Часы, намазанные на хлеб

Клуб Отвергнутых Десятилетий

В далекие семидесятые на площади появилась станция метро. Потом на смену семидесятым пришли лихие девяностые, и площадь вокруг станции обросла торговыми палатками. Лихие девяностые сменились неопределенными десятыми, все павильоны были пущены под снос, площадь опустела.

Потом после десятых пришли нулевые, которые до этого где-то затерялись. Нулевые должны были сменить торговые палатки на павильоны, но павильоны уже были снесены, и нулевые стояли в нерешительности, потирая затылок и не зная, что же им делать. Пока нулевые размышляли, наконец-то пришли восьмидесятые, чья очередь тоже была пропущена.

Восьмидесятые с воодушевлением хотели провести олимпиаду и поставить везде на площади телефоны-автоматы, но им тактично намекнули, что какие к черту автоматы, у всех уже сотовые есть, да и вообще какая олимпиада, какое что, уже двадцатым пора быть, а у нас тут черт знает что творится.

Восьмидесятые обиделись и примкнули к нулевым, которые тоже выпали из времени и тоже обиделись. Появилось даже объединение годов, выпавших из хода времен. Чуть позже в это объединение пришли двадцатые, которым тоже не повезло: их срок так и не пришел, вслед за восьмидесятыми начались сразу сороковые. Восьмидесятые оказались незлопамятными и приняли двадцатые в Клуб Отвергнутых Десятилетий.

В стране тем временем объявили референдум, в какое время люди хотели бы жить. Мнения разделились, люди старшего поколения предпочитали восьмидесятые, те, кто помоложе – десятые. Нашлась горстка безумцев, которые мечтали жить в далеком будущем. Но все эти референдумы не имели никакого смысла, потому что время менялось вне зависимости от желания на то людей.

Время обещали починить со дня на день, это со дня на день тянулось уже десятки лет. Не хватало то стрелок, то шестеренок, то еще чего-нибудь важного…

Числовая кривая

Листаю записи.

– А что такое три с половиной измерения?

Он бледнеет.

– Не… не знаю.

– Не знаете…

Листаю дальше. Тикают ходики на стене. Дождь моросит в окна. Сегодня пасмурно, до черта пасмурно, в тумане не видно солнца, вот это меня больше всего бесит, что не видно солнца. Может, солнце уже погасло, а мы не знаем. Вспоминаю, сколько идет свет от солнца до нас. Вроде три года или что-то около того.

Листаю…

…в пространстве больше пустоты, чем материи. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на структуру атома: между ядром и электроном расстилается пустота. Такую же пустоту можно увидеть между частицами времени. Дело в том, что время точно так же дискретно, есть мельчайшие неделимые частицы времени…

Перелистываю.

То же самое можно сказать и о мире чисел. Есть минимальное неделимое число, размеров которого мы еще не знаем. Расстояние между минимальными числами на числовой прямой гораздо больше самих чисел. Числовая прямая фактически заполнена пустотой…

Откладываю тетрадь.

– Не понимаю…

Он смотрит подслеповатыми глазами.

– Я тоже… не понимаю.

– Как не понимаете, это же вы писали!

– Так это когда было… в прошлой жизни…

– И ничего не помните?

Старик смотрит на меня, щурится.

– А ты? Малец, а ты-то сам помнишь что-нибудь, что с тобой в прошлой жизни было?

– Ну… то я, а то вы.

– И какая разница?

– Ну… вы умный… а я нет.

Старик смеется сухим рассыпчатым смехом. Старик уже не отпирается, уже не отнекивается, да в жизни я этой тетради не видел, да вы меня с кем-то путаете, да вы с ума сошли, да я щас милицию…

Вспоминаю про капсулу времени:

– А как вы капсулу сделали, которая Большой Коллапс пережила и Большой Взрыв?

– А никак.

– Нет, я серьезно.

– И я серьезно. Понимаете… эта капсула времени… с тетрадью… я её как-то иначе передал из одного времени в другое… через какую-то червоточину во времени…

– Значит, через эту червоточину мы все можем перебраться? Уйти от того… что сейчас приближается?

– Нет… с людьми так не получится.

– Откуда вы знаете?

– Не… не знаю… не помню…

Темнота за окном сгущается, отмечаю про себя, вроде рановато темнеет.

Листаю тетрадь.

– Сынок… ты бы это… кофе бы мне заварил, что ли…

Еле сдерживаюсь, чтобы не запустить в него тетрадью. Тут счет идет уже на часы, если не на минуты, а ему кофе подавай…

Тут же смущаюсь, старый человек у меня в гостях, а мне лень задницу от кресла оторвать, кофе сделать. Отрываю задницу от кресла, иду на кухню, кухни нет. Долго смотрю на стену, за которой раньше была кухня, пытаюсь понять, что происходит. Наконец, спохватываюсь, что это не он у меня в гостях, а я у него. Ну да ничего. Кофе все равно сделать можно…

Делаю кофе, старик бормочет что-то, что там вон еще хлебушек вроде был, открываю холодильник, вынимаю хлебушек, побитый плесенью, нда-а, не жирно живет старик…

Бросаю хлеб в мусорку, выслушиваю гневную тираду, что еще можно было птичкам бросить, хочу сказать, что через полчаса здесь не то, что птичек, здесь и людей-то не останется.

– Да я щас милицию…

Дверь уже готова захлопнуться перед моим носом, просовываю удостоверение.

– Я из неё.

– Вот черт… – старик отступает в глубину коридора, бормочет какие-то проклятия.

Показываю тетрадь.

– Узнаете?

– Что тут отпираться… все равно всю душу вытрясете… узнаю.

Вхожу.

– Никто вашу душу драгоценную вытряхивать не собирается.

– Где… где вы её взяли?

– Там, где вы её положили.

– Слушайте, не помню я, где я её положил…

– В капсулу времени. Не помните?

Это было полчаса назад.

Снова открываю тетрадь.

Читаю.

Спрашиваю:

– А это что? Замкнутая числовая прям…

Уже готовлюсь услышать – не помню.

– А-а-а, это числовая прямая… только никакая она не прямая.

– Кривая?

– Да нет… Вы знаете, что вселенная бесконечна?

– М-м-м… что-то слышал.

– Раньше считали, что она бесконечна. Во все стороны. А теперь мы знаем, что вселенная замкнута сама на себя. И если очень долго двигаться по вселенной вперед, окажешься в той же точке…

Хочу сказать, что я этого не знал. Не говорю.

– Ну и вот… я понял… что числовой ряд тоже не бесконечный. Вот скажи мне, какое самое большое число?

– Миллиард.

– А если подумать?

– Не знаю. Триллион какой-нибудь… квинтиллион… не знаю я. А можно в Инете посмотрю?

– А не нужно. Потому что числовая прямая… замыкается на саму себя. Понимаешь? Я тебе скажу, какое самое большое число. Центилион. Единица и шестьсот нулей. А за центилионом следует…

– Центилион один.

– Нет. Минус центилион. Потому что числовая прямая замыкается в кольцо. Сама на себя.

Вежливо киваю.

Старик прихлебывает кофе, испытующе смотрит на меня:

– Похоже на бред сумасшедшего, верно?

– Ну что вы, что вы… я вам верю… числовая прямая замыкается сама на себя… время замыкается само на себя… и события, которые уже были… повторяются…

– Ну, вот видите, вы уже понимать что-то начали…

У меня нет сил сказать, что даже не начинал понимать.

– Парень, ты вот чего в тетради посмотри… там должно быть… измерение минус один… видел?

Листаю тетрадь. До конца. Было же, было же, было…

– А вот. Измерение минус один, минус три…

Старик хмурится.

– Значит, это мне не приснилось.

– Что не приснилось?

– Это… что число измерений может быть не только положительным… но и отрицательным. Что вы на меня так смотрите?

– Мне кажется… ерунда полная. Отрицательное число измерений… звучит как… отрицательное число яблок… или камней… или людей…

– Не верите? А, тем не менее, все так и есть… минус одномерный мир… минус двумерный…

Киваю. Здесь я уже чему угодно готов поверить. После всего, что случилось.

Что-то рушится там, внизу, понимаю, что упали нижние этажи. Дом стоит – как стоят сотни других домов, у которых остался только верх, плавающий в тумане.

Туман подступает.

Не выдерживаю.

– Послушайте, если вы в прошлой жизни нас спасли, так в этой-то что вам мешает?

Старик отчаянно сжимает виски.

– Не помню я ничего… не помню…

Снова грохот там, снаружи.

Туман приближается.

Думаю, сколько нам осталось.

Нам.

Всем.

Разовые вселенные

– А вселенные все разом разорвутся или по очереди?

Это ученик спрашивает. Ученик глупый, не знает ничего, вот и спрашивает.

Учитель смотрит на ученика с презрением. Глупый ученик, вопрос задать и то толком не может, а туда же.

Ну да ничего. Учитель сам когда-то такой был… не-ет, не был, уж таким-то глупым учитель не был.

Все-таки отвечает учитель.

Кто как.

– Значит, по очереди?

Кивает учитель.

– Значит, так.

Молчат.

Ужинают.

Темнеет. Сейчас рано темнеет, света-то не осталось совсем.

– А если другая вселенная умрет, мы это увидим?

Учитель смотрит на ученика, фыркает. Вот ученик-то глупый, этого и то не знает, откуда только взялся такой.

– Нет. Не увидим.

– Далеко сильно? – уточняет ученик.

Учитель сердится. И то правда, когда трапезу едят мудрые мудрецы, так и надо трапезу есть, а не вопросы спрашивать.

– Не далеко. Не видно. По-другому не видно. Мы там, они тут.

– А-а-а, четвертое измерение… – догадывается ученик.

Учитель недовольно фыркает. Ишь чего, мудреные слова знает. Тут надо уму-разуму учиться, а не слова мудреные знать, что слова, тут не знать, а понимать надо, вон, ученик умные разговоры говорит, а понимать не понимает.

– Не видим, – добавляет учитель, – чувствуем.

– А как чувствуем?

Учитель разводит крыльями. А так. Кто не чувствовал, тот не поймет. А кто чувствовал, тот знает.

Стемнело. Спать ложатся. Это всегда так, когда стемнеет, спать ложиться надо. Учитель парит в пустоте, складывает большие крылья, все четыре. Ученик в пустоте спать не привыкший, роет песок, ложится в ложбинку, так спать будет. Вот такой ученик дурной, откуда только взялся такой, ни крыльев, ни пиков, ни шипов, ничего, две руки, две ноги, голова, два уха. И взялся не пойми откуда, черт пойми, каким чертом его сюда занесло.

Чудной ученик.

И спать надо, а не спит ученик, вопросы спрашивает. Тут спать надо, а он вопросы спрашивает.

– А объекты из одной вселенной в другую часто проходят?

Это снова ученик спрашивает.

Мотает головой учитель.

Почти никогда.

Почти никогда – это как часто?

Учитель хмурится, что непонятно-то.

Почти никогда – это почти никогда.

Хмурится учитель. Хмурится, но всё-таки отвечает, еще бы не отвечать, спрашивает ученик, надеется домой вернуться.

Спать пора.

Спят.

Ночные мороки подбираются к спящим, дочиста выпивают отоснившиеся сны.

Это они могут.

Засыпает учитель, отдыхать надо, путь-то неблизкий до перехода. А через переход до дома ученикова рукой подать, там ученик дома будет.

Ученик говорил, у них там вода с неба течет. Паром по небу ходит, и с неба течет.

Врет, наверное.

Хотя, может, и правда.

Кто его знает.

Светает.

Ученик просыпается, подскакивает.

– Что такое?

Это учитель спрашивает. Хмурится учитель, недоволен учитель, что там опять с учеником…

Ученик растирает виски.

– Теперь знаю… как чувствуют вселенные… которые умирают.

Учитель кивает.

– Вперед наука.

Спохватывается, смотрит на ученика, начинает понимать.

– Вот оно что…

Ученик кивает.

Собираются в путь.

Теперь уже не к переходу.

Теперь к учительскому дому, у учителя дом есть.

Там, за холмами.

Паутина

Пауки – хищники, которые используют в пищу насекомых и мелких животных…

Поднимаюсь по лестнице на последний этаж…

А?

Как меня зовут?

Уважаемый читатель, вы скажите, вам это зачем, а? Все равно же закроете книгу и забудете через пять минут, как меня зовут. И сколько у вас было в книгах этих Коль-Петь-Вась-Джонов-Кевинов-Майклов?

То-то же.

Итак, поднимаюсь по лестнице, звоню в дверь…

А?

Нет, вам все-таки упорно хочется знать, как меня зовут. Вас так воспитывали. Ладно. Можете называть меня Паутиной.

Да, вот так. Паутиной. Странное имя для мужчины? Ну что же, о вкусах не спорят. Нет, это не перевод с английского, и мое имя звучит именно как паутина, а не как Веб или Спайдервеб. Очень приятно. Позвольте пожать вашу руку. Что? Да, у меня липкие руки, а что вы хотели от Паутины?

Звоню в дверь.

Нет, я не домой пришел, мне до дома сегодня не добраться, я чувствую.

Тощий парень на пороге оторопело смотрит на меня.

– Вам кого?

– Вас.

– В смысле?

– В прямом. Вам деньги нужны были… на разработки.

– Еще как нужны.

– Что же, как вы понимаете, наша организация не может давать деньги кому ни попадя. Я должен ознакомиться с вашими разработками.

– Да… пожалуйста… пожалуйста… – он хлопочет, вытаскивает измятые папки, парень, ты в каком веке вообще живешь, от руки пишешь…

– Очень хорошо, поедемте со мной, в офисе поговорим…

Парень чуть мнется, мне становится не по себе, неужели я его упустил. Нет, не упустил, тянется ко мне парень, не может уйти из тенет.

Я же Паутина.

Спускаемся по лестнице, садимся в машину… тьфу, что за напасть писать рассказ, когда не происходит ничего интересного. Угораздило меня родиться в этом городишке, а не где-нибудь на тропическом острове среди ананасных плантаций. Тогда бы было что написать, про муссоны, пассаты, тропические ливни, тайфуны, сметающие половину городка, про то, как ананасы растут, не знаю, как они растут, про… А здесь и рассказывать нечего, думаю, читатель подъезды видел и машины тоже, если что, у меня форд фокус третий, синего цвета.

Тело паука состоит из двух частей: головогруди, которую закрывает плотный хитин, и брюшка.

Едем. Вытряхиваю из головы воспоминания, – не к месту и не ко времени они пришли, не к месту и не ко времени. Обычно воспоминания приходят по вечерам, когда я дома, а тут, видно, долго меня дома не было, не дождались меня домой, нахлынули сейчас.

Мысли.

В памяти я вожу карандашом по бумаге, раз, другой, третий, получается окно, раз, другой, третий, – дверь, раз, другой, третий – стена, башенки, заснеженный сад, ограда, свет из окна…

Откуда это…

Откуда…

Неважно. Вы только не говорите никому, а то меня быстренько того… туда. В дурку отправят. У нас с этим строго, одному сны какие-то непонятные снились, так он больше с нами не работает, то ли прогнали, то ли вообще… того.

Подъезжаем. А? Куда подъезжаем? Двенадцать этажей, снаружи выглядит как бизнес-центр. Нам на седьмой этаж. Стеклянный лифт. Кабинет… а вам какая разница, у кабинета номер, вы все равно туда без меня не пойдете.

Потираю руки, они у меня липкие, ну что вы хотели, говорю же вам, я Паутина, вы еще не забыли?

Стучу три раза.

– Войдите!

Это мой начальник. Можете звать его Паук. А? Как парня звать, которого я к начальнику привел? Не знаю. Честно, не знаю. Хотите, сами у него спросите. Хотя ему сейчас некогда, он пожимает руку моему начальнику (не бойтесь, у него руки не липкие), раскладывает свои бумаги, вот, смотрите, электричество из воздуха, больше нефть добывать не надо…

– Очень любопытно, – говорит начальник.

Вонзает челюсти в шею парня. Не бойтесь, парню не больно, шеф мой сразу боль купирует, зачем зря человека мучить. А что вы хотели, я уже говорил, что мой начальник Паук. А я Паутина, да, мое дело жертвы ловить, я Паутина умная, умный, то есть, я сам Пауку добычу доставляю, не то что дикие паутины, которые просто схватят добычу, и все, а Паук сам добирайся…

Я не такой.

Вот и все. Был парень, и нет. Сам виноват, шуточка ли дело, выдумал, электричество из воздуха, так все нефтяные компании разорятся, а разоряться-то им нельзя.

Шеф высасывает убитого дочиста, потирает руки, из пальцев шефа вытягиваются прозрачные нити, затвердевают, темнеют, переплетаются, кости, позвоночник, руки, ноги, голова, костюм, раньше шеф нам еще галстуки делал, но галстук – это сильно официально, сейчас в моде расстегнутый ворот, а галстук это так, на торжественный случай.

Вот и готова еще одна Паутина.

Готов.

Приветствую своего коллегу. Чувствую, мне его придется всему обучать, ничего, мне не впервой.

Из паутинных желез выделяется слизь, которая застывает тонкими нитями и называется паутиной.

Шеф кивает мне.

– Вижу, ты еще одного привел?

– Ага…

Шеф подходит к вам, уважаемый читатель. Даже не пытайтесь дергать ручку двери, дверь запрета. Окно? А окон у нас нет. А вы себе кабинет с окном представляли? А нам плевать, что вы там представляли, нет у нас окон. Что? Меня не интересует, виноваты вы или нет, и в чем вы виноваты, мне сказали – доставить, я доставил. А как вы хотели, мы про вас всё знаем, всё видим, всё слышим, паутина она паутина и есть, всё охватывает.

А мне не мешайте, мне еще мысли мои додумать надо, опять лезет в голову карандаш, которым вожу по бумаге, раз, два, три, луна, а в луне окно, а в окне комната, камин горит, женщина в кресле у камина кутается в плед…

Вспоминаю.

Знать бы еще, откуда я это помню. Карандашом по бумаге, карандашом по бумаге…

Девушка в маленьком кафе водит карандашом по бумаге, волосы собраны в пучок, вырисовывает шахматных слонов, везущих шахматную повозку. Смотрю на неё со стороны, будто бы издалека, на кафе, на повозку, на девушку.

– День добрый.

Кто-то подсаживается к ней, узнаю Паутину. Не меня, другую Паутину.

– Вам чего?

– Нас заинтересовали ваши работы, я так понимаю, вы ищете спонсора?

– А вы кто?

– Организация «Юные таланты». Организаторы выставок хотели бы ознакомиться с вашими работами.

– К-когда?

– Вам удобно будет поехать со мной сейчас?

Девчонка волнуется, перебирает в памяти заповеди не садиться в машину к незнакомым дяденькам и все такое. Паутина чувствует её волнение, садится на заднее сиденье подальше от девчонки, ничего, кто в Паутину попал, тот уже не выберется.

Девчонка заходит в офис, вроде солидная контора, солидные люди, не что-нибудь…

Сознание обрывается, мнется, закручивается узлом само на себе, замирает… Убитая душа оживает снова, искалеченная, истерзанная, забывшая, кто она и что, просыпается в новом теле, в теле, вышедшем из-под пальцев шефа, в моем теле…

Отряхиваюсь от памяти. Вспоминаю, где я и что я, вижу шефа, вот он вонзается в ваше горло…

Спускаю крючок.

А что вы хотели, кольт у меня всегда под рукой.

Смотрю на то, что было шефом. Давлю ботинком, а как вы хотели, Паук же.

Сажусь за стол шефа. Бывшего шефа. Беру карандаш, вывожу линии по бумаге, раз, два, три, лес, листья летят, осень, вдалеке огонек светится…

Новый Паутина открывает потрепанные папки убитого парня, читает, перечитывает.

Вспоминаем.

Паутина помнит предыдущие жертвы своего хозяина, поскольку содержит в своем составе ДНК убитых жертв…

Неискажение фактов

Смотрю за ним.

Я уже вторую неделю за ним смотрю. Нет, вру, третью – с того понедельника начал.

Смотрю, как он вежливо выслушивает посетителя. Здесь все нормально, здесь он прямо-таки отлично работает, до конца дослушивает, кивает, да, да… Не то, что некоторые, сразу выполнять кинутся, а потом и окажется, что человеку совсем не то надо было.

Этот не такой. Слушает. Кивает. Говорит —

– Время ожидания пятнадцать минут.

А не то, что некоторые, ляпнут – одну минутку, какую минутку, вы вообще видели, чтобы за минутку книги выдавали?

То-то же.

Я тоже нет.

Идет к стеллажам, аккуратно так, никому не мешает, не то, что некоторые лбами сталкиваются. Стеллажи вертятся под его рукой, выбирает нужную книгу, отсюда не вижу, какую. Книга просыпается, потревоженная его пальцами, вертится кутерьма слов, абзацев, фраз…

То же самое делают тысячи библиотекарей рядом с ним. Выбирают нужную книгу, будят книгу легким пощёлкиванием пальцев.

Каждый библиотекарь открывает инструкцию, как читать книгу, которую он раскрыл. Заглядывает в инструкцию, в книгу, снова в инструкцию, снова в книгу…

Читают.

Перетасовывают слова и фразы, как сказано в инструкции, лепят новую книгу, искаженную копию старой.

Бережно относят читателю копию. Передают с легким поклоном.

Так делают все.

Все.

Кроме номера сто семнадцатого.

Он даже не заглядывает в инструкцию, он просто будит книгу и читает её.

Читает.

Книга проходит через его голову, как через линзу, сворачивается у него за спиной новая копия книги.

Копия.

Номер сто семнадцатый идет к читателю, протягивает книгу, пожалуйста, приятно было с вами работать, приходите к нам еще.

Не выдерживаю.

Включаю громкую связь.

– Номер сто семнадцать, будьте добры, пройдите в управление.

Номер сто семнадцать срывается с места, бежит… нет, не к управлению, к лестнице, бросается вниз, и опять же ловко у него это получается, ни с кем не столкнется…

Срываюсь на крик:

– Задержать!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.