Леди Шир

Глава 3

В монастыре уже выпекали свой хлеб. Шир быстро обучилась этому ремеслу, и теперь у неё совсем не оставалось свободного времени. Марта, как никто другой, ждала когда же, наконец, Эфраим отремонтирует свою пекарню: ей больше так и не случилось поболтать с Шир после того дня, который они вместе провели в сгоревшей пекарне. Каждое утро Марта заглядывала в столовую убедиться, что Шир на месте и с ней всё в порядке, но Шир была так занята, что иногда даже не замечала Марту. Дела по восстановлению пекарни продвигались медленно. Вечерами Эфраим приходил к Шир уставший, разбитый. Он бесцеремонно докучал ей своими жалобами на усталость, на долги, на «несправедливую судьбу», на жену, которая стала «молчаливой и неприветливой». Шир молча выслушивала его, чувство такта не позволяло ей выставить Эфраима за дверь. Ей не хватало сна и покоя. Теперь приходилось вставать раньше, чтобы тесто успело подойти и к утру был свежий хлеб. Шир как-то сказала Эфраиму, что недостаток сна её убивает, но Эфраим, казалось, не услышал и продолжал проклинать кредиторов. Когда у Шир заканчивалось терпение, она, стиснув зубы, говорила себе: «Когда-нибудь и это закончится». И это закончилось быстрее, чем Шир того ожидала.

Утро было безжалостно ранним и дождливым, было ещё темно и холодно, горожане спали, только Шир, согнувшись под дождевым плащом, спешила на свою работу, которую любить становилось всё труднее. И если бы кто-то сказал ей этим утром, что должно произойти нечто отвратительное, Шир с лёгкостью бы ему поверила. Настоятельница уже ждала Шир на пороге монастыря. Не успела Шир войти, как та тут же преградила ей путь:

– Сегодня ты пойдёшь домой, Шир, и далее мы не нуждаемся в твоих услугах, – сказала настоятельница, не глядя Шир в глаза.

Шир оторопела. Всё её тело как бы окаменело, сердце застыло в паузе, а затем взорвалось хаотичными ударами, неудержимые потоки крови плеснули по венам. Шир двумя руками откинула капюшон дождевого плаща, лицо её было спокойным и невозмутимым.

– Могу я хотя бы узнать причину? – без всяких эмоций спросила она.

– Твоё поведение не подобает устоям святой обители, – ответила настоятельница, и глаза её забегали из стороны в сторону в попытке не встретить уставший, но уверенный взгляд Шир.

– Моё поведение? – равнодушно и всё так же без эмоций спросила Шир.

Настоятельницу задело безразличие Шир, ей хотелось увидеть слёзы в глазах Шир, увидеть её унижение, раскаяние и, возможно, тогда она бы позволила ей остаться. Возможно да, возможно и нет. Но Шир оставалась неприступно спокойной.

– Своим поведением ты позоришь моё доброе имя, – менее сдержанно сказала настоятельница, – жена пекаря, бедная женщина, в слезах пришла ко мне за советом, ей стало известно, что ты задумала увести её мужа.

Шир слушала всё с тем же спокойным безразличием, с каким она выслушивает каждое утро очередное задание по кухне.

– Что ты можешь сказать в своё оправдание, Шир? – спросила настоятельница, с трудом подавляя гнев.

Шир пожала плечами:

– Мне не в чем оправдываться, я не сделала ничего предосудительного, – ровным голосом сказала она.

Настоятельница вздохнула:

– Ты разочаровала меня, Шир. Я думала стены святой обители и моя доброта к тебе послужат поводом к твоему исправлению, но, как видно, я ошибалась, ты продолжаешь устраивать свою жизнь известным тебе способом.

Настоятельница была разочарована, но не поведением Шир, а её невозмутимым спокойствием, с которым Шир восприняла столь сокрушающее, по мнению настоятельницы, разоблачение.

– Какое-то время ты можешь продолжать оставаться в квартире, пока не устроишься на новом месте, – сказала настоятельница, эту фразу она оставила на случай, если раскаяния Шир будут недостаточными.

Настоятельница ожидала, что Шир будет горячо её благодарить за разрешение пожить ещё в квартире, но Шир ограничилась сдержанным «благодарю, вы очень добры», затем попрощалась и ушла так, как будто с ней произошло нечто привычное, что каждое утро происходит со многими.

Шир не заметила, как вышла из монастыря, как пересекла ворота. Ноги несли её так же быстро, как летели её мысли, обгоняя одна другую. Шир не могла сосредоточиться ни на одной из них, мысли двигались хаотично, сталкиваясь одна с другой, разрывая сознание. Хоть Шир и выглядела спокойной, но чувство отчаяния и одиночество, холодом обожгли горло, и заговори с ней прохожий в тот момент – она бы не смогла произнести ни слова. Шир уже было знакомо такое её состояние, наверно, она могла бы вспомнить несколько случаев, когда испытывала нечто подобное, и это всегда предшествовало переменам в её жизни. Шир называла это предательством. Первое «предательство» произошло, когда Шир была совсем юной: её предал «любимый мальчишка». Предал вовсе не жестоко, а безрассудно и опрометчиво. Потом извинялся, но ему не было настолько стыдно, насколько испугала его ответственность. Он убедил Шир, что они любят друг друга и должны пожениться. Шир увлеклась не столь им, сколь его восторженным отношением к ней. Он ни в чём её не осуждал, не называл безрассудной, как называли другие. Он принимал все её сумасшедшие идеи и играл в её сумасшедшие игры. Он быстро согласился бежать вместе с Шир после свадьбы на поиски новых земель. Шир отдала ему себя всю без оглядки. В его голосе, как тогда казалось Шир, звучало вечное и надёжное, что будет сопровождать её всю дальнейшую жизнь. Но он не женился на Шир, хоть и любил её на столько, на сколько был способен. Как оказалось, способен он был не на многое. За несколько дней до свадьбы он сказал Шир, что должен выучиться, получить ученую степень и тогда можно будет пожениться.

– Пойми, это для нас, мы будем жить в достатке, – так он говорил, но Шир не мечтала жить в достатке, она мечтала жить в любви.

Шир назвала его предателем и попросила больше не возвращаться, и он согласился. Спустя полгода он женился на девушке, с которой не надо было бежать на поиски новых земель.

Шир вернулась домой ещё до рассвета. Только теперь Шир заметила насколько маленькая и убогая квартира, в которой она живёт: кровать, обеденный стол, сундук с вещами, за перегородкой печка и поржавевшая ванна. Теперь всё это выглядело чем-то мёртвым, пройденным, отжившим. И наверно, Шир ходила бы сейчас по комнате из стороны в сторону, беседуя сама с собой о ближайшем будущем или хотя бы о том, что будет у неё на обед, ведь она осталась без денег и без работы. Но Шир была очень уставшей, у неё не было сил на размышления, ей хотелось спать, и, если можно так сказать, была рада поводу выспаться. Раздеваясь, Шир швырнула на пол монашеское платье с мыслью, что оно больше ей не понадобиться. Подойдя к постели, Шир с упрёком посмотрела на портрет Милоша, что висел над кроватью.

– Посмотри, что ты наделал, ты нас предал, – сказала Шир, его смерть она тоже называла предательством.

Шир легла в постель и тут же уснула, ей приснилось, что она получила письмо от Милоша, он просил её приехать к нему в университет, писал, что ему одиноко без неё. Шир повиновалась, хотя прошло много времени с момента их разлуки. Когда Шир приехала в студенческий городок, Милоша там не было, его друзья показали Шир комнату, где живёт Милош. Комнаты для студентов были подобны домикам для птиц, очень маленькие и располагались на высоких столбах, они качались на ветру. Шир было неуютно оставаться в такой комнате, и она вышла во двор ждать Милоша. Было темно, холодно, лил дождь. Шир не задавала себе вопросов, зачем она приехала и зачем его ждёт. Потом началась суета, прибежали студенты и сказали, что Милош погиб. Появилась молодая женщина с длинными черными волосами. Она возвышалась над Шир. Женщина держала в руке окровавленное сердце. Во сне Шир знала, что это сердце Милоша. Женщина сжала сердце и капли крови, как бусины, стали падать на Шир. Потом женщина с силой бросила сердце, и оно разбилось в осколки, ударившись о Шир. Женщина исчезла. Привезли Милоша, он был бледный, обескровленный. Шир подошла к катафалку. Милош сел на своём ложе, чтобы посмотреть на Шир:

– Прости, Шир, я опять тебя предал, – сказал он. Шир положила руку ему на грудь и осторожно заставила его лечь.

– Ты умер, – тихо сказала она и накрыла ему лицо. Ей было больно и печально, но не из-за смерти Милоша, а из-за того, что она уже давно научилась жить без него так, как будто его никогда и не было.

Шир проснулась от настойчивого стука в дверь. Это был Эфраим. Шир впустила его в комнату, но сама даже не поздоровалась с ним, она надеялась, что больше не увидит его. Было уже темно, вечер.

– Мне всё известно, – осторожно сказал Эфраим, – был сегодня там у них и мне рассказали.

Только сейчас Шир вспомнила про Марту. Эфраим стал о чём-то рассказывать, но Шир его не слышала, он был лишним в её доме, в её жизни, она ещё была под впечатлением своего сна и думала про смерть Милоша, думала про Марту и о том, что ей суждено терять любимых ею людей.

– … А что мне оставалось делать? – говорил Эфраим, она увидела, как ты меня обнимала в пекарне, когда мы там прибирались после пожара. Следила потом за мной, куда хожу. Пришлось ей всё рассказать.

Шир подняла удивлённый взгляд на Эфраима. Она сидела на стуле, а он стоял над ней, как учитель, порицающий ученика за не выполненную работу.

– Сказал, что ты вдова, что одиноко тебе, вот и приглашала меня, а я человек добрый, трудно было отказать, и, увлеклись, согрешили, – говорил Эфраим, поглаживая себя по животу.

Шир почувствовала, что её сейчас стошнит, и наверно, это бы случилась, но Шир с утра ничего не ела и даже не пила воды. Ей показалось, что в комнате появился отвратительно-сладковатый запах разложения. Шир открыла окно. Эфраим подошел к ней и хотел обнять, Шир отвернулась. Этот неприятный сладковатый запах исходил от Эфраима.

– … Ну, пришлось немного приукрасить, – продолжал Эфраим, – так, чтоб это на правду больше походило, ну заодно и на раскаяние, вы женщины ох как любите, когда мужчина осознаёт свою вину и раскаивается. И скажи теперь, или я не умён, тебя в любом бы случае выгнали из монастыря, а так я всё уладил и семью спас. Ещё как спас, мы эту ночь провели, как молодожены, – сказал Эфраим, самодовольно улыбнулся и подмигнул.

Шир больше не могла этого терпеть, она подошла к двери и распахнула её настежь, чтобы Эфраим понял, что ему лучше уйти. Эфраим понял её жест, но ничуть не смутился.

– Да, Шир, ты права, мне тут лучше теперь не задерживаться, тем более, когда всё уладилось. Но я тебе не сказал самого главного, – говорил Эфраим уже у выхода, – завтра ты начинаешь работать у моего брата в его ресторане, я обо всём договорился, – и Эфраим по отцовски потрепал Шир по плечу. – Неужели ты думала, что добряк Эфраим вот так оставит тебя в беде? И потом, мой брат вдовец, ты понимаешь, о чем я? – спросил Эфраим и лукаво улыбнулся. – А там, поди знай, может, со временем и переедешь к нему, тебе ведь придётся освободить эту квартиру.

Шир заставила себя поблагодарить Эфраима, а утром заставила себя пойти в ресторан к его брату.

Входная дверь в ресторан «У Лео» была распахнута, но посетителей ещё не было. Между столами суетился со скатертями парень в фартуке, это был сын хозяина – Марсель. Шир осторожно вошла и тихо поздоровалась. Марсель тут же отложил в сторону скатерти и подошёл к Шир, как видно, он её уже ждал. Марсель протянул руку для приветствия, затем быстро её отдёрнул, потёр о фартук и снова протянул:

– Доброе утро, я знаю, вы Шир.

Шир улыбнулась и вежливо кивнула. Марсель пристально смотрел ей в глаза, изучая её лицо.

– Я Марсель, – сказал он, – отец ещё не спускался, вначале вам надо поговорить с ним, а пока, хотите, я сварю вам кофе?

Шир поблагодарила за кофе и попросила побольше насыпать в кружку сахара: она уже второй день не ела. Марсель принёс две чашки кофе, для себя и для Шир, и они вдвоём сели за стол пить кофе. Шир пила кофе, рассматривала зал ресторана и думала о том, что ещё вчера утром она спешила в монастырь, чтобы успеть замесить тесто и потом, если получиться, поговорить с Мартой. А что сегодня? Всё изменилось, одно заместилось другим, как в сумбурном сне, и теперь какой-то парень пытливо пронизывает её лицо взглядом тёмно карих глаз и говорит, что днём посетителей бывает немного, а вечером «они хлынут, как волна». Шир чувствовала себя обломком корабля, который несёт течением, и всё что она может сделать – это постараться не утонуть, пока течение не принесёт её к нужному берегу. Марсель заметил, что Шир не слушает его и прервал своё повествование, даже не договорив начатую фразу.

– Какой же я дурак, – спохватился Марсель, он махнул рукой и почесал затылок, это было несколько наиграно, но в его исполнении получалось достаточно мило, – вы наверно и позавтракать-то не успели? Там на кухне есть пирожки, отец ночью жарил, и – остались, я их в полотенце завернул, думаю, ещё теплые, сейчас принесу.

Это были настоящие пирожки, тёплые, как и сказал Марсель, с мясом. Шир съела сразу три пирожка, не отрываясь, один за другим. Это был превосходный завтрак: пирожки из щедрого дрожжевого теста с горячим сладким кофе. Марсель с восхищением смотрел, как ест Шир, быстро и изящно.

– Вам понравилось, леди Шир? Нигде в городе не подают таких пирожков, их умеет делать только мой отец, – с гордостью сказал Марсель.

Леонтий, так звали отца Марселя, хозяин ресторана «У Лео», спустился со второго этажа в зал, когда пришли уже первые посетители. Он не заметил Шир и сонным голосом заворчал на Марселя:

– Ты чего там расселся, лентяй, не видишь, у нас уже гости, живо за работу.

Марсель и Шир всё так же сидели за столом. Марсель рассказывал о том, что хочет сдвинуть в зале столы, чтобы освободить место для маленькой сцены и приглашать по вечерам музыкантов:

– Но отец этого не хочет, говорит, что музыка будет отвлекать от еды.

Шир внимательно слушала Марселя, ей уже не казалось, что её несёт течением, она уже не чувствовала себя обломком корабля.

Увидев Шир, Леонтий заволновался, отдёрнул полы сюртука и пригладил волосы.

– Вы, должно быть, Шир, Эфраим говорил мне вчера… не думал, что так быстро… Думал – опять мой оболтус пригласил одну из своих девиц на дармовой кофе.

– Да, я Шир, – она мило улыбнулась и поклонилась.

– Что вы, что вы, – замахал руками Леонтий, – давайте без церемоний, мы люди простые. Буду рад, если вы мне поможете в работе, нам вдвоём тяжело управляться.

Леонтий был очень похож на своего младшего брата Эфраима, но в волосах было больше седины, в походке больше усталости, и меньше было лукавости в глазах.

– Вы делаете очень вкусные пирожки, – сказала Шир.

Леонтий был польщён, он улыбнулся, как ребёнок, и снова пригладил волосы и поправил сюртук.

– Вас Марсель угощал теми, что остались с ночи, а я специально для вас сделаю особый замес. Попробуете свежих. Пойдёмте на кухню. Мы с вами будем работать на кухне, а в зале Марсель и один справится, он у меня большой артист: ему каждый проходимец – друг; каждая юбка – невеста. «Опять кухня», – подумала Шир, но тут же отогнала эту мысль. Это была совсем другая кухня: большая и светлая, большое окно прямо над выскобленным рабочим столом, по стенам прилажено множество всевозможных полок, на которых громоздится посуда, банки с приправами и другая кухонная утварь. Под потолком навешаны букетики сухих пахучих трав, гирлянды грибов, связки чеснока, копченые колбасы, залитые воском, вяленые куски буженины.

– Вы умеете работать с тестом? – спросил Леонтий и погладил шершавую поверхность деревянного рабочего стола.

– О да, – ответила Шир с усмешкой, – это то, чем я занималась в последнее время. После того как… – не договорив фразу, она остановилась, сделала паузу, а потом сказала: – Мы были вынуждены делать хлеб сами в монастыре.

– Да, бедный брат. Предлагал ему помощь, он гордый – отказался, дело, говорит, небольшое, сам разберусь. А где ж там оно небольшое, когда всё дотла выгорело, одни стены остались? – Леонтий печально покачал головой и невидящим взглядом уставился в окно. – Его века уже не хватит, чтоб восстановить пекарню, – говорил Леонтий, – наши родители её полжизни строили, а потом вторую половину жизни налаживали, прилаживали, пристраивали.

– Это, оказывается, была пекарня еще ваших родителей? – спросила Шир.

– Да, родителей, мы её с Эфраимом в наследство получили после их смерти, а третьему брату достался дом. Эфраим до сих пор на него злой, что дом-то не ему достался. – Леонтий добродушно усмехнулся, – чудак он, как же, всё ему, что ли, делить-то надо по-честному?

– Значит, пекарня принадлежит и вам?

Леонтий ответил не сразу, он повернулся спиной к Шир и стал переставлять тарелки с полки на полку.

– Какая там уже пекарня, – сказал он, не поворачиваясь к Шир, – сплошные руины. Поначалу мы с Эфраимом в пекарне вместе работали, но потом я ушёл.

Леонтий замолчал в ожидании, что Шир опять задаст вопрос, но Шир тоже молчала, тогда Леонтий с горечью резко сказал, как бы отвечая на незаданный вопрос:

– …Чтобы брата не потерять, – потом вздохнул и спокойно продолжил, – ссориться мы стали, молодой я тогда был, глупый, кровь кипела, не мог смолчать, да и брат тоже был горяч. Но Бог мне был в помощь. Устроился я в забегаловку работать к двум старикам, – Леонтий развёл руки и посмотрел на потолок, – вот на это самое место, – сказал он.

Шир огляделась по сторонам и ближе подошла к Леонтию.

– Вот прямо здесь они жили, – продолжал Леонтий, – тут была их комната, а там где сейчас зал, была и кухня, и подавали пиво, и тебе пьяные танцы. Постепенно я уговорил их откладывать деньги, чтобы построить ещё этаж. Уже через несколько лет я переселил их на второй этаж, пристроил им сверху три комнаты, ну и себе каморку. Вот тогда начал всё тут внизу перестраивать, окна расширять, потом белыми скатертями столы застелил. Теперь тут приличное заведение, – Леонтий поднял вверх указательный палец, – ресторан. Жаль, старики долго не прожили, я им такую роскошную спальню отстроил, сам теперь в ней сплю.

Леонтий опять пригладил волосы и снова поправил сюртук.