Эпидемия живых мертевецов
Мы привлекли мало внимания, когда вытащили каноэ на берег рядом с дюжиной лодок на месте высадки ниже деревни. Несколько оборванных мулатов и метисов, слонявшихся без дела, казалось, не проявили особого интереса к бородатому незнакомцу в такой же поношенной одежде, как и их собственная, который вышел из каноэ в сопровождении индианки. Они слишком привыкли видеть путешественников из буша, чтобы проявлять какое-либо любопытство, и для них, без сомнения, я казался просто еще одним торговцем с компаньоном-полукровкой. Но если бы у Меримы были крылья, а у меня были рога, я сомневаюсь, что местные жители были бы пробуждены от присущего им хронического состояния лени и летаргии. Когда мы поднимались на холм, Мерима озирался по сторонам удивленными глазами, несколько неопрятных женщин смотрели на нас из своих дверей, голые дети сновали по выжженной солнцем замусоренной улице, а несколько мужчин, которых мы видели, поглядывали на нас нерешительно, как будто задавались вопросом, кто мы такие, и по чьему поручению, и все же не обладая достаточной жизненной силой, чтобы спросить.
В скромном глинобитном жилище рядом со старой церковью я нашел падре, седовласого, худощавого священника с добрыми глазами, который серьезно, но с улыбкой приветствовал нас и спросил, чем он может мне помочь. И пока я рассказывал свою историю, или ту ее часть, которая имела отношение к Мериме, и объяснял свои планы и желания, он внимательно слушал, время от времени кивая и время от времени издавая полузадушенные восклицания изумления, пока я не закончил.
– Это странная, самая удивительная история, сын мой, – воскликнул он. – Вы видели вещи, которые не были дарованы никому другому, и через все это вас вел и охранял наш Небесный Отец. В юности я тоже был полон духом приключений и бродил далеко среди незнакомых народов, стремясь всегда распространять истинную Веру. Я знал много индейских племен – и, увы! Я боюсь, что они оказались бесплодной почвой для слова Божьего – и в своих скитаниях я слышал упоминание имени паторадис, хотя никогда не приближался к их земле ближе, чем на много лиг. Но тукумари я знал хорошо, и их язык я понимаю и немного говорю, хотя прошло много лет с тех пор, как мои уши слышали слова или мой язык пытался сформировать звуки диалекта, поэтому хорошо, что девушка говорит на этом языке, потому что так я могу разговаривать с ней. Воистину, сын мой, – продолжал он, – это достойный поступок, который ты задумал – удочерить эту девушку как свою родную дочь. И я сомневаюсь, что вам будет трудно, потому что дон Рамон, алькальд, в душе добрый малый, хотя он много пьет и не слишком внимателен к своим обязанностям. И он мой хороший друг. Я сомневаюсь, знает ли он закон или у него есть бумаги, которые необходимо подписать, но в таких вопросах я могу действовать как от имени государства, так и от имени Церкви, и все, что нужно сделать дону Рамону, это поставить свою подпись и поставить печать. Но, как ты и думал, сын мой, сначала девушка должна быть крещена и зарегистрирована как христианка и прихожанка моей церкви, поскольку по закону язычники, индейцы находятся под опекой правительства и не могут рассматриваться как другие граждане. И вы совершили самое достойное деяние, обучив ребенка истинам христианства и обратив ее к вере в нашего истинного Бога. А теперь, сын мой, я позову старую Марту и передам девушку на ее попечение, чтобы она была должным образом одета. Затем, когда мы поужинаем, побеседуем с Меримой, чтобы убедиться в ее желани, я совершу ее крещение и заполню бумаги, которые подпишет дон Рамон.
Встав, он хлопнул в ладоши, и в ответ на его призыв появилась полная, добродушная старая индианка, и в нескольких словах отец Бенедикто отдал ей свои приказы. Мерима, бедняжка, выглядела совершенно испуганной и держалась позади, потому что, конечно, она не понимала ни слова из того, что кто-либо из нас говорил, поскольку разговор шел на испанском. Но когда падре с добрым лицом ободряюще заговорил с ней на знакомом тукумари, и я также добавил несколько слов, она улыбнулась и охотно последовала за старой Мартой.
Затем отец Бенедикто задумчиво предположил, что мне тоже нужна подходящая одежда, и, позвав мальчика-метиса, он приказал ему предоставить все, что мне может понадобиться. Мыло, бритье и чистая одежда, хотя это была всего лишь грубая местная одежда из хлопка, превратили меня в нового человека, и когда я вошел в прохладную беседку, отец Бенедикто издал возглас изумления при виде моей изменившейся внешности. Когда я вошел, он ходил взад-вперед с озадаченным, обеспокоенным выражением лица. Затем, быстро оправившись от своего первого удивления моим превращением, он подошел и положил руку мне на плечо.
Его поведение и выражение лица вызвали у меня предчувствие чего-то плохого, и мое сердце упало при мысли, что это должно быть связано с Меримой. И его первые слова убедили меня, что мои опасения оправдались.
– Сын мой, – храбро сказал он, – я боюсь, что у тебя не будет возможности удочерить девушку – по крайней мере, в настоящее время. Я сделал…
– Это невозможно? – воскликнул я. – Почему нет? Если речь идет о деньгах, то у меня есть богатство и большое – золото и изумруды. Если ваш Дон Рамон…
Он поднял руку и улыбнулся.
– Нет, – сказал он, прерывая мои слова. – Это не вопрос денег, как вы думаете. Мерима, паторади, вы могли бы усыновить ребенка в полном соответствии с законами в течение часа. Но эта девушка не индианка.
– Как не индианка! – ахнул я. – Чепуха! Конечно, она индианка, альбинос или, возможно, частично альбинос, но все равно индианка.
Отец Бенедикто улыбнулся и покачал своей седой головой.
– Я тоже так думал еще несколько минут назад, – сказал он. – Но индейцы, даже паторадис, не делают прививок, а на девочке есть отметина прививки. Кто она такая, я не знаю, но в том, что она белая, а не индианка, я уверен.
Я откинулся на спинку стула, совершенно ошеломленный, недоверчивый и не верящий своим ушам.
– Но, но, – запинаясь, пробормотал я, – если она не индианка, если она белая, как… что…
– Если вы сомневаетесь в этом, вот еще одно доказательство, – объявил брат Бенедикто.
– Старая Марта нашла его среди дикарских украшений, которые носила девушка!
Говоря это, он протянул мне маленькую золотую безделушку, крошечный потертый медальон, безошибочный образец мастерства цивилизованного человека.
Мгновение я тупо смотрел на эту вещь, а затем с моих губ сорвался невольный крик, и я уставился на украшение зачарованными, неверящими глазами. Дрожа, разрываясь между надеждами и страхами, я нажал на потайную пружину, и задняя часть медальона открылась. Слезы наполнили мои глаза. Я внезапно почувствовал слабость, глядя, как человек в трансе, на то, что открылось. Это было невозможно, совершенно невероятно, но это правда. В медальоне, выцветшем и покрытом пятнами, был портрет светловолосого голубоглазого ребенка – портрет моей давно потерянной дочери, моей малышки Рут!
Переполненный эмоциями, неспособный осознать ошеломляющую истину, боясь доверять своим чувствам, я сидел там, мои глаза были прикованы к миниатюре в медальоне, слезы текли по моим щекам, пока добрый священник не привел меня в чувства, нежно положив руку на мою склоненную голову.
– О, Боже! – застонал я. – Неужели это правда? Может ли Мерима быть моей собственной дочерью? Как я могу быть уверен?
– Возможно, было совершено еще одно чудо, – сказал отец Бенедикто благоговейным тоном. – Не было ли у вашей дочери никаких примечательных знаков, родимых пятен, родинок, что-нибудь, по чему вы могли бы узнать ее вне всякого сомнения?
На короткое мгновение я собрал свои разрозненные чувства воедино и глубоко задумался. Затем, как я вспомнил, с моих губ сорвался крик радости.
– Да, – воскликнул я, – крошечное родимое пятнышко, похожее на розовый полумесяц, на затылке. О…
Но отец Бенедикто поспешил покинуть комнату прежде, чем я закончил фразу.
Через мгновение он появился снова, ведя Мериму за руку. Но не ту Мериме, которую я знал. Вместо этого я увидел восхитительно красивую девушку, чья привлекательность скорее усиливалась, чем уменьшалась из-за дешевого ситцевого платья, которое она носила. С мерцающими глазами и счастливой улыбкой священник привлек ее ко мне, когда Мерима, не узнав меня поначалу, испуганно попятилась.
– Сын мой, возблагодари Бога за то, что произошло еще одно чудо, – воскликнул отец Бенедикто, крестясь. – Девушка – твоя плоть и кровь, твоя дочь, которую никто не может оспорить. Посмотрите сами. Метка есть.
Рыдая от радости, что-то бессвязно бормоча, я обнял Мериму и на ломаном английском, испанском и тукумари попытался сказать ей, что она моя собственная, давно потерянная дочь. Она, бедное дитя, не могла этого понять и, без сомнения, подумала, что я внезапно сошел с ума. Но по мере того, как отец Бенедикто очень терпеливо рассказывал историю предполагаемой смерти Руфи и показывал ей ее детскую фотографию в медальоне, она, наконец, убедилась. Но она, конечно, ничего не помнила о своем детстве, ничего о первых нескольких годах среди тукумари, и по сей день правдивая история ее спасения, о том, как она была найдена и усыновлена индейцами, является лишь смутным предположением. Впрочем, это мало что значило. Того, что она была жива и вернулась ко мне, было достаточно, и никогда не было более веселой компании, чем мы втроем завтракали в то памятное утро в доме отца Бенедикто в маленькой Санта-Изабель.
Все это было так чудесно, так невероятно, и когда я посмотрел на Мериму, или, точнее, на Рут, в ее простом платье метиски, огромная волна радости и спокойствия охватила меня, и я почувствовал, что это действительно была моя награда за все страдания и лишения, которые я перенес. Я, вошедший в лес без гроша в кармане и одинокий, вышел Крезом с прекраснейшей из дочерей."
***
– И ты действительно веришь в эту байку? – спросил Уокер, как только Бельмонт подошел к концу рассказ.
– Совершенно верно, – ответил исследователь. – У Мередита была корона из перьев Ваупоны, у него были изумруды и золото, и у него была его дочь. Почему кто-то должен сомневаться в его истории?
– Ну, мне нужно было бы посмотреть, – заявил Блейк. – Я бы хотел увидеть такие убедительные аксессуары… особенно девушку.
– То же самое и я, – согласился Терстон.
– Вы все безнадежные скептики, – засмеялся Бельмонт, потянувшись за шляпой. – Но приходи в мои апартаменты в любой вечер, и я покажу тебе корону и некоторые самородки и камни. И ты можешь познакомиться с Мередит, он остановится у меня на некоторое время.
– Хорошо, пусть меня повесят! – воскликнул я. Уокер.
Бельмонт беззлобно ухмыльнулся у двери.
– Кроме того, – добавил он на прощание, – я хотел бы представить вам, парни, мою жену – принцессу Мериму.
1928 год
За полюсом
Вступительная записка. Доктор Эббот Э. Лайман
Прежде чем рассказать миру эту поистине удивительную историю, я считаю важным представить несколько строк пояснений, а также сделать краткий набросок или краткий обзор событий, которые привели к тому, что я обнаружил рукопись, рассказывающую о невероятных приключениях написавшего ее.
Как натуралиста, специализирующегося на орнитологии, меня давно привлекали регионы малоизученной Антарктики как богатейшее поле для моих исследований. Возможно, мой интерес к антарктической орнитологии объяснялся тем, что я жил в Нью-Бедфорде, городе, известном в прежние годы множеством китобойных судов, многие из которых ежегодно плавали в южные океаны в поисках жира морских слонов. От офицеров этих судов я получил много образцов птичьих шкурок и яиц, привезенных услужливыми китобоями. Тем не менее, эти образцы не совсем годились для научных исследований, и я, наконец, решил посетить Антарктику лично, чтобы наблюдать и изучать эту орнитофауну в ее собственной среде обитания.
Так случилось, что я нашел место на китобойном судне, направлявшемся в Южную Атлантику и Южную часть Индийского океана, и после нескольких месяцев плавания, длившегося без происшествий, я смотрел с палубы барка на хмурые горные вершины острова Кергелен8, или, как его еще называют, остров Запустения.
Здесь, в компании примерно десяти человек из команды барка, я был высажен на берег, и, будучи в изобилии снабжен провизией, инструментами и орудиями китобойного промысла, мы увидели, как судно отплыло в Южную Георгию9, чтобы там высадить другие партии, которые, как и наша, останутся на берегу, на бесплодных клочках земли до возвращения корабля в следующем году.
Мне нет нужды вдаваться в описание чудесной фауны и флоры острова, равно как нет нужды останавливаться на редких и интересных образцах, которые вознаграждали мои ежедневные прогулки по голым базальтовым холмам или по густому кустарнику и чахлой траве долин, хотя для меня те дни были полны очарования и энтузиазма натуралиста новыми областями исследований.
Достаточно сказать, что однажды туманным утром, проникнув далеко в глубь острова в поисках нового лежбища альбатросов, я был привлечен странным поведением одной из этих огромных птиц.
Казалось, она не могла подняться с земли, хотя несколько раз расправляла свои огромные крылья и взмахивая ими приподнимаясь вверх на несколько дюймов. Но каждый раз она падала и неуклюже барахталась на земле.
Подойдя ближе, я обнаружил, что ноги птицы запутались в чем-то скрытом среди камней, и, подойдя на несколько ярдов к альбатросу, я с удивлением обнаружил, что к ноге птицы привязан шнур или леска, а другой конец шнура привязан к предмету, таинственно блестевшему на свету.
Снедаемый любопытством, так как я знал, что в последнее время здесь не бывало ни одного человека, я осторожно приблизился к альбатросу и, накинув ему на голову куртку, наклонился и попытался отцепить леску от ноги птицы. Однако я увидел, что шнур, который имел необычный металлический блеск, был переплетен вокруг ноги.
Я вытащил свой матросский нож и попытался перерезать леску, которая была едва ли толще бечевки. Представьте себе мое удивление, когда острое лезвие безрезультатно скользнуло по веревке, как будто нож был деревянным, а леска стальной!
Решив, что это была какая-то веревка сплетенная из проволоки, я положил ее поперек небольшого камня и ударил по ней другим камнем, но безрезультатно. Быстро сгибать и разгибать веревку было также бесполезно, и поэтому я обратил свое внимание на предмет, к которому была прикреплена веревка и который оказался тонким стеклянным цилиндром около двух дюймов в диаметре и около шести дюймов в длину. Сквозь стекло я разглядел сверток из какого-то материала, похожего на бумагу, и, уверенный, что это какое-то послание, ударил по похожему на бутылку сосуду куском камня. Я помню, что, даже делая это, я мысленно задавался вопросом, как такое хрупкое вместилище не разбилось из-за грубого обращения, которому оно должно было подвергнуться его крылатым носителем, но даже эта смутная мысль не подготовила меня к результату от моего удара. Действительно, я не могу адекватно описать свое крайнее изумление, когда камень отскочил от стеклянного контейнера, не оставив на поверхности ни царапины, ни трещины!
В тот момент я был совершенно ошеломлен. Я нетерпеливо наклонился и осмотрел странный предмет более внимательно и тщательно. Я обнаружил маленькую защелку или кнопку около одного конца цилиндра, и когда я нажал на нее, шнур внезапно отщелкнулся.
Теперь, когда цилиндр был в моем распоряжении, я больше не обращал внимания на альбатроса, который тотчас же улетел – и это было весьма прискорбно, так как он унес с собой замечательную вязь, которая, если бы я ее заполучил, оказалась бы неоценимой научной находкой. Но мое внимание было полностью сосредоточено на контейнере, который, как я обнаружил, был удивительно легким, весом примерно как алюминий, насколько я мог судить. Но, несмотря на кажущуюся хрупкость, мне не удалось ни сломать, ни помять этот замечательный материал, как я ни старался.
Теперь мое любопытство было крайне возбуждено, ибо я твердо знал, что цивилизованный человек не знал ничего подобного и что любое сообщение или послание, заключенное в контейнере, должно быть чрезвычайно важным и интересным. Чтобы рассмотреть его поближе, я открыл карманную лупу и принялся самым тщательным образом осматривать гладкую поверхность удивительного сосуда.
При этом я случайно сфокусировал световую точку на цилиндре. Все, что происходило до этого, было ничем по сравнению с поразительным результатом этой случайности. Мгновенно материал начал плавиться и течь, как воск! В несколько коротких мгновений я расплавил по окружности дно цилиндра, и из проделанного таким образом отверстия вытащил свиток рукописи, ибо таково было содержание цилиндра, и, развернув страницы, начал читать невероятную историю, написанную в нем. Некоторые цитаты, имена и ссылки дали понять мне, что эта история не была ни вымыслом, ни работой расстроенного ума, поскольку многие из упомянутых событий, а также имена, на которые ссылались, были мне знакомы. Я отчетливо помнил отплытие корабля "Индевор", как он не смог вернуться и различные газетные сообщения о его исчезновении с публикацией списка его экипажа. Одни только эти факты, как я уже сказал, убедили бы меня, даже если бы я не был уверен в удивительных свойствах сосуда, выбранного для хранения рукописи, что рассказ был правдив, поскольку материал не мог быть получен или изготовлен в какой-либо известной стране или какой-либо известной расой людей.
С тех пор я глубоко сожалею о том, что мое увлечение рукописью отодвинуло из головы все мысли о цилиндре. Я небрежно уронил его, когда вытащил содержимое, и когда, прочитав и перечитав еще раз поразительную историю от начала до конца, я упорно искал сосуд, но не смог его найти. Мои самые тщательные и кропотливые поиски не дали результата. То ли он скатился в какую-нибудь расщелину или дыру в вулканической породе, то ли какой-нибудь любопытный альбатрос, привлеченный блеском цилиндра, незаметно приблизился и проглотил его, я никогда не узнаю этого.
Но даже без цилиндра и его шнура в качестве доказательств истинности истории, которую я так удивительно заполучил, сама история настолько реальна и имеет такую неизмеримую ценность для мира, что я без малейших колебаний публикую ее.
Рукопись, совершенно без изменений, воспроизводится на следующих страницах, и мои читатели могут сами судить о правдивости автора и важности его откровений, которые теперь впервые обнародованы. Повествование, написанное разборчиво на каком-то неизвестном носителе, похожим на своеобразный пергамент, чрезвычайно прочном, хотя и легком материале, занимало много листов и было следующим:
Глава I
Тому, кто найдет это послание:
"Я умоляю вас прочитать его, а после прочтения либо уведомить моих родственников и друзей, а так же близких моих товарищей из экипажа барка "Индевор" из Нью-Бедфорда штата Массачусетс в США, о судьбе этого судна и его экипажа, или, в случае невозможности осуществить это, передать данное письмо в какую-нибудь серьезную газету, чтобы оно было опубликовано для пользы и спокойствия всех, кто интересуется судьбой барка, отплывшего из Нью-Бедфорда четырнадцатого августа 1917 года.
Меня зовут Франклин Бишоп, я родился и жил в Фэрхейвене штата Массачусетс, по другую сторону гавани Нью-Бедфорда. В течение многих лет я ходил по морю китобоем, пока в 1917 году не отправился на барке "Индевор" первым помощником капитана Ранклина, направляющимся к Южным Шетландским островам на добычу жира морских слонов. Цена на жир сильно возросла из-за войны. На барке находилась команда из шестнадцати человек, шестеро из которых были португальскими китобоями из порта Фуншал10.
Сейчас я не могу вспомнить ни имен, ни адресов этих членов экипажа, если вообще когда-либо знал их, потому что большинство из них были отбросами людского общества, и на борту их знали только по именам или прозвищам. Шкипером был Джордж Рэнкин из Нью-Лондона, штат Коннектикут. Вторым помощником был Джейкоб Мартен из Ноанка, штат Коннектикут. Бондарем был Николас Честер из Мистика, штат Коннектикут, а плотником – огромный, костлявый скандинав по имени Олаф Джонсон. Но имена не имеют большого значения, так как я не сомневаюсь, что даже по прошествии шести лет владельцы барка или Нью-Бедфордские судовые списки 1917 года смогут предоставить имена всех матросов, за исключением португальцев, и я упоминаю имена только для того, чтобы доказать правдивость моего рассказа и побудить того, кто его найдет, сообщить о судьбе барка и его команды.*
*Примечание доктора Лаймана.
Ниже приводится вырезка из "Нью-Бедфорд Меркури" от 14 августа 1917 года: "Отплыл: Барк "Индевор". Рэнкин – Гофа. Южная Георгия и Южные Шетландские острова через Фуншал. Мы с удовольствием отмечаем отплытие старого китобойного судна "Индевор". Это первый из некогда великого флота китобоев Нью-Бедфорда, отправившийся в Южную Атлантику за многие годы, и мы верим, что это означает пробуждение давно спящего промысла, который когда-то сделал имя Нью-Бедфорда узнаваемым во всех уголках мира. Это прямой результат Великой войны и последовавшего за ней повышения цен на нефть, и хотя последнее может быть является лишь временным, наши все еще исправные старые корабли могут еще пожинать золотые урожаи, пока держаться высокие цены. Офицеры хорошо известны и опытны, и мы желаем им и владельцам всяческих успехов и удачного плавания. Офицеры "Индевор" следующие: капитан Джордж Рэнкин из Нью-Лондона. Первый помощник Фрэнк Бишоп, Фэрхейвен. Второй помощник, Джейкоб Мартен, Ноанк. Штурман, Николас Честер, Мистик. Плотник и кузнец, Олаф Джонсон, Кристиан, Швеция. Кок, Вильям Аутербридж, Гамильтон, Бермуды. Боцман-китобой, Джейк Хильдебранд, Нантакет. Генри Фогарти, Мартас. Майкл Мендоса, остров Зеленого мыса.
Наше путешествие, как только мы покинули Фуншал, было приятным, и при благоприятных ветрах и хорошей погоде мы быстро шли до юга Тристан-да-Кунья, когда столкнулись с ухудшением погоды с северо-восточным штормом, который заставил нас убрать паруса до почти голых мачт. Но даже тогда старый барк так сильно раскачивался из-за высоких крутых волн, что мы, наконец, были вынуждены подняться и разлить перед носом корабля жир11. Это облегчило ход корабля, но нас сильно сносило в сторону, и когда на пятый день нам удалось определить координаты, мы оказались далеко от нашего курса – около 45° южной широты и 11° западной долготы. Точных цифр я сейчас не помню.
Едва мы подняли паруса и взяли курс, как с северо-запада на нас обрушился еще один, еще более сильный шторм, и под голыми мачтами мы неслись, гонимые им, в течение шестидесяти часов, когда с помощью каторжного труда нам удалось установить лоскут паруса и задать курс барку.
Час за часом шторм завывал в снастях, а мы с ноющими спинами и натруженными руками день и ночь трудились у насосов.
Постепенно ветер стих, и за ним последовал сильный холод, с мрачным, свинцовым небом и редкими шквалами снега. В то время как между этими порывами ветер стихал, и мы беспомощно дрейфовали по воле мощных и неизвестных нам течений этой части океана. В течение пяти долгих, утомительных дней мы дрейфовали, небо становилось все более и более угрюмым, и без проблеска солнечного света, чтобы мы могли сделать наблюдения и определить свое местонахождение.
На шестой день с запада накатил длинный тяжелый маслянистый вал, который говорил о предстоящем ветре, и паруса были плотно зарифлены, готовые к ожидаемому удару. Наконец на горизонте мы увидели белую полосу, поблескивающую в чернильной мгле, и едва мы ухватились за поручни и снасти, как на нас обрушился ураган, слепящий и мокрый снег. Барк накренился так, что стало казаться, что реи корабля цепляются за высоченные волны, которые проносились мимо его фальшборта. Затем постепенно судно выпрямилось и, несясь впереди ветра, прорвалось сквозь огромные волны в сумасшедшей гонке. В течение десяти часов шторм визжал и выл с неослабевающей яростью, и все усилия направить корабль по ветру были бесполезны. Кроме того, град и снег были такими плотными, что мы могли видеть только на кабельтов от корабля, в то время как такелаж и рангоут были облеплены тоннами льда, а манипулировать канатами было все равно что тащить стальные прутья. И вдруг откуда-то сверху донесся пронзительный крик: "Айсберг впереди! Лево руля! Ради бога, круче влево!"
Подскочив к штурвалу, я навалился на него всем своим весом, но даже с двумя людьми, которые уже были возле него, мы не смогли повернуть корабль и на полрумба и через секунду со скрежетом врезались в айсберг.
Сотрясение было так велико, что все матросы повалились на палубу, и с оглушительным ревом фок- и грот-мачты полетели за борт, увлекая за собой левый фальшборт и проделывая зияющую дыру в борту барка, когда зазубренные обломки стукнули в него на следующей волне.
На мгновение все пришли в замешательство. Португальцы бросились к лодкам, но обнаружили, что все, кроме двух, застряли, и попытались перерезать шпангоут. К счастью, канаты так обледенели, что некоторое время они не могли спустить шлюпки, и за этот короткий промежуток времени капитан и я, вместе с другими офицерами, сумели согнать обезумевших парней с лодок и восстановить хоть какой-то порядок.