Становление

В восемь мирное, спокойное жилище превратилось в толкучий рынок. В вагончик ввалилась вахта первой бригады, наполнив его топотом, гвалтом. Это всё был народ холостой, бессемейный, ни к кому, и ни к чему не привязанный, которому всё трын-трава, и море по колено. Ребята из первой бригады были дерзкими, задиристыми, любили покуражиться перед тюфяками-обывателями, похваляясь своей необычной судьбой. Именно первая бригада создавала геологоразведчикам сомнительную славу беспробудных выпивох и дебоширов. В партии первая бригада имела прозвание Дикой. Собирали Дикую бригаду с бору, да с сосенки, лишь бы дыру заткнуть. Что возьмёшь впопыхах в бору, когда вот-вот лесник нагрянет? Какую-нибудь кривулину или гнилушку, а со случайной сосёнки и тем паче – пару недоразвитых шишек. От работников, составлявших прославленную бригаду, отпихивались все мастера, и коллективы бригад не желали видеть в своих рядах работничков, которым всё «по фигу». Бурение скважины – труд коллективный. Коллектив зависит от труда и отношения к труду каждого своего члена, но и всякий работник зависит от коллектива. И работники Дикой бригады прежде, чем оказаться в штрафниках, насолили не одной бригаде. Как непутёвые мальчишки гордятся близким знакомством с приблатнённым недорослем, который, красуясь, наврёт недотёпам с три короба о своих дерзких подвигах, так и работники Дикой бригады гордились таковым к себе отношением. Благодаря своеобразному составу, первая бригада была малоуправляема, и мастера соглашались браться за неё лишь временно, в силу каких-либо обстоятельств. С подчинёнными держались отчуждённо и холодно, работали с одним желанием – поскорей избавиться от подарка судьбы. Текучесть в первой бригаде превосходила подобный показатель и по партии, и по экспедиции, дух анархии сохранялся в ней постоянно. Но нашёлся мастер и для «дикарей», даже как бы сам вызвался. Звался мастер Порфирьев Егор Демидович. Авторитет у анархистов заслужил благодаря беде, приключившейся с ним полтора десятка лет назад. Довелось Егору Демидовичу побывать за колючей проволокой. Срок получил не за хулиганку, и уж тем более не за воровские дела. Среди таёжников воров не водится, не та среда обитания. Работал в те годы Порфирьев в дебрях Саян. Подобрались в его бригаду босяки да бывшие уголовники, не блатные, а обыкновенные башибузуки, но набравшиеся в местах отсидки специфических законов. Работнички были один краше другого, в геологоразведке люди случайные, к делу равнодушные, но не равнодушные к горячительным напиткам и азартным играм. За картами могли проводить сутки напролёт, причём игра шла отнюдь не на интерес, как обычно бывает у буровиков. Конфликты между бригадой и мастером по этому случаю возникали постоянно. Как-то сложилась ситуация, когда Егор Демидович был вынужден взять в руки нож. Ситуация возникла благодаря законам, которых придерживались бывшие уголовники, среди нормальных людей подобного бы не произошло. О тех делах Порфирьев рассказывать не любил, лишь как-то за чаркой объяснил: «Если бы я ножом не ткнул, меня бы самого ткнули. Но меня бы насмерть, а я так, жалеючи, больше для показа». Но и за малую кровь «для показа» Егору Демидовичу дали срок. Поступок свой Порфирьев скрыть не пытался, и сам организовал доставку пострадавшего в больницу.

Благодаря пятну на биографии, «дикари» признавали Порфирьева своим, и как бы отверженным. Но, кроме «дикарей», никто, включая и самого себя, отверженным Порфирьева не считал. Жил Егор Демидович бобылём, и в основном обретался на участке. Возможно, благодаря почти постоянному присутствию на буровой мастера, не смотря на прогулы, первая бригада метры всё же давала и план, хоть и с грехом пополам, выполняла.

В вагончике в нынешнюю ночь ночевало шестеро. Валентина Матвеевна, провозившись с керном до потёмок, отложила визит в первую бригаду до утра. Кострыкин и геологиня заняли места работавших в ночь Семёна и Боталки. Геолог и стажёр устроились на верхних полках.

Масляков, перед тем как заснуть, битый час испытывал терпение соседа, бубнил о непревзойдённых качествах овса, очищающего организм от всевозможных шлаков. Окунающийся в забытьё Мезенцев так и не понял, в каких именно случаях достигается лучший эффект, – если пить настой или есть проросшие зёрна. После овса Масляков перешёл к целебным свойствам мумиё, но из последней лекции засыпающий Мезенцев усвоил лишь одно, в отличие от овса, мумиё является архидефицитным веществом.

Побудку, когда занимавшееся осеннее утро лишь проявляло контуры, устроил аккуратист Кострыкин. Надавливая языком на щёки и глядясь в маленькое круглое зеркальце в пластмассовой узорчатой рамке, Анатолий тщательно удалял механической бритвой колючую растительность, появившуюся на лице. Покончив с бритьём, продул у печки ножи, и когда сотоварищи по ночлегу покинули свои ложа, жмуря глаза, шлёпал по щекам ладонями, распространяя по вагончику запах «Тройного» одеколона.

Многолюдность вызвала у новоприбывших недоумение. Высокий парень с волевым лицом, украшенной недельной давности золотистой бородкой, которого товарищи называли Гусём, оглядел с укоренившимися во взгляде превосходством и насмешкой позёвывающих обитателей вагончика, воскликнул:

– Я уж думал, смена приехала, а тут и геологи, и трактористы. Да геологов аж двое. Матвеевна, тебя Демидыч заждался, даже домой не поехал.

Товарищи признавали Гуся вожаком, и несколько раболепствовали перед ним. Угреватый парень с широким носом тут же поддакнул:

– Чо за порядки, ей-бо! Во второй бригаде два геолога, а у нас ни одного. Кто категорию поставит, Демидыч, что ли?

– Ой, не заводись! То ли не доспал? – откликнулась Валентина Матвеевна. – Когда это было, чтоб из-за геологов наряды задерживались? Месяц только начался, всё поставлю, не егози.

Но угреватый не унимался.

– Я рабочий человек, на сдельщине, не на окладе. Заездку отработал, имею право знать, чего заработал. А вам, начальникам, пошевелиться лень, бока у печки греете.

Неожиданно для скандалистов в поддержку геологини выступил Кострыкин. Для самой Валентины Матвеевны опека решительного мужчины неожиданностью не выглядела. Анатолий не любил, когда задевали симпатичных ему женщин, а большетелая, налитая Валентина Матвеевна весьма и весьма ему нравилась. Повстречайся они где-нибудь вдали от родных весей, напористый ловелас непременно бы предпринял штурм богатой плотью крепости. Во-вторых, такой уж язвительный имел Кострыкин характер. Ткнуть носом зарвавшегося нахала или хвастуна в собственные грехи, особенно если данный имярек стыдливо обходил стороной сотворённую когда-то шкоду, было его любимым развлечением.

Сидя в независимой позе, закинув ногу на ногу, и дымя «Примой», Кострыкин презрительно спросил:

– Ты, рабочий человек, ты, когда в восемнадцатой работал, да зафестивалил на смене, о чём думал? Бригада не на окладе, – на сдельщине, а двести метров из-за тебя коту под хвост, три недели заново перебуривали. Рабочий человек! Балабон.

– Не твоё дело, – огрызнулся угреватый с вызовом, но настроение у него упало.

– Ему премию за ту аварию выписали. Скажи, Юрка, ты сколько раз в жизни тринадцатую получал? – спросил смазливый парень с волнистыми волосами.

Парня прозывали Самцом, и прозвище ему нравилось. Но привлекательность его портили лупоглазые глаза, и ярко выраженное самодовольство, читавшееся на лице. Из-за самодовольства Мезенцев почувствовал к незнакомому парню неприязнь.

Незамысловатую шутку встретил всеобщий хохот. В чужом вагончике «дикари» вели себя беззастенчиво. Гонористый Валера спасовал перед напором нахальства, и помалкивал. Гусь, а за ним все дружки его, не спросясь, наливали чай, и пришедшим Семёну и Боталке ничего не досталось. Семён, не сумев выцедить из чайника и капли жидкости, недовольно фыркнул, посунулся к умывальнику. На него недовольно заворчали:

– Ты, Сенька, кого тёрся на буровой по сю пору? Мы думали, они на мешках сидят, а они трудовую вахту несут. Передовики производства, мать вашу! Давай укладывайся, в третьей попьёшь, ждать не станем.

Боталка, по складу характера, клонившийся к более сильным, иудушкой принял сторону зубоскалов.

– Да я ему в шесть часов говорил, давай завязывать. Дак куды там, трубы досадить надо, за пересменку скважину завалит, вот и проканителились, – пошмыгивая, и озираясь по сторонам, взахлёб говорил он.

– Да обрасти она дерьмом, скважина эта, чтоб я из-за неё хоть час лишний здесь оставался, – отозвался Самец, поддержанный одобрительными взглядами и возгласами своих дружков.

– Ну, кто с нами, пошли. Будете так канителиться, в другой раз не заедем, – Гусь поднялся из-за стола, резким движением выплеснул остатки чая на печку.

– Тебе чо здесь, баня? – недовольно рыкнул Кострыкин, но коновод «дикарей» и ухом не повёл.

– Гуськов! – окликнула Валентина Матвеевна. – Вы на чём, на тракторе?

– Ну да, на бочке. Чо, назад поедешь? – хихикнул Гуськов. – Учти, место только наверху, на цистерне.

– Смене накажи, чтоб за мной заехали, – не обращая внимания на насмешку, велела Валентина Матвеевна. – Назад-то, кто трактор поведёт?

– Меня не колышет. Доведут, делов-то! – весело отозвался Гусь, и, минуя ступеньки, спрыгнул на землю.

Трактористов не хватало, и Невзоров, скрепя сердце, позволил перевозить вышку с точки на точку Гуськову, до курсов бурильщиков закончившего СПТУ, и имевшего удостоверение тракториста. Благодаря дополнительным обязанностям, зарабатывал более всех в бригаде, и это обстоятельство ещё более возвышало его над товарищами. В отличие от дружков, Гуськов не фестивалил и прогулов не совершал. Этому имелось простое объяснение. Работу тракториста, он ставил выше «бурёжки». Старший механик шёл навстречу, и обещал взять трактористом после Нового года, а пока недвусмысленно сказал «посмотрим». Что означало «посмотрим», было и ежу понятно. И Гусь коноводил, на выходных вёл разгульную жизнь, но держался в рамках. Правда, Невзоров строго-настрого запретил разъезжать на тракторе по участку, но подобное указание Дикая бригада игнорировала.

Масляков, когда в вагончике сделалось чересчур шумно, «дикари» задирали почти всех присутствующих, нелицеприятно прохаживались на счёт геологов, ушёл к буровой, глядеть при свете переноски поднятый на новой скважине керн. Мезенцев оставался в вагончике, знакомясь с обстановкой. Глядя на разухабистых парней, втихую радовался, что судьба поступила с ним не слишком жестоко, и ему не придётся с ними соприкасаться. Пока вскипятили новый чай, почаёвничали, на улице развиднялось.

Масляков слюнил палец, тёр керн, рассматривал налипшую на палец глину, близоруко подносил к носу комочки песка. Мезенцев сел на одноячеистый ящик, сидеть было низко, неудобно, и он вытянул ноги. Масляков, словно продолжая прерванный разговор, забубнил, продолжая рассматривать образцы извлечённой на поверхность породы.

– Тут золота практически нет. Россыпи находятся за водоразделом, а здесь так, жиденький ареал. Жаль, что ты не попал на детальную разведку.

Мезенцев хохотнул.

– Что, золото прямо в керне блестело? Буровики керн не растаскивали?

Масляков серьёзно ответил:

– При современных нормах промышленного содержания, золото кустарным способом не намоешь.

Беседу нарушила громкая барабанная дробь. Удары невидимых палочек набирали неимоверную частоту, сливаясь в непрерывную трель, затем звучали раздельно, с замедлением. Меняющаяся частота барабанной дроби создавала ускользающий мотив. Мотив был иллюзорным, но завораживающим. В филармоническом зале он бы не звучал, но здесь являлся необходимой составляющей. Мезенцев поднялся, скрадывая шаги, углубился в лес. От сосредоточенности, опасаясь произвести шум и спугнуть барабанщика, даже прикусил губу. Но всё же, очевидно, спугнул. Стук внезапно прекратился, и человек замер, досадую на свою неуклюжесть. Прошло несколько минут, и весёлая дробь раскатилась по тайге. Барабанщик обнаружился метров через тридцать на сухой лиственнице, задрапированной клочьями паутины и старой хвои. Пауза объяснялась переменой места, в вышине белело длинное свежее дупло. Стараясь не обеспокоить лесного обитателя, Мезенцев несколько минут наблюдал, как ловко тот добывает корм, и, утолив любознательность, вернулся на буровую.

Кроме Маслякова здесь находился несимпатичный тракторист, и лениво, без интереса, задиравший участкового геолога. В отличие от Вогула, в котором, благодаря неистребимому запаху солярки, замасленной, расхристанной одежде, за версту угадывался тракторист, Кострыкин выглядел опрятно, одежда не имела специфических признаков профессии. Лоснящиеся чернотой яловые сапоги, казалось, ступали по чисто выметенным тротуарам, а не по осенней таёжной грязи. Секрет внешнего вида объяснялся просто, – для ремонтных и всевозможных работ по обслуживанию своего агрегата, Кострыкин держал специальную робу Масляков, отвечая на не услышанную Мезенцевым реплику, оторвался от керна, вынул из нагрудного кармашка аккуратную белую фланельку, протёр очки. Вопрос обсуждался в несчётный раз, и говорил Масляков с большой досадой.

– Кто бы мне дал грузчиков? Погрузка керна на участке входит в обязанности буровой бригады. Между прочим, это в СУСНе записано. Грузчики приедут с ЗИСом, когда керн через реку переправим. Будто вы в первый раз керн вывозите.

– Вот и ждём эту твою буровую бригаду. Так они и разбежались за три копейки керн грузить. Надо было сегодня с базы выезжать. Я что в путёвке напишу, объезд участка с геологом?

Тому обстоятельству, что вчерашний приезд оказался весьма кстати, Кострыкин либо не придавал значения, либо переругивался от нечего делать. Вынув из мундштука окурок, старательно заплевал, бросил на землю и с томительной скукой на задубевшем лице, продолжил пикировку.

– Хоть бы, какой толк был, керн этот вывозить. Толку-то никакого, нету здесь золота, и не было, и не терял его здесь никто.

Масляков с надсадой отвечал:

– На все работы Анатолий Григорьевич, есть нормы и инструкции. Керн с места работ должен быть вывезен, а земля, между прочим, рекультивирована.

– Да высыпь ты его в ямы на дороге, я его гусянками раздавлю, вот тебе все удовольствия – и керн вывезем, и землю рекультивируем.

Мезенцев познавал мир, и восторгался словно мальчишка, впервые из бетонных, асфальтовых лабиринтов выбравшийся на дикое приволье.

– Странный какой-то дятел. Весь чёрный, как грач, а на голове красная коронка. Никогда таких не видел.

Кострыкин посмотрел с ярко выраженным сожалением на городского балбеса, приходящего в телячий восторг от обыденных вещей, длинно сплюнул.

– Желна это, эка невидаль, – и проворчал, подводя черту под перебранкой: – Ну, ни фига у начальства масла в голове нет.

Масляков, раздражённый бесконечным, тягучим спором, буркнул:

– Вам бы, Анатолий Григорьевич, в ГКЗ на сдачу проекта съездить, или лесникам участок работ сдать, вы бы по-другому рассуждали.

Из вагончика вышла техник-геолог, принялась за неоконченную работу.

Препирательства о погрузке керна, казались Мезенцеву смешными. Эта работа, соответствующая квалификации неграмотных грузчиков, являлась частью общего дела. Причём, как не смешно это выглядело, важной частью, ибо без её исполнения ни одна комиссия не утвердит затраты на выполнение проекта. Работа неприятная, тяжёлая, неблагодарная, и все от неё отпихиваются, хотя все прекрасно знают, что исполнить её всё-таки придётся. Сидят три здоровых мужика, и, вместо того чтобы взять да сделать эту работу, рассуждают «а для чего это нужно?» Обычный приём сачков. И, движимый потребностью сделать что-нибудь полезное для общего дела, найдя выход нерастраченной энергии, предложил:

– Так давайте грузить, чего ждать?

Предлагая грузить керн, не дожидаясь бригады, побоялся, что Масляков, человек, отягчённый дипломом, презрительно фыркнет и откажется от чёрной работы, но произошло наоборот. Масляков с энтузиазмом согласился, а Кострыкин расфы-ркался.

– Ну, уж нет, моё дело – рычаги, а вы, если такие командиры, что скомандовать не можете, сами грузите. Так подгонять трактор?

Мезенцев, напружинившись, поднял металлические тяги, Масляков воткнул палец в сцепку, оба дипломированных инженера влезли в сани, и геолог махнул рукой, указывая в конец профиля.

«Золотой» керн из-за диаметра бурения казался неподъёмным. Первые метры укладывались в одно, последние – в трехячеистые ящики. И от тех, и от других вскоре заныла спина, отяжелели руки, тело взмокло. Погрузка вдвоём была крайне неудобной и отнимала лишнее время на перетаскивание ящиков по кузову. Кострыкин так ни разу и не вылез из трактора, лишь поглядывал в заднее окошко на распаренных, неловких грузчиков.

«Вот она, хваленная рабочая взаимовыручка, – размышлял Мезенцев. – Не переломился бы, ящики по кузову передвигать. Или он себя к рабочей аристократии причисляет, и за черновую работу браться брезгует? Наверное, не помогает, из принципа, что мы инженеры. Да ведь я ещё не начальник, такой же работяга, как и он. Это они меня на вшивость проверяют. Проверяйте, не на того напали. Я работы не боюсь, отлынивать, да прятаться не собираюсь. За собой смотрите».

Кострыкин, между тем, дождавшись погрузки керна на одной точке, переезжал на следующую. Ему и в голову не приходило, в каком иезуитстве его подозревают. Он просто выполнял свою обычную работу. Мезенцеву же всё было внове, и каждому поступку, всякого человека он искал объяснение. Погрузка керна в его глазах выглядела вроде субботника, когда все равны, все товарищи, такие взаимоотношения ему нравились. Эту работу ему никто не поручал, он взялся за неё по собственной инициативе, то же самое и Масляков, в обязанности участкового геолога погрузочно-разгрузочные работы уж никак не входили. Подобного энтузиазма они были вправе ожидать и от тракториста, но Кострыкин был далёк от романтизации своего труда. Он был практическим человеком. Если участковый геолог собственноручно берётся за погрузку керна, стало быть, ему грош цена, как руководителю.

Они грузили ящики более часа, позволяя себе отдых лишь во время переездов с точки на точку. В тарахтенье кострыкинского трактора вплёлся посторонний звук, в котором через некоторое время без труда определился рокот другого трактора.

На перекрёстке стояла Валентина Матвеевна, предусмотрительно вышедшая на дорогу. Вскоре показался трактор с санями, на которых была установлена квадратная цистерна. Передок саней и борта облепляли люди. Выехав на профиль, трактор остановился, пассажиры горохом посыпались с саней.

– Что, идём в вагончик? Пусть Попов людей даёт, что ж мы, весь керн грузить будем? – проговорил Масляков, не задумываясь, что Попов наверняка пошлёт грузить керн того же Мезенцева.

В печке мощно гудело пламя, на плите шипел чайник. У двери густо припахивало соляркой. Попов разговаривал с мужчиной, одетым в куртку не привычного цвета хаки, а синего. Двое, глад-ковыбритый мужчина в годах с поредевшей шевелюрой и парень лет тридцати с залысинами, переодевались. Несмотря на различия в облике, двадцатилетнюю разницу в возрасте, старший был худощавым, младший – хорошо упитанным, нечто родственное, сближающее читалось в их лицах. На лице старшего застыло выражение укоренившегося раздражения, недовольства, словно окружающий мир доставлял ему ежеминутные страдания, и которому он ежеминутно был готов дать отпор, младший смотрел на окружающий мир ускользающим, сальным взглядом кухонного правдолюбца. Пятый, толстощёкий парень с носом картошкой, добродушным взглядом голубых глаз, одетый не в геологическую униформу, а по-деревенски – в изрядно поношенный серый пиджачок в крапинку, пузырящиеся на коленях брюки, толстыми ломтями кромсал любительскую колбасу с многочисленными жиринками по розовому срезу.

– Вот, Витёк, и твой начальник, – хихикнул лысоватый, притопывая сапогом. – Инженер!

Мезенцев, внутренне поморщившись, поздоровался в пространство. Последние четверть часа он прикидывал вариант знакомства, дабы не установился невзначай барьер отчуждённости, но и не представить при этом себя навязчивым, ищущим сочувствия и благожелательности. После реплики лысоватого, подавать кому-либо руку, расхотелось.

С большинством присутствующих Мезенцев был заочно знаком. Пожилой мужчина с неприятным лицом был Николаем Шишкиным, столько раз припоминаемым, скользкий тип – его помбур Генка Костомаров, а деревенский парнишка – его собственный помбур Витя Меньшов. Попов беседовал со слесарем Василием Синицыным, прибывшим на ремонт.