Чужая жизнь

© Сержант Леший, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Иллюстрация на обложке Владимира Гуркова

Глава 1

Ехал в Карелию я во второй раз в жизни. В первый раз я посетил этот сказочный край два года назад. Так, заскочил с приятелем на пару недель. Да и то через восемь дней меня выдернули домой телефонным звонком. Было это в первых числах сентября. Ягод и грибов в тот год высыпало немерено, туристического народа вообще никого.

Специально так время с приятелем под поездку подгоняли – чтобы свалили молодые семьи с галдящими детишками и их вечно недовольными мамашами. Классно, кстати, получилось. Ни комаров, ни вездесущей мошки, ни назойливых и постоянно ужравшихся в дрова автотуристов с их любимой музыкой, несущейся из всех динамиков семейных пепелацев. Ещё и с погодой повезло – затяжные дожди пока не начались. В полдень было жарко, вечером – тепло, под утро – прохладно, в течение дня иногда ветрено, а то и слегка дождливо. Сказка.

Проскочили вокруг Ладоги, заехали на пару речек и на пару озёр. Искупали червяка, наловили рыбной мелочи, купили брусники с черникой, ибо собирать в поездках мне всегда влом. Да и время терять, отмахав почти полторы тысячи вёрст в один конец, было откровенно жаль. Рыба была не сильно нужна. За весну и лето мы её столько ловим, что, несмотря на то что раздаём соседям большую часть уловов, в морозильной камере к зиме скапливается килограммов по семьдесят у каждого.

Данную поездку я готовил загодя, причём в этот раз собирался в одно лицо. Хотелось новых впечатлений – и ехать. Просто неспешно ехать по дорогам и ни о чём не думать, останавливаясь для отдыха там, где нравится. Поэтому и маршрут проложил извилистый, с заездами на дальние, насколько это возможно, озёра. Домой возвращаться раньше чем через пару месяцев я не собирался. К тому времени был я уже вынужденным пенсионером и никуда не торопился.

Жизнь мне удалось прожить извилистую, но не слишком разнообразную приключениями. К пятидесяти годам кроме сахарного диабета, загородного дома, квартиры и двух неплохих машин ничем особенным не обзавёлся. Последняя жена растворилась в необъятном мегаполисе лет семь назад. Детьми я так и не оброс, и последние годы вел жизнь стареющего ловеласа. При этом четыре года назад из-за прогрессирующего диабета, запустив его настолько, насколько это было возможно, я лишился половины правой ступни. Отчего резко бросил пить и жрать что ни попадя, когда в голову взбредёт.

Пока лежал в больничке и потом дома, понял, что жизнь прожита и нового ничего мне увидеть более не суждено. К тому же, чуть оклемавшись, я словил ОРЗ, то есть очень резко завязал, причём со всем прежним образом жизни. В общем, решил смотаться в Карелию, а начать с Мурманской области. То есть добраться до самой дальней точки маршрута по мурманской трассе, а потом не торопясь, задирая ногу на каждом понравившемся месте, ползти в сторону дома.

Самая дальняя точка была определена как полуостров Рыбачий в Мурманской области. Ну, Рыбачий и Рыбачий, камни и сопки, тундра и бесчисленные озёра, залив морской, мошка да комары. Доты старые, железки ржавые и ржавые же железные бочки, периодически украшавшие северный пейзаж. Народ встречался как местный на раздолбанных жизнью тарантасах, так и рыбаки-туристы типа меня, кто с жёнами-детьми, кто по двое-трое. Задницами, впрочем, не цеплялись – не северный берег Чёрного моря, стоянок хватает.

Вот только попав сюда, я понял, что север – это совершенно не моё. И хотя погода порадовала нежарким солнышком и лёгким ветерком, сдувающим с берега кровососущую мерзость, особенно задерживаться я не стал. Что называется, отработал программу, отметившись у дальнего флажка дистанции. Двое суток, впрочем, поболтался по окрестностям, честно пытаясь настроиться на благодушный лад, напитываясь новыми видами и просто отсыпаясь после долгой дороги.

Никуда не спешить было до такой степени необычно, что даже сейчас я находился в некотором недоумении. Обычно ведь как? Едешь на короткий отдых и чётко знаешь свои временные рамки, а сейчас я именно никуда не спешил, собравшись после Карелии и Питера так же не торопясь добраться до Крыма. Вслед за летом.

В своё время я удачно «отдал долг Родине», оттрубив положенные два года в Закавказском военном округе в Ленкоранском погранотряде санинструктором, закончив перед этим медицинское училище рядом с домом. Так что юношеский спермотоксикоз мне удалось удачно проскочить, болтаясь по окружному госпиталю, что, впрочем, не помешало отстреливать по паре рожков из «калаша» в неделю. Начальник госпиталя прошёл Афган и отношение к исполнению прямых своих обязанностей имел своеобразное, гоняя подчинённых на стрельбище в любое свободное время дня и ночи.

Затем несколько лет я отработал на «скорой помощи» фельдшером, где полностью утратил опять же юношеский максимализм и приобрёл философское отношение к жизни, разбавленное изрядной долей скептицизма. Потом перестройка и жизнь вынесли меня в контору по продаже медицинской техники, где я и прозябал до последнего времени.

Красивая всё же страна Карелия. Маршрут я проложил извилистый, вдалеке от основных трасс, только с месяцем не угадал, надо было бы ехать попозже, в августе. А то как там Пушкин писал? «Любил бы лето красное, кабы не пыль, не комары да мухи?» Вот здесь этого удовольствия в тройном размере, а по мошке – в десятикратном.

Я особенно не торопился, заскакивая на все более-менее крупные озёра и водохранилища, так что до половины обратного маршрута умудрился добраться только в начале июля. В один из бесконечно длинных летних дней я доехал до двух живописных озёр почти на границе с Финляндией. Затарился в магазине небольшого посёлка и, отъехав километра на полтора, встал на стоянку. Надо было пожевать и отдохнуть слегонца.

Проснулся уже под вечер. Ну как вечер? Белые ночи же. Для жителя средней полосы явление необычайное. Темнеет медленно, медленно, а потом, в тот момент, когда кажется, что вот прямо сейчас выключится свет, вдруг неожиданно появляются первые лучи солнца. Я в это время как раз люблю рыбачить. В низинах и на воде туман появляется и комара значительно меньше, чем днём. Так что за оставшееся время я вполне мог найти приличную стоянку и распаковаться.

Ехал по дороге не быстро. По таким дорогам не сильно разгонишься, так как просёлок на стиральную доску похож. Видимо, грейдером утрамбовывали, ну или как там эта строительная техника называется. Откуда взялся этот грузовик, понять я не успел. Мой джип только в поворот входил, дальний свет по глазам, удар, короткий полёт, боль и темнота.

Очнулся от удушья. Нет, не так. Я тонул, захлёбывался в воде, мозг отказывался работать. Но я тонул? Нет, руки вцепились в песок, и я, полузадушенный, кашляя и неэстетично блюя желчью, водой, остатками воздуха, сидел на каком-то песке, в ледяной, как показалось, воде. Что за бред? Откуда всё это?

Нет, всё потом, сначала проплеваться и выбраться отсюда. На берег, на песок, кстати, холодный и дальше – на карачках, в полубреду воткнувшись головой в возвышающийся над полоской прибрежного песка берег. Наконец, трава. Обессиленно свалился на бок, спазм так и торчал в горле ледяным комом, ни протолкнуть, ни вытолкнуть, и… холод и ноющая боль? К голове слева чуть прикоснулся и сразу же потерял сознание опять.

Проснулся как толчком от холода. От холода? Да какого на хрен холода? И где я? Серое утро только чуть проклюнулось. Обрывки тумана не доставали до леса, но полностью покрывали гладь воды. Глаза выхватили какую-то нелепость. Лежу чуть на правом боку, башка раскалывается, как будто слева сзади гвоздь воткнули, в правой руке в кулаке нож зажат. Ну как нож? Штык от трёхлинейки, и не хреновый такой, свеженький, будто вчера выкованный. Был у меня такой, когда дом строил, наткнулся, когда фундамент копали. Тот ржавый был, но острый, а этот – новьё, муха не сидела.

К голове не прикоснуться, и не знаю, что больше, холодно или больно. Песец какой-то и серая темнота. Надо отсюда выбираться. Разжал скрюченные пальцы, привстал на правый локоть. Воротник гимнастёрки давил горло. Да что это? Какой на хрен гимнастёрки? Сел на задницу и огляделся. Весь мокрый, холодно, даже боль в голове притупилась.

Да откуда всё? Штык никуда не делся, гимнастёрка, несуразные штаны и сапоги. Да я никогда в жизни сапог не носил, в армии только. На автомате, чуть прикасаясь кончиками пальцев, ощупал черепушку. На голове слева, за ухом – ссадина, как будто наждаком стесало. Кровь не идёт, кстати, и мокрый весь, от макушки стриженой, но это у меня чуть не с детства привычка, до мокрых кирзовых сапог.

«Яловых», – неожиданно мелькнуло в голове как будто с обидой. Откуда это слово?

Тихо-то как. Башка по-прежнему ничего не соображает, весь мокрый, потрёпанный и какой-то жалкий. Сам себе противен. Снять надо всё и выжать, а то сдохну прямо так. Сначала сапоги, портянки, стянул гимнастёрку, с трудом протискивая голову. Обнаружилась белая рубаха, повозился с ремнём.

«Кожаный командирский», – всплыло опять и снова по-детски обиженно.

И рубаху эту долой. Стянул штаны, опять белые подштанники, фиксировал как будто отстранённо. Сижу голый, тряпки вокруг разбросаны. Надо двигаться, а то замёрзну совсем. Начал пальцами ног шевелить, и тут меня пробило.

Пальцами ног! Вашу ж мать нерусскую! У меня же нет пальцев на правой ноге! Вернее, не было, а сейчас есть, плюс пивной живот куда-то делся! Да вообще сейчас я выгляжу так, как будто вчера из армии вернулся. Оттарабанив последние восемь месяцев своей службы на заставе, куда меня занесла нелёгкая после одного нехилого косяка, я выглядел никак не хуже.

Мать, мать, мать, по привычке ответило эхо. О! Вот это Агафонов просыпается. Это точно я – состояние лёгкого глумежа меня преследует постоянно. Ещё секунд пятнадцать я шёпотом вспоминал всех предков. И… Кстати говоря, некоторые выражения я высказал впервые в жизни. Я и не думал, что знаю такое.

Ладно. Что в сухом остатке? Мокрый молодой мужик, голый и с пробитой башкой, с вроде целыми внутренностями, замёрзший, злой и голодный. Впереди – чёрная гладь воды, за спиной – лес, рядом – сосна, ну и туман вдали клубится. Почему с такими подробностями? А как-то сосредоточиться надо? Я же офисная крыска. Мне всё по полочкам разложить необходимо.

Сначала выжать всё и одеться. Штаны, ибо голым жопом, простите за мой французский, я на хвое сидеть не приучен. Впрочем, особого неудобства не испытывал, ибо организм ничего кроме холода пока не воспринимал. Подштанники, они на завязочках, мать их, но справился, потом – штаны (в карманах пусто), ремень, потом – рубаха, и тоже несуразная, но вроде теплее стало. Чуть-чуть, но теплее.

Гимнастёрка. Сразу всплыло: документы в левом кармане. В тряпочку завёрнутые. Хозяйственный я парень! Ха. Опять глумёж начался, но темновато пока, не увижу них… чего.

Теперь – сапоги. Как их обувать? Портянки эти… Как их мотать-то? Вспомнить бы правильно. Спасибо деду из моего далёкого детства. Первый навык, который мне он дал, это мотать портянки. В армии уже носки выдавали, но я потом портянки соорудил под недолгий смех своих сослуживцев. Уже через пару дней ко мне гонцы потянулись за наукой нехитрой, но полезной в том жарком климате.

Обулся, в общем, с грехом пополам и оделся. Холод не ушёл, но притупился слегка. Дальше-то что? Куда бежать? Кого мочить? Встать-то удастся? Документы не забыть, а то без бумажки. Опять меня не туда занесло.

Протянул руку, размотал чуть влажную тряпочку, достал красноармейскую книжку и тупо уставился на текст. Чёрт. Я сплю, что ли? Вот это я попал так попал. Попаданец, блин. Сержант войск НКВД, Малахов Александр Алексеевич. Восьмидесятый погранотряд, 3-я пограничная комендатура.

Ночная же ты фея! Комсомольский билет. Комсомолец с тысяча девятьсот тридцать девятого года. А сейчас какой год и месяц? Июль, судя по всему. Или июнь? Но точно не август. В августе холоднее. Наверное.

Вашу ж маму! Лет мне двадцать четыре, вот и вся информация пока. Мозги дебила двадцать первого века в теле дебила века двадцатого. Забавный каламбурчик! Но чего только жизнь не подкидывает.

Что мне теперь с этим делать? Здесь же леса сплошные, озёра да болота. И населения полтора инвалида на двадцать квадратных километров в лучшем случае. Но танцевать надо от печки, от воды то есть. И первое потрясение или, так сказать, находка.

Труп обнаружился сразу. Чуть правее по берегу. Погранец, судя по одёжке. Петлицы зелёные, фуражки нет. Лежит ногами на берегу ничком, лицо в воде. Подтащил ближе на берег за ноги. Угу. Три дырки в спине. Принялся вытаскивать, но только перевернуть смог. Выходных отверстий на груди нет.

Странно. Не пулемёт. Из пулемёта и винтовки насквозь прошило бы. Молодой мальчишка совсем, оставил в воде, только на берег вытянул чуть, за руку. Рука холодная и не гнётся – пара часов точно прошли. Быстро в воде окоченел. Хоть и лето, а в воде холодно. Сам от этого холода чуть не сдох.

На деревянных, негнущихся ногах вернулся за штыком. Штык не оружие, а так, для успокоения души. Дошёл обратно, прошёлся по карманам пограничника, тоже документы и всё, ни оружия, ни каких-то нужных мелочей, как выгреб кто-то. Почему тогда у нас документы не забрали? Непонятно.

Второй труп чуть дальше, мужик лет тридцати, этому прилетело в голову, в затылок. Лица нет, наверное. Переворачивать не хочу, но надо, сидор за плечами у него, подсумки на поясе и винтовка чуть дальше в воде. Лезть придётся. А куда деваться? Неглубоко, впрочем, голенищами сапог воды не зачерпнул, подсумки снял вместе с поясом. Привычно прошёлся по карманам – и на хрен с пляжа. Под деревья. Нечего на берегу отсвечивать. Выходного отверстия у пехотинца тоже нет. Пуля осталась в голове. На излёте была, что ли? Опять странно.

Так. Что тут у нас? Документы на потом, со своими бы разобраться. Винтовка – трёхлинейка образца тыща восемьсот лохматого года. Ну, хоть это привычно. Такие винтари – обычное оружие в нашей стране. Их в своё время столько налепили, что все вохровцы на режимных объектах до последних лет социализма ими были вооружены. Трёхлинейками да «наганами».

Обойма, три патрона, подсумки пусты. Нет. Размокшие спички и кисет. Ну, это мне без надобности: курить я так и не научился, а как этот сержант, не знаю. Курить пока не тянет, а дальше посмотрим. Отложил на потом. Сидор тоже не сильно порадовал: тряпка, пара луковиц, хлеба кусок с полкило и десяток сырых картофелин. Непривычно мелких, кстати говоря. Да фляжка с водкой наполовину пустая. Глоток сделал, чтобы ком, так никуда и не девшийся, протолкнуть.

А это что? Металлическая коробка, в тряпицу завёрнутая. Что здесь? Я даже хмыкнул непроизвольно. Медицина! Два бинта, смотанных в большие рулоны, склянка с йодом, наверное, и два шприца. Шприцы – да-а! Стеклянные, большие, штоки металлические, иголки со стержень от шариковой ручки толщиной.

Я тут же вспомнил кинокомедию «Кавказская пленница». Вот таким шприцем Моргунова тогда кололи. Конечно, поменьше чутка, но ненамного. Иголки тоже металлические, такой иголкой при желании зарезать можно, если знать, куда её ткнуть. Берём! В кулацком хозяйстве всё понадобится. Я в глубине своей души тоже вроде как медик.

Да ладно! Так не бывает, чтобы у пехоты и винтарь сохранился, и сидор, и подсумки, а у двоих пограничников – один штык на двоих. Я вообще где? Трёхлинейка без штыка, хотя и так оглобля нехилая. Всё собрал в сидор, и подсумки тоже, может, на что пригодятся. С водки не развезло, согрело чуть-чуть, но, как я по опыту знаю, ненадолго, надо двигаться. Уже посветлело. Двинулся вдоль берега на полусогнутых, сторожась даже собственного дыхания, метров пятьдесят до поворота.

Здесь в озеро впадает неширокая река, быстрая, как и все местные реки. Прибрежная полоса широкая, метров пятьдесят до леса. Тут те, кто нас прикрывал, и приняли бой. Лейтенант с перебитыми и перебинтованными голенями, с раздолбанным близким разрывом пулемётом Дегтярёва, четверо пехотинцев и ещё трое пограничников, у всех винтовки. Были.

Произошло это, наверное, вчера вечером или ближе к ночи. Дальше у дороги стоянка, пара машин и часовой рядом с ними маячит. Одно радует: туман и меня прикрывает, и трупы на берегу. Часового случайно разглядел, по сигарете.

Вот беспечные мрази! Не война для них. Как на прогулке прибили десяток человек и спать завалились. Оружие, впрочем, с убитых собрали и в кучу под деревья свалили. Здесь же три сидора обнаружились, и не пустые. Я, как хомяк, все три прибрал и винтарь мокрый сменил на более-менее целый. Документов у лейтенанта нет, а «наган» есть, но не в кобуре, кобура пуста, а за поясом на животе, что тоже странно, и патронов четыре штуки. Лейтенанта перевернуть всё же пришлось – документы искал.

По берегу прошёлся сторожко, в подсумке у одного пограничника пара обойм оказалась, нож складной, да кобуру с лейтенанта срезал. Документов ни у кого не было, карманы вывернуты, а где и с мясом выдраны. До нас лениво идти было, что ли? Или на утро оставили? Крайний к лесу пехотинец порадовал пехотной лопаткой.

Встроиться никак не могу. Окружающая действительность воспринимается мозгом отдельными обрывками, как в старой покрашенной ленте черно-белого кино. Туман прибрежный песок прикрывает клочками. Развороченное лицо лейтенанта с выбитыми вырвавшейся на волю пулей передними зубами. Лежащий на спине пехотинец с двумя ранениями в живот и третьим в грудь. Видимо, добили раненого – входное в грудь опалённое. Натёкшая под пехотинцем кровь. Много. Свернулась уже. Двое неуловимо похожих друг на друга пограничников с порванными автоматными очередями телами. Запёкшаяся кровь на щеке одного из них. У второго перевязано правое бедро. Прямо поверх штанов. Ранение свежее – кровь проступила поверх повязки и так запеклась. Лежат совсем рядом. Братья? Или это смерть так сгладила молодые безусые лица?

И тут же, чуть переведя взгляд, стремительная полноводная речка, весело несущая свою воду мимо разыгравшейся недавно трагедии. Тёмная полоска леса вдали и плеск крупной рыбы, ударивший по натянутым как струна нервам и вернувший меня в действительность лучше ведра воды на голову.

Так и ушёл обратно вдоль леса, на дрожащих полусогнутых ногах. И прибарахлился, и чуть не обгадился, и в себя пришёл. По крайней мере, понятно, где моё оружие, я по ходу свой «дегтярь» лейтенанту оставил, но это всё лирика – не помню ни черта. Ясно стало, и как ребят положили, и как нам прилетело.

Пока лейтенант оборону на берегу изображал, по лесу с десяток немцев подошли и в упор, как салабонов. Ну и нам троим в спину. Умелые, сволочи. Что, впрочем, не удивительно. Передовые немецкие части два года уже воюют, а финны и того более.

Рассвело уже, валить надо отсюда, пока не началось. Жизнь с чистого листа начинается, а долгов уже полный сидор: и мужиков не похоронил, и от немцев бегаю как щен, и не первый день похоже.

Уходил в лес перпендикулярно озеру. Сначала в небольшую горку вперся, как лось. На холке дорога лесная обнаружилась, так, две колеи еле заметные. Лес прозрачный, сосны, брусника, черника, не остановишься нигде, метров на четыреста всё видно. Налево – немцы и река, направо – озеро и лес. Решил идти прямо, забирая наискось левее, там вроде ёлки виднеются. Только поглубже в лес забраться и дорогу из вида не упускать, а то у меня ни компаса, ни карты, ни мозгов пока. Соображалка только работает. На инстинктах.

Наконец-то на еловый выворотень наткнулся. Здоровый. Ствол в два охвата, ну и ямище будь здоров. Раздербанил сидоры. Гимнастёрка сухая и портянки, патроны и перевязочные пакеты, сухари, опять фляжка с водкой, картошка и лук, спички с кисетами, патроны, опять портянки. Третий порадовал окончательно: пара гранат «лимонок». Запалы отдельно в портянку замотаны.

Насколько смог, шустро переобулся и перемотал портянки, а то собью ноги – и привет родителям. С убитыми ногами далеко не побегаешь. Не дай бог проснутся эти уроды не вовремя и обнаружат, что один покойник сделал ноги. Загонят они меня к какому-нибудь болоту, а я к болотам никакого отношения не имею – боюсь я их до детской икоты.

Слегонца почистил небольшую луковицу, отрезал ломоть хлеба и по-скоренькому пожевал, накатив ещё граммов семьдесят водяры. Луковицу так и грыз, как яблоко, даже не порезал. Но это у меня с детства. Тоже дедова школа. Он самым краем кусок войны зацепил. Да и после войны ему, как и всей стране в целом, несладко пришлось. Так что некоторые его привычки и мне передались. Ком в горле провалился внутрь после очередного глотка водки. Хоть какая-то польза от неё, заодно и согрелся окончательно.

Всё своё нежданное хозяйство смёл в один сидор, запалы в гранаты вкрутил, кобуру на ремень прицепил, сидор на спину – и «алга»[1]. Впрочем, «алга» продолжалась недолго. Просёлочная дорога, сильно наезженная и мало изменившаяся со вчерашнего дня, обнаружилась метрах в восьмистах.

Тихо. Что здесь обычное дело. Только комарьё звенит, плюс мошка обнаружилась. Хорошо, что пока немного. В обе стороны никого, но слева – стоянка у немцев, а чуть дальше – мост через речку. Так что я у дороги притормозил ненадолго и на ту сторону перебрался, а вот с той стороны, с небольшого пригорка немцев я и увидел.

Не немцы это, наверное, а финны, что для меня песец полный. Они же местные, всё здесь в округе знают. Я лопушок городской по сравнению с ними и знания мои в этом сосновом лесу ни хрена мне не помогут. Нет, я, конечно, рыбак и лес вижу не впервые, но умения несопоставимы.

Часть действительно сваливает, собирается, по крайней мере. Около машин какая-то суета нездоровая, но мне от этого не легче, у моста явно кто-то останется и стопудово не с пустыми руками.

Мосты здесь основательные, построенные на века из строевого леса. Это я за прошлые дни нормально разглядел. Нет, нападать на стоянку в три грузовика и в сотню рыл я, конечно, не собирался. Дурных нема, я вам не рэмба какая. Немцам я на семь секунд, да и то если живым взять захотят. Ну, завалю одного издали, и вся война. Для меня. Немцы-то дальше отправятся, а я здесь останусь, зверушек местных прикармливать. Мне такой вариант не сильно подходит. Но поглядеть на них издали стоило. Я так понимаю, мне на ту сторону реки, а мост здесь один.

Купаться в речке я буду только в крайнем случае и явно не сегодня. На сегодня купаний мне достаточно. Хорошенького понемножку. Да и понять надо, будут эти рыла беспредельные меня искать или пожрут и дальше поедут. Что-то мне совсем не улыбается скакать по лесу от загонщиков.

Просочился дальше в лес метров на пять-шесть и тихой сапой от дерева к дереву двинулся к стоянке. Близко подходить не стал, метров за пятьсот расположился.

Ждать пришлось долго, часа два где-то. Немцы посуетились и притихли, как будто ждут чего-то, а потом сзади из-за поворота послышалось тарахтенье, и на дороге нарисовался мотоциклист. Мотоциклов оказалось два, оба с колясками и по два человека на каждом. Не доехав до меня с полкилометра, оба мотоцикла остановились уступом, и пулемётчики навели на лес стволы пулемётов. На мою сторону, что характерно.

Спасло меня чудо, ну или моя привычка не суетиться. Место для наблюдения я выбрал не в лесу, а у небольшого камня. Ну как небольшого? Это для местных камней небольшого, а по меркам Подмосковья огромного. Камень этот меня от леса закрывал напрочь, а со стороны дороги стояла обломанная сосна. В общем, по этому признаку я место и выбрал. Вроде закрыт со всех сторон.

С чего они поутру лес решили прочесать, я так и не понял, но краем глаза движение засёк и медленно повернул голову. Загонщиков было двое, но явно ребята не простые. У ближнего ко мне немецкий автомат, что само по себе уже на невесёлые мысли наталкивало. Второй шёл метрах в пяти глубже в лес, с винтовкой.

Ходко так эти ребятки шли по лесу. Практически бесшумно – профи. Но по лесу именно, а не по перелеску у дороги, и меня они попросту пропустили. Я прямо от ужаса застыл, казалось, в мох врос. У загонщиков с мотоциклистами связи не было. Видно, по времени договаривались или через определённое расстояние разведчики выходили из леса.

Пройдя мимо меня, метрах в десяти эта пара чуть сдвинулась к дороге и остановилась, а мотоциклисты как стояли уступом, дальше по дороге двинулись. Они уже мимо меня проезжали, когда автоматчик стал оборачиваться, видно почуял мой взгляд, уж и не поймёшь отчего, и взглядами мы с ним встретились.

Удивился он прямо смертельно. Автомат только поднимался, но ствол моей винтовки ему прямо в грудь смотрел. Мне только на курок нажать и сразу обе гранаты кинуть, я их прямо перед собой выложил, когда располагался. А что? В карманах неудобно, а на поясе держать… Вдруг соскочат, пока лежу? Гранатные сумки на ремне вообще штука неудобная. Пока из неё гранату достанешь, на небе окажешься.