Кстати, и в самом тексте Конституции 1919 г. слово «республика» употреблено лишь один раз (в первой статье). Когда говорится о стране, всегда используется «рейх». И по всему этому Основному закону сплошные: рейхспрезидент, рейхсканцлер, рейхстаг, рейхсрегирунг, рейхсминистр, рейхсвер и т.д. Да и вторая главная часть Конституции называется «Основные права и обязанности немцев». Не граждан, но – немцев!
Сегодня ретроспективно совершенно ясно, что у такой Германии было два пути: усиление демократического потенциала, заложенного в Конституции, и демократического потенциала самого общества или путь диктаторского реваншизма. В целом Германия пошла по второму пути, «обогатив» его взрывом звериного национализма и мобилизационно-тотальных технологий. Здесь, конечно, громадную роль сыграл великий экономический кризис, «отменивший» возможность социальной демократии и подтолкнувший страну к тотальному дирижизму общества (элементы мобилизационного дирижизма были характерны тогда для всех стран – США, СССР, Аргентины, Японии и т.д.).
Понятно, что режим, построенный на таких легитимностях, был непрочным.
Национал-социалистический порядок тоже имел букет легитимностей. Включая, кстати говоря, и отрицательную, т.е. легитимность преодоления поражения, унижения и отказа от Веймарской демократии. Эта негативная легитимность порождала легитимность позитивную: мы встанем с колен! мы это можем! мы это сделаем! И как обязательное следствие: мы им отомстим! – внутри: национал-предателям и «пятой колонне», вовне – западным плутократам, мировому еврейству и жидобольшевизму.
С точки зрения правовой легитимности гитлеровский порядок был, так сказать, двойным. Это, кстати, зафиксировано в классической книге Эрнста Фрэнкеля «Двойное государство». Согласно Фрэнкелю, в 1930-е годы элементы веймарской системы сохранялись. Хотя по мере приближения к войне и в ходе войны заметно уступали свое место нацистской чрезвычайщине. То есть национальный социализм в ходе своей эволюции вытеснял остатки Веймара. Попутно заметим, что диктатор внес изменения и в саму конструкцию 1919 г. «Законом о главе Германского рейха» от 01.08.1934 он объявлялся и рейхспрезидентом и канцлером одновременно. 2 августа, т.е. на следующий день, умер Гинденбург, и Гитлер упразднил пост президента, теперь он был «фюрер и рейхсканцлер».
С этого момента (1934) Германия обрела еще одну легитимность: фюрерскую. Ее можно квалифицировать как квазирелигиозную, но это не вполне исчерпывает ее содержание. Я думаю, что должно быть найдено какое-то иное определение. Дело в том, что, с одной стороны, фюрерская легитимность была зафиксирована в лозунге: «Адольф Гитлер – это Германия, Германия – это Адольф Гитлер». С другой стороны, известно также, что участники движения так называемых немецких христиан (протестанты), в которое вошло до четверти протестантских священников, утверждали, что Гитлер есть явление арийского Христа. И в этом смысле фюрерская легитимность являлась одной из важнейших, фундаментальных для всего порядка.
Еще одна легитимность – идеократическая. Причем, как и в случае с большевизмом, идеократия выходила за рамки социально-политического и претендовала на универсалистский статус. Она выступила и со своей антропологией, и со своей физикой, и со своей этнологией и т.д.
Ключевой легитимностью также следует назвать антисемитизм. Здесь речь шла не только о «священной» ненависти к евреям. Антисемитизм выступил – и это самое главное – в качестве универсальной формулы нацистского мировоззрения. Он был доведенной до абсолютного предела теорией и практикой абсолютного зла. Смысл этих теории и практики был в том, что дихотомия «свой-чужой» / «друг-враг» объявлялась базовой для человечества, и «чужой-враг» были обречены на уничтожение. По отношению к врагам и чужим действовал принцип: в плен не брать; раскаянию не верить; гадину раздавить до конца.
Немаловажной формой легитимности было коллективное соучастие во зле, негласный сговор верхушки и немецкого народа жить «по умолчанию», закрывать глаза на творящиеся вокруг преступления и беззакония. Это к вопросу о коллективной вине и коллективной ответственности. Немецкий народ, как это ни горько сознавать, в своем большинстве дал санкцию на то, что происходило в Германии в 1930–1940-е годы. Разумеется, эта санкция имела как активную, так и пассивную формы.
Интересно отметить, что режимам типа нацистского не просто не хватает традиционных видов легитимности. Эти последние играют крайне незначительную роль. На первые же позиции выходят кровь, почва, судьба, рок, история, музыка, антропометрика, физическое устройство мира и т.д. Именно в этом настоящая тоталитарность таких режимов, где политическая диктатура является лишь средством, но не целью. Цель – это тотальный (используем новояз) войнопорядок. Такие режимы функционируют лишь на основе тотальной войны «своих» с «чужими», «друзей» с «врагами».
В 1949 г. произошло учреждение нового германского государства и социального порядка, основанного на классических западных ценностях. Впервые Германия (ее западная часть) встала на рельсы единого западного развития. На этот раз поражение в мировой войне и крах режима имели совершенно иные последствия для немцев, чем это было в 1920-е годы. Важнейшей легитимностью ФРГ стало признание вины Германии и немецкого народа за преступления Третьего рейха. История показала, что это единственный и единственно эффективный тип легитимности для посттоталитарных сообществ. Дело не только в необходимости и плодотворности признания вины, покаяния и т.п., но и, что не менее важно, в возвращении из состояния тотального войнопорядка и тотальной идеократии в «посюсторонний», «расколдованный», секулярный, релятивистский социальный и правовой порядок, в котором абсолютное принадлежит лишь совести человека и в миру действует релятивистско-плюральным способом. Иными словами, «или / или» меняется на «и–и».
В 1990 г. Германия учредилась в четвертый раз. На бывшую ГДР были распространены все те легитимности, которые существовали в ФРГ. К ним добавилась еще одна: преодоление режима СЕПГ–Штази. Разумеется, для жителей Саара это играло одну роль, а для жителей Саксонии – другую. И это тоже очень важно. Включение ГДР в ФРГ привело к тому, что тема вины за преступления Третьего рейха в значительной степени утратила свое легитимизирующее значение. И, напротив, преодоление коммунистического эксперимента на востоке Германии для западных немцев стало естественным и доступным средством по излечению от боли былых преступлений.
Бремя внутренней вины, говоря языком Бердяева, было объективировано и перенесено на жителей бывшей ГДР. – Теперь пусть они каются. Мы свой путь покаяния уже прошли. Это великое событие – объединение Германии – могло бы сыграть с немцами злую шутку, но, убежден, этого не произойдет. Современная Германия в 1990-е и «нулевые» годы обрела еще одну легитимность, которая уравновешивает возможные негативные последствия объединения страны. Это общеевропейская легитимность. Смысл ее только в том, что Германия есть составная часть какого-то бόльшего целого, и что преимущественной идентичностью современного немца является то, что он – европеец. Может быть, на сегодняшний день это самая мощная и эффективная легитимность для всех европейских государств и всех европейцев. И, напротив, чем больше в тот или иной момент становится зазор между, например, понятиями «грек-европеец», «португалец-европеец», тем менее устойчива греческая или португальская системы. В этом, скажем попутно, величие замысла и претворения европейской интеграции. Это необходимо подчеркнуть, поскольку сегодня Европейский союз переживает не самые лучшие времена, а недоброжелатели не устают соревноваться в прогнозах его скорого развала.
Мне кажется, что в контексте нашей новейшей истории этот краткий экскурс в прошлое и настоящее легитимности власти в Германии весьма небесполезен и поучающ. Во всяком случае, немцы показывают нам и позитивные, и негативные варианты решения этого вопроса. Разумеется, у нас своя специфика. Но это не отменяет методологического и типологического значения германского примера.
Wohin treibt Rußland?Действительно, куда? И движется ли она вообще? К тому же двигаться можно и вперед, и назад, и вбок.
Сегодня у нас есть удивительная площадка, с которой мы можем оценить недавнее прошлое нашей страны и одновременно сделать осторожное предположение, куда она может пойти. Как мы хорошо знаем, в социально-исторической жизни народов нет таких предопределенностей или законов, как в природе, где царствует закон необходимости. В истории этого быть не может. Решающую роль играет свободная воля человека. Собственно говоря, это и есть величайший дар, который получили мы, скажем метафорически, от Бога.
Главное наше отличие от других живых существ – даже не интеллект, но возможность различения добра и зла. И тем не менее существует то, что в науке называется коридором возможностей. Выбор, который делает общество, ограничен определенными рамками. И это не только рамки добра и зла, а экономические, правовые, ментальные и др. ограничения. Вот и посмотрим на возможный выбор России – куда она может двигаться – с этих позиций.
Но есть еще одна позиция, кстати говоря, очень удобная. В советские времена достижения СССР традиционно сравнивались с 1913 г. Поэтому интересно посмотреть, что за 100 лет произошло с нашей страной. В новой же концепции единого учебника истории для средней школы 1914 год назван фактическим, а не хронологическим началом ХХ в. Это тоже площадка для обзора уже случившегося и анализа настоящего.
Скажем сразу, наша страна имеет обыкновение обманывать предположения самых проницательных аналитиков. Всем известен прогноз Д.И. Менделеева о том, что к 2000 г. в России должно жить до 400 млн человек. Но этого не случилось. Или в коллективном труде зарубежных ученых под руководством русского социолога и правоведа Николая Сергеевича Тимашева «Великое отступление» утверждалось, что если бы Россия не остановилась в своем развитии в 1917 г., то к 1940 г. вышла бы на первое место в мире по ВВП на душу населения, т.е. обогнала бы США. И было еще много обещаний, но они не исполнились.
Кстати говоря, были не только приятные предсказания, но и совершенно пессимистические. О чем это говорит? Во всяком случае не о том, что «умом Россию не понять», а о том, что мы должны быть крайне осторожны в своих предвидениях и заранее знать об их относительности. Это опять же связано со свободной волей человека, с тем, что она всегда может порождать новые возможности и новые конфликты. Вот почему науке остается говорить лишь о коридоре возможностей. В этом состоят назначение и ограниченность социально-гуманитарного знания.
Сначала о хронологии. Нам сказали, что ХХ век начинается войной 1914 г.11 Вообще-то, это довольно распространенная точка зрения в европейской и американской историографии. Именно у англичан и французов Великая война – это Первая мировая, а не Вторая, как у нас. Мы почти готовы согласиться с этим. Действительно, без войны, видимо, не было бы ни Февраля, ни Октября. Не рухнули бы Германская и Австро-Венгерская империи. Именно она окончательно подорвала Францию как великую мировую державу, и в результате, и вследствие ее США стали, выражаясь современным языком, сверхдержавой.
Но по мне «почти» – важнее, чем «согласен». Для русских, если принять эту точку зрения, 1917 год и все, что за ним, прочитывается как разрушительное воздействие мировых процессов на русско-национальное. И здесь собственные причины трагедии русских революций уступают место внешним. Причем это влияние внешних обстоятельств варьируется в диапазоне объективных социально-экономических и проч. условий до конспирологических теорий – теорий заговора. В данном случае неважно, какие они, – главное, что внешние. Нас же интересует внутреннее. Поскольку мы согласны с тезисом, что прежде всего обсуждаются не условия, в которых живет человек, а то, как он себя ведет в данных ему условиях.
В этом смысле – а наша цель, напомним, хотя бы отчасти понять, куда движется Россия, – назначить началом столетия начало Первой мировой войны означает перевести 1917 год в разряд следствий, а не причин. На самом деле права была советская историография, когда говорила, что именно 1917 год открыл новую эру в истории человечества. Только в отличие от советчиков, для которых это была апологетика, для меня – центральный пункт моего понимания и акт морального выбора. И я утверждаю, что ХХ век в России, а потом и в мире (поскольку Россия является одним из мировых центров) начался снежным Февралем 17-го года.
В том, что мы называем Февральской революцией, с невероятной отчетливостью выявилась (проявилась, отразилась) эссенция истории. Февраль – это, на первый взгляд, триумф, а на поверку поражение мировой культуры, цивилизации, прогресса. Что это означает? Что за странные слова? В Феврале 17-го русская история, вроде бы, достигла своей кульминации. Казалось, мы приехали на ту станцию, к которой стремились всегда. Февраль осуществили лучшие русские люди. Можно ли представить себе более завидную, более человеколюбивую биографию, чем у первого министра – председателя Временного правительства, князя Георгия Евгеньевича Львова? Или более искусного и искушенного политика, чем Павел Николаевич Милюков? Более пылкого, чистого человека и великого оратора, чем Александр Федорович Керенский? Более благородного homo politicus, чем Владимир Дмитриевич Набоков? И именно этим людям мы обязаны самым страшным саморазгромом России за всю ее историю.
Скажем и другое. В отличие от большинства исследователей (подчеркнем: исследователей, а не идеологов), я утверждаю: последний русский император Николай Александрович Романов, даже в сравнении с Александром I и Александром II, – лучший русский царь по одной простой причине: при нем – а он не мешал тому и даже по мере понимания способствовал – произошел самый большой за все тысячелетие расцвет Отечества. Этот человек – не мое наблюдение, но я им воспользуюсь – был лучшим в породе властителей, как Юрий Андреевич Живаго в породе интеллигенции. Хочется напомнить: роман «Доктор Живаго» потому и стал событием мирового значения, что не только реабилитировал то великое, что создала Россия в ходе своего тысячелетнего развития, а именно: интеллигенцию, но и обеспечил ей навсегда статус мирового уровня. Это понятие стоит в одном ряду с такими, как греческие философы, римские юристы, средневековые схоласты, мастера эпохи Возрождения и т.д.
Так вот, Николай II – это квинтэссенция русской власти в ее лучшем и мировом смысле. Он был внуком двух выдающихся государей-реформаторов: датского Христиана IX и нашего Александра II. И своею судьбой соединил два этих либеральных тока – русский и европейский. Величие этого человека заключается в том, что всей своей органикой – и человеческой, и самодержавно-царской – он не хотел и даже боялся этих реформ. Но позволил им быть. Что-то высшее, чем «органика», вело его. Он всегда принимал единственно правильное решение. Это касается лишь самого существенного. – По мелочам он ошибался постоянно. Главный итог его царствования – не в том, что он все проиграл (а вместе с ним – мы). Главный итог в том, что он показал, как можно.
Но и к этому человеку должно предъявить претензии. Он был обязан в решающий момент спасти страну. Не имел права отрекаться (права не юридического, но нравственного). Болезнь наследника, обида на ближайшее окружение и, наверное, что-то другое не оправдывают его срыва. И он, и те, кто его свел с престола, навсегда несут ответственность перед нами. И не потому, что ошиблись. И не потому, что проиграли. Чтобы Россия имела таких властителей и таких оппозиционеров мы потратили тысячу лет. Они безответственно распорядились этим тысячелетием. Последовавшее столетие стало расплатой за их несостоятельность.
Казалось бы, после такого поражения Россия была обречена. И мне до недавнего времени так казалось. Тем более, что главный человек русского ХХ столетия – А.И. Солженицын – сказал, что мы напрочь проиграли этот век. И вот – конец этого столетия. В обстоятельствах, в которых оказался русский народ, он впервые в своей истории стал субъектом исторического развития. Не попы, помещики и капиталисты, как говорил мой отец, но, повторим, народ оказался субъектом русского процесса.
Народ выжил в условиях коллективизации и индустриализации – в переводе на обычный русский, в обстоятельствах его планомерного уничтожения. Он восстановил себя, пожертвовав тридцатью миллионами, в условиях самой страшной за всю историю человечества войны. Скажу кощунственные слова, но готов за них отвечать. Все эти гитлеры, гестапо и СС заставили русский народ подняться с колен. В этом смысле совершенно точны памятники в Трептов-парке и в Пловдиве: русский солдат – во весь рост. Мы встали на колени, не решив внутренние проблемы, а поднялись с них, когда ощутили себя ответчиками за весь мир. В этом величие событий первой половины 1940-х годов. В этом фундамент для нашего будущего. В этом, если угодно, индульгенция за позор революции и гражданской войны.
Но к этому никакого отношения не имеют большевистский режим и Иосиф Сталин. Они – это те самые условия, которые не обсуждаются. Обсуждаемся мы с вами.
Сразу откроем все карты. Наши «верхи», как властные, так и оппозиционные, мы сами (то, что называется русским народом) позволили разрушиться тысячелетнему русскому дому, но мы же сами начали процесс его восстановления. И в этом главный смысл ХХ столетия. Всегда любил цитировать Пастернака: но пораженье от победы ты сам не должен отличать. А почему, собственно, не должен? Просто обязан. Я много раз бездумно повторял эти прекрасные слова. Может быть, они и верны по отношению к каждому конкретному человеку – в каком-то воспитательном, педагогическом смысле, но не верны по отношению к социальной жизни. Еще как надо отличать!
ХХ век был для России не только поражением, но и победой. Повторим: именно в этом столетии русский народ стал субъектом своей (и мировой) истории. Звучит, конечно, странновато. Когда же над ним ставились такие эксперименты? (Идти в колхозы, в коммунизм.) Да никогда. Но и никогда он не решал сам свою судьбу. Уже не было просвещенных русских политиков, просвещенных русских властителей. Были Сталин и ЧК. И вдруг этот самый народ взял и сказал: не хочу сдаваться германцу, не хочу Сталина, не хочу ЧК – и последовал маленковско-хрущёвско-брежневско-косыгинский период. И впервые в русской истории не цари, не графы Толстые (Львы и пр.), не графы Уваровы и пр., а «просто русские» могли сказать себе: вот я и делаю ракеты, перекрываю Енисей, и даже в области балета я впереди планеты всей. В этом был великий ответ русского народа на то, что ему было предложено русской историей в ХХ столетии.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
1
Солженицын А.И. Публицистика: Статьи и речи. – Париж: УМСА-press, 1981. – С. 323.
2
Там же. – С. 306.
3
А может быть, и не случайно. Во всяком случае, второе. Напомним об одном эпизоде. 19 декабря 1999 г. «Единство» победило на выборах партию «Отечество – Вся Россия». На следующий день, 20 декабря, по инициативе В.В. Путина на Лубянке была восстановлена памятная доска Ю.В. Андропову. Вечером 20 декабря, в День работника органов госбезопасности, выступая в том же здании перед сотрудниками этих органов, Путин сказал: «Группа сотрудников ФСБ, направленная вами в командировку для работы под прикрытием в правительство, на первом этапе со своими задачами справляется».
4
Мы еще не знали, что нас ждет Крым, а тогда, в конце «тринадцатого», напомню, удалось отговорить Януковича от подписания соглашений с ЕС.
5
А теперь Мигранян не просто «испугал», он – как бы это точно сказать? – кончил свою моральную жизнь самоубийством. Речь идет о его позорнейшей статье в «Известиях» против А.Б. Зубова.
6
Кстати, конфликт «Путин – Ходорковский» помимо противостояния Власти и Собственности, в ходе которого последняя выдвигала претензии, подобно Власти, на статус Субстанции, что означало бы конец исторического доминирования в России феномена «властесобственность», можно трактовать и иначе. В известном смысле, это было противостояние в новых условиях «чекистов» и «партийцев». Ведь Михаил Борисович, не случись горбачёвской перестройки, вполне возможно сделал бы хозпарткарьеру. Многообещающий комсомольский работник, всегда узнаваемый тип позднесоветского молодого общественника – Комитет ВЛКСМ вуза, Фрунзенский райком комсомола, скорое, что было непросто, членство в КПСС. По собственному признанию всегда (в 90-е) тяготел и брал за образец талантливых дельцов-партийцев: Геращенко, Вольского, Маслюкова и др. Конечно, это лишь осторожное предположение, которое возникло при чтении книги Ходорковский М. Тюрьма и воля / Ходорковский М., Геворкян Н. – М.: Говард Рорк, 2012. – 400 с.
7
А вот ныне мы, легко минуя Босфор и Дарданеллы, без участия военно-морского флота и танковых армий, а также славной авиации, входим в Европу. И не с помощью и посредством четырех Украинских и двух Белорусских фронтов, но через Норд-стрим и Зюйд-стрим. Перефразируя известную русскую поговорку, скажем: чем богаты, тем и можем. Как и предполагал великий русский мыслитель В.В. Розанов, пошлое, т.е. нормальное, обычное, возобладает над героическим, т.е. высоким и жертвенным. Победителями оказались не русские цари и Милюков, а газ и нефть. И в этом смысле знаменитые слова Александра III, что единственными союзниками России являются армия и флот, предлагаем перефразировать: газ и нефть. – Это было написано до Крыма, Луганска, Донецка. Оказывается, что все-таки «армия и флот» не окончательно сданы в архив. И как-то само собой вспоминаются слова Мирабо: «Пруссия – это не государство с армией, а армия с государством».
8
Если верить свидетельству Вяч. Малышева, наркома танковой промышленности, в марте 1945 г. на приеме в Кремле Сталин назвал себя «славянофилом-ленинцем». Так-то вот! А я еще удивлялся, чего это Г.А. Зюганов все о соборности и соборности. Помню в советские времена работы типа «Социалисты-утописты Герцен и Чернышевский – предшественники научного социализма». Пора писать монографию: «Славянофилы-утописты Хомяков и Самарин – предшественники научно-материалистического славянофильства».
9
Всех, конечно, превзошел Ф.И. Тютчев (впрочем, не случайно, он же «мидовец»): «Москва и град Петров, и Константинов град – / Вот царства русского заветные столицы… / Но где предел ему? и где его границы – / На север, на восток, на юг и на закат? / Грядущим временам судьбы их облачат… / Семь внутренних морей и семь великих рек… / От Нила до Невы, От Эльбы до Китая, / От Волги по Ефрат, от Ганга до Дуная… Вот царство русское … и не прейдет вовек, / Как то предвидел Дух и Даниил предрек». – Федор Иванович имел в виду пророка Даниила с его идеей сменяющих друг друга царств.
10
Правда, во Франции была и другая точка зрения. Министр внутренних дел Франсуа Миттеран (в будущем президент республики, 1981–1994), выступая 5 ноября 1954 г. в Национальном собрании, заявил: «Алжирский мятеж может закончиться только войной. …Алжир – это Франция. …Средиземное море разделяет Францию не более, чем Сена разделяет Париж».
11
Мы об этом уже говорили, но здесь – другой контекст.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги