Берлога
Он несколько раз пытался заговорить о компьютерах, но Женя капризно отвечала, что ей скучно. Димон быстро понял, что Женя это не Леха, и больше с компьютерами не навязывался.
Когда он звонил ей, она всегда отвечала так:
– А, это ты, мой мальчик странный? Ну, как ты себя вел в школе, какие у тебя сегодня отметки? Учительница тебя сегодня хвалила?
Вот это его уже бесило по-настоящему.
Какой он ей мальчик? Он ее младше всего на два года и выше на две головы. И почему странный? Он не знал, как ей отвечать. Принимать предложенную ему роль первоклассника не хотелось, а грубить он не то, чтобы боялся, просто физически не мог. Сказать ей гадость означало сделать больно себе самому, примерно как дать самому себе по носу. Обычно он просто что-то мямлил в ответ, и ее это сильно забавляло.
После встречи с Гудвином он ей, правда, не выдержал, ответил, как он себя вел:
– Я-то хорошо себя вел. А вот один плохой мальчик меня вчера чуть было не зарезал.
– Ай-ай-ай! Какой нехороший мальчик! – тут же весело поддержала игру Женя. – Наверное, вы в школе на переменке играли в ножички с другими мальчиками?
– Угу. – Димон вложил в ответ всю иронию, на которую был способен. – Играли. Там у одного мальчика с золотыми зубками ножичек был хороший. Остренький такой.
– Ну, и ты, конечно, у них выиграл?
– Пока не знаю. Может, и выиграл. Надеюсь, во всяком случае.
Что-то в его тоне насторожило ее.
– Димочка, ты меня не пугай. Ты это серьезно про то, что зарезать хотели?
– Да нет, шучу, конечно. А почему ты мне все время говоришь, что я странный?
– Потому, что я сошла с ума.
– Да? И когда же? Давно?
– В среду, в три часа. Но тебе этого не понять, ты еще маленький.
А в конце октября Женя потеряла работу. В журнале ей не заплатили за несколько статей, она стала качать права, и тогда ее попросту выгнали. Нагло, по-хамски выгнали. Отобрали пропуск, вычеркнули из состава авторов, убрали с сайта ее фото и фамилию.
Тогда же выяснилась еще одна проблема: мать Жени пила. Могла держаться, а могла забухать и уйти в запой на несколько недель. Сейчас она взяла за квартиру деньги вперед и уехала на дачу.
– Неужели ей там хорошо одной? – спросил Димон, – самая ужасная погода в конце осени – сыро, дожди, ночи темные, слякоть. Вот зимой я еще понимаю, солнце, морозец, на лыжах можно.
– О чем ты говоришь? – грустно отвечала Женя – Какие лыжи? Ей выпить надо спокойно, и чтобы я ее не доставала.
– Ну, а тебе на что жить то? Она об этом подумала?
– Алкоголики о других не думают, только о себе. Да и о себе тоже не думают, только о водке. Ну, и потом она знает, что я работаю.
– Так ты же больше не работаешь. Как жить то будешь?
– Понятия не имею. Что-нибудь придумаю.
В тот день они ходили в кино, потом гуляли в парке у метро Проспект Вернадского. Несмотря на субботу, народу было немного, стояла дождливая ветреная погода.
– Проводи меня, – вдруг попросила Женя, – совсем замерзла, домой хочу. Только надо купить чего-нибудь к чаю, дома совсем ничего нет. Кстати, чая, кажется, тоже нет.
У метро Димон купил жареную курицу в лаваше, коробку чая в пакетиках, конфеты. После некоторых колебаний купил все-таки пива.
– Тебе взять колы или минералки?
– Купи вина, какого-нибудь сладкого, можно ликера, – ответила она, – ну и колы тоже.
Димон купил еще ликер и колу, на всякий случай прихватил маленькую банку кофе. Она любит кофе, это он помнил с первого их похода в кино.
Продавщица, немного постарше Жени, без вопросов отпустила ему и пиво, и ликер. Она внимательно взглянула на него, потом на Женю, ему даже показалось, что они как-то по-женски переглянулись, и продавщица чуть улыбнулась про себя, тихо так, незаметно.
– Чего это она? – подумал Димон, – знакомая что ли? – Но виду не подал, что заметил. Да и какая разница? Главное – не придралась, что нет 18 лет, не стала унижать при Женьке.
В квартире он вытер ноги о знакомый половик, сразу прошел на знакомую кухню и положил пакеты на кухонный стол. Потом вернулся в прихожую, помог Жене раздеться, снял с себя мокрую куртку, ботинки.
– Давненько я здесь не был, – весело сказал он, – как же тогда солнце в окно светило! Ты была вся как из золота.
– Поцелуй меня, – неожиданно сказала Женя. – Крепко-крепко. Быстро. Ну! – и она закрыла глаза.
Димон сто раз видел в кино, как это делается, но самому целовать девчонку, если честно, ему приходилось только раз. На даче летом. Темно было и поэтому не страшно. Да и поцелуй был не настоящий, так – на прощанье ткнулся ей неуклюже носом в щеку, когда уже проводил до калитки.
– Ну! – уже шепотом повторила Женя, – я кому сказала, быстро целуй!
Димон осторожно обнял ее. Она приподнялась на цыпочки, закинула руки ему на плечи и подняла лицо. Димон наклонил голову и как можно бережнее коснулся губами ее губ. Губы, нос, щеки были мокрые и холодные от уличной непогоды.
– Что-то я не так делаю, – промелькнуло у него в голове, но Женя вдруг застонала и, раскрыв губы, языком коснулась губ Димона. Он понял: нужно языком! Он открыл рот, и его язык коснулся ее влажного языка. По спине тут же пробежала искра, даже не искра, разряд в миллион вольт!
– Чудо, какое ты чудо, – шептала Женя, – хороший мой, мальчик мой!
Они стояли в полутемной прихожей и не могли оторваться друг от друга. У него все тело налилось какой-то огромной небывалой силищей. Он был такой большой, просто громадный, а Женя такая маленькая, такая хрупкая, озябшая и беззащитная.
Если бы сейчас он встретился с этим Гудвином или с Червонцем, если бы они что-то посмели сказать про Женю, он бы порвал их на куски, на британский флаг. Двоих сразу, голыми руками. И плевать на нож и на то, что они взрослые парни.
…Потом произошло то, что должно было произойти. И опять все было как во сне. Димон не мог поверить, что все это происходит с ним. То, о чем он так часто думал, сейчас происходило с ним, и это было во сто раз прекраснее, чем он мог представить!
За окном хлестал сильный дождь, капли громко барабанили по жестяному карнизу, они лежали в комнате, в полной темноте. Димон боялся открыть глаза, ему казалось, что он откроет глаза и проснется.
– Ты где? – прошептал он.
– Я здесь – ответила она, – посмотри на меня.
Он открыл глаза. В темноте ее тело светилось.
– Тогда ты была вся золотая, а теперь вся жемчужная, – восхищенно прошептал Димон.
– Да, вот такая я – вся драгоценная. Я драгоценная, а ты сахарный, сладкий ты мой. Ты ведь не уйдешь никуда, правда?
Димон нашарил в джинсах коммуникатор, взглянул на часы, было уже без пяти одиннадцать. Он набрал домашний номер. Трубку снял Антон.
– Тоха, это я. Папу дай.
– Ты где? Тут все волнуются.
Отец взял трубку:
– Да, слушаю, ты где?
– Пап, у меня тут такое дело… В общем, я сегодня домой не попадаю.
– Ты уверен? Может, мне за тобой приехать или сам машину поймаешь?
– Нет, пап. У меня все в порядке, просто не могу сегодня, приеду завтра.
– Ну, ладно, понял. Смотри там, поаккуратнее.
– В каком смысле?
– В смысле внуков нам с мамой, – усмехнулся отец. – Рановато нам пока.
Потом они на кухне голодные ели холодную курицу, разрывая ее руками, заедая лавашем и запивая пивом.
– А ты вроде пиво не любила раньше? – подтрунивал Димон.
– Иногда хочется. А вот где ты так целоваться научился? – спрашивала Женька.
– Да на переменках, где же еще! Ликер будешь? Он сладкий.
– Да ну его! Ты у меня самый сладкий. Я лучше тебя буду.
Глава 17. Вызов к Горынычу
После теста прошло около месяца. Димон давно забыл и о тесте, и о громоотводах. Один раз только вспомнил и спросил у отца:
– Пап, вот скажи, ты бы за 1 000 баксов у нас на даче громоотвод поставил бы?
– За тыщу? Да за такие деньги я и сам его сделаю, – ответил отец. – Чего там делать то?
– Я бы поставила, – вмешалась мама, – тебя не дождешься. Помнишь, у Сорокиных в прошлом году дача сгорела?
– Во-первых, не вся дача, а только баня, а во-вторых, не от грозы сгорела, а по пьянке, – рассудительно отвечал отец.
– Ну и что, все равно лучше подстраховаться. Зря, что ли его Ломоносов изобрел.
– Кого?
– Да громоотвод! Кого же еще?
– Ну, положим, эта идея принадлежит не Ломоносову, а Франклину, – проворчал отец, – История там была такая….
Мама, как всегда перебила его:
– Какая разница! У них Франклин, у нас Ломоносов. Главное, что от грозы спасает. Димочка, ты разузнай там у себя в интернете, кто их ставит и за сколько. Я сама закажу, а то отца не дождешься никогда.
Димон не стал уж говорить, что идея эта и не Франклина, и тем более не Ломоносова, а его собственная, но про себя решил, что продвигать ее лучше всего было бы все-таки среди женщин. Они быстрее согласятся, что громоотвод в доме очень даже нужен и мужчин убедят.
Вот что в женских журналах надо рекламировать, попадешь в самую точку. Это будет покруче, чем коэнзимы с карбамидами! Эх, была бы его воля!
Второй раз о громоотводах ему напомнил один из братьев Филиных.
Димон был на уроке физкультуры и самозабвенно рубился с ребятами в баскет. Игра была в самом разгаре, когда в зал вбежал взбудораженный брат Филин и истошно заорал:
– Димона срочно к Горынычу! Где от тут? Чернова к директору, срочно! Сказали живого или мертвого!
Побледневший физрук кивнул, и Димон, запыхавшийся, как был в майке и трусах, весь мокрый от пота, выбежал из зала. Пока они летели на четвертый этаж, брат Филин захлебываясь, тараторил:
– Мы стоим себе так спокойненько в коридорчике, нас русичка выгнала. Вдруг Горыныч выбегает откуда-то и кричит мне: «Филин, чего ты тут слоняешься? Чернова, ко мне, срочно. Живого или мертвого!» Я ему так спокойненько отвечаю: «А где я его вам, Игорь Васильевич, возьму?» А он мне орет: «Срочно, – кричит, – без разговоров!» И Эльвира рядом тоже орет: «У него физкультура, у него физкультура!». Ну, я тогда сразу к тебе, а ты там играешь!
На третьем этаже Димон замедлил бег.
– А куда это мы так летим? Чего им хоть надо то?
– А я знаю? – шмыгнув носом, ответил брат Филин.
– А он злой был?
– Кто?
– Ну, Горыныч, балда, кто же еще!
– Жесть! Просто жесть! Ужасно злой! И, главное, выбежал откуда-то! Живого, говорит, или мертвого! Озверел просто.
У Димона пропало всякое желание куда-либо торопиться. В животе прочно поселился зловещий и противный холодок. Он свернул с лестницы в холл и зашел в туалет. Второй брат Филин стоял у кафельной стены и и сосредоточенно разрисовывал на ней синим фломастером слово «Metallika». Димон мимоходом машинально пальцем смазал неправильную букву «k», сел на широкий подоконник и, глядя в пол, стал думать.
Братья Филины стояли рядом, сочувственно шмыгали носами, вздыхали и, причитая по очереди, думать мешали.
– Да-а, Димон, влетит тебе теперь.
– Да-а, Димон, попадет тебе теперь.
– Да-а, Димон, как бы из школы не выгнали теперь.
– А за что выгонять то? – огрызался Димон, – что я такого сделал-то?
– Откуда я знаю? Горыныч придумает за что.
– Ладно, неизвестно еще. Ну, так. Начнем по порядку, – рассуждал про себя Димон, – прогулял две физики на прошлой неделе, это не в счет, за это бы сразу вставили. На математике с Женькой переписывался, но Ольгуша, вроде, ничего не видела. Что еще? С охранником чуть не подрался, что не выпускал на улицу, но он не стал бы Горынычу закладывать, он нормальный мужик.
Непонятно. Вообще, ничего непонятно. Получается, что, тогда, скорее всего, за физику.
Димон открыл в умывальнике кран, стал умываться, и тут в туалет вошел сам Горыныч.
– Чернов? Молодец. Уже здесь? Умываешься? Молодец. Ты извини, что я тебя прямо с физкультуры сорвал. Очень важное дело к тебе есть. Иди, переоденься и ко мне, срочно. Учителю скажи, что я тебя снял с занятий на весь день. Очень важное дело.
– Конечно, Игорь Васильевич. Я мигом, Игорь Васильевич, – обрадованно пролепетал Димон. Он, закрыл кран, кое-как вытер майкой лицо, подождал пока директор выйдет, вразвалку подошел к обомлевшему брату Филину и с наслаждением, от всей души влепил ему звонкий щелбан.
– В войну паникеров расстреливали на месте! Понял?
Через пять минут он уже одетый, причесанный и застегнутый на все пуговицы, стучался в кабинет к директору. Горыныч вышел из-за стола и протянул ему руку:
– Ну, герой, поздравляю. Как это мы тебя проглядели? Что молчишь? Ничего не понимаешь?
– Вы о чем, Игорь Васильевич?
– Ты прошел тест. Твой проект одобрен там, – он показал пальцем на потолок.
До Димона стало понемногу доходить.
– Это про миллион что ли долларов? Про громоотводы?
– Не знаю, про громоотводы или про что, но там, – и он снова показал на потолок, – его одобрили. Вот, что главное.
– А где там, Игорь Васильевич? В РОНО?
– Какое там РОНО! – всплеснул руками Горыныч.
– В мэрии?
– Какое там в мэрии? Звонили из аппарата самого Кудрявцева!
– А кто это?
– Ну, ты Чернов, даешь! Ты хоть телевизор смотришь иногда? Про Большой Совет Директоров слыхал?
– Ну, так, слышал краем уха.
– Вот именно, что краем. Ну, да это не главное. Главное, что через неделю у тебя собеседование там, – он снова ткнул пальцем в потолок. – Ты вот что. Ты, как следует, подготовься. Я тебя освобождаю от всех домашних заданий, будешь готовиться по индивидуальной программе, я тебе лично подберу литературу, преподаватель по экономике тебе тоже подскажет, что и как. Договорились?
– Я конечно. Я с удовольствием, Игорь Васильевич.
– И еще. Вот что. Вот здесь, – Горыныч показал на картонный скоросшиватель, лежащий у него на столе, – здесь твои тесты за последние три года. Вот, в прошлом году ты, например, писал, что тебе не нравится, как работает наша школьная столовая, верно?
– Так это же был анонимный тест! – возмущенно возразил Димон.
– Неважно, пусть анонимный. А вот еще тест, где ты пишешь, что тебе не нравится, как в школе ведутся занятия по математике.
– Но, Игорь Васильевич! Это тоже был анонимный тест!
– Ты, давай, не возмущайся, ты лучше подумай, как ты будешь честь школы защищать! Ты понимаешь, на каком уровне тебе придется там общаться? Ты понимаешь, какие могут быть для школы последствия, если ты там будешь эти свои мысли высказывать?
– Понимаю, Игорь Васильевич. Я не буду ничего такого высказывать. Что я, дурак совсем?
Я и тогда ничего не хотел высказывать, а Эльвира Николаевна говорит, пишите все честно, вот я и написал.
– Вот, Чернов, молодец. Вот теперь молодец. Я знал, что ты умный парень.
…И как это мы тебя проглядели?
Глава 18. Собеседование
Для собеседования мать нагладила Димону костюм, достала из шкафа совсем новую рубашку в целлофановой упаковке. Рубашка была отцовской, Димону немного великоватой. Мать пыталась заставить его надеть отцовский же галстук, но Димон отговаривался, как мог. С галстуком видно было, что рубашка великовата в вороте, шея из нее торчала как-то очень по-детски, и Димон отказался наотрез. А с расстегнутым воротником было не слишком заметно, что рубашка велика. И костюм был уже впритык, Димон надевал его на 1 сентября, но за осень он сильно вырос, особенно руки почему-то.
– Ладно, – подумал, Димон, – хрен с ними, с руками. Если стоя – буду руки за спиной держать, а сидя, когда руки на парту кладешь – рукава все равно задираются. Без костюма туда нельзя! Там же все крутые будут. Кто эти костюмы только придумал? Выглядишь в них как идиот последний!
Собеседование было назначено в одном из московских вузов, в центре. Димону не впервой было ехать по городу. Курьером он любил ездить по Москве, особенно на трамвае. Едешь без пробок. Сядешь себе у окошечка и едешь. Мимо автомобильных пробок, мимо витрин магазинов, по узким улочкам и по широким проспектам. В ушах наушники, музыка, в голове мысли, мечты.
Сейчас в наушниках пел Justin Timberlake – I Think She Knows…
В этой песне разноска на две колонки просто чумовая. От этой разноски у Димона всегда сносило башню, он сидел, слушал и блаженно улыбался всем как больной.
А вокруг тачки, тачки.… Какие же в Москве у всех обалденные тачки! Вот эту тачилу, например, он бы мыл каждый день, а мужик в ней сидит – не понимает своего счастья – иметь такую красоту.
Помыл бы хоть, чудик, а то даже номера не видны! Хотя бы номер протер – менты ведь оштрафуют!
А вот эта тачка – какая красавица, но, пожалуй, слишком большая, для Димона, по крайней мере. Куда такая! Наверное, в ней сидит шкаф какой-нибудь – семь на восемь.
Но в огромном джипе за рулем сидела крохотная девушка, с тонюсенькой сигареткой в нежных пальчиках. Димон недавно видел рекламу в Сети: можно по номеру машины послать эсэмэску ее владельцу. То есть, сообщение посылаешь, конечно, владельцам этого сервиса, а они уже, наверное, пробивают по базе хозяина этой машины и пересылают сообщение ему.
Вот этой девушке с сигареткой он бы мог послать сейчас эсэмэску. Что бы он ей написал? Что-нибудь изящное. Вот это, например:
– Вы прекрасны, вы очаровательны, но слишком много курите. Давайте бросим вместе сегодня в пиццерии у метро в 19.00. Димон. Вот бы она удивилась!
Только, скорее всего, владелец машины – ее папа. Вот он как раз и есть шкаф семь на восемь. Димон представил себе этого папу-шкафа, как он сидит у себя в офисе, курит одну за одной и руководит своими подчиненными. И вдруг приходит эсэмеска от Димона: «Вы прекрасны, вы очаровательны, но слишком много курите….» Прикольно может получиться.
В наушниках теперь пела Bjork – Earth Intruders. От нее у Димона всегда шел холодок по коже, вставляло не по-детски! А родителям дал послушать – тем не понравилось. Им надо «Золотое кольцо», и, вообще, Радио-ретро, в основном.
Сам Димон не курил. Пробовал начинать, но отец отговорил. Разговор был мужской, но не в смысле угроз, ремней там всяких и прочее, а логичный и очень убедительный.
– Вот, давай зададим себе два вопроса, – начал отец, – всего два. Но ответить надо со всей честностью, себя не обманывать!
Первый вопрос: Правда ли, что курить не просто вредно, а смертельно вредно?
Димон пожал плечами, дескать, что тут скажешь? Вредно, конечно, никто не спорит.
– Нет, – настаивал отец, – тут самое главное слово – смертельно. От этого умирают и очень часто. Посмотри статистику смертности от рака и сердечных заболеваний, какая там доля курильщиков!
Еще представь блок сигарет, представил? Там 200 штук. Теперь представь, что ты все 200 сигарет поджег у нас в подъезде на первом этаже, и они все сгорели. Представил? Что будет?
– Много дыма будет, – засмеялся Димон.
– Много это сколько, – не отставал отец. – На последнем этаже руку свою увидишь в таком дыму?
– Нет, наверное, – неуверенно ответил Димон.
– Так вот за месяц весь этот дым с первого по пятый этаж, весь до последней молекулы, ты пропустишь через свои легкие. Согласен? Через свои собственные легкие.
И вся дрянь, которая в этом дыме была, вся она потом из легких с кровью разойдется по твоему телу: попадет не только в легкие, дойдет и в почки, и в кишки, и в мозг, и везде-везде. А дряни там – немеряно, особенно в нынешних сигаретах! И заметь еще, ты подвергаешь себя смертельной опасности совершенно добровольно. И бесплатно притом. Никто тебе молоко за вредность не дает. Даже сам платишь деньги за курево, и, кстати, немалые деньги!
Ну, ладно, – согласился Димон, пусть смертельно. А второй вопрос?
– А второй такой: правда ли, что курить – это такое несказанное, такое небесное, такое райское наслаждение, что ты готов забыть о своем ответе на первый вопрос? Я знаю, что есть примеры, когда затяжка дает человеку такой эффект: на войне, в тюрьме, в других невыносимых условиях. Там уже речь идет не о наслаждении, там, где нет ни человеческой еды, ни питья, ни сна, ни отдыха. Где риск загнуться стоит перед человеком ежедневно. Да, там, я мог бы согласиться, что человек забудет ради табака об ответе на первый вопрос. Но в нормальной жизни, разве это можно назвать наслаждением? Глупая, дурацкая привычка – не больше!
Если у заядлого курильщика спросить, сколько сигарет он выкуривает с удовольствием, он честно скажет – одну, ну максимум две в день. А остальную пачку выкуривает автоматически, и даже не задумываясь, приятно это ему или нет. Ну, и какой смысл тогда попадать в такое рабство? А ведь это рабство! Люди ночью выходят в подъезд окурки собирать, если им приспичит курить, а сигареты кончились! В самолете пять часов не курить для курильщика – мука мученическая! Чистое рабство!
Ну, все. Вроде, приехал. Выйдя из трамвая, Димон достал из кармана распечатку карты из Интернета с отмеченным на ней адресом, сориентировался и легко нашел нужное направление. Вот длинный забор, где-то здесь должны быть ворота и вход во двор института.
Не доходя до ворот, еще издалека, он увидел сидящего у забора нищего. Почему-то сразу Димон забыл про девушку, и про курение и внезапно вспомнил, куда он идет и зачем. Как в голове соединились нищий и собеседование с крутыми бизнесменами, было непонятно. Димон решил потом обдумать это: не мог же мозг просто так среагировать на нищего, просто так ничего в этой жизни не бывает, это Димон стал недавно понимать все сильнее.
Подойдя поближе, он поразился внешности этого нищего: молодой, в общем-то, парень, только с большой бородой и усами, сидит на картонке, перед ним на мокром асфальте шапка с монетками. Одна нога вытянута, а вторая неуклюже поджата под себя, к забору приставлены костыли.
– Наверное, ногу на войне потерял, – подумал Димон, – на растяжке подорвался.
Вид у парня был не испитой, а вполне свежий, лицо румяное, взгляд не мутный, а наоборот – ясный и даже веселый. От этого Димону стало его жаль еще больше.
– Нарочно так улыбается, чтобы не видели, как ему стыдно, – решил Димон. Он остановился, быстро положил парню в шапку 10 рублей, и, не глядя на него, зашагал к воротам.
– Христос с тобой! Пусть тебе Бог поможет, как ты мне помог, добрый человек, – раздалось ему вдогонку. Голос у парня был чистый, здоровый как у нормального трезвого человека.
– Чего он с таким голосом здесь сидит? – подумал Димон, – мог бы на радио работать, кто его там увидит с его одной ногой? А можно и на телевидении, диктором. Все равно их за столом там по пояс показывают, и тоже ноги не будет видно. Бороду только сбрить, и нормально будет.
Перед нужной аудиторией в холле уже стоял народ, человек 30–40. Димон сразу понял, что попал туда, куда надо. От всех собравшихся в холле за версту разило богатством, роскошью, довольством. Многие, как видно, были знакомы друг с другом, кучковались группками и оживленно беседовали. Парочка невзрачных ребят одиноко жалась к подоконнику, было видно сразу, что они не из этой тусовки.
Димон не сильно разбирался в моде, но даже ему было понятно, что основной состав здесь был далеко не из среднего класса. Молодые люди одеты были очень стильно, все на них было новенькое и дорогое – костюмчики, брючки, ботиночки. У всех были аккуратные стрижки, они держались с достоинством, не суетились, зная себе цену.
Девушки тоже отличались от девушек из его школы, даже лица у них были какие—то другие, не говоря уж об одежде и прическах. Со многими были мамы, или бабушки, но, заметил Димон, такие бабушки, что выглядели моложе иных мам.
– Интересно, – подумал Димон, – о чем они свои креативы писали? И куда они все свои миллионы вложили? И из каких они все школ? С Рублевки, все, наверное. Поговорить бы с кем…
Димон одернул короткие рукава пиджака, спрятал руки за спину и неспешно подошел к подоконнику. В окне он увидел садик перед зданием института, забор, ворота. Что-то копошилось с внешней стороны забора.
Димон пригляделся и не поверил своим глазам. Нищий – тот самый безногий парень – встал, поднял с асфальта картонку, закинул, как удочки, костыли на плечо и легкой походкой пошел по направлению к остановке трамвая.
– Ну, люди, – задохнулся от негодования Димон, – вот и верь после этого!
Внутри у него все кипело, первое желание было догнать нищего и сказать ему все, что он о нем думает, но стоящие у двери аудитории ребята зашевелились, все стали медленно заходить внутрь. Мамы и бабушки тоже попытались зайти, но им было вежливо отказано молодыми людьми в очень аккуратных костюмах.
Димон впервые оказался в студенческой аудитории. Ему понравилось, что все здесь устроено не так как в школе. Она была полукруглой, ряды располагались как в кинотеатре – друг над другом. Ступеньки были высокие, так что Димон со своего места видел не затылки, а самые макушки сидящих впереди. Он не стал садиться на первый ряд, сел на галерку, хотя некоторые ребята сразу поспешили занять именно первые места.