертв и предупреждавший об опасности, шедший всегда впереди, на полчаса раньше, чем сам караван, но также он всегда брался за самую тяжелую работу, каждый раз выходил в ночной дозор, при помощи длинного лука и прочных стрел добывал дичь, и еще у него оставались силы и время, чтобы под утро удовлетворить свои сексуальные аппетиты среди рабов.

С того самого дня, как суданец высек его, он старался не приближаться к Надие, но она постоянно чувствовала на себе взгляд его злых глаз, что словно ощупывали и раздевали ее, глаз, про которые некоторые утверждали, будто он никогда не закрывает: ни днем, ни ночью.

Даже сам Сулейман Р. Ораб начинал нервничать в его присутствии и однажды Надия подслушала, как он признался одному из своих людей, тощему ливийцу по имени Абдул:

– Однажды нам придется прикончить этого проклятого негра… Жалко, конечно, потому что никогда я не встречал проводника лучше, чем этот, и следопыт он отличный и полезный, но если я не покончу с ним, то он покончит со мной… В этом сукине сыне какой-то черт сидит…

– Люди говорят, что когда он ночью уходит из лагеря, то превращается в зверя… Там, в Дагомеи, один колдун сделал из него «человека-леопарда»…

– Никогда не верил в эту ерунду – колдовство негров, и Магомет предостерегал нас против этого… Если увижу, что он ночью превращается в зверя, подстрелю эту тварь не задумываясь… Никакой леопард не сможет противостоять моему «Ремингтону»…

Подняли всех и двинулись в путь. Шли более трех часов, без отдыха, в изматывающем, сумасшедшем ритме, во главе колонны бесшумно двигался Амин, казалось, что в этой кромешной тьме его ведет какое-то шестое чувство.

Сулейман и его люди ругались шепотом, натыкаясь на кусты и спотыкаясь о невидимые корни, и когда кто-нибудь из рабов, запнувшись ногой, падал на землю, то следом за собой увлекал связанную с ним цепочку пленных, и почти вся колонна валилась на землю, путаясь в веревках и цепях, отчаянно размахивая руками и ногами, ругаясь и стоная, и только авторитет араба и его кнут могли поднять их с земли, он вновь выстраивал колонну и гнал всех вперед во мрак ночи.

Ничего, кроме стонов, ударов и тяжелого дыхания, не было слышно.

Самый маленький из мальчишек наконец не выдержал и без сил рухнул на землю. Связанный с остальными, его несколько метров тащили, пока ливиец не поднял его за пояс, стараясь привести в чувство:

– Идем, идем, – просил он. – Не сдавайся. До шоссе осталось совсем немного.

– Оставьте меня, – всхлипывал мальчик.

– Иди, дурак! – продолжал настаивать ливиец. – Не видишь, тебя убьют, если остановишься?..

И так они продолжали идти, пока вдруг вдалеке, разорвав ночной мрак, не появились два луча, прочертив вначале по небу и по вершине холма, а затем скользнули вниз на равнину и помчались с большой скоростью.

Вскоре, заглушая все звуки, послушался гул мощного мотора, и Сулейман приказал всем лечь на землю.

С юга, со стороны Форта Аршембо, появился свет фар другого, более легкого автомобиля. Прячась в высокой, сухой траве, рабы и охранники молча наблюдали, как лучи света двинулись на встречу друг другу.

Грузовик первым проехал рядом с ними, всего в метрах в пятидесяти, и через километр встретился с тем, что оказалось джипом, оба автомобиля разъехались и скрылись в северо-восточном направлении.

Когда, наконец, воцарилась тишина, суданец поднялся на ноги.

– Вперед! Пошли, пошли! – приказал он. – Дорога еще длинная.

Колонна начала подниматься, но мальчишка остался лежать на земле не в состоянии даже пошевелиться.

Ливиец взглянул на него, отрицательно покачал головой и подошел к Сулейману.

– Этот не сможет сделать и шага, – указал он на мальчишку. – Я не могу нести его всю ночь…

– Развяжи его… – приказал суданец.

Ливиец уже собирался выполнить приказ, но Амин опередил:

– Подожди! – попросил он. – Я все сделаю… Потом догоню вас. Достаточно идти все время вперед в направлении реки…

Сулейман с отвращением посмотрел на него:

– Ты что, ни о чем другом думать не можешь?.. – спросил он. – Ну, ладно!.. Делай как хочешь…

Взмахнув рукой, он указал каравану, что нужно начинать движение, а Амин остался позади, вместе с мальчишкой, которого уже освободили от кандалов.

Ведомые Сулейманом и ливийцем, рабы перешли пустынное шоссе и скрылись в темноте.

Амин какое-то время стоял неподвижно, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к ночным звукам, пока не удостоверился, что они остались одни, а все остальные ушли достаточно далеко. Потом опустил взгляд и посмотрел на мальчишку, который глядел на него, не моргая, огромными, широко открытыми черными глазами.

Он был похож на перепуганную до смерти газель, сбитую с ног одним ударом лапы леопарда и ожидавшую, что вот сейчас тот добьет ее.

Негр медленно наклонился, встал рядом на одно колено и начал рассматривать его вблизи. Слышно было сдавленное дыхание этого маленького существа, настолько охваченного все подавляющим чувством страха, что он даже не мог плакать.

Рука Амина скользнула вниз и начала ласкать его.

«Кускус» у Мадам был и в самом деле изумительный. Лучшего он не пробовал в самых изысканных ресторанах Танжера или Касабланки, даже в самом «Эль Алмудиа», в Мадриде, готовили хуже, хотя Надия и похвалила его.

Вино было ароматным и прекрасно подходило по вкусу, а сыры, недавно привезенные, были разложены на красных скатертях, вокруг мебель темного дерева, лампы, затененные абажурами из пергамента, и прохладный, кондиционированный воздух.

– Жаль, что все остальное в этом отеле не так хорошо, – пожаловался Давид.

– Я редко останавливаюсь в отеле, поэтому предпочитаю «Чадьен». Такая еда меня утомляет…

Тор Ериксон допил свой кофе, промокнул салфеткой белоснежные усы и зажег сигару, короткое пламя высветило еще резче угловатые черты его лица, глубокие глазницы, обрамлявшие голубые глаза.

– Хорошо… – согласился он. – Было бы глупо продолжать скрывать кто я есть на самом деле. В самом деле, я руковожу в Форт-Лами фирмой, занимающейся импортом, но и в то же время я представитель «Комиссии по упразднению рабства».

Как вы понимаете, носить этот титул – честь для меня, но и по причинам связанным с личной безопасностью, предпочтительно не оглашать его публично, держать в секрете. Во всем Чаде не более двадцати человек знают про мою настоящую деятельность, и убедительно прошу вас публично это не комментировать тоже.

– Даю слово, – заверил его Давид. – Можете мне помочь?

Швед сделал широкий и не определенный жест.

– Хотел бы я знать как?.. К сожалению и «Комиссия по упразднению рабства», и «Сообщество противников рабства в Лондоне», а также все остальные организации, как общественные, так и частные, что борются против торговли людьми, страдают одним и тем же – их намерения гораздо лучше, чем те средства, которыми они обладают. Вы можете полностью рассчитывать на мою моральную поддержку, но на данный момент вам никакая мораль не нужна, а нужна армия, способная прочесать саванну и пустыни.