Как я охранял Третьяковку

7. Как весело, обув пластмассой быстрой ноги, скользить по склонам снежных гор!

Виктор Карлович появился у нас в Третьяковке в числе других сотрудников-суточников, сокращенных из гостиницы «Арктика». Это та самая «Арктика» где располагался легендарный как страна Гиперборея «офис», и куда меня безуспешно пытался сбагрить ЧП. Администрация моряцкой ночлежки вероломно заключила договор с другим охранным агентством – благо их пруд пруди, – и выставила доблестный «Курант» вместе с Виктором Карловичем со своей территории вон.

Поначалу я его как-то вообще не замечал. Ну Витя и Витя, подумаешь… Ничего особенного. Все были счастливы, каждый по-своему, пока однажды Виктор Карлович не совершил странный пасс, вмешавшись в абсолютно его не касавшийся разговор.

Как обычно, дело происходило за обедом. Существовало лишь три временных промежутка, в течение которых рядовой сотрудник имел радость наблюдать более двух своих коллег одновременно. День-деньской болтаясь по постам и зонам, мы зачастую виделись только ранним утром, поздним вечером, и в обед.

Каждая такая возможность использовалась сполна для наслаждения человеческим общением, которое, как известно, есть наивысшая роскошь. В основном этой роскошью наслаждались другие, и чаще всего не по своей воле. Некоторые особо насладившиеся специально подгадывали время своего обеда так, чтобы не пересекаться со мной или с Кулагиным. С очевидной целью не портить себе аппетита.

Ну и вот. Сидим мы с Кулагиным как-то в дежурке, и между делом ведем непринужденную беседу с Михаилом Борисовичем Лазаревским. На этот раз мы к нему прицепились по поводу его обычая носить с собой в пластиковом ведерке из-под мороженого Баскин Роббинс холодные пельмени и половину яблока. Помню, нас особенно интересовали два обстоятельства:

а) почему пельменей всегда ровно десять штук?

б) Михаил Борисович кушает кошерные пельмени или довольствуется общегражданскими?

Михаил Борисович слушал и, будучи человеком умным, только добродушно посмеивался в усы. Связываться с нами, – полупридурками неразумными – вступать в какие-то дебаты и прения он явно не собирался. Разбиваясь о волнолом его ироничной невозмутимости, наш задор уже начал потихоньку сходить на нет, когда вдруг откуда-то из-за спины неожиданно подал голос Виктор Карлович Курочкин. Удивленные, мы тут же оборотились и обнаружили его, скромно примостившегося с овсяным печеньем на краешке стола. Витя с напряженной веселостью человека, идущего на смерть, вдруг заявил:

– Миша, я на твоем месте надавал бы насмешникам тридцать три раза по сусалам! Вот…

При сих словах он (видимо, в качестве иллюстрации) несмело порубил ладошкой воздух. До меня некоторое время доходил смысл этой прихотливо построенной, прямо-таки церковнославянской фразы про сусала. Но когда я разобрался в ее хитросплетениях окончательно, то гордо вскинул голову и холодно произнес:

– Уж не собираетесь ли вы немедленно воплотить свое намерение в жизнь, любезный Виктор Карлович? В таком случае, я и мои сусала к вашим услугам. Как, кстати, и сусала этого юноши! – я указал пальцем на Кулагина (Кулагин тут же сделал «напружку», набычился и воинственно промычал: «Д-а-а-а хули тут!»).

Мсье Курочкин предпочел не обострять, и вернулся к своему печенью. Довершая его разгром, я нарочито громко обратился к Кулагину:

– Ты все же подбери сусала, прощелыга! Не то быть беде!

Мы посмеялись и разошлись, но я, признаться, как-то с тех пор невзлюбил Витю. То есть не то, чтобы невзлюбил, но так…

И вот, спустя несколько дней, сошлись мы с ним поболтать на втором этаже. Рабочий день близился к концу, можно было не опасаться внезапного появления начальства и поговорить спокойно. Витя же поговорить любил, чем я и воспользовался. Направляя разговор в нужное русло, я плавно подвел Виктора Карловича к теме наших с ним сослуживцев. Он посетовал на отсутствие в их рядах людей достойных и нравственных.

Я моментально оживился. Ща я тебя, дядя… Вжик-вжик! По-буденовски, от уха до седла. Будут тебе и сусала и прочее.

Для затравки надо было начать с чистой правды:

– Ну это вы не правы, Виктор Карлович! – воскликнул я. – Среди сотрудников есть немало по-настоящему интересных, увлеченных людей. Вот, например, Леша Кулагин и Гена Горбунов. Они музыканты, играют в самодеятельном ансамбле.

– Да, – нехотя согласился мой собеседник. – Я вроде слышал про это.

Он слышал… Сейчас ты удивишься, мужик.

– А, скажем, тот же Алеша Егоров. У него, знаете ли, очень необычное хобби.

– Какое хобби? – действительно удивился Витя, видимо на секунду представив себе Леху Егорова.

Эх, жалко не все видели Леху. Человек небольшого роста и квадратного телосложения, он обычно имел чрезвычайно угрюмый вид. Если не знать его поближе, то вполне можно было подумать, что единственно возможное егоровское хобби – убийства.

– Алеша Егоров в свободное время лобзиком выпиливает высокохудожественные наличники! – объявил я.

Витя широко раскрыл глаза. Только сделав над собой усилие, можно было вообразить Прощай Молодость с лобзиком в руках склонившегося над рукоделием.

– Наличники? – переспросил Витя изумленно. – Это вот которые на окна для красоты прибивают, да?

Мне стало как-то даже немного обидно за Леху: с какой собственно стати такое упорное неверие в его добродетельные таланты?

– Да-да! – энергично закивал головой я. – По собственным эскизам. Мало того, он раздает их практически бесплатно всем желающим. Лично мне он смастерил почти двадцать наличников. И каких! Не наличники – чистый мед и подлинные произведения искусства, поверьте! Чистота обработки просто восхищает. Он их сначала шкуркой-нулевкой по три часа трет, потом лаком покрывает в пять слоев… Блестят как у кота яйца!

В этом месте по ярости монолога и силе убеждения я вплотную приблизился к воскресным телевизионным проповедникам.

Витя был поражен:

– Ну надо же! И что, совсем бесплатно?

– Еле уговорил его взять две бутылки водки, можно сказать почти насильно вручил. Деньги предлагал, так он потом три дня со мной не разговаривал.

– Ах, какой молодец! – Виктор Карлович, кажется, был близок к тому, чтобы прослезиться.

– Милейший человек! – поддакнул я..

Какое-то время пришлось подождать, пока не унялся восторг витиной души. Тут я запустил вторую утку. Именно, причем, утку.

– Или возьмем Илюшу Кропачева… На вид наркоман, гопник раменский, а в действительности он просто одержим орнитологией.

Илюша был прекрасный парень, но временами несколько… Как-бы это получше выразиться… Заторможенный, что ли. Не в смысле «тормоз», тупой человек, а в смысле не вполне адекватный происходящему. То есть происходящее как бы само по себе, а Илюша отдельно.

Однажды Иван Иваныч пожаловался на него Сергею Львовичу: «Серёнька, прикинь! Прихожу я к Кропачеву на «шестую» зону, а он стоит это… как пенек. И меня не видит!». Знаете, не увидеть Ваню, когда он сам того желает – невозможно. И если такое имело место быть, то уж и не знаю, что тут сказать.

Причины этих илюшиных странностей имели разные толкования, но я не врач-нарколог при детской комнате милиции, чтоб их здесь приводить в качестве диагноза. В общем, для краткости, Илюша был мальчуган со своими тараканчиками.

Итак, Илюха-Кропачюха, следующий номер программы.

– Это какой еще орнитологией? – не понял Виктор Карлович.

– Прикладной. Наш Илюша разводит уток, представляете?

– Да брось ты, Фил! – впервые усомнился Витя. – У него на обед-то не всегда есть что покушать, а ты говоришь утки!

Я замахал руками:

– Он уток разводит как раз не с меркантильными целями.

– А с какими тогда? – инженер был совершенно сбит с толку.

Вот и пришла пора для главной новости дня.

– Илюха – селекционер. Его заветная мечта – вывести новую декоративную породу уток и назвать ее «Виолетта». В честь девушки, которую любил.

Услышв это, Виктор Карлович чуть не упал с лестницы. Так, отлично. Дядя уже теплый, вполне приготовлен и готов к употреблению. Гоп-гоп, рысью марш-марш! Штыки примкнуть, пленных не брать! Пленных на хер в винегрет, в котлетный фарш!

Доверительно приобняв Витю за плечи, я сообщил ему (не без затаенной гордости в голосе) следующее:

– А я ведь, признаться, сыграл определенную роль в судьбе этого юноши, Виктор Карлович.

– Да? – разомлевший Витя был весь внимание.

Мне пришлось прокашляться, чтобы быстро прикинуть как далеко я могу зайти. Пожалуй, достаточно далеко.

– Мой двоюродный дядя, завкафедрой утководства Ветеринарной академии крайне заинтересовался илюшиной селекционной работой. С моих, естественно, слов. Я организовал их личную встречу, в результате которой Илюша был зачислен сразу на второй курс без каких-либо вступительных экзаменов. Дядя сказал, что Илюха – самый настоящий самородок, Ломоносов наших дней. И что он, дядя давно не встречал человека настолько тонко понимающего утку.

У Вити не осталось уже никаких слов для восхищения. Он нечленораздельно светился изнутри. Сил у инженера хватало только на то, чтобы разводить руками и растерянно приговаривать: «Не может быть! Не может быть…».

Я решил, что на сегодня хватит с него чудесных открытий.

Под вечер я имел непродолжительную беседу с Лехой Егоровым. Прощай Молодость находился в необычном для себя состоянии возбуждения.

– Что такое, Леха? Кто тебя обидел? – дружески осведомился я.

Дед Прощай прямо пыхтел и булькал:

– Да представляешь, Фил, подваливает ко мне на пятую этот… – Леха взял паузу, подыскивая подходящее слово, – …этот поц Курочкин и просит, бля, выпилить какие-то херовы наличники!

Я живо представил себе злого, третий час не менявшегося на «покурить» Прощая, хмуро топчущегося на зоне, и хитроумного Виктора Карловича, вознамерившегося на халявку украсить свою недвижимость изящной вязью. Ай, жирняво!

– Наличники?! – притворно удивился я. – Хуясе! Ну а ты чего?

Леха, воспроизводя сцену своей беседы с Витей, негромко, но очень внушительно проговорил:

– Я щас тебе, блин, всю жопу наличниками заколочу, мудило!

При этих словах он скорчил совершенно зверскую рожу.

– Молодец, Леха! – похвалил его я. – Это ты правильно сказал.

Илюху я сам вызвал на откровенный разговор. Ему надо было вкратце напомнить о сути вопроса, так как в вереницах зеленых собак, плывущих по оранжевому небу он мог просто не обратить внимания на Виктора Карловича, или отнестись к нему как к прихотливой галлюцинации, как к сумбуру случайных мутных пятен.

– Илюш, – говорю, – ничего такого не случалось в последнее время?

– А что должно было случиться? – вопросом на вопрос ответил задумчивый Кропачуха.

– Ну… – я неопределенно повертел ладошкой. – Витя Курочкин к тебе не подходил, например?

– Какой Витя, Фил? – по-прежнему ничего не понимал Илюха.

– Да новый такой дядя. С бородой…

Илюха, уперев взгляд в одному ему видимую точку пространства, надолго задумался. Я уже было решил, что парниша вознесся вместе с зелеными собаками в оранжевое небо, когда он вдруг расплылся в мечтательной улыбке:

– Фил, это ведь ты ему натер, будто я уток развожу?

– Я, – пришлось сознаться мне.

– Кру-у-уто! – протянул Илюха и воспарил в астрал.

Я похлопал его по плечу и пошел своей дорогой.

Получалось, что Виктор Карлович, потерпев неудачу с Егоровым, попытал еще счастья с мнимым утководом Илюшей. Феноменально…

Встреча с самим Витей была эмоциональной. Он подбежал ко мне и неумело ёрничая, стал ожесточенно трясти руку.

– А-а-а! – загундосил Курочкин. – Вот и Фил – любитель уток!

Я мягко, но, решительно высвободившись из его цепкого рукопожатия, холодно парировал:

– Если вы больны, друг мой, то полечитесь. О каких таких курицах вы изволите тут мемекать?

– Утках… – уже не так уверенно поправил меня Витя. – Ну как же… Ты же говорил…

За его спиной Иван Иваныч выразительно покрутил пальцем у виска. Я только пожал плечами, мол, человек слишком много работает, притомился.

Второй раунд укрощения Виктора Карловича Курочкина был чистой воды экспромтом. Обстоятельства повернулись таким боком, что не использовать их я просто не имел права.

Предысторией явилась благотворительная акция некой крупной фирмы, направленная на поддержание угасающей жизни в несчастных сотрудниках Третьяковской галереи. Речь, конечно же, не идет о сотрудниках «Куранта» – передохни мы хоть все до единого, никто бы и пальцем не шевельнул. Дары предназначались кадровому третьяковскому составу: смотрителям, экскурсоводам, научным работникам.

Конкретно помощь выражалась в грузовике просроченного мороженого, состоявшего сплошь из загустителей, эмульгаторов и ароматизаторов, идентичных натуральным, а также в нескольких ящиках такого же дрянного, откровенно химического происхождения шампанского. Кажется, дело было под Новый год – всем хотелось быть добрыми.

Грузовик, значит, приехал, а разгружать его некому. По странному обычаю помочь с разгрузкой, а точнее взять ее целиком на себя, администрация настоятельно попросила бодрых секуритати, то есть «Курант». Е.Е. Барханов, являясь мужчина исключительной душевной широты, редко отказывал в подобных просьбах. Вернее сказать, не отказывал никогда.

В результате «Курант» носил стулья на левые концерты пианиста Плетнева, «Курант» передвигал монументальные скульптуры, «Курант» вешал и снимал картины, «Курант» вообще много и охотно занимался совсем не своими делами. Хорошо еще, что ни разу не поступало предложений вымыть полы или расчисть от снега Лаврушинский переулок – добряк Е.Е. и на эти святые дела выделил бы бойцов.

Лично меня всегда занимала и одновременно удивляла та необыкновенная отзывчивость, с которой наш начальник откликался на все эти призывы о помощи. Я вовсе не против помогать кому-либо, я просто не люблю делать это по принуждению, и вдобавок регулярно выполнять чью-то постороннюю работу, что называется «за спасибо», а то и вовсе без оного.

Понятное дело, Е.Е. желал иметь задушевные отношения с третьяковской администрацией, ошибочно полагая, что это может как-то положительно сказаться на перечислении зарплаты в срок. Ну или хотя бы с опозданием не более двухмесячного. Во всяком случае, он именно этим соображением урезонивал борцов за социальную справедливость.

Слабость доктрины «мы на них батрачим – они нам платят деньги» была слишком очевидна. Все доводы нашего лидера разбивались о неприглядную действительность: батрачить-то мы батрачили исправно, а вот бабла по три месяца не видали. Ну так, тем более, сложно было понять, какое отношение вся эта полюбовность имеет ко мне или любому другому курантовцу!

Впрочем, в описываемом случае на разгрузку мороженого вызвались Олег и Ваня – два наших неутомимых подхорунжих. А они не такие люди, чтобы спокойно проходить мимо целого грузовика мороженого. Невзирая на то, что я уже написал про Олега и Ваню, а также на то, что еще напишу, невозможно отрицать той по-настоящему трогательной заботы, которую они периодически проявляли о своих бедных товарищах по оружию.

Например, получая какие-то наличные за разнообразные халтуры, старшие сотрудники непременно ставили личному составу пару бутылочек доброй водки «Мордовская», что само по себе есть, конечно же, бесспорный факт проявления благородства.

Так и в эпизоде с грузовиком мороженого. Уперев при разгрузке два ящика, они честно принесли их в дежурку, и вся смена немедленно обожралась подозрительным продуктом. Все причем поругивали мороженое за скверное качество и ярко выраженный одеколонный привкус, но наминали его за милую душу. Что поделать, сотрудник «Куранта» почти всегда был голоден и озлоблен на жизнь.

А я в тот день был в так называемом «резерве». Резерв – это счастливый билет сотрудника, вытянув который он мог на весь день забыть о непрерывном и одуряющем коловращении по зонам. По сути, резервный выполнял работу старшего, но без ее административной составляющей. Сходить раз в два часа подменить кого-нибудь минут на двадцать – вот и вся резервная петрушка.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Это про реестр-то! В ироничной манере! – прим. автора