– Ксомун? – настороженно спросил Пауль. – Это что?
– Хвалебная песнь народу. Произнося её, мы воздаём хвалу великому народному духу и его проводнику – Партии. Каждый раз, читая ксомун, мы удобряем великий дух народа, его суверенную волю, чтобы она была к нам милостивее. Так что повторяйте за нами ксомун.
«Псалом» – привёл сравнение с хвалебной песней народу Пауль. – «Они собрались… молиться? Только убежали от этого, а вот тебе снова молитвы и кому? Народу? Что за бред?»
– Вот это правильно, – радостно подметил Давиан, сверкнув тёмно-синими глазами и сумасшедшим блеском в них. – Песни хвальбы нужно воздавать народу и только ему, а не какому-то затхлому божеству. Я бы даже от утра до вечера молился народной воле, если бы столь просвещённый социум как этот дал мне шанс.
Народный гвардеец ничего не ответил на песню лести Давиана и без слов машинально вынул небольшую книжечку, обтянутую чёрно-красной обложкой, разделённую пополам цветами наискось. Став гулять зелёным диодным глазом по страницам он быстро обнаружил нужный текст и, сменив бесстрастность в голосе, запылал фанатичным воззванием к воле народа:
– О великий дух народный, да восхвалим тебя все вместе! – Давиан с рвением и Пауль безрадостно повторили слова и вновь приготовились внимать говорящему. – Народная воля созидает царство коммун и собирает изгнанников его послушания! Восславляемая народная воля исцеляет все скорби по свободе и дарует удовлетворение потребностей производственных! Равных она возвышает, а тех, кто стремится к неравенству, изничтожает! Пусть славиться Воля Народная, дух святой воплощённый в народе святом, ибо только она нас ведёт по путям истинным, демократическо-коммунистическим! Славься! Славься! Славься!
Ксомун был завершён и Пауль, его повторявший попытался постигнуть его смысл, но ничего кроме голимый абракадабры, которая якобы должна славить некую «волю народную» он уловить не может. И даже не хочет принимать это, ибо его разум, протестующий, гонит всякую мысль, что ритуалы и обряды могли проникнуть в общество, нарекающее себя свободным и равным, прикрывающимся идеологией коммун.
Народный гвардеец убрал книжку, швырнув её в карман, и за пару шагов приблизился вплотную к воротам, встав лицом к лицу с сенсорной панелью, стал что-то набирать и двое юношей едва вздрогнули, когда услышали металлическое низкое и грубое звучание голоса, сотрясающее все фибры души одним только звуком, исходившее будто от самих ворот:
– Приветствую вас товарищ Влад. Что вы хотите?
– Проведение людей в статусе «Беженец под вопросом» на заседание народного органа народной власти по вопросу приёма в Коммуну, – чётко дал ответ гвардеец, пока сканы, собранные из пучков света носились по его лицу, собирая информацию.
– Основание? – запросили ворота.
– Протокол под номером один-ноль-один-тринадцать.
– Добро побаловать товарищ в Народно-Партийный Совет Улья №17, – и как только металлически устрашающий голос стих ворота отворились.
Давиан и Пауль пошли дальше и за их спинами остался узкий коридор, закончившись, и теперь перед ними открылись колоссальные пространства, не вмещающие взгляд и подобные квадратному амфитеатру. Под ногами постукивает маленькая каменная плитка, которой умощена целая небольшая площадь, куда их привели, от которой, вверх возносятся целые ряды, уходя на десятки метров ввысь, и получается какая-то воронка квадратной формы, на самом дне которой они оказались и если бы не свет от сотен или даже тысяч экранов с изображениями лиц, тут царила бы тьма, и только свет, бьющий из открытой крыши слабо пробивался на самый низ.
Гвардейцы тихо, будто тени у стен, рассредоточились по углам, сжав пистолеты в ладонях на всякий случай и получилось так, что своей формальностью и какой-то присущностью к этому месту, схожестью образами, они стали частью амфитеатра, слившись с ним.
«Часть народа, часть улья» – подумал о гвардейцах Пауль, отметив для себя их… обезличенность.
Пауль оглянулся по сторонам, чувствуя, как сердце от страха перед неизвестным будущем, застучалось ещё сильнее, а грудь сковало трепетное чувство боязни сделать что-то лишнее, когда на тебя уставилось больше тысячи глаз. Вместо людей на рядах восседают на специальных подставках экраны, в которых мелькают разные лики, с осуждением взирающие на юношей. Всё тут серо и уныло настолько, насколько это мыслимо и даже сам образ этого места снова сооружает в воображении черты гигантской бетонной коробки. Но больше всего беспокоят именно взгляды, сотни, если не тысячи лиц на сером полотнище экрана и все пристально разглядывают их, отчего становится просто не по себе, даже жутковато, но больше всего берёт дух неловкость и стеснительность.
– Боже помоги, – шёпот Пауля вызвал гневный укор Давиана, в очах которого воспылало пламя ненависти к другу за произнесённые слова и только нематериальное присутствие неисчислимого множества людей сдержало парня от нанесения ударов.
Юноше стало ещё страшнее от того, во что может выродиться Давиан. Он уже встал на путь службы Директории, когда стал льстить всем и вся и явно стремится намного глубже проникнуться в таинства или даже… мистерии этой страны, превращая свою душу в дух слепого преклонения. «Мистерии» – проговорил испуганно юноша, боясь, того что их ждёт дальше.
– Добро пожаловать в коммуну №17 беженцы под вопросом, – раздался отовсюду добродушный женский голос, ставший чем-то выразительным и ярким посреди всего марша серости и невзрачности, царивший вокруг. – Вы прибыли в Народно-Партийный Совет Улья №17 для получения вами статуса младшего бесклассового бесчинного неполного партийца, как следует из переданного протокола. Скоро вам дадут ваше партийство, то есть связь между человеком и партией.
– Партийцами? – спросил Давиан. – То есть? Мы вроде не в партию вступаем, – и тут же Давиан, чтобы исключить всякое непонимание и возможность оскорбления сделался мягким. – Мы можем просто чего-то не понимать, не знать, как устроено в вашем развитом обществе и поэтому не могли бы вы наполнить наши убогие умы знанием о том, что сейчас будет?
– Да, беженцы, – на этот раз заговорил уже мужской голос. – Вам стоить запомнить, что Директория Коммун не государство, но страна, где правит народ и выражение её воли – Партия. Каждый, будь то беженец или новорождённый, принимается сразу в Партию и поэтому она становится не просто проводником воли народа, а им самим. Всё в воле народа и делается по его согласованию, и без его демократического ведома ничего, даже в жизни одного человека не произойдёт.
– А кто нам тогда будет выдавать… партийство?
– После проведения опроса вас на предмет достаточной коммунистичности, заслушивания всех партийных и народных мнений, после всех прений и споров, пройдёт народное голосование, на котором всё население нашего Улья проголосует за принятие вас в свой состав.
– А как же Партийно-Народный Совет? – уточнил Пауль. – Разве он не имеет полномочий по приёму?
– Совет может задавать вам вопросы, объявлять повестку собраний, как представитель высшей просвещённости, а также убеждать народ в своей позиции. Но последнее слово за людьми.
– То есть будет голосовать всё население Улья? – спросил Давиан. – И мы станем полноправными членами Директории?
– Именно, но не совсем. Вы сможете пока беспрепятственно передвигаться и принимать участие в жизни Улья №17 и не более того, так как весь народ Коммун не давал своё согласие на полную интеграцию. Через полгода будут поданы уже на всенародное голосование списки тех, кто под вопросом на абсолютное принятие и народ за вас проголосует.
– Но… но… – не находит слов Пауль решает ничего не возражать, формально отпустив. – Что ж, демократичненько… нормально.
– Я понимаю ваше удивление, но мы живём в обществе равных партийцев, где всё, вплоть до самых незначительных деталей решается обществом, соблюдая принцип абсолютной демократичности. Всё должно решаться в соответствии волей народа. Так была построена Директория Коммун, тем она и живёт!
– Как они это решат?
– Сейчас большинство жителей Коммуны наблюдают за вами через телевизионную передачу «Народные Выборы Улья №17» с пультом голосования, а некоторые голосуют по специальным телефонным приложениям. И они по итогу за две минуты решат вашу судьбу. Всё у нас высокотехнологично и создано для быстрейшего проведения народной воли в действие.
– А почему вы с нами говорите на новоимперском? Я думал, тут этот язык не изучают.
– О-о-о, юноши, его знает большая часть нашего Улья из-за близости к потенциально-стопроцентному врага – Рейху. Мы не можем не знать наречия нашего противника.
Пауль на мгновение окунулся в воспоминания и нашёл в памяти случай, как ему выдавали паспорт гражданина Рейха, и усмехнулся своим мыслям. Десятки документов, несколько инстанций и в конце всего этого комиссия – священник, представитель Культа Государства и два или три человека из различных министерств. Но даже они были обучены и знали все тонкости бюрократического процесса по выдаче документов, а здесь кто их принимать собрался? Кто им будет выдавать… партийство? Народ, который в этом не мыслит? И сейчас их судьбы зависят от того, насколько всё понравится… народу? Для Пауля это стало чем-то странным и даже диким, когда твою судьбу решают на всенародном голосовании.
«Получается какая-то… диктатура народа, тоталитаризм его решений» – пробежало мельком в мыслях юноши, и тут же было отброшено приятным громогласным женским голосом:
– Но всё, нам пора начинать. И прежде чем мы откроем заседание, я обязана зачитать Вступительную Коммунию к первопартийцам, которые создали Великую Коммунистическую Партию.
«Коммунию» – встрепенулся от изумления ум Пауля и пустился в возмущение. – «К первопартийцам? Да у них тут самый настоящий культ, это же… религия без Бога. Они бы ещё сказали литанию к первосвященникам, ничего бы по смыслу и не изменилось», однако юноше приходится оставить внутренний бунт и слушать напев:
– О первопартийцы, взываем к вам, чтобы в нас была мудрость ваша, чтобы мы учились у вас, и чтобы постигла нас слава ваша. Первопартийцы, пусть имя ваше бережёт нас от противника всякого и да спасёт нас вера Коммун от всякой ереси религиозной или государственной!
Литания окончена и на амфитеатр опустилась вуаль тишины, что через полдесятка секунд была отброшена звонким вопросом, раздавшимся в одноголосье из десятка колонок:
– Согласно протоколу вы прибыли по причине идейного побега из Рейха, связанного с несоответствием с вашими ценностями, это так?
– Да, – робко отвечают парни. – Так.
– Однопартийцы, предлагаю перевести причину из бегства в идеологическое преследование людей-приверженцев коммунистической идеологии. Так мы можем показать народу, что наши будущие партийцы – жертвы режима Империи на юге. Что скажет Совет?
«Вот вы как определяете повестку» – про себя усмехнулся Пауль. – «Вот так из беженцев мы становимся несчастными жертвами идеологического преследования. Хороши так полномочия Совета».
– Товарищ Земан, соглашусь с вами, – колонки выдали чей-то хриплый голос. – Так мы покажем общественности важность новоприбывших в плане идейного противостояния с Рейхом.
– Товарищ Александр, – заговорила какая-то девушка. – Помимо этого, хорошо будет для Партии, а значит и народа, если мы введём их в статус младшего бесклассового идейного неполного партийца и поставим на работу пропаганды отвратительности идеологических противников Директории.
– Согласен товарищ Вероника. Только не думаю, что юноши понимают, кем им придётся стать.
– Так ребята, – обратилась девушка, – вам нужно будет первое время рассказывать народу о том, как плохо живётся в Рейхе, о том, как он ущемляет свободу и преследует всех коммунистов. Естественно, на основании Народного Декрета о Равенстве вам не будет никаких материальных преференций, но можете надеяться на почёт людей их добродушие.
«Чем это отличается от Культа Государства, что чернит другие страны и превозносит Рейх?» – снова направляет вопрос к себе Пауль, лихорадочно пытаясь разобраться, в чём отличие Директории и Империи, кроме общественного строя. – «Они же практически ничем не отличаются. Один фанатизм сменяет другой, одна пропаганда сменила другую, и всё».
– Мы только согласны, – расплывшись губами в улыбке, счастливо ответил Давиан, с сумасшедшим сиянием в очах приковав взгляд к панелям, взирает на экраны парень, будто зомбированный.
