Все о советской россиянке. повесть

© Валентина Кондратьевна Орлова, 2016

ISBN 978-5-4483-2620-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Моя бабушка, Авдотья Дементьевна, родилась в декабре 1899 года и была ровесницей века, я появилась на свет через пятьдесят лет и тоже в декабре, но 1949 года и стала ровесницей полувека.

Когда я подросла, то бабушка часто мне говорила: «В хорошее время ты родилась, все плохое уже мы пережили. Вот только конца света в 2000-м году не было бы, я-то к тому времени уже умру, а вот вы…»

Слава Богу в 2000-м году конца света не было, но зато пришли эти самые, девяностые.

Итак, начало 1998 года, а если быть точнее, 25 февраля, среда. Я стою на автобусной остановке в центре города, жду маршрутный автобус, чтобы добраться до микрорайона, где мы живем. Неожиданно мимо меня проезжает наша машина, за рулем мой муж, а вот справа от него сидит женщина, с которой он общается. Что меня удивило? Время. Было всего лишь минут пять шестого, а с работы мой муж раньше восьми вечера никогда не возвращался.

То, что он оказался в городе и кого-то подвозил, это меня нисколько не насторожило. Он в этом плане был безотказен. Подвезти или срочно кого-то куда-то подбросить – все это он, поэтому я даже обрадовалась, значит, скоро вернется и захватит меня.

В те годы такси по городу не ходили, а маршрутные автобусы приходилось ждать часами. Но тем не менее я дождалась автобуса, но не мужа. Добралась до дома, приготовила ужин, а к восьми вечера, как обычно, появился с работы уставший муж.

– Почему так поздно, – спросила я.

Муж удивленно посмотрел на меня, поскольку я такого вопроса никогда раньше не задавала.

– Ну ты же знаешь, что совещания у нас проводятся после работы.

– А я сегодня видела тебя в городе и сразу после работы.

Муж не успел мне ничего ответить на это, так как вернулся с прогулки наш четырнадцатилетний сын, а я решила перенести разговор с мужем на утро, как говорится «утро вечера мудренее».

Всю ночь я толком не могла заснуть, ворочалась с боку на бок, причем чувствовала, что и муж не погружен в глубокий сон.

Прозвенел будильник, я плотно закрыла дверь в комнату сына, затем в нашу, присела на край кровати и начала выяснять отношения с мужем. Это была первая сцена ревности за двадцать пять лет нашей совместной жизни.

– Может все-таки объяснишь, что за женщина сидела с тобой в машине?

– С этой женщиной, – ответил муж, – я уже близок восемь лет.

– Сколько?

– Восемь.

– И кто она?

– Разведенная, работает в нашем отделе и у нее двое детей.

– А дети у нее тоже от тебя?

– Нет, от ее бывшего мужа.

– Как же ты умудрился таскаться с ней столько лет и никто об этом не знал?

– Не знала только ты, а на работе все знают, что мы дружим с ней.

– Что?! Это сейчас называется дружбой?

Муж ничего не ответил, а я, оказавшись в шоковом состоянии, больше уже ни о чем его не спрашивала, а по привычке приготовила завтрак, разбудила сына, собралась и пораньше ушла на работу, объяснив, что меня сегодня попросили с утра подежурить на входе.

На работе я весь день пребывала в том самом состоянии, какое приобрела после утреннего разговора с мужем.

Я учительница. Мой статус – средний учитель средней школы. Школы, которая находится на окраине заводского микрорайона. Мой кабинет на четвертом этаже. И если во время уроков ученики видят меня, то я кроме них из последнего окна кабинета вижу еще и пригородный лес, причем картина меняется в зависимости от времени года: лес осенний, зимний, весенний, летний. Этот вид из окна всегда поднимает мне настроение, поэтому я очень люблю свой кабинет.

Уроков у меня много, работаю в две смены, с одним выходным в воскресенье. С одной стороны это производственная необходимость, не хватает учителей, но с другой, это и мой осознанный выбор, так как по сути я уже несколько лет единственный «кормилец» в с семье.

Завод, на котором мой муж работает начальником самого крупного отдела, уже несколько лет не выплачивает заработную плату своим работникам.

Уроки закончились, наступил зимний вечер, пора домой. Я иду и думаю: «Наверное муж уже ушел от нас». Войдя в квартиру, я почувствовала, что она стала какой-то другой, не такой, как была раньше. Все стояло на своих местах, но все равно, как будто что-то вынесли. Сына дома тоже не было, но он уже знал, что у его отца другая женщина, другая семья.

Неожиданно раздался звонок в дверь, я открыла. Это был муж, который рано вернулся с работы. Я молчала, разговор начал он.

– Сегодня я места себе на работе не находил.

– А она?

– Ее я не видел.

– Как, она уже с тобой в отделе не работает?

– Почему не работает? Работает. Просто с сегодняшнего дня многих в отделе отправили на месяц отдыхать за свой счет, ну и она среди них.

– А что же ты после работы, как обычно, не заехал к ней?

– Завтра заеду.

Пришел сын, после ужина каждый занялся своими повседневными делами. Сын уроками, я проверкой тетрадей, а муж расположился у телевизора.

На следующий день вечером муж сообщил мне

– Я был у нее.

– Ну, что обрадовал ее, что теперь можно вам съехаться?

– Нет, не обрадовал. Она сказала, что Гена не разрешает, чтобы я жил там.

– А кто такой этот Гена?

– Это ее бывший муж.

– А что, они живут по одной крышей?

– Нет, он уже давно живет с другой женщиной и у них там совместный пятилетний сын.

– Значит, квартира принадлежит Гене?

– Нет, квартира ее родной тети, которая воспитывала ее с детства и сейчас эта тетя живет с ней и свою пенсию отдает ей и ее детям, так как Гена алименты не платит.

– Выходит, таскаться с ней Гена разрешал, содержать своих детей тоже разрешал, а вот жить вместе не разрешает. Он что сутенер?

– Нет, алкоголик, еще и кодированный.

– А сколько лет твоей сиротинушке?

– Сорок.

– Ну, в этом возрасте уже большая часть людей сиротеет, – подумала я.

После услышанного в самом начале «Гена не разрешает», я приготовилась услышать: «Прости, прекращаю свои любовные похождения, ведь у нас сын – подросток, которых в этом возрасте и вдвоем-то удержать непросто». Но не тут-то было.

– Знаешь, – сказал муж, – мне и самому там не хочется оставаться ночевать, но ходить к ней я все равно буду, я без нее жить не могу. Ну и потом, все же хорошо было до того, как ты узнала.

– Интересно, а как ты теперь будешь после ежедневных случек возвращаться домой и какими глазами будешь смотреть на нас?

– Каких ежедневных, каких ежедневных, да близость-то у нас бывает не чаще раза в месяц.

– Ну, если перемножить раз в месяц на восемь лет, получится тоже большое количество раз.

– А в остальное время вы что Гомера в подлиннике читаете?

– Гомера не Гомера, но у нас с ней общие интересы.

– Понятно, вы разрабатываете восемь лет гениальную инженерную мысль, ты, как главный специалист, а она, как твой ассистент. Почему же при наличии таких талантливых инженеров ваш завод разваливается на глазах?

– А это не твое дело.

– Дело-то не мое, но ведь со сломанного завода ты уже годами не приносишь зарплату, в то же время содержишь любовницу с двумя детьми.

– Ну мне иногда приходила мысль сойтись с ней, а вдруг мы не притремся?

Перепалка наша на этом закончилась. Я ушла в спальню, зарылась в подушки и разрыдалась, через какое-то время вошел в спальню муж и сказал: «Ну не плачь, я тебя тоже по-своему люблю».

Мне от этих слов стало еще обиднее.

На следующий день была суббота. Утром я и сын собирались в школу, а муж спал, у него был выходной. Мне казалось, что услышанное мужем от соей любимой «Гена не разрешает тебе здесь жить», окончательно разрешило проблему его неухода из семьи. Но зная, как он по субботам любит бывать где-то по делам, я перепрятала наш нехитрый запас денег.

Сын со школы возвращался раньше меня. Когда я пришла домой, то он мне сказал:

– А папа ушел от нас.

– Как?

– Так, я вернулся, а он уже ждал меня, и сумка с вещами была собрана.

– И что сказал?

– Сказал: «Прости, что был плохим отцом», а потом спросил: «не знаю ли я, куда мама переложила деньги», а я еще сказал: «Вот ведь мама не выговаривал мне, что денег в дом не приношу, не знаю, как будет в той моей семье».

– А ключи от дома оставил?

– Нет, всю свою связку ключей от квартиры, машины и гаража забрал с собой. Я его спросил: «Какой номер телефона в той семье», но он замялся и сказал: «Потом скажу». Ну ладно, мам, я пошел гулять.

– Иди, – ответила я.

Как я иногда радовалась, что все ушли куда-то и не мешают мне убираться в квартире, и вот та же самая ситуация, но мне не до уборки. Уже со среды в квартиру начало вползать что-то невидимое, но очень гнетущее, давяще-тоскливое, сегодня оно поселилось у нас окончательно.

Вечером с прогулки пришел сын и сказал: «Что-то, мама, противненько в доме у нас стало». Я ничего не сказала, но полностью была с ним согласна. Заснула вечером как-то быстро, усталость брала свое, но где-то часов в пять утра я неожиданно проснулась, мне показалось, что приснился какой-то кошмарный сон, но потом увидела, что рядом в кровати никого нет, поняла, что это не сон, и такая тоска сжала мое сердце, такая тоска и безысходность, что я зарылась в подушки и дала волю слезам.

Прошла неделя. Сегодня 6 марта. В 9 Г классе, где я классный руководитель, праздничная дискотека. Столы сдвинуты, шторы на окнах задернуты, и только одна лампа горит над моим столом. Я сижу и проверяю тетради, а дети танцуют, проводят конкурсы – вобщем, развлекаются. Среди них и мой сын Павлик, который учится в моем классе. Как это случилось?

В позапрошлом году, в октябре, во время уроков пришла классная руководительница Павлика. Он учился в соседней школе-гимназии, где училась в свое время и моя старшая дочь Даша.

Ну так вот, вызвала меня классная руководительница с урока и сказала: «А вы знаете, что Павлик не ходит в школу?» Для меня это было неожиданностью. Дети мои всегда учились хорошо, и в этом плане я была спокойна и вдруг…

Павлик тогда учился в восьмом классе. В нашей школе было шесть восьмых классов, в четырех из них я вела уроки, а в 8Г была еще и классным руководителем.

Вечером, поговорив с Павликом, я пригрозила, что переведу его в свою школу. Он стал уверять меня, что непременно исправится. Я же пообещала, что если закончит первую четверть без троек, то не буду ничего предпринимать. Четверть первая закончилась. Какое там без «троек», а по математике и физике его тройки были близки к двойке.

Сейчас я поняла, в чем была причина. Обыкновенная безнадзорность начала давать свои плоды. Я целыми днями на работе, а муж со своей любовницей и ее сыновьями. Бывало придет поздно вечером, поужинает, сядет в кресло перед телевизором и сидит молчит. Если же Павлик подходил к нему со своими уроками, то слышал одно и то же: «Я устал, понимаешь, устал, дай мне немного времени, чтобы придти в себя». Ну теперь-то я знаю, что он, пялясь в телевизор, переваривал свои любовные похождения. А тогда я вставала на сторону мужа, когда недовольный Павлик ворчал:

– Раз так устаешь на работе, что же ты годами денег с нее не приносишь?

– Но мне же каждый месяц начисляют зарплату и довольно приличную. Не забывай, что твой отец начальник самого большого отдела на заводе. Вон, Сафонкин, уже седой, а все еще рядовой инженер, а когда-то вместе начинали.

– Начальник, – парировал Павлик, – а мама тебя кормит и одевает.

Тут в их ссору включалась я: «Не знаешь ты, Павлик, какие отцы бывают. Приходят пьяные, буянят, пропивают все, а у тебя такой порядочный папа, каких еще поискать». После моей защиты Павлик молча уходил в свою комнату, оставляя своего порядочного отца в покое, я доделывала работу по дому, ставила будильник на утро пораньше, чтобы подготовиться к урокам, так как вечером уже никаких сил на это не хватало, и так изо дня в день из года в год. А куда деваться? На дворе девяностые. Хорошо, что хоть я ежемесячно получаю живые деньги, сейчас это большая роскошь..

Итак, дискотека продолжается, дети веселятся, а я никогда не думала, что знакомые любимые мелодии после ухода мужа могут причинять такую невыносимую душевную боль.

У Павлика, по-моему, тоже сейчас далеко не празднично на душе. На днях получил двойку по истории. «Представляешь, мам, я даже как будто не слышал, о чем меня спрашивают и даже обрадовался, когда мне сказали: «Садись, два». Ругать сына я не стала, ведь мы никому не говорили, что мы «брошенные».

Наступило 8 Марта. На праздник приехала наша дочь Даша. Она сказала, что папа звонил ей и приглашал ее и Павлика в гости, дал ей свой адрес, но, правда, номера домашнего телефона не дал. Посмотрев на адрес, мы поняли, что живет наш папа рядом с центральным рынком. Никаких препятствий общению детей с отцом я воздвигать не хотела, наоборот, голова моя была забита правильными педагогическими догмами, вроде таких как «мужья уходят от жен, а не от детей». К тому же у моего мужа был довольно серьезный диагноз, который требовал дорогие лекарства, хорошее питание и надлежащий уход. И мне казалось, что, напомнив его любовнице об этом, заставит ее задуматься, а стоит ли связывать свою судьбу с ним.

Я с нетерпением и тайной надеждой ждала возвращения Даши и Павлика.

– Ой, мама, не тешь себя иллюзиями, папа не вернется, – заявила мне вернувшаяся Даша.

– Что он сам вам так сказал?

– Да нет, его даже дома не было. Похоже она и не знала, что мы приглашены в гости. Дальше порога она нас не впустила. Начала обвинять нас, как мы могли выгнать такого хорошего человека из дома, что мы его недостойны, а достойна его она и ее сыновья. Оказывается и папа сказал ей, что без нее ему не жить, а в своей семье только дни доживать.

– Когда же я, – продолжила Даша, – сказала, что папа больной человек, она ответила:

– Это не ваша забота, я сама буду его лечить.

– Но он зарплату годами с завода не приносит, а лекарства стоят дорого.

– А я в деньгах не нуждаюсь, у меня тетя пенсию получает, а муж алименты на сыновей платит.

Павлик подошел ко мне и сказал:

– Не расстраивайся, мама, и совсем она не красавица.

Похоже Павлик был ошеломлен видом любовницы своего папы. В его представлении она должна была быть молодой, изящной, а тут вышла сорокалетняя тетка в стоптанных тапках.

– А для меня все сорокалетние бабы на одно лицо, и животы у всех одинаковые, на три метра вперед выпирают, правда, морщин у нее чуть поменьше, конечно, чем у тебя, – продолжила Даша наш разговор с Павликом.

Из рассказанного детьми я поняла, что любовница мужа не особо образованная и не особо воспитанная женщина. Но даже если бы она была дамой с учеными степенями, а этикету обучалась бы в лучших домах Лондона – мне все равно было бы плохо.

Праздник прошел, Даша уехала, мы с Павликом остались одни.

– Знаешь, мам, – сказал мне Павлик, – папа уже точно не вернется, но мне не хочется, чтобы в классе знали, что он ушел от нас. Поговори с ним, пусть пока не афиширует свой уход до моих летних каникул, а к осени, к началу следующего учебного года как-то эта новость уже перемелется.

– Я понимаю, – продолжил Павлик, – от такого сына – раздолбая, как я, наверное, хочется и уйти.

У меня в голове крутились собственные мысли:

– От хороших жен мужья не уходят, женой, похоже, я была никудышной. Самооценка моя упала ниже некуда.

Через какое-то время муж заскочил к нам домой, чтобы забрать свой старый костюм. Настроение у него было преотличное.

– Знаешь, моя Зина сказала, что надо мой костюм сдать в химчистку, поэтому я заберу старый, чтобы пока ходить в нем на работу.

– Значит, ее зовут Зина. Имя какое-то дореволюционное, – подумала я. Хотя если бы ее назвали самым благозвучным именем в честь какой – нибудь античной богини, для меня все равно было бы нехорошо.

Глава 2

Итак, она Зина, а я Марина Панкратьевна. Имя мне мое нравится, а вот отчество… Сейчас я привыкла к нему, но когда я училась в пединституте, и мои однокурсницы были Ивановы, Николаевны или Петровны, то мне, Панкратьевна, было не совсем комфортно. А папа мой не только Панкратий, но еще и Панкратий Панкратьевич. Я его как-то спросила:

– А почему тебя назвали именем деда, что, других имен не было?

– Объяснение очень простое, – ответил он, – девочки у моих родителей выживали, а вот мальчики почему—то умирали, и когда родился я, кто-то посоветовал дать новорожденному имя отца.

А родился мой папа, Панкратий Панкратьевич, в 1921 году. Социальное происхождение – крестьянин. Свою родословную он знал начиная со своего пра-прадеда Сергея.

Где-то в 19 веке этот самый Сергей собрал свои пожитки, погрузил их на телегу, посадил туда же жену и сына Степана и отправился из Пензенской губернии на плодородные Оренбургские земли. У Салтыкова-Щедрина в произведении «Пошехонская старина» братец Федос, прибывший из Оренбургской губернии, очень точно расписывает преимущество этих земель.

«Земля у нас черная-черная, на сажень глубины. Как подымут целину, так даже лоснится. Лес дубовый, рек много, а по берегам все луга поемные – трава во какая растет, словно тростник тучная!

– Манна с неба не падает ли?

– Нет, я верно говорю, не хвастаюсь. Именно на редкость земля в нашей стороне:

– Кто же на ней живет? Помещики что ли?

– Нет, башкиры. Башкиро-мещеряцкое войско такое есть: как завладели спервоначалу землей, так и теперь она считается ихняя.

Границ нет, межевания сроду не бывало: сколько глазом ни окинешь – все башкирам принадлежит.

– Ведь землю-то, чай, купить надо?

– Самые пустяки стоит. Кантонному начальнику по гривеннику за десятину заплатить да обществу, за приговор, ведер десять водки выпоить – сколько угодно отмерят».

Похоже нашелся такой вот братец Федос, который так же привлекательно расписал оренбургские земли для государственного крестьянина Сергея, который не побоялся дальней и трудной дороги. Целый год он добирался до своего нового местопроживания и обосновался на самом севере Оренбургской губернии, скупил задешево большое количество земли, а затем начал ее перепродавать таким же государственным крестьянам.

Появилось село, которое назвали Сергунькино, а самым богатым человеком в этом селе был, конечно же, пра-прадед Сергей. Такая же богатая и благополучная судьба была и у его сына Степана, затем все богатство перешло внуку Архипу, а затем правнуку Панкратию, который был моим дедом.

Но, как утверждал Максим Горький в романе «дело Артамоновых», «четвертое поколение богачей теряет все». Так и случилось. Революция, гражданская война, затем раскулачивание, так что моему деду и папе кроме страданий ничего это богатство не принесло.

Бабушка, мама моего папы, не выдержала всех этих тягот жизни и умерла, а мой дед, овдовев, привел в дом мачеху, и жизнь моего папы стала вдвойне неуютной.

В 1939 году папу призвали на срочную службу. Определили его в артиллеристы, где нужны были сильные, крепкие и здоровые парни, каким и был мой папа. А служить отправили в Монголию.

Все мы знаем, какую негативную славу имеет наша армия, но, похоже, для папы армейская жизнь показалась намного лучше, чем жизнь в полуголодной деревне, поэтому после года службы у него появилось желание остаться сверхсрочником.

– Бойся желаний своих, иногда они материализуются и совершенно не в той форме, в какой тебе хотелось бы.

– Ах, ты хочешь быть военным, – сказала папе судьба, – так будь им.

Служба срочная еще не успела закончиться, как началась Вторая Мировая война. Дивизию, где служил папа, перебросили из Монголии на передовую, а папа стал бойцом Южно-Украинского фронта, форсировал Днепр, за что получил орден, освобождал Европу, а закончил войну в Австрии, войну, но не службу. Служить было некому, и папу демобилизовали только в 1948 году.

Итак, девять лет он был военным, желание его исполнилось, но какой ценой. Ему двадцать семь: ни кола, ни двора, ни образования, ни профессии.

Сначала, после демобилизации, он поехал в Среднюю Азию. Сейчас нас возмущают толпы гастарбайтеров, прибывающих в Россию в поисках работы из стран когда-то нашего общего Советского Союза. А вот в те времена, наоборот, россияне ехали туда в поисках работы и из-за теплого климата. Вот именно климатом и привлек папу его двоюродный брат, который демобилизовался намного раньше и уже вместе с молодой женой обосновался там.

– Здесь, – писал он в письмах папе, – даже в одежде экономия. Зимы практически нет, не то что у нас.

Папа уговорился, но через какое-то время вернулся.

– Почему не остался там? – спросила я, когда стала взрослой.

– Змей там много, а я их боюсь, – ответил папа.

– Выходит, фашистов не боялся, а змей испугался, которые и вернули его на родину, где и встретил он мою маму Татьяну Кузьминичну, которая тоже была дочерью кулака, но не потомственного, как папа, а «сталинского».

После гражданской войны крестьянам раздали землю, поэтому рядом с селом, километрах в трех, появился поселок из двадцати дворов и назвали его Красная Поляна. Бабушка говорила, что такое название поселок получил оттого, что красных ягод летом на полянах много, но, скорее всего, не из-за ягод, а в честь красного цвета революции. Вот в этот поселок одним из первых и переехал мой прадед Наум со своими взрослыми женатыми сыновьями Антипом и Кузьмой и до 1930 года трудились на своей земле и крепко стали на ноги.

Когда же началось раскулачивание, то на улице оказался и мой дед Панкратий в Сергунькино и мой дед Кузьма в Красной Поляне. Но, Слава Богу, никуда не сослали и не потому, что в их селе раскулачивание проходило гуманнее, чем по всей стране. Просто, как ни странно, оба моих деда были не только кулаками, но еще и красноармейцами. В самом начале гражданской войны через их село проходил какой-то красноармейский отряд с огромным количеством обозов.

Командиру отряда нужны были дополнительные бойцы для охраны этих обозов, и он почему-то взял для этого молодых мужиков из зажиточных семей, и оба мои деда оказались в их числе. Отряд покинул село, а родные были уверены, что уже никогда призванных в Красную Армию мужчин их села в живых уже не увидят. Но прошло где-то полгода, и все они вернулись живые и здоровые, с документами бойцов Красной Армии.

При раскулачивании возникла проблема, которую решили довольно оперативно. Кулаками признали не моих дедушек, а их отцов, которые жили с ними и на тот момент уже были дряхлыми стариками. Дедушкам моим предложено было отречься от них. Конечно же, не отреклись. Раз так, то отобрали все, выгнали из домов, ну а ссылать куда-то дряхлых стариков, их отцов, какой смысл, и здесь с голоду долго не протянут.

Глава 3

В самом начале 1949 года мой папа вернулся в Сергунькино. К сожалению, и мачеха, и отец его уже умерли, а в доме хозяйничал его младший брат по отцу Яша, успевший к тому времени уже обзавестись семьей, так что места моему папе в родительском доме не было.

В Красной Поляне жили две родные старшие сестры: Вера и Лена, обе овдовевшие еще в самом начале войны. Папа отправился навестить их. Дойдя до Красной Поляны, первым, кого он встретил, был мой дед Кузьма Наумович, который очень ему обрадовался и пригласил в гости. Бабушка, Авдотья Дементьевна, засуетилась, накрыла на стол, дед достал бутылочку самогона.

Бабушка родила пятерых детей: двоих мальчиков и трех девочек, но в живых осталась только самая младшая, моя мама. Когда папу забирали на срочную службу в 1939 году, он приходил в поселок попрощаться с сестрами и заходил к Кузьме Наумовичу, который жаловался, что вот только Танька и сталась в живых, а Таньке, то есть моей маме, было тогда лет десять.

И сейчас, сидя за столом, папа вспомнил про жалобу моего деда:

– Кузьма Наумович, а девочка-то ваша жива?

– Жива, здорова и даже передовик. Видишь, – показал дед на стену, на которой висела в рамке репродукция с картины Васнецова «Аленушка», – это ее в райцентре наградили, на слете колхозных передовиков, вместе с подругой ездила туда. Еще и отрез на костюм подарили. Больше всех в уборочную накосили.

– А вы тоже в колхозе?

– Авдотья – да, а я так и остался единоличником.

– Налоги же платить надо.

– Плачу, вот валенки валяю на заказ, с этого и рассчитываюсь.

– А чего же в колхоз не идешь?

– А стоит ли за малость идти, все равно скоро эти колхозы развалятся.

Во дворе хлопнула калитка, и в избу вошла двадцатилетняя брюнетка. Это была моя мама. А в избе за столом сидел голубоглазый блондин с орденом и медалями на груди.

Так познакомились мои родители. Через неделю сыграли свадьбу, и папа переехал жить к моему деду.