Игра втемную

Что бы там ни говорили недоброжелатели, но зима, слава Богу, заканчивается и снега почти не осталось. Даже дорога местами подсохла, так что Петрович доставил меня к проходной «Электрона» за десять минут до назначенного времени. Я уже года четыре не был в Грибове. Время идет, и все мы изменяемся не в лучшую сторону. Мусор на газонах перед главным корпусом обычно убирали ежедневно, а не по мере накопления. Весна – вообще самая грязная пора года, все, что накопилось под снегом за зиму, вылезает на поверхность после оттепели.

Когда-то за этим забором с системой видеокамер и сигнализации делали начинку для советских космических аппаратов. Никогда не забуду, как мой одноклассник жаловался, что в связи со срывом сроков запуска «Бурана» его отец не получил долгожданную премию. Но внешне все было спокойно и скромно. Вначале, это когда я еще был маленьким, это было номерное предприятие, потом завод с ничего не выражающим названием, а теперь, когда системы управления в космосе уже не являются предметом национальной гордости независимой Украины, плакаты на въезде в Грибов и на ближних подступах к объединению настойчиво разглашают эту еще недавно государственную тайну.

Предметом гордости ребят с «Электрона» была статья в каком-то из западных журналов с фотографией старого корпуса «Электрона» и подписью: «Гнездо советского шпионажа». Сколько лет бились спецслужбы, чтобы получить хоть какую-нибудь информацию из этих цехов. Оказалось, что теперь все эти секреты можно просто купить, причем совершенно официально.

Возле «стеклянного стакана» охранника меня ждал посланец Фрейдмана.

– Вы Заренко?

– Я Заренко, – и даже не проверяя документов и не требуя сдать сумку в камеру хранения, меня препроводили в кабинет генерального директора. Первая неожиданность – секретарь-мужчина. Даже некому поулыбаться, коротая время перед приемом. Хотя коротать его мне не пришлось.

– Прошу, – сказал сопровождающий, и я вошел в кабинет.

– Здравствуйте, Александр Карлович, – ответил Фрейдман. – Присаживайтесь.

Я сел на стул, а Борис Лазаревич встал. И в течение всего разговора он ни на минуту не присел, легко передвигаясь по кабинету. При моих 189 сантиметрах роста смотреть на человека снизу вверх доводится не часто. Фрейдман одним изящным психологическим ходом поставил меня в это неловкое положение. Худощавый, седой, лет шестидесяти. Производит впечатление ученого, интеллигента. Умеет разговаривать с людьми, независимо от числа слушателей и собеседников. С губ не сходит легкая улыбка, или усмешка. Это если писать о нем, как об отрицательном герое – то усмешка, если как о положительном – улыбка. Но лучше о нем вообще не писать.

– Я хочу поблагодарить вас за согласие со мной побеседовать, Борис Лазаревич.

– Не за что, но я, честно говоря, не знаю, о чем мы с вами можем беседовать.

Я мило улыбался, памятуя первое правило лояльного корреспондента: «Улыбайся и соглашайся, но гни свою линию», – решил брать быка за рога.

– И мне, и моему руководству совершенно понятно, что к фокусам АОПа и скандалам «Скарба» вы, естественно, никакого отношения не имеете, да и не могли бы иметь. Вы достаточно занятой человек.

Фрейдман кивнул и уставился на меня сквозь стекла очков. «Говори, наконец, зачем пришел, и проваливай», – ясно читалось в этом взгляде, но я позволил себе паузу. Такие большие люди привыкли к различным формам разговора. Те, кто ниже их, либо обращаются с просьбами, либо выслушивают директивы. Те, кто выше, – обращаются с указаниями или ставят задачи. А я не торопясь излагаю свою мысль и совершенно сознательно не вписываюсь ни в первую категорию, ни во вторую. Борис Лазаревич человек ученый, а значит, имеет склонность к систематизации. Надо только дать ему возможность отнести меня либо к равным, что смешно, либо к источнику возможных неприятностей, что меня, естественно, не устраивает, либо к деловым партнерам. Лучше всего попасть в последнюю категорию, но тут важно не перегнуть палку. Скажем так – я тот, кто может взаимообразно оказать некую услугу господину Фрейдману.

– Поймите нас правильно, Борис Лазаревич. Если Лузьев будет настаивать на расправе над автором статьи, мы будем вынуждены более подробно знакомиться сами и знакомить читателей с историей вопроса. Подскажите мне тогда, как мне умудриться, не называя президента АОПа, весь удар нанести по исполнительному директору?

– Ну, я не журналист. Вам должно быть виднее, как строить материал. Честно говоря, с моей точки зрения, это такая ерунда, о которой вообще не стоит писать. Вокруг столько всего происходит. На улицах убивают людей просто так, за старую шапку. Мне кажется, и сам Лузьев уже понял, что шум вокруг его имени популярности ему не прибавит. Он разумный человек. Наконец-то Фрейдман произнес ту фразу, ради которой я приехал. Лузьеву, наверное, уже посоветовали заткнуться. Можно раскланиваться и уезжать. Но у меня есть еще личная просьба главного редактора.

– Борис Лазаревич, скажите, пожалуйста, а это правда, что вы собираетесь приватизировать «Электрон»? – Сказано несколько, в лоб, но на особые дипломатические увертки у меня нет ни терпения, ни желания.

– Я бы не называл это так громко, но что-то вроде этого. Частичная приватизация.

– Через акционирование?

– Да, – Борис Лазаревич стал чуть выявлять нервозность.

– И вы будете работать на космос как частное предприятие?

– Да не частное. Всего несколько процентов будет акционировано. И вы напрасно думаете, что нет спроса на нашу продукцию. Совсем недавно москвичи предлагали правительству передать «Электрон» России в уплату за долги. За газ, за нефть. Вы представляете? Передать такое предприятие за границу!

Действительно, трудно себе такое представить. Хотя логика у Бориса Лазаревича слегка подкачала. Если Россия заграница, то что же тогда Америка? А с Америкой мы почему-то готовы поделиться «Электроном». Но об этом вслух лучше не говорить. Тем более, что я себе уже давал страшную клятву не лезть в неприятности.

– Меня это интересует только потому, что есть некая структура, которая готова была бы помочь деньгами, необходимыми для акционирования, – фраза, наконец, произнесена, просьба Главного выполнена, и я могу спокойно убираться восвояси, выслушав односложный ответ Фрейдмана. Но односложного ответа не получилось. Неожиданно для меня Борис Лазаревич сообщил о своей готовности сотрудничать со всеми желающими, поведал о многочисленных разработках производственного объединения «Электрон», типа долгосветящихся лампочек и экономичных выключателях, вкупе с электросчетчиками. Он так азартно все это мне излагал, что я ему почти поверил. И поверил бы совсем, если бы за все десять минут монолога Борис Лазаревич хотя бы взглянул на меня. Взгляд же генерального директора блуждал по потолку и стенам, падал на окно и снова переходил на потолок, минуя меня, грешного. Так что мы оба испытали облегчение, когда пообещали друг другу созвониться после возвращения Фрейдмана из командировки в США.

– Очень приятно было познакомиться, – сказал я и почти бегом помчался к машине.

Я люблю сидеть на переднем сиденье. На западе его называют местом смертника, но мы до сих пор предпочитаем место возле водителя. На этот раз я предпочел все-таки место сзади. До редакции ехать минут сорок, с пробками и светофорами. И я вполне смогу прослушать еще раз нашу содержательную беседу. Я умный и технически обеспеченный. Я сегодня взял диктофон у Короля с Госрадио. Умелец Король вывел микрофон в колпачок от шариковой ручки, который очень к месту смотрится в нагрудном кармане любого пиджака или куртки.

Как и ожидалось, ничего нового я не услышал. Выдав информацию о будущем молчании Лузьева, Фрейдман ловко уходил от сути вопросов, а я и не настаивал. Но запись натолкнула меня на мысль. Итак, господин Лузьев оказывается связующим звеном между банком «Скарб», Ассоциацией оборонных предприятий и уголовным фондом «Свободный воздух». Эта тройка подпирается корпорацией «Темп», которая контролирует через подставных лиц и дочерние фирмы банк «Скарб». Таким образом, денежки от «Свободного воздуха» свободно отмываются в банке, а через инвестиционную деятельность «Темпа» свободно могут вкладываться, уже отмытые, в некоторые предприятия. Все совершенно понятно. Но вот место Фрейдмана во всем этом раскладе меня смущало. Он присутствует и в банке, и в АОПе. Денег в банке ему отмывать не приходится, как бы ни было плохо украинской промышленности, но на «Электрон» деньги пока поступают прямо из Киева. Твою мать! Мне стало нехорошо. Только вчера я обещал себе, что не полезу ни в какие разборки. И сегодня, во время разговора, я помнил об этом своем обещании. И только в машине до меня дошло, что весь вчерашний день и все сегодняшнее утро я посвятил прогулке по минному полю. В ближайшее время Фрейдману очень понадобятся деньги для частичного акционирования «Электрона», иначе не видать ему долларов. Деньги на акционирование он может получить в банке или через АОП, а АОП и банк – это деньги «Свободного воздуха». Оборонное предприятие, предприятие, работающее на космос, для того, чтобы стать частично американским, должно предварительно стать частично уголовным. Лузьев, ясное дело, будет молчать и в разборки не лезть. В банке, естественно, наведут порядок, чем благополучно займется Новиков из «Темпа». Но вот интересно, кто решил через Вадима и меня, наивного, влезть в такую теплую компанию? Этот кто-то должен, по меньшей мере, быть готов к разборке с уголовниками. Как мне все это надоело! Мало того, что я сам, как дурак, регулярно подставляюсь, так еще, спасибо, доброжелатели помогают. Будем надеяться, что эта моя встреча с Фрейдманом – последнее соприкосновение с делом «Скарба» и всеми его учредителями. И снова я ошибался. На тот момент это была не самая большая моя проблема.

21 февраля 1995 года, вторник, 11-30 по Киеву, Запорожье.

Геннадий Превезенцев, тринадцати лет, ученик 8 класса, приехал из Днепропетровска в Запорожье рано утром. До 11 часов побродил по Малому рынку, потом на трамвае доехал до трампарка и остановился возле киоска. Накануне он долго рассматривал фотографию клиента, потому, когда тот появился со стороны Козацкой улицы, Гена засек его сразу. Ладони вспотели, но внешне волнение, охватившее Превезенцева, было совершенно незаметно. Подождав, пока клиент подойдет к остановке вокзального маршрута, Гена подошел к нему и остановился за спиной. Минут через десять подошел трамвай. Клиент и Гена поднялись через заднюю площадку. Народу, как всегда, было много, и Гене на мгновение показалось, что до клиента добраться будет невозможно, но тут какая-то тетка вспомнила, что пора выходить и напролом бросилась к двери. В возникшей сутолоке клиента просто прижали спиной к Гене. Трамвай тронулся. Гена нащупал за пазухой рукоятку длинного шила и осторожно потянул его книзу. Зеленая куртка клиента надежно закрывала правую руку Превезенцева от посторонних глаз. На следующей остановке народу вышло меньше, чем вошло. Генка стал присматривать проход к двери. Когда трамвай подошел к следующей остановке, Гена дождался, когда торможение качнет клиента к нему, и ткнул шилом в спину, справа внизу, до упора. Потом, резко дернув рукоять шила вниз, обломил заранее надпиленную иглу. Клиент вздрогнул, тело обмякло, но передвигающиеся по вагону люди прижали его к поручню. Отчаянно работая локтями, Превезенцев выскочил из трамвая и скрылся в толпе.

То, что с одним из пассажиров что-то не в порядке, поняли только минут через десять. Когда в вагоне стало немного свободней, тело сползло на пол, и одна из старушек высказала предположение, что у парня что-то с сердцем. «Нажрался с утра пораньше!» – сказала вторая.

Только на конечной, возле вокзала, когда контролеры, привычно блокировав все двери вагона, стали проверять билеты, оказалось, что лежащий не реагирует на обращение и, кажется, не дышит. Его вынесли на тротуар, кто-то вызвал «скорую». Приехавший через полчаса врач констатировал смерть, видимых причин смерти не обнаружили. Только через несколько часов, в морге, при тщательном осмотре тела было обнаружено небольшое пятнышко запекшейся крови.

К тому моменту, когда в убийстве не осталось ни малейшего сомнения, Гена Превезенцев уже был в Днепропетровске. Мать поинтересовалась успехами в школе, а отец отправил готовить уроки. Деньги за поездку в Запорожье Гена спрятал за кассетами на полке возле письменного стола. Он собирал деньги на классную аудиоаппаратуру.

21 февраля 1995 года, вторник, 19-25 по Киеву, Город.

Информацию о беседе с Фрейдманом Вадим воспринял без комментариев. Сообщение о готовности Фрейдмана сотрудничать со всеми желающими встретил умеренно оптимистично. Диктофона я Главному слушать не давал, даже не упоминал о его существовании. Пуганый я стал. Пуганый и осторожный. Насколько мне этого хватит – судить трудно. Но на сегодня с меня достаточно. И вообще, у меня масса работы по подготовке номера. Завтра все должно быть сдано на верстку, а у меня в отделе, как обычно, бардак и совершенно не творческий беспорядок.

Так что остаток рабочего дня мне пришлось возиться с рукописью Примаченко, который своим почерком сводит с ума набор, а лексикой – меня и литературного редактора. Была бы моя воля – выпер бы Примаченко к чертовой бабушке. Но у паразита есть связи в медицинской сфере и информацию он приносит интересную.

Дымченко отсутствовал почти весь день, что свидетельствовало о кропании материалов на статью к двадцать третьему февраля. Я преподнес ему свой материал о военной доктрине Украины двухлетней давности, а он отправился в одно бывшее военное учебное заведение, где когда-то учился. Преподаватели по старой памяти еще любили его. Я, собственно, тоже. При всей внешней простоте и непосредственности, граничащих с наивностью, Женька обладал хваткой и напористостью. Не знаю, какого офицера в его лице потеряла армия, но журналист из него мог получиться неплохой.

К 17-00 он прибыл в редакцию и клятвенно пообещал мне, что статья о нынешнем состоянии украинской армии будет ровно к 19-00. Обещание свое он сдержал с опозданием на двадцать минут. Но настроения цепляться к Женьке из-за ерунды у меня не было. И, кроме все прочего, его нужно было просто успокоить. Дымченко оставался единственным из действующих лиц, кто не знал о заключенном перемирии,

– Ты, Женя, не переживай и спи спокойно. Можешь еще спокойно есть, пить и гулять. Только не забывай о работе. Конфликт улажен на самом высоком уровне. Мы больше не знаем о существовании никаких банков, фондов и корпораций. Мы занимаемся милыми и простыми убийцами, ворами и мошенниками. До следующих указаний. Я сам чувствовал себя несколько успокоенным: удалось практически без потерь решить сложную проблему и не вляпаться в новую. Хотя, конечно, немного обидно. Иметь на руках такую бомбу и молчать в тряпочку. Но совершенно ясно, что никто в Украине не станет публиковать подобный материал, а если кто и согласится, то вряд ли я сам решусь на его публикацию. Тайна псевдонима – это еще одно из заблуждений эпохи демократии. Совершенно понятно, что корешки тянутся к вершкам, а контролировать, как высоко эти вершки забрались, – один из самых изощренных способов самоубийства.

– Точно, никаких проблем не будет? – переспросил Дымченко.

– Никаких, – почти по буквам, раздельно произнес я.

– Тогда я позвоню в Запорожье и передам приятелю, что все в порядке. Я ему вчера перезванивал – он тоже волнуется. Мало ли что у него там произойдет с работой. Еще выпрут за разглашение коммерческой тайны. – Женька отправился звонить с редакционного телефона. Сам он обитает в общежитии института, куда его пристроили за хорошее отношение, символические деньги и много бутылок водки коменданту общежития. Так что все как личные, так и деловые междугородные, звонки – из редакции.

Я придвинул к себе статью Дымченко. Заголовок сразу придется менять, на треть статья моя хоть и двухлетней давности, но, в общем, читать можно. И, что самое главное, можно публиковать.

– Знаешь, товарищ Дымченко, твой класс растет, и еще лет двадцать… – начал я, но выражение лица Жени Дымченко меня остановило.

– Ты что, привидение увидел?

– Убили Сережу.

– Како… Прости, что, твоего друга, в Запорожье?

– Я с мамой разговаривал. Его днем в трамвае ударили в печень чем-то вроде шила. Говорят, умер сразу. Непонятно, за что, почему. Его маме сказали, что, может, он с карманниками зацепился. А они и ударили.

– Женя, ты никому не говорил о том, что информация о банке пришла от Сергея?

– Нет, только тебе.

– Я тоже никому не говорил, можешь мне поверить.

Женька сел на стул слева от моего стола и замолчал. Я тоже молчал. Может быть, и правда – случайно подвернулся под шило охранник запорожского банка «Скарб»? Не хотелось думать о том, что мы стали причиной его гибели. Как его вычислили, да еще так быстро? Зачем было убивать, ведь дело полюбовно закончилось? Я ехал в Грибов, беседовал с Фрейдманом, а Серега, я даже его фамилии не знаю, был еще жив и ехал в трамвае к своей смерти.

– Ладно, Женя, ты иди. – Женька, как лунатик, молча поднялся со стула и вышел.

Почему? За что – понятно. Но почему и как его вычислили? Я вынул из сумки диктофон, перемотал пленку. Диктофон сильно шипел при воспроизведении, но голос Фрейдмана был слышен четко: «…Вокруг столько всего происходит. На улицах убивают людей просто так, за старую шапку».

На улицах убивают людей, просто так… Это случайно сказал Фрейдман или не случайно? Не может человек такого уровня принимать подобных решений. Вряд ли он дал приказ убрать болтливого охранника. Да и не наказанием было это, скорее всего, а предупреждением нам, живущим. И выходит так, что погиб Сережа от того, что держали мы его имя в секрете. Не прозвучало оно в статье. Тогда бы его просто уволили. А так ничего я не смогу доказать. Ничего.

И кроме всего прочего. У нас перемирие. Мы не пишем больше о банке «Скарб».

Чувство полной безысходности. Господи, что происходит вокруг? Почему нельзя просто пошевелиться, чтобы не наткнуться на еще одну кучу дерьма или лужу крови? Или это талант у меня такой, или не осталось у нас сейчас безопасных расследований? Похоже, что гниет все, сверху донизу, и только наши, тренированные носы перестали чувствовать эту вонь. Ненавижу! Осталось сделать последнее. Я не могу публиковать ничего из накопанного, но я никому не обещал, что сожгу всю информацию.

Есть еще Володя Косарев, мой бывший ученик. Он сейчас работает в службе безопасности Украины. И, если не врал, обеспечивает именно экономическую ее безопасность. На работе иногда Володя сидит допоздна. Так что шанс перехватить его по телефону у меня есть.

Телефон редакции был, как обычно, занят. Наш корректор Татьяна Васильевна в который раз объясняла сыну, где находится ужин. Наконец телефон освободился. Я снял трубку, открыл записную книжку на букву К, но тут, повинуясь какому-то инстинкту или неосознанному порыву, внезапно набрал свой домашний телефон. «Слушаю», – как обычно сказала жена.

– Таша, это я. Мне никто не звонил?

– Нет. Ты скоро будешь?

– Задержусь немного, буду часов в девять.

Я оделся и отправился звонить из телефона-автомата. Во вторник 21 февраля 1995 года впервые стал ощущать, что вокруг меня происходит что-то опасное.

21 февраля 1995 года, вторник, 22-00, Москва.

Виктор Николаевич вызвал к себе Михаила неожиданно. Тому пришлось срочно бросать дела и нестись на другой конец Москвы. Обычно встречи назначались заблаговременно и проходили, как правило, либо в кабинете у Виктора Николаевича, либо на улицах города. Сейчас Виктор Николаевич вызвал на частную квартиру, которой пользовался в особых случаях.

Миша открыл дверь своим ключом. Свет горел только на кухне – это Миша заметил со двора. Виктор Николаевич, что поразило даже Михаила, возился у плиты. На кухонном столе стояли сахарница и чашки.

– Здравствуйте, Миша, – оборачиваясь, поздоровался Виктор Николаевич, – чайку хотите?

– Здравствуйте, Виктор Николаевич, очень хочу. На улице мокро, холодно и мерзко.

Михаил устроился у стола и молча наблюдал, как Виктор Николаевич разливает заварку и кипяток по чашкам.

– Сахар можете положить па вкусу, – сказал Виктор Николаевич, помешивая у себя в чашке. – Сто лет не сидел вот так на кухне за чашкой чая. Утеха целого поколения – посидеть на кухне с приятелем и потрепаться на околовсяческие темы. Чаще всего на политические. Мы это называли «вечерним чаизмом».

Михаил тактично не перебивал и ждал, когда начальник перейдет к делу. Но тот не торопился.

– В нашей работе одно из самых неприятных, на мой взгляд, явлений – это то, что приходится защищать интересы народа и при этом жить не так, как этот народ живет. Вот так мы превращались из людей в карающий меч и надежный щит. Вы думаете, мы могли себе позволить тратить время на пустую болтовню и праздные разговоры? Расклад очень простой – или ты пытаешься поймать своего собеседника на фальши, либо твой собеседник. Пешеходные прогулки, прогулки по городам – не для того, чтобы познакомится с достопримечательностями, а чтобы убедиться, что сзади никто не идет. Миша, вам нравится ваша работа?

Михаил спокойно отпил чай из чашки и вопросительно посмотрел на Виктора Николаевича.

– Согласен, – кивнул Виктор Николаевич, – вопрос действительно странный. И неуместный. Что у нас по Чечне?

– Никаких изменений. Наши наблюдатели ползают рядом, следят и докладывают. Всех, кто оттуда направляется в населенные пункты, проверяют негласно. Пока никто из обработанных не выявлен. Точно также не удалось выяснить точного места акции.

– Что наши украинские коллеги?

– Наши украинские коллеги продолжают действовать нелегально. Группа ведет самостоятельный поиск. Связь со своим Центром поддерживает независимо от нас. Не исключено, что через них идет военная информация.

– Ну, Миша, за все нужно платить. В конце концов, и им нужно как-то объяснить перед своим руководством, что они делают на чужой территории. Как себя ведет журналистский корпус в Чечне?

Миша допил чай и отодвинул чашку:

– Копают информацию, производят съемки, передают сообщения о зверствах российских оккупантов – все как обычно. К району наших интересов по «Союзу» особенно не приближаются. Мы установили явный интерес к «Союзу» пока только у троих. Две съемочные группы и фотокорреспондент. Их очень интересовало здание, где раньше находилась лаборатория.

– Что-нибудь нашли?

– Нет, тем более, что от дома осталась лишь куча обломков. Рвануло совсем недавно. Официальная версия – сработала неразорвавшаяся авиабомба. Есть пара нюансов, кроме этого.

– Например? Еще чаю? – спросил Виктор Николаевич.

– Спасибо, не нужно. Мне кажется заслуживающим внимания тот факт, что практически все прибывшие в Чечню добровольцы так или иначе оказываются недалеко от района Чеченского центра. Не исключено, что среди них отбирают возможных кандидатов на обработку. Но пока нет никакой информации.

Виктор Николаевич встал из-за стола и подошел к плите, налил себе чашку чая.

– Это мы постараемся выяснить. Насколько мне известно, украинские разведчики включают нелегально в такие группы своих людей. Если в этом направлении что-нибудь делается, то мы будем знать. В Киеве тоже будут не особенно счастливы получить обработанных боевиков. Так что тут у нас интерес общий. Но вызвал я вас сюда не за этим. И даже не для того, чтобы попить чаю. Нам с вами, Миша, сейчас нужно будет принять одно решение, которое, как я подозреваю, может иметь далеко идущие последствия.

Виктор Николаевич встал, подошел к окну и присел на подоконник, скрестив руки на груди.

– Александр Павлович, судя по всему, решил использовать нашего украинского журналиста в качестве подсадной утки. Он, по-видимому, решил, что откуда бы ни происходила та информация об убийстве, ее существование заставит прийти в движение некие силы. И нас в том числе. Я совершенно с ним согласен. Даже если этот Заренко высосал все из пальца, а наши аналитики не исключают этой вероятности, он уже попал в поле зрения заинтересованных групп. И это нужно использовать. Один из возможных вариантов – можно сделать вид, что это наш человек, что это мы дали ему информацию. Теперь, когда он так засветился, любая опубликованная им строчка будет тщательно анализироваться. Таким образом, скармливая ему нужную нам информацию, мы приобретаем рычаг воздействия на обстановку в Украине. И не только. После того, как вокруг него засуетятся, мы сможем попытаться понять, кто там возится вокруг «Союза» и «Спектра». И заодно активизируем нашу работу по осколкам «Сверхрежима».

– Простите, Виктор Николаевич, но я, честно говоря, не совсем понимаю, что именно вас так заинтересовало в этом газетчике. И даже если мы проведем эту операцию с подсадкой, то максимум, чем это нам грозит, – потеря самого журналиста. И все. Но даже в этом случае я не понимаю, почему выбор остановился именно на нем.