Первое житие святого Антония Падуанского, называемое также «Легенда Assidua»

Автор «Легенды Assidua»

Назвать имя автора Первого жития – самостоятельная научная задача. Агиограф пропускает через себя своего персонажа, субъективно и несколько произвольно интерпретирует его поступки, а также передает собственные воспоминания и мемуары других людей, документы и впечатления. Намеренно или нет, он проецирует на личность героя особенности собственного мировоззрения, в том числе свою недальновидность, искаженное восприятие, предубеждения или предрассудки среды. Добавим к этому самоцензуру и цензуру внешнюю (особенно если автор действует от имени какой-то группы), преувеличение одних аспектов и ценностей за счет приуменьшения других, личные предпочтения и неприятие. Однако даже из поверхностного знакомства с текстом мы можем извлечь определенные, можно сказать, автобиографические, черты личности автора «Легенды Assidua».

а) В первой же фразе аноним представляется Меньшим Братом, вернее, собратом новопрославленного святого (отца и брата нашего Антония, 1, 1), о деяниях и чудесах которого он спешит рассказать. В прологе он признается, что взялся за труд по настойчивой просьбе собратьев и распоряжению настоятелей. Немного спустя (1, 9) автор сообщает, что сведения почерпнул у наших братьев. Это словосочетание – блаженнейший отец и брат наш – применительно к Антонию вновь появляется во втором прологе (16, 1). В заключительной молитве автор называет новопрославленного святого отче преблагий (47, 7), взывая к нему от первого лица и становясь как бы посредником собратьев. Автор причисляет себя к Меньшим Братьям – членам Ордена, к которому принадлежал при жизни святой Антоний, – и берет слово от имени всей монашеской семьи: помяни меня и прочих братьев твоей общины.

б) Нетрудно уловить и другие аспекты интеллектуального, нравственного и духовного облика агиографа. Перед нами – начитанный человек, опытный в искусстве владения пером, знаток своей эпохи, очень искусный сочинитель. Только что процитированный пролог, хотя и не лишен неизбежных в этом случае общих мест и литературных ухищрений, свидетельствует о волнении автора: ему представилась великая возможность проявить в жизни свои способности и отныне он сам навеки неразрывно соединился со св. Антонием. Автор называет себя убогим, совершенно неискусным, неспособным к усердному труду и говорит, что взялся за него единственно из послушания и любви, а не для того, чтобы блеснуть эрудицией.

в) Встретив в Первом житии более 550 прямых и косвенных цитат Писания мы приходим к выводу, что автор хорошо знает Библию. Важно и влияние на «Легенду Assidua» и Первого жития св. Франциска (Vita prima s. Francisci), оконченного несколькими годами ранее Фомой Челанским. Действительно, в Assidua не менее сотни заимствований из сочинения Фомы. Реже встречаются, но не менее важны, свидетельства об использовании автором и других агиографических трудов, например, Vita Antonii (Житие Антония Великого) Афанасия, Vita Martini (Житие святого Мартина) Сульпиция Севера, Dialogus (Собеседования) Григория Великого. Следует упомянуть, кроме того, о фразах, заимствованных из католической литургии, аскетической традиции и т. п. Итак, перед нами человек, погруженный в духовную культуру своей эпохи.

г) Еще одним признаком симпатии анонимного автора к учености служит то, как старательно он подчеркивает любовь Антония к Писанию и богословию. Святой Антоний – высокообразованный человек и для агиографа это качество очень важно. В детстве родители отдают Антония в школу при кафедральном соборе Лиссабона, как бы предвосхитив будущую миссию глашатая Евангелия. В годы, проведенные в Коимбре, юный Фернандо разделяет свои повседневные заботы между ревностной практикой монашеских подвигов и страстной любовью к lectio divina[2], учению, построенному согласно популярным в то время критериям. Денно и нощно он предается излюбленной интеллектуальной работе, чередуя изучение Библии с патристическими трудами и сохраняя прочитанное в памяти (4, 6). Далее (5, 14) автор жития подчеркивает, прибегая к словосочетаниям, взятым из Писания, чудесную глубину наставлений и проповедей великого апостола (эта мысль прозвучит в ином ключе в 8, 6–9 и 10, 2–4). Агиограф спешит упомянуть и о двух сочинениях Антония экзегетико-гомилетического характера (11, 3–4).

д) Анонимный автор одарен талантом рассказчика и не лишен наблюдательности. Он скупо набрасывает краткий очерк жизненного пути своего героя от его рождения до осени 1230 года; решительный поворот происходит по прибытии Антония в Падую. Однако протагонистом этих страниц предстает не святой, а скорее, народ – благочестивый, но и непредсказуемый в своей бьющей через край эмоциональности. Апостолу приходится овладеть стратегическими навыками, чтобы его не растерзала фанатичная толпа (13, 10). Несколько месяцев спустя, в ярости оспаривая друг у друга драгоценные реликвии, жители города оказываются на пороге братоубийственной войны. Главы 18–24 представляют собой красочное, пространное отступление, в котором автор может, наконец, придать своему репортажу благородную тональность и неповторимый агиографический аромат.

е) В другом месте мы встречаем осторожный критический подход. Загадочное словосочетание ut ferunt (2, 1), словно бросающее тень («да кто его знает!) на тот факт, что где-то, на задворках мира, стоит город Лиссабон. То же ut ferunt дважды мелькает в главе 13 (4.7), когда речь идет о благородных господах и дамах, спешивших еще ночью занять место, чтобы услышать проповедь Антония. Агиограф посмеивается над прочитанным или услышанным где-то утверждением, что люди, привыкшие к сладкой и изнеженной жизни, совершают подобные подвиги, безропотно идут пешком. Критически, как знаток человеческой слабости, он описывает и возмущение жителей Капо-ди-Понте[3], старавшихся любой ценой присвоить мощи святого. Нельзя не заметить и мошенничество монахинь монастыря в Арчелле[4], задумавших заставить братьев отказаться от тела Антония (см. глава 19). Однако драматические события описаны со смиренным снисхождением. Автор «смиренен сердцем, кроток», напитан Евангелием, ему не по душе ни осуждать ближнего, ни нападать на пороки с острой морализаторской критикой; если же приходится вынести порицание, он делает это снисходительно (см. 42, 11). Он явно симпатизирует «своему» благочестивому падуанскому народу.

ж) Знаток церковных писаний, анонимный автор – человек спонтанного, горячего благочестия. С радостным участием он описывает, как верующие организовывают процессии и с трогательной верой приходят к усыпальнице святого (26). В конце концов, разве весь трактат – не своего рода вотивный дар[5] и горячее приглашение почитать Антония и посетить новый санктуарий[6]? И повествование о кончине Антония (17, 17–18), и все житие (47, 4–6) завершаются молитвой. Более того, почти все страницы, с 25, 1 до конца, «благоухают» молитвенными прошениями, актами благочестия и богобоязненными процессиями, сосредоточенными вокруг духовного центра – ковчега с мощами святого чудотворца. Агиографу по душе бегство от суеты, неискренности, расточительства, мы видим это благодаря тому, как тщательно он подчеркивает эту линию в жизни блаженнейшего отца и брата нашего Антония: святой не уклонялся с этого пути, не прерывал его с детских лет, проведенных при храме и дома, до последних часов жизни.

з) Возможно, из-за естественных свойств характера или же в силу аскетизма – что еще более вероятно, когда речь идет о человеке «обратившемся», жившем на заре францисканства, – автор довольно скрытен. Он старательно умалчивает о себе, и у нас практически не осталось надежды назвать его имя. Да и сам св. Антоний предстает на страницах Assidua человеком Божиим, окруженным непроницаемым покровом таинственности, сиянием духовной скромности. Анонимный автор рассказывает только о том, что кажется ему важным, не приукрашивает реальные события занятными историями и поговорками. Антоний окружен сиянием святости человека Божия; он святой, который, живя во плоти, но не по плоти (47, 6) находится, если не за гранью, то по крайней мере на границе преходящего. Автор помещает главного героя повествования как бы вне времени, отвергает сенсации, не упоминает ни о встрече Антония с жестоким Эццелином в Вероне, ни о его выступлении в совете коммуны в защиту должников. Он обходит вниманием политические, социально-экономические условия жизни Падуи и всей Тревизийской Марки[7], где в то время было немало междоусобных столкновений, царила нищета, множилось число еретиков. Образ Антония лишен средневековой эпичности, вселяющей благоговейный трепет. Он не подавляет ни своих современников, ни нас с вами ослепительными чудесами, не вмешивается в крестовые походы, в политику. Но не была ли такая скромность чертой самого автора, не спроецировал ли он на главного героя повествования собственные идеалы?

Завеса молчания окружает и францисканцев, которых мы встречаем на страницах Assidua. Агиограф предпочитает прослыть молчуном, нежели Cicero pro domo sua[8]. Инициатива почитания Антония исходит, согласно автору жития, исключительно от верного народа Падуи (27, 12); прославление его в лике святых – дело падуанцев (28, 14). Минориты[9] не упомянуты даже в описании торжественной церемонии канонизации (глава 29). Святой и его собратья окутаны молчанием – возможно, в этом был тонкий расчет автора.

и) Св. Франциск, и это очень важно, «удален» со страниц Assidua. Для агиографа главным и единственным ориентиром Меньшего Брата (термин «францисканцы» еще не появился) остается идеал евангельской и апостольской жизни, основателю же Ордена отводится второстепенная роль служителя воли Божией и нового монашеского института, который, однако, развивается самостоятельно. Так, Антоний, согласно Assidua, вступает в ряды миноритов не потому, что его привлекает харизматическая личность Франциска или восхищают нищие монахи скита в Оливайше, а для того, чтобы утолить жажду миссионерства и мученичества. Он, скорее, последователь пяти братьев, казненных в Марракеше (Марокко), его больше влечет мистика мученичества, чем желание стать учеником Серафического отца. В Ассизи в мае 1221 г. он не пытается добиться беседы с основателем и его первыми учениками, а просит генерального настоятеля Ордена, брата Илию, позволить ему отправиться в Романью[10]. Можно предположить, что сам автор легенды присоединился к движению «кающихся из Ассизи», вдохновившись, скорее, возрождением евангельских идеалов, чем личностью Франциска. По-видимому, автор Assidua довольно поздно вступил в Орден, возможно, он родился на севере Италии и был принят в ряды миноритов самим Антонием либо, не будучи итальянцем, переселился при жизни святого на Апеннинский полуостров.

к) Еще одна красноречивая деталь – уважение и почтение автора к белому и черному духовенству. Епископ Сугерий II Лиссабонский – единственный свидетель, названный по имени (1, 5). О регулярных канониках-августинцах Лиссабона и Коимбры автор говорит не иначе, как с восхищением: Антоний становится миноритом, мечтая о мученичестве (5), нет ни единого намека на суровый кризис, поразивший в те годы Коимбрскую канонию. Францисканское движение в легенде не представлено с позиций конкуренции или, тем более, борьбы с недостатками духовенства XIII века. Папа Григорий IX в окружении всех кардиналов (10, 1) слушает в пылу благоговения (ibid) проповеди святого; не прошло и месяца после кончины святого (27, 4), как в папскую курию отправились представители церковных и светских кругов Падуи; понтифик и все члены курии (27, 5) принимают их и благодушно рассматривают вопрос о канонизации. Приводятся имена трех кардиналов (27, 5.18), поддержавших падуанцев, имена же тех, кто считал своим долгом воспрепятствовать чересчур стремительной канонизации, сокрыты, но автор справедливости ради отмечает, что речь идет о людях, немало выделявшихся добродетелью и образованностью из прочих князей Церкви (28, 2) и движимых исключительно ревностью об обычаях церковных (ibid). На церемонии прославления Антония они окружают Папу Григория IX вместе с собранием епископов, аббатов, прелатов, священников – тех, кто был в те дни в курии или прибыл по этому случаю в Сполето (29, 6).

Особым уважением агиограф окружает достопочтенного епископа падуанцев (13, 6), хотя и не называет его имени: епископ вместе с духовенством епархии слушает великопостные проповеди Антония; занимает решительную и непоколебимую позицию в споре о мощах – именно к нему, отцу сирот, приходят скорбящие и потрясенные братья монастыря Пресвятой Девы Марии (20, 4); к нему же приходит министр провинции с просьбой уладить спор (23, 2); он же возглавляет церемонию перенесения мощей (24, 12.16). Кроме того, епископ в окружении духовенства (26, 8) босиком совершает паломничество к усыпальнице босоногого проповедника и ходатайствует в пользу канонизации блаженного Антония (27, 2.4). Ему же Григорий IX поручает возглавить епархиальный процесс по сбору и изучению случаев чудес, совершенных святым (27, 8; 44, 1).

Итак, кем же был автор Assidua, тщательно скрывший свое имя? Очевидно, очень благочестивым и образованным представителем духовенства, присоединившимся в зрелом возрасте к францисканцам, подобно тому как совсем незадолго до этого, в 1220 г., сделал это сам Антоний, а в 1225-м – Эймон Фавершемский. Можно ли назвать его имя? Над этой проблемой бьются многие ученые.

Очевидно, автор легенды не был simplex et idiota – как Франциск не раз называл себя[11], – поскольку братья настойчиво упрашивали именно его взяться за работу, а настоятели повелели ему это в силу послушания. На дворе 1232 г., Антоний только что сподобился (или вскоре сподобится) чести литургического почитания в Католической Церкви; основанный двадцать лет назад Орден миноритов недавно во второй раз[12] возглавил брат Илия, общепризнанной заслугой которого было активное содействие изучению богословия братьями.

Какими же писателями, искусными в агиографии, мог тогда похвастаться молодой Орден? Ведущим сочинителем, не знавшим себе равных, был брат Фома Челанский, в 1228 г. по повелению Папы Григория IX написавший Первое Житие блаженного Франциска (Vita prima beati Francisci), канонизированного в том же году. Однако гипотеза, что Assidua также принадлежит перу Фомы Челанского, безосновательна. Да, в тексте часто встречаются «челанизмы», однако стиль автора Первого жития св. Антония совершенно не похож на стиль Фомы; иной агиографический идеал (так же, как отличаются евангельские добродетели Антония и Франциска), иная структура: кульминация Assidua – жизнь святого в Падуе, решающий и окончательный этап миссии Антония. Уникальный «паданоцентризм» – одна из главных и характерных черт трактата, такое мог задумать и написать человек, который по рождению или по основному месту жительства был падуанцем. В конце концов, для самого св. Антония Падуя стала родным городом, хотя здесь он провел в общей сложности не более года. Итак, первого его агиографа нужно искать именно в этом городе.

Бесполезно останавливаться на неоднократно предлагавшихся кандидатурах – таких, как Фома Павийский (Томмазо да Павия, ум. в 1280–84), Джон Пеккам (ум. в 1292), Хуан де Жиль (ум. в 1304). В 1232 г. они не только не были достаточно зрелыми и образованными, но и не успели еще прославиться литературными способностями.

Об этот «риф» разбивается и гипотеза, что возможным автором был блаженный Лука Беллуди, друг святого. Он скончался около 1288 г., а в 1232 г. был еще слишком юным, автор же Assidua был опытным писателем и создал труд, хотя и небезупречный, но очень значимый для агиографической традиции. Кроме того, за период от написания Первого жития до кончины брата Луки – а это более чем полвека! – нет ни одного подтверждения его незаурядных литературных способностей. К тому же, согласно 16, 2, неизвестный агиограф не был свидетелем событий, рассказанных во второй части, что плохо вяжется с образом верного и любимого друга святого.

Можно назвать имя человека, которому быть автором Assidua позволяют и способности, и возраст – Эймон Фавершемский, муж великого благочестия […], совершенное зерцало честности и великий богослов, – как пишет Бернард Бесский[13]. Эймон вступил в Орден Братьев Меньших примерно в 1222 г. в Париже, будучи уже священником и проповедником. Он сменил Альберта Пизанского на посту настоятеля Английской провинции, а вскоре после этого в 1240 г. был избран генералом Ордена и нес это служение до своей смерти (июнь 1244 г.). Он был в первую очередь человеком ученым, а не администратором и не чурался пера, как свидетельствуют мудро подготовленные им литургические распоряжения. Согласно свидетельству своего соотечественника и современника Фомы Эккльстонского, Эймон, присоединившись к миноритам, побывал в разных местах и преподавал богословие в Туре, Болонье и Падуе. В 1230 г. был кустодом в Париже, в 1233–34 гг. – папским легатом у императора Восточной Римской империи, наконец, в 1239 г. стал настоятелем францисканской провинции в Англии. Источники не сообщают, когда именно он преподавал в Падуе, некоторые исследователи считают, что именно в 1232–33 гг., когда известный профессор и мог предложить свои услуги в качестве официального агиографа, другие же считают, что в Венето[14] Эймон останавливался по возвращении из Византии.

Не опровергнута до сих пор и точка зрения, появившаяся в XVII в. в монастыре Св. Антония в Падуе и получившая широкое распространение: Assidua сочинил один из братьев-францисканцев Падуанской провинции.

a) Главный адресат и заказчик трактата указан в первом предложении общего пролога: францисканцы, именно от них исходит инициатива (горизонтальный уровень – настойчивые просьбы; вертикальный – спасительное послушание). Сам же автор предстает смиренным, старательным исполнителем заказа.

В акте канонизации был установлен, по распоряжению Папы, день памяти нового святого, ежегодно отмечаемый в июне (29, 9b), следовательно, в литургии дня памяти акцент должен быть сделан на духовности Антония. Для мессы было возможно позаимствовать одно из общих последований Миссала «Об исповеднике не понтифике» или «Об учителе» и добавить к ней три собственные молитвы – Вступительную, Тайную и Молитву после Причащения (collecta, secreta, postcommunio), сочиненные, возможно, лично понтификом[15] по случаю торжественной церемонии в Сполето. Что касается канонических Часов – совершаемых как в монастыре, так и частным образом, – то для них было необходимо создать соответствующую «Легенду». Речь идет о тексте, который, – как следует из этимологии самого слова legenda, следовало читать (legere) собратьям святого по Ордену – прежде всего в Падуе, при его усыпальнице, в праздник и во время ночных молитв октавы (в связи с последней практикой Папа установил особую идульгенцию).