Король без трона. Кадеты императрицы (сборник)

Оставшись одна, она прочла записку. Гранлис умолял ее немедленно назначить ему свидание, послав это известие в надежное место, к часовщику Борану, в предместье Сент-Оноре, на углу переулка Мо-Вестус.

Полина сначала решила не отвечать, чтобы наказать его; но следующим утром она написала ему ответ и послала с итальянской прислужницей, очень смышленой и преданной.

Просто одетая женщина спокойно пошла по улице, глядя на номера домов, не возбуждая ничьего подозрения. В лавке Борана ее встретила Рене; осторожно осмотревшись, итальянка вынула письмо из-за корсажа и вручила его ей, говоря:

– Господину Гранлису, синьора!

– Да, я знаю, – вздохнула девушка, – он сейчас придет.

Итальянка ушла, довольная исполненным поручением.

Рене уже отчасти знала, в чем дело. Принц, часто посещавший лавочку Борана, служившую ему почтой «до востребования», недолго сумел скрывать свой роман, хотя, чтобы не тревожить еще более добрых людей, не сказал им о положении и имени своей героини. Боран и его дочь думали, что это – какая-нибудь знатная дама, и нисколько не удивлялись, что он не открыл им ее имени. У бедной Рене при известии об этой интриге, к собственному удивлению, больно сжалось сердце. Однако разум скоро взял верх: какое право имела на этого принца она – самая скромная, самая последняя из его подданных? Сама мысль о любви к нему казалась ей чудовищным преступлением, святотатством, и она дала себе клятву изгнать навсегда из своего сердца эти дерзкие мысли.

Но не так-то легко справиться с сердцем, и часто бедная девушка ловила себя на тех же предосудительных мечтах. Она страдала, плакала, бледнела… Ее отец приписывал все это тревогам за принца, подвергавшегося в Париже всевозможным опасностям.

Вследствие этого и теперь, получив это письмо, встревожилась не одна Рене, а весь дом! Даже толстая Жанна вздыхала:

– Что-то с ним, с нашим королем?

Людовик пришел через полчаса и еще с порога крикнул:

– Ну что, принесли?

Рене молча подала ему бледно-голубой, сильно надушенный конверт. Гранлис вскрыл конверт и прочитал письмо. Его лицо просияло огромной радостью и гордостью, глаза заблестели. Он спрятал листок у себя на груди и обратился к присутствующим:

– Друзья мои, хорошие новости: я – офицер императора. Живу я теперь в Сен-Жерменском предместье, на углу улиц Дю-Бак и Вавилонской, в маленьком, хорошо обставленном домике, с двумя ходами. Если когда-нибудь придет ко мне спешное известие, то надо доставить его мне туда. Самое лучшее будет, если это сделает Рене. Если кто-нибудь увидит ее входящею ко мне, то ее скорее сочтут за мою возлюбленную, чем за политического агента. Не правда ли, малютка?

Он рассмеялся при этой мысли, но Рене было не до смеха, и она лишь молчаливым кивком головы согласилась на его лестное доверие.

Принц простился со своими друзьями и поспешно вышел. Дорогой он весело напевал от избытка радостного чувства.

Как только за принцем закрылась дверь, новый посетитель с шумом вошел в лавочку часовщика.

– Здравствуйте, – сказал он, – вот и я!

Боран побледнел и с трудом сдержал видимую досаду.

– Мое посещение вам не нравится? Я угадываю почему, – насмешливо сказал гость, – вы охладели, Боран.

– Шевалье Бруслар, – тихо возразил часовщик, – я не охладел, но вы все такой же легкомысленный. Вы не даете себе труда подать условленный сигнал и врываетесь неожиданно, как ветер…

– Будет, – сказал Бруслар, – каждому своя судьба. Мой последний день предопределен свыше, и его ничто не изменит… Письма у вас есть?

– Нет!

– Успокойтесь, я ухожу.

Боран, видимо, облегченно вздохнул.

– Видите, как вы довольны, что я ухожу! – заметив это, произнес Бруслар. – Я для вас опасен, и это беспокоит вас… Конечно, вы старитесь и имеете право на спокойствие. Но я думаю, что у вас дурные знакомства. Вот, например, этот молодец, который только что вышел от вас, я знаю его. Я видел его в Компьене и слышал, как он кричал: «Да здравствует император!» И он еще называется благородным… Его имя Гранлис, то есть «великая лилия», а, по-моему, скорее – великая свинья! Вероятно, это сыщик, и если он попадется в мои руки – пусть побережет тогда свою шкуру!

Негодующие, испуганные возгласы были ответом на его слова, но Бруслар не дал Борану времени для ответа, пожал плечами, бросил на всех презрительный взгляд и вышел, громко хлопнув дверьми и крича во все горло, не обращая внимания на прохожих:

– Все они такие! Все, все!

Он быстрыми шагами пошел по улице, так что полы его платья раздувались по ветру. Вдруг он остановился и сделал брезгливую гримасу.

Недалеко от него стоял у окна модного магазина Гранлис, на которого загляделись оттуда две хорошенькие продавщицы.

Бруслар спрятался в углубление дверей и наблюдал, рассуждая сам с собой:

– Раз ты тут, я не выпущу тебя. Это перст Провидения – Бог предает тебя в мои руки, и я принимаю этот подарок.

Наконец Гранлис небрежной походкой пошел дальше. В то время улица в предместье Сент-Оноре представляла собой узкую, извилистую дорогу, которая к тому же была сильно запружена экипажами, тележками, одноколками, наводнявшими ее. В особенности около полудня здесь тянулась непрерывная вереница ручных тележек мелких торговцев, вокруг которых толпились суетливые хозяйки, что еще более затрудняло движение по ней.

В этом хаосе Бруслар, следивший за Гранлисом, потерял его из виду. Его забавляло это преследование, напоминавшее доброе старое время, времена генерала Фротте… Ему казалось, что он преследует «синего» на своей родине, в Нормандии; только дома заменяли здесь кусты, а ручные тележки – молодые рощицы…

Этот человек, преследуемый сам, подвергавшийся опасности был взятым за горло первым попавшимся полицейским, находил огромное удовольствие следить за молодцом, которого он считал ренегатом, врагом королевства, шпионом узурпатора. Нельзя же было заподозрить его, Бруслара, в этом грубом буржуа, расталкивавшем локтями народ, поднимавшем палку над становившимися на его дороге, казалось, занимавшем всю ширину улицы своей массивной фигурой. Выдать его могла только его чудесная, черная как смоль борода, с которой он никогда не хотел расстаться и которой гордился, она одна обращала на себя внимание и представляла для него наибольшую опасность. Но Бруслар не обращал на это внимания, взяв себе за правило, что, чем больше производишь шума, тем меньше навлечешь на себя подозрений.

Таким образом он шел следом за Гранлисом. Молодые работницы и швейки оглядывались по два раза на их пути: сначала, чтобы взглянуть еще раз на изящного блондина, весело улыбавшегося им, показывая свои белые зубы, а вторично – чтобы разглядеть получше, почти со страхом, этого огромного смуглого молодца, похожего на хищного зверя, сильного, могучего и мрачного!

Так, друг за другом, они дошли до Пале-Рояля. Несмотря на вред, причиненный ему революцией, это здание все еще представляло собой центр парижского шума и движения.

Конечно, эта местность сильно изменилась в последнее время, после необыкновенной роскоши герцогов Орлеанских, но все-таки в 1806 году Пале-Рояль оставался огромным базаром всевозможных увеселений: игорных домов, притонов всех категорий, где царили дорогие куртизанки и дешевые ночные феи для бедных студентов; тут же, выходя и на соседние улицы, помещались всевозможные рестораны. Здесь же продавались разные животные, пестрые южные птицы, крикливые попугаи, лаявшие в своих клетках собаки. Все вместе производило невероятный шум и гам. Продавцы разных лавок громко зазывали покупателей. В подземных гротах играла музыка, плясали обнаженные «нимфы».

Все это было переполнено шумной толпой разнообразного люда, где перемешались все национальности, все партии, без различия политической окраски. Здесь можно было видеть множество офицеров, проигравших в какой-нибудь час все свое состояние – цену многих битв и ран. Пале-Рояль с утра был всегда переполнен публикой, а вечером сиял тысячью огней, на которые, как мухи, летели посетители.

Гранлис вошел туда торопливым шагом, как человек, спешащий на свидание. К нему подошла хорошенькая цветочница, предлагая свой товар; он остановился пошутить с ней. Бруслар остановился тоже, свирепо наблюдая за ним.

– Так-так! – закричал он. – Ухаживают за девушками, нюхают цветочки, наслаждаются жизнью!.. Погодите! Сделай-ка путь между Канном и Валонью, я тебе всажу пулю в лоб, несмотря на твои прекрасные двадцать лет!..

Поблизости оказался Рантвиньи; поймав Гранлиса в его ухаживании за цветочницей, он присоединился к нему и принял участие в болтовне.

– Господин Гранлис, вы, как и я, любите все, что красиво где бы это ни было! – насмешливо сказал он. – Черт возьми, вы правы! А ты, плутовка, чем зажгла свои глазенки?

– Адским пламенем! В них горят все чертенята!

– Ах ты, бесенок, бесенок! Настоящая дочь Парижа!

Наконец молодые люди пошли дальше, взяв цветов и сунув экю в руку хорошенькой цветочницы.

Бруслар не последовал за ними, он, махнув рукой, скрылся в толпе.

– Не к чему идти за ними, – проворчал он, – теперь я ничего не могу сделать, пока… Он ничего не потеряет от ожидания… Придет мое время!..

Утешая себя надеждами на будущее за неудачи настоящего, он отказался от преследования.

Перед кафе «Шартр», за круглым столом, уставленным разноцветными бутылками, сидели на желтых стульях несколько молодых людей. Между ними были граф де Тэ, все еще в трауре, граф де Новар, маркиз Невантер, Мартенсар, Микеле де Марш и д’Орсимон.

При виде Гранлиса и Рантвиньи они встали и церемонно раскланялись, прибывшие сели за тот же стол, и Рантвиньи сказал:

– Господа, я только что из министерства; дело решено, наше назначение подписано. Начало нашей службы будет считаться с первого сентября, но мы имеем право немедленно надеть мундир установленного образца.

Последние слова возбудили общий восторг, и все молчаливо и внимательно слушали описание новой формы, сделанное Рантвиньи: белый мундир с красными отворотами, треуголка с золотыми шнурами и императорской кокардой и шпага, главное, шпага!

– Недурно! – весело воскликнул Орсимон.

– Скажи – великолепно! – подтвердил Мартенсар. – Мы все будем восхитительны в таком наряде!

Все весело смеялись, представляя себе эффект, который произведет их новый мундир на прекрасных дам. Только Эдмонд де Тэ, не увлекаясь тщеславными мечтами, оставался по-прежнему задумчивым и, узнав о последнем распоряжении, встал с места и простился. Гранлис последовал его примеру, попросив сообщить Иммармону и Прюнже, что он был, и ушел без всяких дальнейших объяснений.

Оставшиеся продолжали разговор.

– Какой странный наш Гранлис! – заметил Микеле де Марш. – Это живая тайна. Он всегда точно витает в облаках, а когда просит – точно приказывает. Кто он, однако? Кто знает его происхождение, его семейство и род?

– Хотя бы он происходил по прямой линии от самого Юпитера, все-таки это не причина так держать себя, – заметил Мартенсар.

– Конечно, – согласился Орсимон. – Вы слышали его поручение к Иммармону и Прюнже? И здесь, в Париже, как в Компьене, он обращается с ними, как с лакеями… просто смех!

– Ну, это их вина, – отозвался Новар, – они сами обращаются с ним как с господином, вот что удивляет меня. Ведь они сами достаточно богаты и знатны. Вот поэтому-то я думаю, что здесь есть что-то, чего мы не знаем.

– Если он сдержан с мужчинами, – вступился Рантвиньи, – то с женщинами наоборот, хотя бы с самыми простыми. Я сейчас видел, как он очень усердно любезничал с цветочницей в трех шагах отсюда. Я вовсе не осуждаю его, потому что и сам делаю то же: я люблю красивых девушек, всяких!

Компания, не стесняемая присутствием мрачного де Тэ, чопорного Гранлиса, Прюнже и Иммармона, развеселилась со всей непринужденностью молодых, только что произведенных офицеров.

Скоро подошли и два кузена, Иммармон и Прюнже, и немедленно справились о Гранлисе. Узнав, что он ушел неизвестно куда, они, казалось, были поражены, многозначительно переглянулись, рассеянно выслушали известие о назначении и о новой форме и, почти не простившись, поспешно устремились в ту сторону, куда скрылся их товарищ.

– Ну что? – подмигнул Мартенсар, когда они отошли. – Точно две кормилицы, которые потеряли своего сосунка!

Общий смех встретил это оригинальное сравнение.

Между тем Гранлис в обществе де Тэ шел по галереям Пале-Рояля. Его спутник шел молча, не начиная разговора.

Веселые продавщицы, сомнительные золотошвейки или модистки напрасно бросали вызывающие взгляды на двух красивых молодых людей: один не замечал их, другой стеснялся молчаливого спутника.

С первой же встречи личность Эдмонда де Тэ князя де Груа привлекала и интересовала принца. Он мечтал о том, чтобы подружиться с ним, открыть ему свою тайну, приобрести и его доверие.

Нервный и впечатлительный принц, желая добиться исполнения какого-нибудь своего желания, был способен на всякую неосторожность, на всякую рискованную выходку. Так было и на этот раз.

До самого кафе «Режанс», находившегося тогда напротив того места, где оно и теперь, обескураженный принц напрасно старался обратить на себя внимание своего мрачного, молчаливого спутника, и это немало раздражало его. Перед входом в кафе де Тэ приостановился и с глубоким вздохом снял свою шляпу. Из сочувствия к нему Гранлис сделал то же. Тогда бретонец заметил наконец его присутствие и тихо сказал:

– Вы правы, что обнажили голову, – хотя, конечно, вы сделали это из вежливости, не зная почему… Здесь, на этом месте, двенадцать лет тому назад, во времена проклятого террора, произошло одно историческое происшествие, которое касалось моего отца и моей матери.

– Позвольте мне, у кого отец и мать пошли на эшафот, попросить у вас объяснения? – обратился к нему принц.

– А, ваш отец и мать?.. Бедный мальчик! Какое это было страшное, жестокое время! – сказал де Тэ.

«Бедный мальчик!» Принц покраснел от такого обращения, но Эдмонд де Тэ не заметил этого и продолжал говорить тихо, как бы сам с собой:

– Да, это было тогда, когда тележки осужденных проезжали здесь каждое утро к эшафоту… Здесь, в этом самом кафе… Вы знаете, здесь собирались любители шахматной игры, начиная с Вольтера, Руссо, Дидро, кончая Наполеоном. Робеспьер также приходил сюда. Он часто сидел один, так как немногие осмеливались играть с таким партнером, как он. Если кто-нибудь и находился, то, конечно, Робеспьер всегда выигрывал, но не столько благодаря умению, как благодаря внушаемому им страху. Однажды вечером, когда партнера не находилось, в кафе вошел молодой человек небольшого роста, с красивым женственным лицом и смело занял место за шахматным столом. Молча подвинул он первую фигуру на шахматной доске. Робеспьер сделал то же, и партия началась. Молодой человек выиграл. Робеспьер просил и получил реванш. Но молодой человек выиграл опять. Его партнер кусал ногти с досады, однако признал свое поражение и спросил цену проигрыша, которая не была обусловлена. «Голова человека, – сказал молодой человек, – я выиграл ее… Плати скорее: завтра она уже будет в руках палача». Он вынул из кармана заранее приготовленный приказ об освобождении графа Оливье де Тэ, заключенного в Консьержери. Там недоставало только подписи. Не говоря ни слова, Робеспьер подписал приказ, отдал бумагу и спросил: «Кто же ты, гражданин?» – «Скажи – гражданка! Я женщина, графиня де Тэ. Я спасла своего мужа. Спасибо и прощай!» Эта женщина была моя мать, ее призраку поклоняюсь я, проходя мимо этого кафе… Ах, кто мог предвидеть тогда весь позор, весь ужас будущего!.. Однако зачем я рассказал вам все это? Иногда воспоминания требуют исхода, должны излиться перед кем бы то ни было, хотя бы то был первый встречный.

Задетый еще раз, Гранлис потерял терпение. Он чувствовал жгучую потребность разыграть короля, смыть полученное унижение, удивить и поразить. Ему хотелось поставить на должное место слишком смелого подданного, не сумевшего угадать скрытое от него божество. Он выпрямился, принял величественный вид, подражая Генриху IV в Лувре, Людовику XIV в Версале, и надменно обратился к графу:

– Ваша история занимательна и делает вам честь, но вы забыли вывести из нее мораль. Поступок вашей матери еще раз доказывает, что благородные, знатные люди умели действовать и торжествовать над несчастьями; но воинственная знать – ведь это такое жалкое меньшинство. Слово «аристократ» чаще означает человека наглого, дерзкого, самоуверенного, признающего только свои права и презирающего весь остальной мир…

– Господин де Гранлис, так может говорить только человек низкого происхождения.

Принц разразился громким, несколько искусственным смехом:

– Это вы говорите мне, бретонский графчик? Ну так знайте, что ваши знатные предки низко кланялись моим в продолжение целых веков и едва ли их замечали среди множества других придворных…

– В самом деле? Кто же вы такой? – гневно спросил де Тэ.

Проходивший мимо работник остановился в трех шагах от них, обернувшись к ним спиной, разглядывая выставку ювелира, но чутко прислушиваясь к разговору. Не обращая на него внимания, принц с высоко поднятой головой и пылающим взором громко произнес:

– Бретонец! Я сын королей, которым служили твои предки! Последуешь ли ты за мной?

Эдмонд де Тэ побледнел и, пристально глядя на принца, медленно обнажил голову.

– Государь!.. Это правда… я должен был догадаться… Я знаю вашу историю… Теперь я понимаю Иммармона и Прюнже, понимаю все… Если бы моя жизнь принадлежала мне – я отдал бы ее вам! Когда-нибудь вы… вы также узнаете все… Все равно! Да, я следую за вами!

Работник с рассеянным видом, засунув руки в карманы, пошел прочь, рассуждая про себя:

«Однако наш маленький король охотно рассказывает про свои дела. Его история становится секретом полишинеля, сколько людей уже знают его! Ну а мой милейший де Тэ оставил, должно быть, и память, и свой здравый смысл на ферме Аустерлица. Он держит себя так, точно ни в чем не виноват… А может быть, Фуше прав, что существуют не одни графы де Тэ? Это возможно, но не доказано… Во всяком случае, не зевай, Кантекор, это будет самое лучшее».

В это время шедшие навстречу граф Жан д’Отрем и виконт Жак Иммармон заметили принца и поторопились к нему.

– Господа, – сказал тот, не отвечая на их поклон, – вот граф де Тэ теперь наш: я все открыл ему.

Оба кузена нахмурились и разом покраснели, но низко поклонились. Затем Иммармон тихо спросил принца, не отвечая на его заявление:

– Ваше приказание, государь?

– Никаких на сегодня. Я не нуждаюсь в ваших услугах, хочу быть свободен, – ответил принц.

– Но… – начал было Прюнже.

– Никаких! – оборвал его принц. – Я сказал.

Он пошел прочь, уводя с собой де Тэ, своего нового любимца, уже неблагодарно отдаляясь от своих лучших союзников. В глубине души он был недоволен ими обоими за то, что оба они, брат и жених, поспешили удалить его, по возможности, из замка Депли, от близкого соседства с увлекающейся Изабеллой. Он не хотел простить им, что они усомнились в его честности относительно красивой девушки, а главное, заподозрили его в измене своей богине, несравненной Полине Боргезе.

«Одна она, никто более!» Это было девизом Людовика, и он вырезал его на своей печати, которую всегда носил при себе. Впоследствии некоторые наивные солдаты вообразили, что эти слова относились к его короне… Увы, король думал не о ней! Удаляясь от Иммармона и Прюнже, он искал свободы, необходимой ему теперь, когда приехала в Париж Полина. Хотя он и открыл им тайну своей любви, но отнюдь не хотел делать их свидетелями своего успеха. Кроме того, он во время своих странствований привык к независимости и свободе, от которых ему теперь было трудно отказаться. Во всяком случае, ему хотелось теперь сохранить за собой свободу действий.

Граф и виконт были встревожены, зная легкомыслие и непоследовательность принца, постоянно окруженного шпионами, подозреваемого и преследуемого со всех сторон. Благосклонность Фуше казалась им скорее ловушкой, чем защитой. Оставались еще личные агенты императора, сыщики Савари, Демареца, Реаля, сыщики графов Прованского и д’Артуа, еще более заинтересованные преследованием молодого короля без трона, несчастного племянника коварных дядюшек. А ведь в многолюдных улицах Пале-Рояля вполне легко было получить удар кинжала, легко было из-за пустяка попасть в схватку и получить в ней смертельный удар, грозила масса всевозможных, непредвиденных опасностей.

Примечания