Аттила

VI

В то же самое время приблизительно на один день пути от последнего пограничного города Византийской империи Вминациума двигался к северу большой караван, состоящий из всадников, телег и пеших путников. Он шел в царство Аттилы по направлению к реке Тиссе. Авангардом, указывавшим дорогу, служил ему отряд гуннов, гарцевавших на маленьких, взъерошенных и тощих, но необыкновенно выносливых лошадках.

Гуннские всадники, охраняя караван, ехали также по обеим сторонам старой римской дороги, еще довольно хорошо сохранившейся. Путешественники медленно продвигались вперед. Хотя иностранцы в богатых одеждах имели превосходных лошадей, но тяжелые повозки задерживали движение, несмотря на то, что каждая из них была запряжена шестью, восемью и даже десятью мулами или лошадьми. Эти широкие фуры, похожие на тачки, были нагружены целыми горами клади, некоторые из них походили на громадные сундуки: четыре стенки из крепкого дубового дерева покрывались сводчатой железной крышкой, запиравшейся толстыми железными задвижками и замками. Другие фуры были старательно увязаны и покрыты непромокаемыми недублеными кожами и кожаными же фартуками для защиты от дождя и солнца.

На железных замках сундуков и на концах веревок, затянутых на клади, пестрели крупные печати. Каждую повозку сопровождали пешие воины в полном вооружении: люди высокого роста, белокурые, голубоглазые, с крепкими копьями, висевшими за спиной. Они держали себя серьезно, осмотрительно, зорко поглядывая во все стороны; их лица были спокойны, напряженны и между ними царило безмолвие, тогда как византийские рабы и вольноотпущенники, ехавшие верхом на переднем и заднем муле каждой повозки, беспрерывно болтали на ломаном греческом и латинском языках, перебранивались, спорили, смеялись.

Кроме погонщиков, караван сопровождало еще человек двадцать пять таких же рабов и вольноотпущенников на конях и пешком. Но едва кому-нибудь из них удавалось потесниться поближе к запечатанной клади, как копье молчаливого стража довольно чувствительно ударяло своим древком по спине римлянина.

Посреди каравана виднелось также несколько раззолоченных паланкинов, которые несли на своих плечах рабы. В боковом окне одних носилок, закрывавшихся подвижными деревянными ставнями, часто показывалась любопытная, с резкими очертаниями лица и черепа, голова. Когда мимо паланкина проезжал роскошно одетый и хорошо вооруженный всадник, человек, сидевший в носилках, непременно подзывал его к себе. Этот всадник, германский воин, по-видимому, руководил всем караваном; он часто останавливал своего скакуна, выслушивая доклады от авангарда или от разведчиков, подскакивавших к каравану с севера, потом отдавал краткие, четкие приказы.

– Остановись же, Эдико! Одно слово! Только одно слово! – крикнул ему по-латыни человек из паланкина.

Но всадник молча проехал мимо. Тяжелые фуры медленно, с трудом поднимались на довольно крутую возвышенность. Двое всадников в блестящем византийском одеянии остановились на ее вершине, значительно опередив караван. С высоты открывался прекрасный вид на окрестности. Всадники спешились и стали разговаривать, прохаживаясь взад и вперед.

– Какая безотрадная пустыня! – со вздохом заметил старый и, очевидно более знатный из них, мужчина лет шестидесяти – с серебристыми волосами, выбивавшимися из-под круглой войлочной шляпы и придававшими его лицу еще более внушительный вид.

– На всем пространстве, которое можно окинуть взглядом, – продолжил он, протягивая руку к горизонту, откинув полу роскошно вышитого золотом плаща, – ни следа человеческого жилища! Нигде, даже вдали не видно ни башни, ни городских укреплений. Хоть бы крыша какого-нибудь здания или дымок над двором земледельца. Ни деревни, ни крестьянской избы, ни пастушечьего шалаша. Деревьев, даже и тех нет, одни кусты, одна безлюдная степь, покрытая сухой травой, – пустыня и болото! Как непривлекательно царство гуннов!

– Да, патриций! – ответил спутник византийца, кивая головой с видом подавленного гнева. – Дикие варвары превратили эту страну в пустыню. Она была богата и процветала несколько десятков лет назад. Тут были прекрасные города, веселенькие виллы, окруженные фруктовыми садами и виноградниками. Здесь в изобилии росли всевозможные плоды и родился знаменитый синий виноград, дающий искрометное вино, – недаром римские виноделы селились тут еще со времен Пробуса. На необозримых полях вызревала золотистая пшеница, волнуясь под ветром, как необъятное море. Все это была римская земля, на которой обитали племена великого готского народа: остготы, гепиды, руги, скиры… Они храбро охраняли свою страну и прилежно возделывали почву. Во время моих странствий я не встречал лучших земледельцев. Городская жизнь им была не по душе. Один аллеман назвал при мне город западней, где человек бывает лишен воздуха, свободы, движения! Другое дело – быть свободным хлебопашцем, который трудится для себя, своей верной жены и белоголовых ребятишек. В этом деле с ними не могли соперничать наши ленивые рабы и колонисты, потому что работали из-под палки для ненавистного господина, стараясь делать как можно хуже и сберегая свои силы. Двадцать лет тому назад я проезжал этой же дорогой, когда императрица Пульхерия послала меня к королю остготов. В то время здешняя страна кипела изобилием!.. Но с тех пор ее поработили гунны…

– Пускай бы только поработили, но зачем разорять то, что стало их собственностью? – вздохнул патриций. И добавил немного спустя: – Кто знает, может быть, их владычеству не будет предела? Зачем же они все уничтожают?

– Потому, что таково их назначение, Максимин. Потому, что они не могут иначе! Видел ли ты когда-нибудь саранчу, опустошающую поля? Цветущая плодородная местность после их нашествия надолго приобретает вид безотрадного запустения.

– Отвратительный народ!

– А наши цари в Византии и Равенне уже десятки лет ухаживают за ними, льстят им, стараются привлечь их на свою сторону богатыми дарами! Им уступают все больше и больше земли, прежде это делалось даже совершенно добровольно. А с какой целью? Для того чтобы вытеснить отсюда с помощью гуннов трудолюбивых германцев! Между тем не значит ли это, что они призывают волков в овечье стадо в острастку орлам?

Оба византийца надолго замолчали, всматриваясь в бескрайнюю, безжизненную степь.

VII

Молчание нарушил патриций Максимин, устало махнув рукой.

– Мне до сих пор не верится, – сказал он, – что я, по воле судеб, попал в страну гуннов. Я! Честный, порядочный, не виновный ни в каком преступлении римский гражданин!

– Мне нужно дивиться еще больше тебя, – с улыбкой ответил его спутник. – Я – сын моего отца, вынужден отдыхать на этом холме, обвеваемом степными ветрами, вместо того, чтобы мирно сидеть у себя дома в Византии, в уютной рабочей комнате, описывая мои прежние путешествия в качестве посланника. Очень не хотелось мне предпринимать эту новую поездку, да еще куда? К Аттиле! К грозному царю гуннов, которым матери пугают детей от Тибра до Босфора. Кто знает, вернусь ли я отсюда назад к моим запискам, свиткам и дневникам? Может быть, им напрасно придется ожидать меня, лежа в образцовом порядке на полках библиотеки! Гуннский царь не раз навсегда удерживал у себя посланников, которые ему нравились, а иногда и тех, которые не успели ему угодить. Но им обыкновенно приходилось недолго томиться в неволе.

И говоривший с грустной покорностью сжал губы, окончив свою полушутливую речь.

– Прости меня, друг Приск! – ответил патриций. – Это я буду виноват, если книга о твоих путешествиях с посольской миссией, так сильно интересующая всех образованных людей в Византии, не будет доведена до конца.

– Вот как! Значит, ты насчитываешь всего семнадцать образованных человек в нашей столице, то есть настолько образованных, что они не ограничились одними похвалами, но и купили первую часть моего обширного труда!

– Да, я буду виноват, – продолжал Максимин, – если вторая часть твоего сочинения не допишется до конца и если блестящий византийский ритор не будет больше очаровывать слушателей своим мощным словом в зале красноречия. Но, по крайней мере, я разделю его участь, живой или мертвый!

– Ну, в этом мало утешения, сенатор!

– Видишь ли, когда государь назначил меня посланником, а ведь я вообще не пользуюсь особенной милостью во дворце с золотыми куполами…

– Само собой разумеется, патриций! Твоя честность колет глаза. Ты неподкупен, а что еще важнее – не желаешь подкупать других. Кроме того, неужели ты счел свою настоящую посольскую миссию к степному волку знаком особого монаршего благоволения?

– Ну, конечно нет! И потому, прежде всего, я написал духовное завещание. А затем подумал: «Нужно непременно взять с собой друга Приска. Иначе я умру от скуки во время длинного путешествия, а не то сойду с ума в приятном обществе других членов посольства или взбешусь от сознания всемирного бедствия, жалкой беспомощности в этой совершенно неизвестной мне стране, пустынной и варварской. Между тем Приск – прекрасно владеющий иностранными языками, желанный спутник всех посланников, знакомый со всеми частями света – знает также и землю гуннов. Приск должен сжалиться над своим несчастным другом или, по крайней мере…

– Благодарность к тому, кто спас ему жизнь и честь, возьмет в нем верх над всеми прочими соображениями! – с живостью подсказал обычно сдержанный, рассудительный ритор, беря за руку сенатора. И он продолжал с жаром: – Когда, года два тому назад, это воплощение низости…

– То есть Хризафиос!

– Да! Когда гнусному евнуху не удалось уговорить меня, чтобы я по возвращении с посольством из Персии выставил перед императором нашего пограничного наместника как человека образцовой честности…

– Двоюродного брата Хризафиоса!

– Против которого у меня были собраны неопровержимые улики, тогда Хризафиос уверил государя, будто я подкуплен персами и потому добиваюсь удаления ненавистного им, за свою добросовестность, правителя пограничной области. Тотчас после этого доноса меня бросили в тюрьму бессмертных…

– Почему ты называешь так городскую темницу?

– Потому, что никто не выходит оттуда смертным!.. Тогда ты, не побоявшись всемогущего евнуха, поручился за меня всем своим имуществом. Я был выпущен на свободу и благодаря тебе успел оправдаться, вполне доказать свою невиновность. Никогда не забуду я твоего благодеяния, Максимин. И если Аттила действительно разинет на тебя свою волчью пасть, которой кормилицы пугают детей, то клянусь: я положу туда собственную голову. Но почему император назначил тебя, именно тебя в посольство к гуннам? С этим нам нужно еще хорошенько разобраться. Скажи, как было дело?

– Все вышло довольно странно. Часа в два пополуночи меня неожиданно разбудили рабы: Вигилий желал безотлагательно говорить со мной. Я спросил, не сошли ли они с ума, не рехнулся ли почтенный Вигилий или я сам? Ты знаешь, что презираю этого негодяя, как никто другой…

– Исключая Хризафиоса, – напомнил ритор.

– …таков приказ государя, – отвечали мне, – и через минуту противный человек уже стоял у моей постели, показывая при свете ночника письмо, написанное рукой евнуха и скрепленное подписью императора. Там говорилось, что я должен на следующий день, то есть сегодня, отправиться в Паннонию, царство гуннов, с Вигилием и посланником Аттилы, чтобы передать последнему ответ императора.

– Это нелегкое поручение. Тут надо снести на себе несколько центнеров позора, – проворчал ритор.

– Пурпуровые царские чернила незапечатанного письма не успели еще высохнуть: я понял, что во дворце происходило ночное совещание между императором, Хризафиосом, Вигилием и – что очень странно! – в нем участвовал еще один человек…

– Кто? – спросил удивленный Приск.

– Эдико.

– Посланник Аттилы? Откуда это тебе известно?

– От Вигилия. Хотелось бы мне узнать, какими путями Вигилий без всякой заслуги со своей стороны поднялся так высоко во мнении императора и самого евнуха.

– О, у него есть неоценимые достоинства!

– А именно?

– Его сделали переводчиком, так как он, кроме латинского и греческого, знает также готский и гуннский языки. У него способность к филологии, кроме того, природа одарила Вигилия замечательной изворотливостью, а он развил в себе это качество до совершенства. Теперь этот человек без запинки врет, по крайней мере, на шести языках. Отчасти по собственной охоте, отчасти по внушению Хризафиоса.

– Итак, Вигилий нечаянно проболтался об участии Эдико в переговорах. Когда же я стал отказываться от предложенной поездки и спросил, как он смеет принуждать меня к ней, негодяй воскликнул, пожимая плечами: «Неужели ты думаешь, что я сам избрал тебя своим спутником – ради собственного удовольствия? Тебя назначили по настоянию Эдико». – «Ведь он меня вовсе не знает», – возразил я. Вигилий ответил: «Разумеется, но он потребовал, чтобы самый почтенный из всех византийских сенаторов последовал за ним ко двору царя гуннов».

– И на тебя указали как на самого почтенного человека в столице, – досказал Приск.

– И еще одно: в противном случае, – так сказал Вигилий, – Эдико не взял бы на себя ответственность за столь опасное поручение.

Ритор с сомнением покачал головой.

– Вероятно, Вигилий все врет, – хмуро сказал он.

– Я сам так думал и высказал свою мысль посланнику Аттилы, когда нам удалось остаться с глазу на глаз. Ведь он не гунн, а германец, да и человек недюжинный.

Приск кивнул головой в знак согласия.

– Однако и непроницаемый, – прибавил он.

– Оказалось, что Вигилий на этот раз не соврал. Аттила действительно потребовал посланника сенаторского ранга. Я спросил у Эдико прямо: «Ты выбрал меня за мою правдивость?» – «Это ты узнаешь, когда придет время!» – ответил германец.

– Совершенно верно: когда придет время! – повторил позади друзей чей-то сильный голос.

Они с удивлением обернулись и увидели перед собой Эдико.

– Вы скоро узнаете все и поймете причину моих действий. А до тех пор будьте осторожнее, когда вздумаете секретничать, – предупредил он. – Опасайтесь не меня… а других.

Германец повернулся и пошел вниз, к подножию холма, навстречу поднимающимся повозкам. Там же стояла его лошадь, поджидая своего господина.

Вскоре он медленно проехал мимо полуоткрытых носилок.

– Эдико, Эдико! – послышался оттуда шепот. – Ах, эта проклятая боль в бедре! Как досадно, что она мешает мне сесть на коня, и я принужден оставаться в этом дурацком ящике! Мне необходимо переговорить с тобой еще о многом. Пожалуйста, дай мне сказать тебе хоть одно слово!

– Молчи, неосторожный! – отвечал Эдико не останавливаясь. – Оба твои спутника и без того смотрят на меня подозрительно. Неужели ты хочешь погубить нас обоих еще до исполнения великого плана?

VIII

Медленно наступали сумерки после долгого летнего дня. Путешественники не успели еще дойти до брода через Дриссу – незначительного притока Тиссы, где они собирались заночевать, как от конвоировавших левый, западный фланг каравана к Эдико прискакало несколько всадников-разведчиков с кратким донесением. При этом разведчики оживленно жестикулировали, указывая своими длинными копьями и убойными по силе короткими нагайками из твердейшей буйволиной кожи – привилегированным оружием гуннов наряду со стрелами и луком – в направлении к вечернему солнцу, красно-багровый диск которого напоминал вогнутое, сплющенное в ширину зеркало; его окутывала дымка желтовато-серых туч, отнимая у дневного светила весь его блеск и сияние.

Эдико спокойно смотрел вслед гонцам, скакавшим назад с его распоряжениями. Вдруг к нему приблизился молодой римлянин, торопливо подгонявший свою лошадь.

– Эдико, господин, – робко заговорил он, – мой отец, Вигилий, послал меня к тебе. Он встревожился, видя, что сюда то и дело скачут гонцы. Один из готов, стерегущих повозки, говорит, будто бы на западе заметили облака пыли, поднимаемые отрядом всадников. Отец боится… не разбойники ли это?

– В царстве Аттилы? Нет, мальчик. Успокой храбреца. Ты разве не видел, с тех пор как мы перешли вашу границу, висящих на деревьях по краям дороги скелетов, а кое-где и не сгнивших еще трупов? Их нам встретилось немало.

Мальчик кивнул головой, содрогнувшись от ужаса.

– Да, ваш повелитель придумал страшное украшение проезжей дороги в своем царстве! При нашем приближении от трупов поднимались целые стаи воронов. Вон там, за поворотом, висят вместе трое – римляне, судя по наружности и одежде.

– Ты угадал: то были два разбойника и римский шпион. Мой государь умеет награждать людей по заслугам. Они были схвачены на месте преступления. Их судили, доказали виновность, приговорили к казни и немедленно исполнили суровый приговор.

– Однако ваше правосудие требует кровавых жертв! – заметил юноша.

– Зато оно применяется быстро и справедливо, – заключил Эдико. – В этом тебе еще не раз предстоит убедиться, мальчик.

– Но… если к нам приближаются не разбойники, то кем же могут быть эти люди?

– Увидим, когда наступит вечер.

Так и случилось.

Едва Эдико довел путешественников до брода через реку, где усталые лошади получили и воду и корм, как перед арьергардом показались первые всадники встречного каравана, направлявшегося с запада на север.

Авангард в нем составляли, как и в караване византийцев, гунны, за ними следовали знатные римляне, а потом ехали тяжело нагруженные фуры, хотя и в меньшем числе.

Максимин и Приск медленно приблизились к вновь прибывшим.

– Комес Ромул! – радостно воскликнул сенатор, спрыгивая с седла.

– Друг Примут! – удивился Приск, следуя примеру патриция.

Те, к кому относились эти приветствия, также поспешили сойти с лошадей, и все четверо дружески поздоровались между собой. Приехавшие мужчины были в богатых римских одеяниях.

– Я полагал, что ты в Равенне, Ромул! – заговорил Максимин.

– А я воображал, что ты сидишь в своем Виринуме, Примут, – сказал Приск. – Позволь спросить, зачем скитается в степях Паннонии префект Норикума?

– А я думал, что вы оба находитесь в Византии, – заметил комес Ромул, который был немногим моложе Максимина.

– И вдруг судьба неожиданно свела нас здесь! – со вздохом произнес префект Норикума, высокий, статный, мужественный воин.

– Да, нечего сказать: приятнее было бы встретить старых друзей при других обстоятельствах… – подтвердил Максимин.

– А тем более римских сенаторов, – добавил Ромул.

– Но наше свидание… – вставил Приск.

– …Далеко не радостно! – договорил префект.

– Скверно на душе.

– Вероятно, мы посланы с одинаковой целью?..

– И покрыты одинаковым позором.

– Вас послал император Феодосий к Аттиле… – начал Примут.

– …С просьбой о мире! – подсказал Максимин. – А вы едете от императора Валентиниана…

– Чтобы ответить на все требования…

– Полным согласием! – закончил Приск.

– И уплатить всякий налог… – с отчаянием продолжил префект.

– Какого потребует варвар! Там в повозках…

– Драгоценная парча и ткани, серебро и золото – условленная дань за истекший год.

– Так вы должны заключить мир на каких бы то ни было условиях?

– Не может быть! – усомнился ритор.

– Даже не щадя своей чести! – ответил Примут.

– Наша честь давно поругана! – с гневом заметил Приск.

– О, Максимин, внук Антонины! – горестно воскликнул комес.

– Ах, Ромул, победитель вандалов! – отозвался патриций.

– Могли ли мы думать, что нам придется вместе идти на поклон к предводителю гуннов! – сказал префект.

– Унижаться перед кровожаднейшим из варваров! – добавил Приск.

– У меня есть еще отдельное поручение, – мрачно заговорил Максимин после непродолжительной паузы.

– И у меня тоже, – подхватил Ромул.

– Конечно, тайное! – смеясь заметил Приск.

– Да, его нужно держать в строжайшей тайне! – подтвердил Примут.

– Если мне не удастся ни золотом, ни унижениями отклонить гунна от новой кровопролитной войны, я должен внушить ему…

– Уж конечно не то, что Западно-Римскую империю легче завоевать и ограбить, чем Византию? – вмешался комес.

– В том то и заключается наше главное поручение, – подтвердил ритор.

– Не трудитесь напрасно, – с гневом возразил префект, – потому что нам приказано убедить Аттилу в беззащитности и бессилии Византии, которая к тому же богаче Равенны, а значит, представляет и более лакомую добычу.

– О, позор! – с негодованием сказал патриций.

– Горе нам! – громко воскликнул комес.

Максимин ударил себя рукой по лбу, Ромул прижал ладонь к сердцу, префект гневно потряс головой, а ритор тихо застонал, словно подавляя душевную боль. Во время своего печального разговора они дошли до обоза византийцев. Их лица выражали отчаяние.

Собеседники не замечали, что за ними подсматривает высокий мужчина, скрытый от их глаз груженной тюками повозкой. Этот человек кивнул головой, покрытой тяжелым шлемом, и тихо прошептал на готском языке:

– Что, римляне, видно, позор слишком сильно гнетет вас? Но вы вполне его заслужили, а скоро вас ждет неумолимая кара! Погодите, то ли еще будет дальше, римские собаки!

IX

Часа два спустя четверо друзей довольно уютно устроились в походной палатке. Земля под нею была устлана в несколько рядов драгоценными пушистыми коврами, сверху свешивалась лампа, разливавшая приятный свет; рабы, приставленные для услуг знатным иностранцам, принесли ужин и тотчас же удалились. Расположившись на мягкой подстилке, путешественники сами передавали друг другу кувшины с вином и водой, наполняя изящные кубки. Эдико зашел к ним спросить, не желают ли они еще чего-нибудь, и затем вежливо откланялся. Вигилий лежал в другой палатке, страдая ломотой в бедре. Болезнь, а быть может, сознание того, что остальные члены посольства не расположены к нему, заставляли его держаться в стороне. За ним ухаживал его сын.

Посланники Западно-Римской империи вкратце сообщили подробности своего путешествия.

– С нами не случилось ничего особенного, – заметил префект. – Мы шли почти все время по римским владениям, придерживаясь старой военной дороги, по которой маршировали наши легионы. Только недавно вступили мы в царство Аттилы. Однако, тотчас после перехода границы, у нас случилось маленькое приключение.

– Сильный отряд гуннов, – продолжал за него комес, – подскакал к нам, угрожая и требуя, чтобы мы немедленно остановились. Гуннские воины потрясали перед нами оружием с самым свирепым видом. Делать нечего – пришлось уступить. Тогда к нам обоим подъехал начальник отряда, размахивая обнаженным мечом, и закричал на латинском языке: «Аттила прогневался на вас и говорит устами своего слуги: он больше не желает видеть посланников Валентиниана! Что же касается подарков и денег, которые вы везете, то я требую их немедленной выдачи! Ну, живее! А не то я срублю вам головы!» И он сверкнул клинком меча перед нашими глазами. Однако префект ничуть не испугался, – продолжил Ромул с видимым удовольствием, – и отвечал предводителю шайки: «Привезенные сокровища Аттила получит только из моих собственных рук, как дары, от тебя же это будет добыча грабежа, – теперь делай как знаешь, варвар!» – «Хорошо, римлянин, – воскликнул гунн, опуская оружие, – ты молодецки выдержал испытание. Я донесу о твоей храбрости моему властелину!» С этими словами он помчался обратно к востоку. Затем мы встретили новый отряд гуннов, которому было приказано сопровождать нас к Аттиле. Вот и все наши дорожные приключения.

– А вы? – спросил префект. – Вы ведь уже давно вступили на землю гуннов. Расскажи, ритор, о своем путешествии, но прежде налей мне в кубок вина с водою. Как вы доехали сюда?

– Не без затруднений, – отвечал Приск, подавая другу напиток. – Нам только через двадцать дней удалось достичь Сардики, отстоящей от Византии всего на тринадцать дней пути: до того тяжело было тащить с собою наше золото и наш позор, которые мы везем на десяти фурах, чтобы покорно сложить свою дань к ногам притеснителя!

– В Сардике, почти наполовину выжженной гуннами, – продолжил Максимин, – мы пригласили Эдико и других спутников к себе на вечерний пир.