Леди Шир

Поздним вечером Шир всё ещё не спала. После смерти Милоша вечера стали одинокими, но Шир легко примирилась с одиночеством. Милош жил в её мыслях, и случались вечера, когда Шир напрочь забывала о его смерти, она рассказывала ему, как прошёл её день, и частенько говорила с ним о тех вещах, о которых не могла говорить ему живому: он бы просто её не понял. День был, как и другие дни, долгим и изнурительным. Шир помогала Лене управляться по дому и с детьми. Шир старалась каждую минуту находить себе занятие, чтобы не думать, чтобы копить мысли и эмоции на вечер, а уж вечером, когда все улягутся, обо всём рассказать Милошу. Шир тихонько говорила с ним, когда Лена постучала в её дверь.

– Можно войти, – сказала Шир в надежде на то, что вошедший – войдёт ненадолго.

Но Лена входить не стала, она была босиком и почти голой, на ней было только ночное платье белого шёлка, отороченное кружевами. Она таинственно улыбнулась и поманила Шир рукой пойти вслед за ней. В своём уже давно не юношеском возрасте Лена выглядела всё ещё шикарно и величественно, её пышное белое тело, как всплески волн, колыхалось при каждом движении, густые каштановые волосы, щедро подёрнутые сединой, тяжёлыми прядями лежали по плечам и, влекомая всей этой красотой Шир, как заколдованная, пошла вслед за Леной. Лена привела Шир в их с мужем спальню. На кровати полулёжа, облокотившись на подушки, сидел Ральф, он тоже был голым, лишь небрежно прикрыт ярким парчовым халатом. Шир сразу поняла «тайный замысел семейства» и решила просто выйти из комнаты, не сказав ни слова, но Лена её задержала. Она взяла Шир за руку и заговорила на их родном языке, чтобы Ральф не мог их понимать:

– Не убегай, ты всегда говорила, что он тебе нравится, я совсем не против, оставлю вас двоих, а сама уйду, он очень добрый, ты знаешь.

Шир продолжала смотреть на Лену с недоверием и с единственным желанием поскорей уйти.

– Пойми, у них так принято, – говорила Лена, – он всегда будет заботиться о тебе.

Шир выдернула свою руку из рук Лены и выбежала из комнаты. Ральф догнал её в коридоре, одной рукой он придерживал наспех накинутый халат, а другой удерживал Шир за плечо.

– Шир, всё будет хорошо, я возьму тебя моей женой, Лена тоже на это согласилась, – он был возбуждён, глаза его горели, – я знаю, что ты меня любишь и хочу, чтобы и ты знала – я тебя сразу полюбил, как только увидел, и радовался за брата, что он нашёл хорошую жену, но Милош умер.

Шир попыталась вырваться, но Ральф двумя руками обхватил её за плечи и прижал к себе, даже через одежду Шир почувствовала его упругую плоть. Чем-то неуловимым Ральф напоминал Милоша, хоть они совершенно не были похожими: Ральф был крупнее, склонным к полноте, черноволосым, с тёмно-карими глазами, смуглым, но теперь у него горела та же страсть в глазах, тот же огонь, то же нетерпения, чего раньше Шир в нём совсем не замечала. Ральф всегда казался ей спокойным, благоразумным и совершенно лишённым безрассудства. Шир захотелось ответить Ральфу, обнять его, но тогда бы она обнимала не Ральфа, а тот отдалённый свет в нём, который напоминал ей Милоша. Но Шир не хотелось отдалённый свет Милоша, когда у неё был Милош, каждый вечер, каждую ночь он был с ней целиком и полностью в её неутомимом воображении.

– Я люблю Милоша, – тихо сказала Шир и аккуратно отстранила Ральфа.

Ральф ослабил объятия, но продолжал держать её за плечи, не заботясь, что полы халата распахнулись, и Шир может видеть его голым.

– Милош умер два года назад, – говорил Ральф тихо, – мы похоронили его, Шир, ты помнишь это? – Ральф с недоверием смотрел на Шир, он не был уверен, что она до конца это осознаёт. – Его больше нет, он никогда к тебе не вернётся, – с каждым словом он говорил всё тише, ожидая, что Шир вот-вот расплачется.

Но Шир не заплакала:

– Он вернётся, – сказала она.

Всю ночь Шир не спала, она собирала вещи, а утром пока все спали, ушла из дому. Она не знала, куда ей идти, и ноги привели её в монастырь.

Марта по-прежнему спала. Комнатой полностью овладела ночь. Шир прошлась по комнате, дотронулась лба Марты: у неё не было ни жара, ни даже просто высокой температуры. «…И снега за окном нет», – подумала Шир. Она опять прошлась по комнате, за окном суетился зимний ветер. Резким движением, в порыве какого-то затаённого отчаяния, Шир распахнула окно, и холодный ветер со свистом хлынул в комнату. Шир стояла у раскрытого окна и с удивлением смотрела на покачивающиеся оконные рамы, как будто вовсе не она распахнула окно. Всю ночь ветер трепал драповые шторы, пока основательно не вымочил их мокрым снегом и не разметал по краям окна, а утром Марта сидела на кровати, завернувшись в одеяло, рядом спала Шир в своём тесном зелёном платье. Широко раскрытыми глазами, Марта с восторгом наблюдала, как снег залетает в открытое окно, тает, едва ли коснувшись пола, и лужа на ковре становится всё больше. Кто-то заглянул в комнату, приоткрыв дверь, и ветер сквозняком засвистел с такой силой, что смёл со стола какие-то открытки, и те метнулись в сторону открытой двери. В комнату вошла Дина.

– Ой, Батюшки, – только и смогла проговорить она.

Огонь в камине давно потух. В комнате было холодно и сыро. Проснулась Шир, она потянулась, зевнула, казалось, холод ей совсем не мешал. В комнате блуждал какой-то очень знакомый запах. Шир не могла вспомнить, откуда ей знаком этот запах. Запах говорил Шир о нескончаемом хаосе, о заброшенности и бесконечности.

– Шир, посмотри, что у нас случилось! – сказала Марта, не скрывая восторга.

Шир с безразличием посмотрела в сторону открытого окна.

– Наверно, ночью открылось, случайно, – сказала она и плотнее завернулась в одеяло.

Дина подбежала к распахнутому окну, чвакая башмаками по мокрому ковру. Совладав с ветром, Дина плотно захлопнула оконные рамы.

– Батюшки мои, ковёр-то совсем промок, – запричитала Дина.

«Ковёр! – вспомнила Шир. – Это запах отсыревшей шерсти». Так пахло войлочное покрытие шалаша, когда начинались дожди. Хоть войлок и пропитывали конским жиром, но под сильным дождём он сырел. Ночами в сыром шалаше согреться можно было только вдвоём, надо было крепко прижаться друг к другу. При хорошей погоде путешествия доставляли Шир много удовольствия, влекли за собой потоки впечатлений. Но когда начинались дожди, менялось настроение всего каравана: лошади замедляли свой ход, телеги вязли в грязи, грязь захлёстывала на оси, что удерживали колёса, и телеги начинали скрипеть ещё сильнее, унылый скрип телеги казаться неотъемлемой частью дождя. Лошади ступали медленно, низко опустив головы, их намокшие гривы плетьми свисали по шее, всадники сгибались под кожаными балдахинами. Но именно в такие дождливые дни, когда караван одиноко тянулся по лесам и лугам, когда всякий путник старался найти укрытие, – Шир сильнее ощущала саму себя. Она подставляла лицо дождю, гордо покачиваясь в седле. В дальние путешествия женщин обычно не брали, но Милош и дня не мог прожить без Шир, а тем более ночи. Шир была единственной женщиной в караване, Милош гордился ею, Шир была выносливой и не жаловалась на лишения.

– …И как это открылось, замки-то на окнах во какие крепкие? – спросила Дина, в недоумении разглядывая оконные задвижки.

Шир беспечно пожала плечами, она ещё была под впечатлением запаха сырой шерсти, а Марта притворно виноватым голосом сказала:

– Я открывала окно, воздухом подышать, потом, наверно, неплотно закрыла.

«Вот это она, та самая Марта, – подумала Шир, – девочка из монастыря». Шир придвинулась к Марте поближе и крепко обняла её. Шир даже показалось, что лицо Марты поутру стало свежее: оно было ещё очень бледным, но уже не серым. Они смотрели друг на друга, как заговорщицы, и не могли отвести взгляда, но вмешалась Дина:

– Леди Шир, вам с Мартой лучше перейти в другую комнату, а здесь надо всё высушить. Позову Эда, пусть камином займётся. А меня Карин прислала, просила узнать, что вы на завтрак будете?

– Сварите несколько картошек, – задумчиво сказала Шир, – ну и несколько яиц и принесите сливок и соли.

Шир вылезла из-под одеяла, затем сгребла Марту вместе с одеялом на руки и стала кружить в воздухе. У Марты закружилась голова от резкой перемены положения и от восторга.

– Какая ты сильная, – сказала она Шир, почти задыхаясь.

– Я не сильная, это ты лёгкая.

Новое утро – и всё выглядело иначе, Шир сама удивилась, насколько по-другому она теперь себя ощущает. И свет в комнате изменился, это утро не было пасмурным, сквозь тучи проглянуло бледное зимнее солнце, оно не ярко и осторожно осветило комнату. Вчера Шир не заметила в суете и новизне, а сегодня вдруг обратила внимание, что у Марты в комнате полно мягких игрушек, картинки по стенам – сюжеты из сказок: царевны, колдуны, феи, русалки.

Комната Шир, когда-то принадлежавшая матери Марты, действительно, оказалась светлой и очень большой, с огромной кроватью и с зеркалом во весь рост. Шир уложила Марту в кровать, а сама подошла к зеркалу, она давно не видела себя полностью с головы до ног. Шир ослабила мудрёные узлы зелёной ткани, что была под цвет её платья и служила платком на голове, и весь её тюрбан тут же распался и повис. Ловко и быстро, не снимая платка с головы, Шир плотно скрутила волосы в клубок и вновь запеленала голову высоким тюрбаном. Шир вертелась у зеркала, рассматривая себя со всех сторон, она себе нравилась в этом зеркале, в этой комнате, в этом бледном утреннем свете. Всё это время Марта пристально наблюдала за ней.

– Ты навсегда останешься здесь? – спросила она.

Шир слегка вздрогнула, как будто забыла про существование Марты в комнате и, глядя на Марту через зеркало, ответила:

– Наверно, может, нет, но буду долго, твой папа уверен, что ты выздоровеешь, если я буду здесь.

Марта села на кровати, подалась вперёд по направлению к Шир и сказала:

– Я буду много есть и выздоровею, обещаю тебе.

– Ты вовсе не обязана, – сказала Шир и села на кровать рядом с Мартой, – делай только то, чего тебе хочется, по возможности, конечно, и только так ты будешь счастливой.

– …Но без еды я умру? – сегодня Марта уже говорила не шёпотом, а своим нормальным голосом.

– Тогда полюби еду, а когда полюбишь, вот тогда и ешь.

Постучали в дверь, затем дверь приоткрылась, и заглянула Дина.

– Можно? – вежливо с улыбкой спросила она.

– Конечно, Дина, входите, зачем стучать? – и Шир спросила с усмешкой, – чем, вы думали, мы тут занимаемся?

Дина не поняла вопроса, поэтому немного смутилась, а Марта усмехнулась, хотя Шир не была уверенна, что она поняла шутку.

Дина принесла большую глубокую тарелку варёного картофеля, уже очищенных варёных яиц и деревянную пиалу сливок. В комнате было прохладно, и горячий картофель испускал тёплый, приятно пахнущий пар. Не успела Дина уйти, как Шир тут же принялась за еду. Вначале Марта просто наблюдала за ней, сидя на кровати, а потом и сама отщипнула кусочек картошины и засунула себе в рот.

– Я уже полюбила еду, – сказала она, не успев проглотить картошку.

– Картошку в сливки макай, – со знанием дела сказала Шир, – а яйца вкусно, когда присолить.

В одну руку Марта взяла картошину и макнула её в сливки, а в другую взяла яйцо. Сливки потекли у неё по рукам и капнули на постель. Марта виновато посмотрела на Шир, на что Шир просто расхохоталась:

– Мы Дине прибавили работы: сушить ковры и стирать постели.

Марта ела жадно и быстро, не успевала проглатывать, как уже новая порция поступала в рот. Следующим их гостем был Эдуард. Дина, уходя, не прикрыла за собой дверь, и Эдуард вошёл без стука. Увидев, как Марта ест обычную варёную картошку и облизывает пальцы, он остановился, боясь шевельнуться.

– Присаживайтесь, – сказала Шир, указывая на кровать, и немного отодвинулась в сторону.

Эдуард осторожно сел на край кровати.

– Нам пришлось перебраться в эту комнату, – объяснила Шир с сарказмом, – в комнате у Марты случилась неприятность с ковром.

Эдуард не понял, о чём говорит Шир, и не стал переспрашивать, уж слишком он был зачарован происходящим, а Марта засмеялась, и картошка стала падать у неё изо рта.

– Неприятности с ковром, – повторила она вслед за Шир сквозь смех.

– Позавтракаете с нами? – спросила Шир Эдуарда и придвинула к нему тарелку с картофелем.

Эдуард смущённо пожал плечами:

– Карин ждёт меня в гостиной к завтраку.

– Это еда для пиратов, – сказала Марта, – ведь так Шир?

Шир в ответ кивнула.

– У нас тут так много еды, – сказала Шир Эдуарду и ещё ближе придвинула к нему тарелку, – я попросила Дину сварить нам несколько картошин, а Дина ведро сварила.

– Дина ведро сварила, – повторила Марта и опять залилась смехом.

В глазах Эдуарда происходящее с его дочерью выглядело волшебством или даже колдовством, и удивительно было, что Шир ведёт себя так, словно ничего особенного не происходит. Всего лишь ещё вчера умирающая девочка, которая уже неделю не притрагивалась к еде и почти не разговаривала, сегодня хохочет и запихивает себе в рот еду, не успевая пережёвывать. Эдуард неуверенно взял картошину с тарелки, обмакнул её в сливки и, придерживая рукой, поднёс ко рту. «А ведь действительно вкусно, – подумал он, – странно, почему мы раньше никогда так не делали?» Варёные вкрутую яйца с солью тоже, как оказалось, очень вкусная еда.

Когда Эдуард спустился, в гостиной за столом сидела Карин и нервно стучала вилкой по пустой тарелке.

– А ведь я уже давно жду, – нетерпеливо сказал она, подавляя гнев.

– Завтракай без меня, я уже опаздываю, – сказал Эдуард, проходя мимо и даже не взглянув на жену.

– Останешься голодным? – спросила Карин холодно, глядя в сторону, стараясь поймать его взгляд.

Но Эдуард уже был неуловим, им владел образ колдуньи Шир в зелёном платье и в зелёном тюрбане.

– К ужину меня тоже не жди, накопилось много работы.

Тревога о Марте отступила в один миг. Эдуард не контролировал свои мысли и поэтому не испытывал вины, что перестал думать о Марте, перед его глазами витало лицо Шир в запахе топлёных сливок и варёного картофеля. Вечером Карин гневно расскажет ему про испорченный ковёр в комнате у Марты и про испорченное красное платье, а Эдуард задумчиво ответит:

– Да уж, неприятности с ковром, – хотя думать будет совсем не про ковёр.

Весь день Марта нежилась в постели на кровати, на которой возможно когда-то зачали её родители, на которой потом родилась и на которой померла в родовых муках её мать. За окном менялось время и погода: по утру было ясно, слабым лучам зимнего солнца удавалось пробиться сквозь облака и осветить комнату; к обеду облака сгустились, не оставляя просвета для лучей, подул ветер; потом в сумерках ветер утих и, наверно, пошёл снег, но ни Марта, ни Шир снега не видели: они были поглощены общением. Весь день Шир рассказывала Марте интересные и смешные истории про посетителей ресторанчика у Лео, а вечером, когда в комнате было уже совсем темно, пришла Дина, она сказала, что ковёр просох, и Марта может вернуться к себе.

В комнате у Марты было тепло, горели свечи, пахло сухими дровами и воском, ковёр высох и теперь слегка топорщился в том месте, где была лужа. Забравшись под одеяло, Марта попросила продолжения историй про «разных людей из ресторана», но Шир уже устала рассказывать:

– У тебя тут так много игрушек, давай с ними поиграем, – предложила она.

– Они мне не нравятся, – сказала Марта.

Шир посмотрела на сидящих повсюду плюшевых зайцев и медвежат, пожала плечами:

– Чем же это, они мягкие, милые? – спросила она, Шир хотелось побыть одной или хотя бы побыть в тишине, но теперь Марта превратилась в её работу, и надо было эту работу выполнять.

– Мне не нравятся их рты, – ответила Марта.

– Рты? – удивлённо переспросила Шир.

– …Они не улыбаются.

Шир ещё раз оглядела игрушки. «…И действительно», – их рты были едва обозначены. Шир прищурила глаза и стала внимательно всматриваться в тряпочные лица зверей, и они посмотрели на неё в ответ немым печальным упрёком в своих сжатых, неулыбающихся ртах.

– А мы их исправим, – сказала Шир, – делать нам всё равно нечего, приделаем им улыбки. Попросим у Дины нитки и иголки, ну и красной материи немного.

Марта не стала спрашивать Шир, умеет ли она «приделывать улыбки», Марта была уверена – Шир умеет делать всё. Шир тут же позабыла про своё недавнее желание побыть в тишине и летящей походкой сбежала вниз по лестнице в кухню к Дине.

– Дина, где же вы? Нам с Мартой нужна ваша помощь.

Дина снабдила Шир коробкой со всем необходимым для шитья, вот только красной материи у неё не нашлось.

– Я знаю, где можно взять! – вдруг вспыхнула Марта. – Она выскочила из-под одеяла и босыми ногами пошлёпала прочь из комнаты.

– Марта, постой, нужно обуться, – крикнула ей вслед Шир, но Марта даже не оглянулась, ей не терпелось порадовать Шир куском красной материи.

Марта не заставила Шир долго ждать, она бегом на цыпочках вернулась в комнату с трофеем. Это был рукав, наскоро отрезанный от платья красного цвета из отменного шелка. Шир онемела от ужаса, она смотрела на Марту, не зная, что сказать, а Марта стояла перед ней. В одной руке она держала ножницы, а в другой – раскачивала рукав от платья Карин, как догадалась Шир.

– Это ужас! – сказала Шир, стараясь подавить смех, но не выдержала и расхохоталась.

Марта была в восторге, именно такую реакцию Шир она и ждала.

– У неё полно красных платьев, она не заметит, – сказала Марта, эту фразу она подготовила, пока бежала с рукавом по коридору.

– Что ты наделала, Марта? – сказала Шир, прижимая пальцы рук ко рту. – Карин выгонит нас из дому, и тебя и меня.

– Ну, уже я его отрезала, давай делать им улыбки, – предложила Марта, глаза её горели, а голос дрожал от смеха.

– Ладно, надеюсь, обойдётся, а ты залезай под одеяло, будешь мне помогать.

При бледном свете свечи Шир мастерила плющевым зверям улыбки и отдавала Марте команды: «Подай ножницы. Отрежь нитку. Завяжи узелки. Присматривай за иголками…» Марта сидела на кровати, прислонившись спиной к стене, и старательно выполняла всё, о чём просила её Шир, а когда в комнату зашёл её отец, она спросила:

– Папа, ты ничего не замечаешь у нас нового?

Эдуард огляделся по сторонам, всё было по-прежнему: Марта всё так же сидела на постели, прикрывшись одеялом, на Шир было всё то же зелёное платье, а Карин ещё не успела рассказать ему про испорченный ковёр и отрезанный рукав.

– Ты хорошо выглядишь, доченька, и скоро ты сможешь выходить на прогулки, – сказал Эдуард.

– Посмотри на мои игрушки, теперь они улыбаются, – сказала Марта и растянула себе пальцами рот, чтобы стать похожей на своих плюшевых зверей. – Это мы с Шир сделали.

Эдуард опустил взгляд на пол, где на ковре сидели плюшевые игрушки, зрелище было ужасным: все до одного плюшевые звери улыбались криво пришитыми уродливыми ртами ярко-красного цвета. Эдуард поморщился и, не зная, какое этому дать определение, отвернулся. Марта заметила недоумение, проскользнувшее в глазах Эдуарда, и расхохоталась так, как будто именно для этого и были пришиты зверям рты. Эдуард заставил себя улыбнуться: «Не всё ли равно, – подумал он, – у этих двух женщин ужасный вкус, так испортить дорогие игрушки, но, похоже, они обе счастливы». Эдуард посмотрел на Шир, та сидела в кресле с присущим ей внутренним уютом и с непонятным выражением лица наблюдала за Эдуардом. Это было похоже на бредовый сон: невозмутимая Шир, звери с дурацкими улыбками и Марта с худым болезненным лицом заливается истерическим смехом. Эдуард пожелал обеим спокойной ночи и вышел из комнаты.

Ужинать ему не хотелось, он закрылся в своём кабинете, пытаясь понять, что происходит с его дочерью, что происходит с ним самим и почему невинная попытка Шир развеселить Марту так напугала его?

«В общем-то, Марта никогда не играла с игрушками, – подумал Эдуард, – и, скорей всего, Шир заставила их улыбаться, как могла, чтобы Марта обратила на них внимание. Карин купила игрушки, никого не спросив, она не знала, что Марта ими не заинтересуется. Карин! Не это ли причина? Шир догадалась, что игрушки покупала Карин и специально изуродовала их, ей хотелось показать, что Карин бесполезна для Марты, что Карин Марте не нужна». У Эдуарда выступил на лбу пот, он достал из кармана платок и вытер лоб. Всё новые и новые доводы толпились, как зеваки-свидетели, что пришли поглазеть. Эдуард встал из-за стола, прошёлся по кабинету, достал из серванта рюмку, откупорил бутылку конька, наполнил рюмку и выпил её залпом. «Шир сумасшедшая», – вспомнились ему слова настоятельницы. «…Но нет, она не сумасшедшая, – сказал Эдуард самому себе вполголоса, – она ведьма. Марта болела из-за неё. Шир приучила к себе Марту каким-то непонятным образом, и когда Марта лишилась объекта своей привязанности, – то просто заболела. Теперь это очевидно». Эдуард поспешно вышел из кабинета и в полной решимости направился в комнату к Шир, чтобы приказать ей не проводить уж слишком много времени с Мартой, а лишь присматривать за ней, ну и помогать по дому Дине в свободное время, а дальше видно будет.

Комната Шир была тёмной, а из-под закрытой двери комнаты Марты мерцала полоска света. Эдуард осторожно приоткрыл дверь и зашёл вовнутрь, Марта спала, а Шир всё так же сидела в кресле и читала вслух полушепотом одну из детских книжек Марты. Эдуард замер, увиденное заставило его забыть то, зачем он пришёл: ни он, ни Карин никогда не читали Марте книжек, никогда не сидели возле неё спящей, и теперь ему уже не казалась странной привязанность Марты к Шир. «А кого ей ещё любить? – подумал Эдуард. – Меня, который ненавязчиво выполнял свой отцовский долг редкими визитами в монастырь, или, может, Карин, которая отправила её в этот монастырь, а потом терпеливо ждала её смерти? Или может свою тётку Беллу, для которой все дети равны, сколько б их у неё не было? Виновата во всём Карин, она не хотела Марту в доме, из-за неё Марта заболела, вот теперь пусть терпит ещё и Шир. По-другому и быть не могло». Эдуард опять глянул на улыбающихся зверей и почувствовал себя плохим отцом и неудачливым адвокатом. «Она всего лишь хотела развеселить Марту», – подумал он и вздохнул. Шир дочитала до конца главы, положила закладку, отложила книгу в сторону и подняла взгляд на Эдуарда так, как будто только сейчас его заметила.

– Ложитесь спать, Шир, вам надо отдохнуть, – тихо сказал Эдуард.

– Я весь день отдыхала, – сказала Шир с осторожной улыбкой на губах, – Марта меня вовсе не утомляет, она очень необычная девочка, общаться с ней для меня удовольствие, и потом, она ещё слаба, хоть и выглядит веселой, эту ночь я посижу возле неё.

Шир говорила тихо, при каждом слове слышалось её дыхание, Карин так говорить не умела. Хоть Карин и была моложе, и была красивее Шир по общепринятым стандартам, но в глазах Эдуарда она во многом уступала Шир. Эдуард не мог понять и не пытался себе объяснить, почему он постоянно их сравнивает. Он никогда не видел Карин такой умиротворённой с книжкой возле детской постели, никогда не слышал дыхания в её голосе, Карин никогда не заставляла его задумываться о ней. Эдуарду захотелось оказаться на месте Марты и чтобы Шир сидела рядом и при бледном мерцании свечи просто поговорила с ним.

– У вас есть какие-нибудь книги? – спросила Шир.

– Книги? – переспросил Эдуард. – Он совершенно перестал думать и просто любовался Шир.

– Не для Марты, для меня, что-нибудь почитать…

– Есть, конечно, – сказал Эдуард и почему-то радостно улыбнулся, как будто Шир предложила ему прогуляться в парке, – но это скучные книжки по моей работе, вам будет неинтересно. Но знаете что, Леди Шир, кое-что могу вам предложить, – Эдуард понял, что говорит в волнении, он почувствовал какое-то непонятное, давно забытое возбуждение и не стал себя останавливать. – Есть подшивка судебных тяжб из моей практики, дела давно закрыты, в общем-то, обычная рутина, но попадаются вполне забавные истории.

– Ну, если я что-то пойму, – сказала Шир и снисходительно улыбнулась, снисходительная улыбка была направлена скорей на неё саму.

– Обещаю вам, Леди Шир, завтра же раздобуду для вас интересную книжку, – сказал Эдуард и, немного помолчав, добавил. – Держу пари, вы очень образованная женщина.

Сказав это, он представил, как Шир слегка смущённо улыбнется и произнесёт: «Ну что вы, я всего лишь женщина».

– Вовсе нет, – сказала Шир и сделала небрежный жест рукой, – да и женщине это не нужно, – Шир усмехнулась, но была польщена.

Эдуард вышел за дверь. Мысли его успокоились, они как небесные светила совершали свой размеренный круг, и, когда он был в своей постели, они вовсе не мешали ему уснуть, а как колыбельная погрузили его в безмятежный сон. Ни жалобы Карин, ни что иное уже не могли его отвлечь от волшебной неги, ароматом струящейся из под двери комнаты, где при свете свечи женщина читала книжку его спящей дочери.

Он не принёс ей книжку, как обещал, и она читала ночами подшивку судебных документов, которые он оставил на столе в её комнате, когда она спала. «Возможно, он это нарочно сделал, – думала Шир, перекладывая страницы в папке, – хотел показать себя хорошим адвокатом, но что я в этом понимаю?» На самом же деле Эдуард, действительно, не спешил приносить Шир других книг, но вовсе не потому, что хотел блеснуть перед ней своим адвокатским талантом. Он вдруг почувствовал свою жизнь бесполезно прожитой: он жил с женщиной, которую не любил и которая была ему совсем неинтересной; двух своих сыновей, которые родились и росли в его доме, он почти не знал, потому что не занимался ими, и жена воспитала их на свой манер чуждый его пониманию; только Марта хрупким мостиком связывала его с Лизой, смерть которой была так неуместна в те годы, когда он только начинал себя утверждать как адвокат, и домашние хлопоты ему были совершенно некстати. Потом, спустя годы, уже будучи женатым на безвкусно яркой Карин, он начал понимать и гнать от себя эти мысли о том, как сильно он любил Лизу, какой кроткой и незаметной она была. Но если бы и понимал он тогда, в те годы, каким светлым проблеском была для него Лиза, то что бы мог поделать, она умерла не по его вине, заказал бы её портрет, написал бы о ней книгу? Поступи он так или иначе – всё бесполезно, вот на этом и замыкался круг – бесполезно прожитые годы. Будь он хорошим отцом, – Марта должна была стать смыслом его жизни, но по его вине она всё детство провела вначале у его сестры, потом в монастыре и теперь, когда она дома, он не знает, как с ней обращаться, смущается при ней. Шир оказалась единственной в доме, с кем он любил мериться взглядом, возвращаясь домой. Ему хотелось показать ей, что не такой уж он и бесполезный, и есть в его жизни дела достойные внимания. А ещё хотелось, как и любому другому человеку, найти своё отражение хоть в чьих-то глазах. Именно по этой причине люди ведут гостей в залу, где по стенам развешаны портреты родных, показывают обстановку комнат, рассказывают семейные истории и ненароком бывают столь откровенны со случайными встречными.