Фабула. Монология в двенадцати меридиях

Вот таким примерно образом мой дорогой друг Дима и пытался ужиться с реальностью, находясь в вечном поиске лакун, прорех и лазеек в ее отнюдь не безупречной плоти. Вооружившись, подобно шестирукому Шиве, двумя разящими мечами, имя которым «альтернативная мораль» и «бесстрашная паранойя», он кроил и резал мироустройство ровно так, как удобно именно ему. Никакой устоявшийся порядок вещей не был для него догмой, а размышления из серии «мы будем делать так, потому что мы делали так всегда» вызывали только презрение. При этом Миронов очень уважал правила, которые устанавливал сам, а уж личные традиции плодил не хуже английских монархов, что не мешало ему еженедельно менять религию и мировоззрение, заимствуя то и се из разных учений и теорий, чтобы сшить прочными нитками своей безупречной логики этакого философического кадавра.

Есть еще пара вещей, которые необходимо знать о моем друге. Во-первых, он единственный из известных мне людей, кто выделяет мыслительный процесс в отдельный вид деятельности и времяпровождения. То есть у Димы в ежедневнике отмечено, что он с восьми до девяти утра медитирует, а с девяти до одиннадцати думает. И это принципиально разные процессы. Обычно люди «думают» как бы все время и по ходу какого-то основного занятия, но только не Миронов. Так обычно писали в древних книгах про ребят, вроде Будды, и ему подобных, мол, «предался размышлениям». Например, Ганеша, сын все того же Шивы, лишился головы, охраняя покой отца, когда тот «удалился для раздумий в пещеру». Иисус любил отправиться в пустыню для молитвы и уединения, Мухаммад «рассуждал» на вершине плоской горы Хира, и никто не смел его тревожить. Я слышал, что Сталин по утрам «думал» в своем кабинете. Каждый день по два часа. У него прямо в распорядке дня так и значилось: «думает в своем кабинете». За этим же подозрительным занятием были замечены Ришелье, Черчилль и Фома Аквинский. Все это звучит довольно естественно, когда речь заходит о пророках, святых отцах и великих тиранах. Но в нашем случае болезненной склонностью к отвлеченным рассуждениям страдал самый обычный страховой брокер из Питера. Странновато, не так ли? Привычка избыточно думать завела бедного Диму в такой запутанный лабиринт абстрактных размышлений обо всем на свете, что наступившая следом депрессия, на мой взгляд, была совершенно неизбежна и без помощи предыдущих инкарнаций. Ведь, преумножая знания, мы преумножаем печали, а преумножая думы – преумножаем скорби. Счастливым может быть только круглый идиот, у которого не хватает мозгов на естественную мрачность. И разумеется, нет ничего удивительного в том, что, долго думая, невозможно надумать ничего хорошего. Особенно если ты параноик.

Во-вторых, Дима так и не принял данность физической смерти во всей ее полноте. Просто не смог примириться с мыслью о том, что когда-нибудь его не станет совсем. Современное мышление, отравленное постмодернизмом, агностицизмом и мультикультурализмом, с той или иной степенью успешности умудряется адаптироваться к мысли о смерти как о чем-то неизбежном и непреложном. Люди, как ни странно, способны в большинстве своем принять трансцендентность как факт, убедить себя раз и навсегда в том, что смерть есть окончательный конец всему, и размышлять о том, что будет «потом», решительно не имеет смысла в силу полной непознаваемости. Наши предки были куда более любознательны по части всякого потустороннего и вели с ним развернутый диалог, в отличие от нас нынешних, которые способны только поклониться неизбежному и необъяснимому. Я не скажу нового слова в культурологии, предположив, что именно страх смерти побудил древних придумать многочисленные версии существования загробной жизни. Египтяне, говорят, сильно радовались и танцевали, когда кто-нибудь из их родственников отходил наконец в царство Осириса. Мол, там прохладно, блэк-джек и шлюхи. Возникает, правда, вопрос, почему же все египтяне весело и с танцами не передохли в таком случае сами собой. Про индуистов с их «удобной религией» и мусульман, которым «с гуриями рай сулят на свете том», вообще говорить не приходится. Во всех конфессиях прослеживается малодушная мыслишка о том, что и после смерти якобы вполне можно устроиться совсем не хуже, чем при жизни, если иметь нужные связи. Втянув носом пыльный и вонючий эрмитажный воздух в скифском зале, я чую перемешанный с хлороформом запах лицемерия, ведь тут у нас, кажется, наблюдается явный конфликт вероисповедания и инстинкта самосохранения. На кой ляд (хм, может, именно в этом кроется ответ на все вопросы и мы имеем дело с происками черта?) мы так ожесточенно цепляемся за земную жизнь, если там, наверху (внизу, сбоку?), настолько зашибись? Сдается мне, что моралистическую составляющую на тему «жить надо праведно» христианские мыслители прикрутили намного позже (ну чтобы подданные церкви при жизни не шалили), а изначально вся эта загробная канитель была выдумана из элементарного страха перед неизбежным «ничто».

Отлично помню, как и когда я легализовал у себя в голове смерть. Мне тогда было, наверное, лет восемь, а может, и того меньше. У меня до сих пор крайне хреново с определением возраста детей, и я не уверен, что отличу восьмилетнего от двенадцатилетнего. По этой причине, в частности, мне так и не удалось поставить Гумберту Гумберту окончательный внутренний диагноз относительно того, педофил он все-таки или нет.

Так вот, я был совсем маленьким и вполне заслуженно именовался ребенком. На этом основании бабушка читала мне какую-то детскую книжку. Ума не приложу, зачем в детских книжках пишут про смерть. Специально ли это делается, чтобы дети с раннего возраста приучались к мысли о бренности жизни, или тут налицо преступная неряшливость авторов – сие мне неведомо. Убежден, что доктор Спок на пару с Макаренко всё на этот счет уже давно растолковали. Короче говоря, знакомство с таким основополагающим явлением человеческой жизни, как смерть (хотя очевидно, что смерть не является частью человеческой жизни, так же точно как штанга есть разновидность удара мимо ворот), у меня случилось через посредство детской книжки и бабушки, которая несколько лет спустя личным примером показала, как оно бывает на деле. Я как-то сразу врубился в суть этой невероятной подставы и много часов кряду неутешимо рыдал, лежа на кровати. С тех самых пор данный вопрос в моей личной картотеке числится под грифом «окончательно ясный». Могу уверенно сказать, что легализовать в своей голове ипотеку через двадцать лет после эпизода с детской книжкой мне было намного сложнее, чем примириться с мыслью о смерти в восьмилетнем возрасте. Ведь в случае с ипотекой есть хотя бы иллюзия выбора. Не знаю уж, почему нашего героя не познакомили правильным образом со смертью в детстве (здравствуйте, меня зовут Дима – здравствуй, Дима, меня зовут Смерть, я жду тебя через много-много лет, а пока расти, взрослей, наслаждайся жизнью и будь счастлив), но смею утверждать, что с этой невеселой перспективой он не примирился до сих пор. Мудрый и наивный одновременно, как наши далекие предки, Миронов так и не смог принять жизнь на основе конечности и неповторимости.

Не убежденный общественным мнением и не сломленный основополагающими догмами, мой добрый друг Дима, решил, следуя своей природе и странному хобби «размышлять», прикинуть, как бы половчее не умереть. А если умирать все-таки придется, то надо устроиться так, чтобы смерть не стала решительным концом фестиваля. Всегда ведь есть какие-то варианты, не так ли? Все же деловые люди, можем договориться. Покажите, наконец, где касса! Дима думал-думал и надумал. Что именно?

Вот тут мы и переходим плавно к самой сути устройства системы «жизнь – смерть – жизнь», которую Миронов тщательно скомпилировал из множества источников, подрихтовал под себя, прогладил логические швы утюгом пофигизма и выдал на суд товарищей в виде множества разрозненных высказываний там и здесь. Мне, как терпеливому слушателю, близкому другу и прожженному скептику (в школе я увлекался Дмитрием Писаревым и теперь не верю на слово даже Пушкину), досталась изрядная доза этой теории. Я так часто слышал Димины размышления о жизни, смерти и посмертии, что теперь смело могу читать на эту тему цикл лекций для студентов. Что-то типа «Космогонии Миронова» или «Трансфизического устройства мироздания». Третий курс, второй семестр философского факультета, одна лекция в неделю, письменный зачет.

Моя память все же не настолько цепка, а ум не настолько свеж, чтобы детально изложить историю создания Диминого «учения». Вроде бы все началось с НЛП – нейролингвистического программирования. В наш век цифровых, постоянно обновляющихся технологий и инфляции любой информации НЛП успело морально устареть еще до того, как стало модным. Мой же беспокойный товарищ схватил если не самый пик (который пришелся на период нашего студенчества) повальной истерии по этому поводу, то, видимо, лишь начальную фазу ее спадания. То есть каждый встречный-поперечный уже не стремился, взяв тебя под локоток, рассказать про суппозитории… эээ… в смысле, пресуппозиции и латерализацию мозга, но курсов и мастер-классов по НЛП в нашем городе было явно больше, чем нужно здоровому обществу. Я уверен, что Диму в первую очередь интересовала манипуляторная составляющая этой щеголеватой паранауки. Ведь, став адептом тайного знания, заложенного в нее (ну как тайного – 15 000 рублей тренинг стоил), можно было получить доступ к механизмам успеха и секретам мотивации. Постичь язык тела и освоить магию невербального. Научиться определять ложь по движению зрачков собеседника и скрывать свои собственные эмоции под маской безразличия. Мой друг всегда стремился идти коротким путем. Он, в целом, был убежден, что есть где-то такая книга, в которой правда обо всем на свете нарезана тонкими ломтиками и ее не придется грызть зубами, выдирая крупинки истины из породы наносного шлака ложных смыслов. Ну хорошо, не одна. Может, пять книжек и два тренинга. Помню, курсе на втором Дима заявил, что отныне будет читать только мемуары великих людей и нравоучения Честерфилда. В этот же самый момент я решил не притрагиваться ни к тому, ни к другому. Для себя я выбрал совершенно иной гносеологический метод. Он труден и подразумевает формирование своей собственной, уникальной картины мира и сетки этических координат через внимательное изучение огромного количества самых разных книг. Со временем я утвердился во мнении, что из каждого прочитанного текста, даже очень хорошего, можно вынести лишь моральный императив, общее впечатление, послевкусие стиля и, если повезет, пару метких идей, которые всерьез резонируют с твоими собственными. Только тот, кто честно покусан пчелами, знает, что такое хороший мед. Так и я, наполняясь по капле чужой мудростью, намешал у себя внутри поистине авторский коктейль.

Дима всегда относился к книге, как к уголовному кодексу, где каждое слово следует понимать буквально. Как-то раз перед отпуском он попросил меня составить список из десяти самых значимых произведений, которые ему просто необходимо прочитать, по моему мнению. Я мучился два дня и составил четыре таких списка. Миронов не одолел ни одной строчки. Идея перекопать двести страниц текста только ради того, чтобы выяснить раз и навсегда, что одеваться нужно с «недешевой простотой», а «боль – это крайняя форма соли», казалась ему начисто лишенной смысла. Вот почему мой друг, идущий вроде бы путем духовного роста, всегда представлялся мне не более чем тривиальным филистером, то есть человеком, лишенным духовных же потребностей. Как ни парадоксально, никакого противоречия это утверждение не содержит, в чем мы непременно убедимся в самое ближайшее время. Не вижу причин, по которым не может существовать, например, безногий сапожник. Дима любит сборники афоризмов, краткие содержания классических книг и обзоры футбольных матчей. Все то, что уже сконцентрировано, кристаллизовано и ужато. Все то, откуда выпарена вода творчества, но оставлена сухая цедра глубокого смысла. Примерно такими же потребительскими свойствами моего товарища манило и нейролингвистическое программирование. Ведь, насколько мне удалось понять из Мироновских наставлений, НЛП изначально есть не что иное, как универсальная выжимка из успешных практик, слов и дел великих людей, которые, будучи сконденсированы в некую эмульсию и впрыснуты в кровь вместе с дипломом об окончании тренинга, дают аколиту безграничные возможности в области манипуляции другими людьми. Я, как заслуженный скептик Российской Федерации, почему-то всегда сомневался во всем универсальном и безграничном. Еще в университете, помню, делал сообщение на тему «Нейролингвистическое программирование в рекламе». В моем докладе подробно рассказывалось о широком применении методов НЛП в маркетинговых коммуникациях. Концентрические круги на пэк-шотах, специальные слова-якоря, гипнотизирующие интонации дикторов – во всем мне мерещилась чудесная техника внушения и управления потребительским сознанием. Позднее, попав в индустрию рекламы, я кристально ясно осознал, что никакими чудодейственными практиками тут и не пахнет, а на НЛП всем просто-напросто насрать с прибором. Размотав один миф об этой чудо-науке, мне ничего не стоило, пользуясь скальпелем скептической индукции, препарировать ее целиком на тонкие ломтики малоубедительных сентенций и полушарлатанских выводов, притянутых за уши к стержню изначально фальшивой идеи. С чистой совестью поставив НЛП в один ряд с патеризацией, уфологией и прочим оккультизмом, я перестал забивать себе всем этим голову и зажил спокойно.

Не добавлял уважения к сомнительной теории и сам Дмитрий Сильвестрович. Ни единого раза он не смог продемонстрировать мне чудеса манипуляции в действии. На мой скромный вкус, его успехи на ниве промышленного съема девчонок в студенческие годы были в сто раз убедительнее. Без всякой магии, теории лжи и гипноза, обратите внимание. Всё на природном обаянии и врожденном понимании девичьей изменчивой натуры. Альтернативная мораль вкупе с идиотским бесстрашием служили Диме надежными орудиями в непростом ремесле мужской первобытной охоты. Не ведая стеснения и смущения, страха и упрека, а также морали и закона, мой дорогой друг отважно бросался на штурм очередной достойной фемины. Трофеем в этой битве обычно бывал номер телефона красотки (далеко не всегда красотки, впрочем), по которому Дима почти никогда не звонил. Сам процесс куртуазной беседы интересовал его намного больше результата, а фанатом альковных дел Миронов, по собственному признанию, перестал быть еще в школе. Теперь же, насколько мне известно, половые сношения он вообще практиковать не желал, записав секс в перечень влечений, не достойных того, кто находится на полпути к просветлению.

Ну да я отвлекся. Так вот, Дима ни разу не смог продемонстрировать действенность изученных им методов. Я просил его применить какую-нибудь технику лично ко мне или к моим знакомым, но ни разу не увидел результата. Миронов объяснял это «эффектом Шпуни». Шпуней звали Димину собаку породы йоркширский терьер и зловреднейшего нрава. По свидетельствам очевидцев, ее не так уж сложно было добыть, если застать врасплох. Но стоило незадачливому охотнику чем-либо выдать свои примитивные намерения, как Шпуня превращался в самую неуловимую дичь на свете. Юркий, как бес, и невосприимчивый к ложным посулам, этот мелкий и слюнявый пес делался совершенно невозможным для поимки даже в пределах небольшой двухкомнатной квартиры, принадлежащей моему другу на условиях ипотеки.

Ровно так же и я, по мнению Димы, постоянно оставался настороже, отчаянно сопротивляясь любой попытке манипуляции с его стороны. Мне, если честно, было глубоко наплевать, пытаются мной манипулировать или нет, но у Миронова на все семь бед был один и тот же ответ: подсознание. То есть сознательно мне, может, и было наплевать, но подсознание мое постоянно бдело на страже границ разума и давало решительный отпор Диминым нейролингвистическим щупальцам. Поскольку подсознание свое я не контролировал, то и отключить этот защитный барьер не мог. А раз так, моя «Звезда Смерти» оставалась абсолютно непроницаемой для его ментальных торпед. Выходила следующая неприятная несуразность: продемонстрировать мне эффективность НЛП совершенно невозможно по той самой причине, что я как бы постоянно осознаю возможность применения этой технике к себе. Получалось как с тем паскудным электроном, который проявляет свойства то частицы, то волны в зависимости от того, подглядывают за ним или нет. Или как с тем лядским деревом, которое, видите ли, не издает звука, падая в пустынном лесу.

Дима пробовал свои силы и на третьих лицах в моем присутствии. Пытался уговорить моего папашу покатать нас двоих на подводной лодке, разговаривал вкрадчивым голосом с сотрудниками ДПС, упрашивал украинских пограничников не задерживать нас за провоз через государственную границу пятнадцати граммов марихуаны и заставлял Валеру ночью бегать в ларек за водкой. Успехи были относительные: на лодке нас никто не покатал, с ментами и таможенниками всегда в итоге договаривался я, заручившись надежнейшей поддержкой Ерофей Палыча Хабарова, а за водкой наш святой друг Валера и так бегал с удовольствием без всякого внешнего воздействия.

По итогу фестиваля вынужден заключить, что в эффективности НЛП лично меня Диме убедить не удалось. Скорее наоборот, я испытывал лишь раздражение по поводу настоящей массовой истерики, которую он умудрился спровоцировать вокруг себя. В течение очень небольшого отрезка времени Миронову удалось затащить на курсы не только свою жену и брата, но и многих вполне вменяемых, казалось бы, людей. Дима в агрессивной манере настаивал на обязательном приобщении к учению всех, до кого мог дотянуться своим ораторским даром. Обещал, угрожал, умолял. Был готов оплатить стоимость моего обучения, лишь бы я прошел первую ступень посвящения и научился вставать во «вторую позицию отстраненности». Или наоборот. Я от него только вяло отмахивался, мотивируя свой отказ «развиваться» нежеланием загонять свое мышление в предписанные рамки. В результате Дима сам махнул на меня рукой, поставив лишь неутешительный диагноз «правополушарный дигитал», что на языке всех духовно богатых людей равносильно понятию «имбецил». Ни капельки не обидно. Мои базовые ценности и интересы не претерпели значимых изменений с тех далеких времен, когда я учился в девятом классе. Миронов (который сам менял вероисповедание каждые две недели) считал такую мою особенность проявлением косности, а я – признаком цельности своего характера. Споры по этому поводу еще много лет тлели в наших сердцах, как угольки, вспыхивая, словно степь в жару, при каждой встрече.

Нет, я не стану отрицать, есть во всей этой нудятине и вполне здравые мысли. Как вам, например, такой тезис: восемьдесят процентов информации передается по невербальным каналам. Мне нравится! Это полностью коррелирует с моим представлением о том, что словам людей следует придавать не более двадцати процентов значения. Также само по себе разделение на касты визуалов, аудиалов и кинестетиков я считаю неоспоримым и полезным в практическом смысле. В частности, довольно убедительной кажется мне теория, гласящая что девушки-кинестетички особенно хороши в постели. А выявить их можно с помощью небольшого теста. Состоит он в том, чтобы дать испытуемой в руки игрушечного ежа, который всегда лежит в Диминой машине, и внимательно наблюдать за тем, что она станет с ним делать. Девушка визуалка будет разглядывать, аудиалка попросит рассказать, откуда он взялся, а кинестетичка начнет тискать, гладить и дергать за плюшевые иголочки. Вот ее, ненаглядную, необходимо срочно брать за узду и тащить в койку. Олдос Хаксли метко называл таких девушек «пневматичными». Я отлично понимаю, что старый наркоман имел в виду.

После НЛП была «теория воды». Миронов где-то вычитал, что вода содержит информацию обо всем на свете в каждой своей молекуле. Именно вода, и ничто иное, является уникальным носителем «кода жизни», универсальным накопителем неисчерпаемой емкости, на который записана вся история человечества. Записана ли туда еще и география, Дима не сказал, зато показал мне фотографию из Интернета, на которой молекулы воды дружно формировали идеально правильную кристаллическую решетку под звуки Третьей, Героической, симфонии Бетховена. Я, конечно, слышал, что от Шопена у коров средней полосы нарастают удои, но это хоть как-то можно объяснить себе с биологической точки зрения. Ну там стимуляция центров удовольствия и все такое. Может быть, коровы изнутри устроены столь хитрым образом, что Шопен действует на них примерно так же, как на первокурсницу действует таблетка экстази… А вода почему от музыки выстраивается в шеренгу? Этого я не понимаю. У нее же ни ушек, ни ножек нету. Причем под бравурные ритмы группы Die Toten Hosen она остается такой же хаотической, как и была, падла. То есть всякими колебаниями звука и прочей акустикой дело не объяснить. Именно Бетховена ей подавай, иначе молекулы не встанут в ряд.

Черт с ним, с Бетховеном. В конце концов, все преходяще, а музыка вечна. Я даже готов поверить в магию Третьей симфонии. В этом есть какая-то мрачная красота и мифологичность. Я уже слышу громоподобный шелест крыльев, который издают юные валькирии при токующем полете. Да, мне нравится верить в силу эстетики и магию слова. Борис Владимирович Неупокоев, мой школьный преподаватель истории древней и новейшей, всегда говорил, что в правильно уложенный рюкзак, даже полностью, до отказа забитый всяким туристическим хламом, всегда можно засунуть еще одну вещь при необходимости. Данное высказывание, безусловно, противоречит здравой логике и всяким там законам Ломоносова – Лавуазье, но я беру на себя смелость утверждать, что так оно и есть. Практикой подтверждается. В школе мы называли сей феномен «эльфийской магией», свято верили в ее существование и не задавались вопросом, почему она работает. Нам достаточно было того, что мы умеем ею пользоваться. Борис Владимирович призвал эту странную силу своими словами, словно древним заклинанием. Мы поверили ему, для нас магия ожила и начала воплощаться в форме вполне вещественных последствий. Как? Очень просто: мы научились лучше укладывать свои рюкзаки и ловко использовать потаенное пространство. С тех самых пор понятие «в рюкзаке нет места» перестало существовать. Именно так, на мой вкус, работает тезис о материальности мысли. Так, и никак иначе. Ну не верю я в то, что любое нехорошее слово оседает тонким слоем где-то на ткани вселенной, а потом аукается сказавшему почечными коликами.

Короче говоря, с Бетховеном еще можно примириться. Но Дима пошел дальше. Он уверял, что вода принимает гармоническую структуру, даже если над ней просто прошептать фразу «любовь и благодарность». Именно любовь и благодарность Дмитрий Сильвестрович предпочитал всем остальным добродетелям еще с институтских времен, и – о чудо! – именно эти два слова оказались великим водным колдунством! Необходимо отметить: вербальное облагораживание воды оказалось отнюдь не праздным занятием. Зашептанная жидкость чудесным образом приобретала всякие уникальные свойства, а затем принималась творить чудеса и лечить разный насморк и сифилис. Деревенские бабки, передававшие свои волшебные наговоры из поколения в поколение, веками маялись дурью. Ведь всего два слова – «любовь» и «благодарность», – сказанные над стаканом воды из-под крана (а на газировку действует? А на Perrier?), обеспечивают ничуть не менее действенные лечебные эффекты.

Ну что тут скажешь? В такую магию я не верю! Почему? А в ней нет красоты. Нет древней силы. Она не пахнет ни сырым мхом, ни жарким ветром степи, ни даже паленой кроличьей лапкой. Она не впитала в себя дух дороги и времени. Я чувствую в ней лишь аромат, подобный тому, какой распространяет вокруг себя прекраснодушный и блаженный идиот, застигнутый врасплох окружающим миром. Как правило, это всего лишь запах застарелого пота, несвежего белья и засохшей мочи. Представьте себе на секунду некоего нетщательно вымытого человека, который невнятно бубнит что-то про «любовь» и «благодарность» над своим борщом в какой-нибудь рыгаловке на окраине Питера. Представили? Теперь вы понимаете, что я имею в виду.

Пока мой не закостенелый в своих предубеждениях друг дрейфовал от одной сомнительной теории к другой, я смотрел на ситуацию с улыбкой, но без опаски. В конце концов, Дима закончил физматшколу. Его там научили мыслить широко, а в качестве побочного эффекта привили уважение к преферансу, что лично я ценю намного больше, чем любовь и благодарность. Но наш герой всегда был человеком скользящего контекста, поэтому просто не мог долго оставаться на месте, ограничившись лишь псевдонаучными дисциплинами. Одно цепляет другое. Стимул порождает реакцию. Попав в бурную стремнину событий, любой из нас рано или поздно оказывается в самом центре воронки. Хотел Дима того или нет, но водоворот судьбы потащил его с остервенелой неизбежностью прямиком в пучину всего оккультного и трансцендентного, где мой товарищ теперь и погряз без малейших шансов на спасение.

О нет, не следует путать Миронова с теми неопрятными магами, которые, сидя по лесам, обсуждают методы призыва бытовых демонов. Он вовсе не из тех, кто носит пушистые волосы ниже плеч, убранные за плетеный ободок, и бормочет в метро защитные заклинания, опасаясь внезапной атаки из тонкого слоя реальности. И он не проводит время, погруженный в магический транс, отстукивая медитативный ритм на большом барабане. По крайней мере, не каждый день. Не рисует пентаклей повсюду, не строит капищ и не жрет летучих мышей. Не практикует жертвоприношения.