Улыбка волчицы

Первую половину ночи возмущалась – почему человек не понимает, что не за тем я его непомерными усилиями из этого гиблого болота выталкивала, чтобы он вот так запросто назад возвращался. А вторую половину ночи уже сердилась, что теперь его ещё и выручать спешно надо, а потому требуется выслать через банк примерно тысячу. Господи, а у меня за душой только четыреста рублей – оставила крохи, чтобы кое-как дотянуть до пенсии. Но, надо признать, сюрприз удался на славу – если глаз не сомкнула всю ночь, думаючи, где спозаранку искать недостающие денежки. Новый год через два дня, кто даст в долг? К празднику местный народ месяца за два начал готовиться, чтобы хоть как-то новогодний семейный стол достойно обставить. Богачей среди моих знакомых нет. И, как ни крути, ситуация неприятная. На исходе ночи решила: пойду с утра пораньше наугад. Кого встречу, у того и просить буду.

Как решила, так и сделала. Вышла из дому ещё затемно. А на улице – никого. Мороз, туман, и даже собаки не бегают. Дошла до базара. Там в некоторых углах несчастные торгаши на лютом морозе уже шевелиться начали. Присмотрелась. Есть один знакомый – Михаил с Волги, я у него носки из козьей шерсти покупала. Торговалась до одури. Вряд ли он меня смог забыть за два-три месяца, обычно годами помнят. Подхожу, прошу слёзно:

– Михаил, одолжи пятьсот рублей, к вечеру перезайму, отдам.

– Как наторгую. Пока у самого пусто. Подожди маленько, вот покупатель пойдёт, тогда уж точно дам…

Вижу, что помнит, не забыл. И не врёт. Но деньги-то срочно нужны. Наседать бессовестно стала.

– Дорогой, ищи, где хочешь. Выручай. Сын в аэропорту застрял.

Михаил понял с полуслова. Взял у торговых сотоварищей в долг. Минут через пять деньги были уже при мне. Всю дорогу до банка молилась за здоровье его детей.

На улице темень – глаз выколи, а в банке народу – не протолкнуться, наверное, перед праздником платежи по кредитам погасить хотят. Взяла талон на перевод. Делать нечего, придётся выстоять очередь. Присесть некуда, все сидячие места заняты. Вскоре, чувствую, больные ноги уставать стали, и бессонную ночь начала ощущать – разум в кучу собрать не могу. Да ведь и старость – не радость, дня в своей жизни спокойно не прожила, организм изношенный, силам-то неоткуда взяться. Переминаясь с ноги на ногу, слегка пошатываясь, отстояла ещё минут двадцать.

Чтобы отвлечься от мыслей о близком обмороке, стала народ вокруг себя рассматривать. Справа вертлявая дамочка стоит, на боку дыру вертит. Хорошо, что молчит, а то половина мужиков уже бы разбежалась от её глупостей. Слева – мужик с глубокого похмелья, Новый год досрочно отмечать начал, перегар – как химическое оружие, кто в себя вдохнёт, сразу преставится. Прямо передо мной – зек ёрзает, туда-сюда шмыгает. А в перерывах, как и я, людей взвешивает, кто на сколько тянет. Похоже, вышел из тюрьмы недавно, ещё не совсем к воле привык. Не особо серьёзный зек, глубинной крепости духа не видно. Сидел часто, но малые сроки. Ни позвоночника не чувствуется, ни зековского кодекса чести. За ним в очереди – камуфляжный парень набычился. Кредитов пять, сердешный, имеет, судя по бумажным платёжкам в руках.

У банкоматов очередь плотнее, но движется совсем медленно. Служивых людей полно, в милицейской и военной форме. Снимают деньги изредка, всё больше платежи через банкоматы проводят. Тяжело народ живёт. За свои мечты проценты непомерные платит.

Сбоку у перегородки освободилось место. Быстренько сменила позицию, привалилась спиной на зелёную твердь. От стремительного перемещения закружилась голова. Пальцами обеих рук потёрла лоб, а боковым зрением вижу, что зек глаз с меня не спускает. Скорей бы уж очередь подошла, что ли, – четверых переждать осталось: вертлявую дамочку, зека, похмельного мужика и камуфляжного парня. Смотрю, зек вихлястыми шажками ко мне вознамерился двинуться. Кричать начал, что я до него к контролёру не пройду. Ещё сообразить не успела, чего он хочет, как его руки у себя на глотке почувствовала. Деваться некуда, бороться стала. Ну и орать тоже начала. Контролёрша, престарелая девушка, стыдить взялась возмущённо, что мы перегородку сломаем. Другие люди безмолвствовали. Кое-как зека от себя оторвала, по сторонам огляделась – охраны нигде не видать, наверное, под лавку со страху спрятались, чтобы в историю не вляпаться. Хотя… Сама виновата… нельзя в антигороде слабость свою на людях показывать ни при каких обстоятельствах. Оплошала… Ночь бессонная, видать, сказывается… Зек счастьем у стойки сияет, как же, всеобщего внимания потасовкой достиг, и целых десять тысяч громко на счёт себе положил.

Отправила перевод, все данные на двадцать раз перепроверила, а потом – на улицу – на свежий воздух. Уже рассвело, а воздух-то и впрямь очень свежий – градусов за сорок наверняка. Сначала отдышалась, в себя немного пришла, а потом двинулась вдоль улицы к автобусной остановке, домой надо ехать – в честь дорогого гостя печку пожарче протопить.

Задумавшись, чуть не сбила с ног низкорослую толстую бабу с такой же закутанной толстой собакой. Стоят, обе рот и пасть разинули, глазеют на голого мужика – тот босиком по проезжей части дороги шурует. Нашли чему удивляться. В антигороде и антигерои особенные, как этот, к примеру. Подошвы льдом обжигает, а он и шагу не прибавит. Ногами эдак выпендрёжно шаг печатает, и сразу чувствуется, что не довоевал. Через плечо коричневая занавеска перекинута, как тога у римского сенатора. Живот кровенится свежей ссадиной. Я не в первый раз в антигороде антигероев встречаю, и точно знаю, что этот голый мужик не побежит ни при каких обстоятельствах, даже если мороз за пятьдесят градусов перевалит, а за ним легион врагов будет гнаться. Думаю, что и не чихнёт ни разу после такого моциона, антигероям и на лютом морозе ничего не доспевается… Рядовой случай.

На остановке народу порядком скопилось, в морозную погоду в антигороде автобусы редко ходят. Не то солярка замерзает, не то двери плохо закрываются – оснований всегда много найти можно, если работать не особо охота. А люди… даже причину убийства легко объяснить смогут, им только дозволь…

Вижу, женщина возле топчется, как давешний зек в банке, глаз не спускает. И здесь в покое не оставляют.

– Вы меня помните? – спрашивает.

Лицо, вроде, знакомое, а признать никак не могу. Называет себя. Тогда и я вспомнила – антигородская чиновница. Исхудала, в гроб краше кладут, видать, болезнь крепко прижала, потому и подошла. Раньше и головы в мою сторону не поворачивала.

– Вы знаете, я ведь хотела заступиться за вас в банке, да как-то не успела. Думала, что зек вас зарежет. Вы в милицию заявление уже отнесли? – любопытствует.

Мне смешно стало. Потому как на глазах сочинялась очередная легенда о страшном зековском произволе. Лучше бы о своих «подвигах» рассказала: её-то послужной список покруче будет, чем у давешнего зека, потому как чиновники в моём антигороде над людьми глумятся на высоком профессиональном уровне. Заступиться она за меня хотела. Ага. Как же. Толпа человек в пятьдесят, помнится, в банке находилась, и в милицейской форме мужики были, а все до единого смолчали, как в рот воды набравши. Только посторонились слегка, чтобы им в драке невзначай не прилетело. Ничего отвечать ей не стала, всё равно не поймёт. Как объяснить, что зеку лично я была не нужна, он просто хотел красиво положить деньги на счёт. Долго выбирал самого слабого. А тут я сама подставилась. Но если уж мне придёт охота с кем-нибудь пободаться, сильных ощущений пожелается, в чём очень сомневаюсь, то заявление в милицию подам на трусливых банковских охранников, а не на зека, который сдуру тюремные представления о воле с собой в банк приволок.

Чиновница начала рассказывать о своих болезнях, что мне сразу категорически не понравилось. Отошла в сторонку. В антигороде многим ещё тяжелее живётся, да только они не разбрасывают свои проблемы вдоль и поперёк на всех встречных и поперечных, молча терпят.

Автобус всё не приходил. Люди перестали ко мне приставать, зато тяжёлые мысли мощными рядами в наступление ринулись. И большинство из них – о зеках, о жизни, об антигороде.. Но думай не думай, а кругом зоны. И зекам после отбывания больших сроков податься зачастую некуда, они в антигороде и оседают. Только на антигород это не особо влияет, потому как он давным-давно живёт не по закону, не по обычаям, не по совести, да и не по понятиям, а по установкам местных чиновников, которые жируют и беспредельничают. И кого чиновники своей постоянной жертвой наметят, того всем кагалом и будут из года в год в болото втаптывать. В антигороде опасаться надо не разовых стычек с зеками, которые по тюрьмам и зонам наскитались, а тех, кто выше закона себя ставит, – непосаженых, потому что безнаказанность всегда рождает вседозволенность. Натерпелась, знаю. И вряд ли когда-нибудь забуду, как чиновники гнобили меня за Литературный институт. Как субсидий лишали несметное количество раз. Как обсчитывали с коммунальными платежами. Как голодала и замерзала. Ну и как напоследок из очереди выкинули на санаторно-курортное лечение.

До того дораздумывалась, что самой противно стало. Были бы крылья, взяла бы и улетела сейчас. Захватила бы сына из аэропорта, ему тоже не сладко – забыть в своей Москве не может, что оставил мать одну в антигороде, вот и потянулась его душа обратно ко мне в гиблое болото.

Забывшись, вдохнула от возмущения холодный воздух всей грудью, и вдруг почувствовала, что силы удесятерились. И крылья будто за спиной выросли. Взмахнула ими раз, другой… А взлететь не могу, вечная мерзлота, видать, не отпускает. Ноги за десятки лет в болото вросли, корни пустили. Ещё разок поднатужилась. Звон послышался. С крыльев осыпь хрустальная посыпалась. Почувствовала, что слишком поздно я за ум взялась. Пропустила время, когда из антигорода улетать надо было. Мечты мохом поросли, позеленели. И всё же… несмотря ни на что… вопреки всему… оторвалась от промёрзлой земли, поднялась над антигородом и полетела. Туда, где солнце. Где тепло. Где ещё можно повстречаться с правдой, законом и справедливостью…

Определилась с направлением. Выбрала скорость. Но решила ненадолго вернуться – сделать напоследок прощальный круг над антигородом, где зря потратила на глупое противоборство десятки лет… И вдруг что-то дрогнуло в душе. Что я делаю? Это ведь мой город! На кого же я его брошу?! Да ведь и городу без меня совсем одиноко будет…

Сделала ещё круга два над заснеженными улицами. Хотела заплакать, да слезинки на щеках замёрзли, льдинками скатились. Пораздумалась. А после тихо и вежливо попросила себя назад домой воротиться. Потому как пришла пора печку топить… И Михаилу с Волги долг в пятьсот рублей к вечеру отдать надо…