Асимметрия

Для зрелищности не хватало только праздничных фанфар и света софитов. В какой-то момент, словно по волшебству, появилось оба составляющих. Фанфары заменил этнический котлообразный барабан, обтянутый верёвками и кожей, а роль лампадария взял на себя сам артист, вернее, его гигантский куб, вспыхнувший от головешки, поднесённой костровым. Как по бикфордову шнуру, огонь стремительно распространился по рёбрам куба, озарив толпу карминно-красным коптящим пламенем. В воздухе повис горьковатый аромат палёной пакли и керосина.

– Можно погреться у костра? – спросил я у одной из малолетних зрительниц и, получив одобрительный кивок головы, присел на свободный край тюфяка, сбросив рюкзак в хрустящий щебень.

Мне щедро протянули насаженные на шпажку четыре шоколадно-коричневых с подпалинами бочонка.

– Вкусно! – пояснила белобрысая девчонка с яркими алыми лентами в тугих косах.

Я молча принял угощение. Язык мой отяжелел и набух, пересохшая гортань дико саднила, поэтому я благодарно улыбнулся и кивнул – точь-в-точь, как кивнули мне, разрешая разделить место у костра.

Бочонки оказались полузабытым лакомством с таким же точно свойством названия. Понадобилось время, чтобы вытянуть из памяти правильное имя зефиринок из сахара и желатина, взбитого до состояния губки и закарамелизованного на огне. Всё-таки вспомнил: они назывались маршмеллоу – резиновые тянучки родом из детства. Не знаю, откуда пошло столь странное название, но, сугубо, по-моему, мнению, оно совершенно не подходило для кондитерского изделия. Мама как-то привезла из заграничной командировки несколько десятков бумажных фунтиков, она называла их незамысловато: конфетки-тянучки. Однажды я увидел подобное в американском фильме про бойскаутов, где герои жарили маленькие цилиндры на костре и обзывали тянучки новым непонятным словом. Теперь и я, словно американский скаут, посасывал тягучую массу, похожую по вкусу на рахат-лукум, и ловил себя на мысли, что много потерял, столько лет пренебрегая заграничной сладостью. Обжаренные на костре, с тонкой корочкой хрупкой карамели, конфетки-тянучки казались гораздо вкуснее тех, что привозила из командировки мама.

Тем временем к огненному шоу примкнула пара близняшек в струящихся юбках-«солнцах», обшитых пышными воланами. Головы сестёр покрывали ободки с искусственными белыми цветами. На их запястьях позвякивали браслеты, на шеях – монисто. Блузы к наряду не предусматривались: юные чаровницы щеголяли в обтягивающих фитнес-лифах без косточек и швов, демонстрируя улюлюкающей публике осиные талии и симметричные татуировки огибающих пупки дракончиков. Девочки быстро поймали ритм барабана и принялись вращать зажжённые пои-шары на цепях, выполняя тщательно отрепетированный синхронный номер. Незаметно появился четвёртый участник: костровой, судорожно сжимающий в руках бутыль с керосином. До поры до времени он ходил кругами вокруг пляшущего трио, затем глотнул украдкой из бутылки, запрокинул голову и сделал короткий резкий плевок на тлеющую головешку, изрыгая объёмистый клуб пламени. Получилось весьма эффектно. Факир выпустил ещё три шара, один огненный столб и «нарисовал» пламенеющую арку, развернувшись всем телом в прыжке. Публика неистово аплодировала. Трогательная незащищённость юных танцовщиц с рахитичными фигурками и кукольными личиками на деле оказалась чистой грёзой. Близнецы демонстрировали потрясающее владение телом, проявляя не дюжие способности гибкости и ловкости.

– Классный покрутон, – через плечо полувопросительно кинула мне белобрысая девчонка, угостившая сластями. – Пашка номер с кубиком сам придумал и проработал.

– Ты одна из них?

– Ну, вроде как! – засмущалась белобрысая. – Я тренируюсь на диодниках.

– У тебя уже есть свой номер?

– Нет, я пока отрабатываю классические фигуры. Нутам… гиперлуп или шагающую бабочку.

– Ясно, – сказал я, хотя мне было не очень ясно, что на самом деле представлял собой гиперлуп, но из вежливости решил не уточнять. Помолчал немного, дав возможность крепчающему ритму барабанных перестуков дойти до кульминации. – У вас тут целое цирковое выступление, а я без билета.

– У нас как-то больше развит «аск».

На этот раз без уточнений решил не обходиться.

– То есть это как?

– Шляпа на мостовой как способ заработка. – Белобрысая беспечно пожала плечами. – У нас тут что-то вроде кружка пироманов, хотя Пашка убеждает зрителей, что мы бродячий театр огня.

– Пашка прав. Так звучит гораздо круче.

– Ещё он говорит, что для полного аншлага нам не хватает ходульной анимации. Их пантомима и трюки – это ржачно. Можно было бы устраивать комичные перебивки между покрутонами. Я, например, видела одну ходульную анимацию в Сан-Франциско, она называлась «Влюблённый Чаплин».

– Ого! Так далеко отсюда?

– Ну да, мы там были с родителями прошлым летом. Очень смешной спектакль получился. Наш гид рассказывал, что во время огромной популярности Чаплина по всей Америке устраивались конкурсы на лучшее подражание актёру, они назывались чаплиниады. Сам Чаплин однажды участвовал в такой чаплиниаде, разумеется инкогнито, но не смог победить.

– Вот это ирония!

– Да, это, наверно, жутко обидно. А ты умеешь ходить на ходулях?

– Нет, что ты! – я рассмеялся. – Я предпочитаю менее экстремальные виды развлечений.

– Например?

– Например, шахматы.

– Вау! Я знаю, что в шахматах есть конь, он ходит буквой «Г», а больше ничего не знаю. Научишь играть?

– У меня нет с собой доски.

– Как-нибудь.

– Договорились!

Белобрысую мягко пихнули вбок, чья-то невидимая рука вынырнула из темноты, подсовывая вместительный походный термос.

– Своя кружка есть? Чаем угощу.

– Нету, – признался я.

– Держи тогда мою.

Она протянула крошечную – в несколько глотков – голубую пиалу, наполненную до краёв чёрным дымящимся настоем.

– Странный чай! – сказал я, присёрбывая густую ароматную жидкость, имеющую привкус старого сушёного урюка.

– Это пуэр!

– Здорово у вас тут всё… живой огонь, тамтамы, посиделки за чаем.

– Каждый находит здесь что-то своё. – Она звонко рассмеялась. – Пашка называет это альтернативной системой ценностей и пространством объективных возможностей. Ой! Они уже закончили. Пойду напою его горяченьким.

В моей ладони осталась голубая пиала с последним глотком пуэра. Я осушил крохотную посудинку. Потрескивающие в костре головешки разливали мягкие волны тепла. Выпитый чай успокоил горло, усмирив или, во всяком случае, приглушив основные симптомы воспаления. Задушевная несодержательная беседа вернула правильное жизнеощущение. Я получил массу впечатлений и мне хотелось, как можно дольше сохранить это состояние духа. Я зажундел застёжкой-«молнией» на рюкзаке, нащупал телефон, отыскивая в контактах мамин номер.

– Алло? – раздалось в трубке после продолжительных гудков. Мамин голос сквозил измождённостью, в нём слышалась какая-то надорванность, бессилие.

– Мама, это я. Здравствуй!

– Сынок? – Голос трансформировался, принял почти свойственные ему интонации лилейности и чуткости. – Я без очков, не разобрала сразу номер. Всё в порядке?

– Да-да, – спешно сказал я, – всё в порядке! – А про себя добавил: «Теперь уже – в порядке».

– Значит говоришь, всё хорошо. Я рада.

Я чувствовал, мама делает над собой серьёзное усилие – сверхусилие, но фальшивое ободрение в голосе было слишком прилежным и истовым.

– А как у тебя?

– По-всякому, – честно вздохнули в трубке. – Беру сверхурочные, устаю сильно. По тебе скучаю, но приехать пока не могу. Билет дорогой.

– Что-нибудь придумаем. Обещать не буду, но может выберусь к тебе на Новый год. – Я помолчал. – Я что хотел спросить?

– Да?

– Помнишь, когда я пошёл в школу, тебя направили от вашего отдела на повышение квалификации в Польшу. Тебе ещё пришлось везти меня в Зуевку к тётке.

Секундное замешательство повисло пеленой.

– Конечно, помню, – наконец отозвались на том конце. В далёком, забитом телефонными помехами голосе чувствовалось недоумение, но воспоминания уже поглотили маму с лихвой, и она поплыла по волнам памяти. – Сестра была не в восторге, что на полтора месяца в её семье станет на одного непослушного ребёнка больше.

– Ты заставляла меня писать тебе.

– Не выдумывай, не было такого, – возмутилась она и порскнула как-то особенно задорно, по-детски. – Я не могла тебя заставить: ты не умел ещё писать. Я просила, чтобы ты рисовал для меня на открытках, а тётя Наташа должна была эти открытки опускать в почтовый ящик.

– Но она постоянно теряла или забывала обратный адрес, и открытки к тебе не доходили.

– Немудрено! Я и сама помню название города с трудом. Кажется, он назывался Селедце.

– Седлыде, – подсказал я.

– Хм-мм… Точно! – мамин голос засиял. – Надо же: ты помнишь. Мы жили там в коттеджных домиках прямо на берегу искусственного озера. Веранда выходила на камышовый берег с пристанью, а окно комнаты – на дорогу и островок старого еврейского кладбища за ним.

– Да, это место тебе очень нравилось. Ты много про него рассказывала. Как прикармливала двух лебедей и подранка-селезня крошками, как ходила пешком до станции по тропинке между могильных холмов и склепов, как каждое утро ехала в безупречно чистых скоростных вагонах до Варшавы, где с вокзала вас забирал микроавтобус с кондиционером и вёз в проектное бюро на Банковскую площадь.

– Почему ты об этом вспомнил?

– Вспомнил. Просто вспомнил. – Я поискал глазами белобрысую, но не нашёл её в толпе. – Помнишь, на обратной дороге, уже вечером, голодная, ты перехватывала в кафетерии, на кампусе, где тебе на сдачу давали сладости…

– Конфетки-тянучки, – улыбнулась мама. – Удивительно! Кажется, это было только вчера, а прошло столько лет. Кстати, сколько? Десять? Больше?

– Да, – на мгновение я задумался. – Мне было семь. Тогда я ещё не знал, что конь ходит буквой «Г».

– Что, алло? При чём здесь конь?

Неожиданно сухо защёлкали петарды где-то над ухом, сыпался и хрупал веер разноцветных римских звёзд.

– Ма, извини, не могу говорить! – изо всех сил закричал я в трубку. Залпы салюта заглушали голос настолько, что я с трудом слышал самого себя. – Здесь слишком шумно. Перезвоню, как смогу.

Скомканный телефонный разговор продолжать дальше было невозможно. К пиротехническому шоу подключились шутихи. Они завывали диким зверем, разбрасывая в стороны конфетти и серпантин. Зрители посрывались с мест, обступив фейерверк тесным полукругом, восторженно рукоплескали. В шапку для сбора денег – старомодный котелок с элегантной лентой из атласа – посыпалась звонкая мелочь. Я протиснулся сквозь толпу и вывернул из кармана в «шапку» все бумажные деньги, а, чтобы не разнесло ветром, припечатал сверху голубой пиалой.

Когда я почти выбрался на бетонную кромку пустынной набережной, набив полные кроссовки острых камней, меня неожиданно тронули за плечо. Я обернулся. Переводя дыхание, передо мной стояла белобрысая. В шагах двадцати от неё переминался с ноги на ногу исполнитель номера с кубом – Пашка в фиолетовых шароварах, в бусах и косичках-дредах.

– Я тебя искала! – выдохнула она и упёрла руки в колени, громко выдохнула. – Еле нашла!

– Ах да! Если ты про пиалу, то она в шляпе.

– Что? Пиала в шляпе! Ой, я про неё совсем забыла. Мог бы оставить себе. Но всё равно спасибо, что вернул.

– Да не за что! – я смущённо улыбнулся. – Ну… я пошёл?

– Подожди. Ты не спешишь? Можешь задержаться? – в отчаянии она заломила руки и виновато улыбнулась. – Ты не подумай ничего такого, просто я решила, что тоже могу тебя кое-чему научить… У меня хотя опыта немного, но под рукой всегда есть – та-дам! – Пашка.

– Можно просто Паша, без тадам! Да, ты, друг, ничего такого не думай!

– Я ничего такого и не думаю. Могу и задержаться.

– Правда? Здорово! – Она протянула мне руку. – Тогда идём!