Наставники

3. Радостное событие

Профессорскую мягко озаряли отблески огня. Я пришел первый, электрические лампы еще не горели, но пламя в открытом камине освещало розовыми блинами окопные шторы и бокалы на овальном столе, уже накрытом для послеобеденного десерта. Я налил себе хереса, взял вечернюю газету и устроился в кресле возле камина. Стол был накрыт только на шестерых, его не заставленная посудой полированная столешница багрово поблескивала, а у председательского места я заметил бутылку кларета.

Джего и Винслоу пришли почти одновременно; Винслоу бросил свою университетскую шапочку с прямоугольным верхом на одно кресло, сам сел в другое и кивнул мне с чуть саркастической, но отнюдь не враждебной улыбкой.

– Вы позволите налить вам хересу, казначей? – слишком, на мой взгляд, официально спросил его Джего: он с трудом находил естественный тон, обращаясь к Винслоу.

– Это будет очень любезно с вашей стороны. Очень.

– Кажется, я расплескал чуть ли не половину рюмки, – принялся извиняться Джего.

– Нет-нет, вы необычайно любезны, – в тон ему ответил Винслоу.

Появился дворецкий и подал Винслоу список обедающих.

– Сегодня нас будет очень немного, – сказал Винслоу. – Мы с вами, Кристл, почтеннейший Браун да юный Льюк. – Он посмотрел на бутылку кларета и закончил: – Но зато нам, видимо, предстоит отметить какое-то радостное событие. Я уверен – и готов поручиться за это еще одной бутылкой, – что кларет заказал почтеннейший Браун. Хотелось бы мне знать, какой у него сегодня праздник.

Джего недоуменно покачал головой и спросил:

– Налить вам еще хереса, казначей?

– Это будет очень любезно с вашей стороны, мой друг. Очень.

Винслоу не спеша прихлебывал херес, а я украдкой наблюдал за ним. В профиль его лицо казалось странно уступчатым – из-за длинного носа и выдвинутого вперед подбородка. Его полускрытые тяжелыми веками глаза, худые щеки и запавшие виски вдруг напомнили мне – по контрасту – полное, округлое лицо Ройса. Но движения краснолицего долговязого казначея были по-молодому живыми и проворными, хотя он был старше ректора на два или три года.

Казначей, несмотря на свою всегдашнюю язвительность, держался более чопорно, чем другие наставники. Он был богат и любил упоминать про своего деда – торговца тканями, – но умалчивал, что тот происходил из весьма уважаемой в своем графстве дворянской семьи, хотя и был лишь младшим сыном. Винслоу никогда не ладил с Ройсом, однако леди Мюриэл изредка называла его по имени, – только он один и удостаивался этой чести, потому что ее снобизм не позволял ей признавать других членов Совета равными себе в социальном отношении.

Из-за яростной вспыльчивости и злого языка Винслоу перессорился почти со всеми коллегами. О его давней ссоре с Ройсом ходили разные слухи, и я но знал, которому верить. Он и Джего были совершенно несовместимы. Кристл не выносил его. В общем, похвастаться ему было нечем. Кончая университет, он специализировался по классической филологии, но не опубликовал ни одной интересной работы. Обязанности казначея выполнял добросовестно – и только. Однако коллеги смутно ощущали в нем незаурядного человека и как бы помимо воли бывали весьма уважительны с ним, если он удостаивал их своим вниманием.

Он уже допивал второй бокал хереса. Джего, пытаясь задобрить его, почтительно спросил:

– Вам передали мой отчет об израсходованных стипендиях?

– Передали, благодарю вас.

– Надеюсь, я ничего не упустил?

Глядя на него из-под тяжелых полуопущенных век, Винслоу секунду помолчал и ответил:

– Весьма вероятно. Весьма вероятно. – Потом снова помолчал и добавил: – Я буду вам чрезвычайно признателен, если вы при случае объясните мне, о чем, собственно, идет речь.

– Я приложил все старания, чтобы отчет был предельно ясным, – подавив раздражение, со смехом проговорил Джего.

– В том-то и дело, что ясность обыкновенно достигается размышлениями, а не стараниями.

Тут уж Джего рассвирепел.

– Меня пока еще никто не обвинял в том, что я не умею выражать свои мысли!

– Наверно, всему виной моя предельная тупость, – сказал Винслоу. – Но понимаете ли, когда я читаю ваши заметки, у меня туманятся мозги.

– Не кажется ли вам, господин казначей, – взорвался Джего, – что вы – директор школы, а я – нерадивый ученик?

– Иногда кажется, любезнейший старший наставник, иногда кажется.

Джего со злостью схватил газету, но и это время дверь открылась и вошли Кристл с Брауном. Браун – дородный и ладный, с широким румяным лицом – тотчас насторожился, его добрые, но зоркие глаза за стеклами очков мгновенно стали остро пронзительными, потому что, мимолетно глянув на Джего и Винслоу, он сразу же почувствовал назревающую ссору.

– Добрый вам вечер, – невозмутимо сказал вошедшим Винслоу.

Кристл кивнул и подошел к Джего; Браун спокойно заговорил со мной и Винслоу; вскоре пробил колокол, возвестивший обед. Когда дворецкий, распахнув дверь, объявил, что стол накрыт, появился запыхавшийся Льюк я пошел вместе со всеми в трапезную. Она встретила нас пронизывающим холодом, так что мы едва дождались конца молитвы. Сегодня трапезная выглядела по-особому неуютно-холодной, потому что продолжались каникулы и за студенческими столами сидело лишь несколько старшекурсников, а на возвышении, там, где обыкновенно обедают члены Совета, нас было всего шестеро.

Винслоу сел во главе стола, другие выбрали себе места так, чтобы оказаться рядом с единомышленниками; Джего не захотел быть соседом Винслоу, и справа от казначея пришлось сесть мне. Джего устроился возле меня, рядом с ним сел Льюк, а напротив нас расположились Браун – по левую руку от казначея – и Кристл: он тоже не хотел сидеть рядом с Винслоу.

Браун глянул на меня с почти неприметной, по грустной усмешкой – его огорчали ссоры между наставниками, хотя он мастерски умел их улаживать, – а потом заговорил с Винслоу о столовом серебре колледжа, хранением которого заведовал казначей. Я почти не слушал их и рассеянно рассматривал один из портретов на стене трапезной. Неожиданно мое внимание привлек резко изменившийся по тону голос Джего: теперь он обращался не к Винслоу, а к юному Льюку.

– По вашему победному виду, Льюк, – сказал Джего, – можно заключить, что вы у себя в лаборатории напали на какую-то золотоносную научную жилу.

Я скосил глаза вправо.

– Надеюсь, – ответил Льюк. – У меня тут родилась одна довольно интересная идея – сразу после рождества. – Льюк стал членом Совета всего несколько месяцев назад. Ему недавно исполнилось двадцать четыре года; когда он говорил о своей работе – торопливо глотая слова и гортанно раскатывая звук «р», – его одухотворенное и по-юношески свежее лицо покрывалось ярким румянцем. Он считался одним из самых перспективных физиков-ядерщиков в Кембридже.

– А вы могли бы объяснить сущность вашей идеи такому профану, как я?

– В общем виде, думаю, смог бы. Но мне еще и самому не все ясно. – Он радостно зарумянился. – Пока что я боюсь говорить об этом слишком определенно.

Льюк принялся растолковывать Джего, чем он сейчас занимается. Кристл перемолвился о чем-то с Брауном, а потом негромко спросил меня через стол, свободен ли я завтра утром. Винслоу, услышав этот вопрос, посмотрел на Кристла и ехидно проговорил:

– Трудолюбивые пчелы колледжа приступают, я вижу, к действиям.

– Через неделю начинается учебный триместр, – сказал Кристл. – У нас появится очень много забот.

– Ну, я думаю, студенты не помешают трудам пчелок. Таким, например, как взаимная поддержка.

– А я думаю, – сразу же, но вполне миролюбиво отозвался Браун, – что за обедом поддержка никому не нужна. Хотя вообще-то единомышленники всегда друг друга поддерживают.

Кто-то весело хмыкнул. Винслоу окинул взглядом стол и, резко меняя тему, сказал:

– Я заметил в профессорской бутылку кларета. Могу я спросить, кому мы этим обязаны?

– Признаю свое самоуправство, – мягко ответил Браун. – Это я заказал. Мне, конечно, следовало спросить разрешения у присутствующих, но я понадеялся, что никто не будет возражать. И мне следовало осведомиться, не Предпочтет ли общество портвейн, но я прочитал список обедающих и решил, что мне известны их вкусы. Надеюсь, вы по откажетесь выпить бокал кларета? – обратился он к Винслоу.

– Вы чрезвычайно любезны, – ответил тот. – Чрезвычайно любезны. – И с едва заметной язвительностью спросил: – А могу я узнать, какое радостное событие предстоит нам отметить?

– Нам предстоит отметить, – сказал Браун, – включение Р.С.Винслоу в гребную сборную Кембриджа. Думаю, что я первый об этом узнал. И мне кажется, что мы все с удовольствием отпразднуем выдающиеся успехи сына нашего казначея.

Винслоу был застигнут врасплох. Он опустил глаза и неуверенно, стесненно улыбнулся.

– Вы слишком добры, Браун, – почти застенчиво проговорил он.

– Я очень рад, что могу поздравить вас, – возразил Браун.

Мы вернулись в профессорскую, чтобы выпить после обеда по бокалу вина. За большим овальным столом могло разместиться одновременно двадцать человек, и сейчас, сервированный только на шестерых, он выглядел холодновато пустым; но в комнате было тепло и уютно, поблескивал хрусталь, сияло столовое серебро, и, когда Льюк начал разливать по бокалам золотистый кларет, полированная поверхность стола искристо расцветилась розоватыми бликами. Тост в честь Винслоу должен был провозгласить Джего, потому что именно он, как старший наставник, стоял на ступеньку ниже казначея в должностной иерархии колледжа.

– Здоровье казначея и его сына! – светясь радостным дружелюбием, задушевно проговорил Джего – на него, видимо, подействовала ровная сердечность Брауна, и он почувствовал себя совершенно свободно, хотя наедине с Винслоу наверняка держался бы скованно и неестественно.

Винслоу поднял свой бокал.

– Благодарю, старший наставник. Благодарю вас всех, господа. Благодарю.

Когда провозгласили тост за Брауна, наши взгляды на мгновение встретились, и я заметил в его живых темных глазах мягкое торжество: благодаря ему Джего показал себя с наилучшей стороны, Винслоу утратил свою свирепую язвительность и за столом утвердился мир. Браун с наслаждением прихлебывал из бокала золотистое вино. Ему нравилась атмосфера дружбы, нравилось, что он мастерски умеет добиваться этой атмосферы. И он нисколько не огорчался, если другие не замечали его мастерства. Он был мудрым и дальновидным человеком.

Между тем в колледже его считали безобидным пожилым простаком. «Старина Браун» – вот как обыкновенно обращался к нему Верной Ройс; «Этот почтеннейший Браун», – саркастически говаривал Винслоу; а молодые наставники прозвали его Дядюшкой Артуром. И однако, он входил – на равных правах с другими – во влиятельнейшую группу пожилых членов Совета, хотя и был самым молодым из них: ему недавно исполнилось сорок пять лет, в то время как Кристлу, его другу и постоянному союзнику, выбранному в Совет чуть позже него, было уже сорок восемь, а Джего – пятьдесят. Историк по специальности, в колледже он занимал должность наставника.

Винслоу с показным безразличием заговорил о своем сыне:

– Ему не добиться настоящего успеха. Он ведь еле ползет. Если его пропустят дальше – то, скорее всего, по ошибке. Только из-за спорта он и держится в университете. Для ученья у него способностей не хватает.

Однако на этот раз Винслоу не выдержал саркастического тона: в его словах явственно прозвучала снисходительно нежная озабоченность. Браун возразил:

– Мне трудно с вами согласиться, казначей. Возможно, ваш сын просто не считает экзамены слишком серьезным делом.

Винслоу усмехнулся.

– Должен заметить, наставник, – твердо выговорил он, – что ему совершенно необходимо сдать – хотя бы кое-как – выпускные экзамены в июне. Может быть, тогда его возьмут на службу в колониальную администрацию. Я, правда, не могу понять – хотя мне мало что об этом известно, – почему колониальной администрации нужны неучи-спортсмены. Мальчишка-то считает, что нужны, и ему, вероятно, видней. Как бы то ни было, но его судьба целиком зависит от июньских экзаменов.

– Надеюсь, нам удастся ему помочь, – сказал Браун. – По-моему, это в наших силах.

– Я уверен, что удастся, – поддержал Брауна Джего.

– Мне очень жаль, что мой сын доставляет всем столько хлопот, – размягченно проворчал Винслоу.

Льюк снова наполнил бокалы. Выпив вино, Винслоу спросил:

– Из Резиденции ни о каких переменах не сообщали?

– Никаких перемен там случиться не может, – ответил ему Кристл.

Винслоу удивленно поднял брови.

– Никаких перемен там случиться не может, – повторил Кристл. – До самой смерти ректора. Надеяться не на что. Мы должны привыкнуть к этой мысли.

После его резкой, почти грубой реплики все замолчали. Через несколько секунд Кристл проговорил:

– Нам придется привыкнуть к тому, что он умирает. Иного исхода тут быть не может.

– И нам придется привыкнуть к тому, что он надеется скоро выздороветь, – добавил Джего. – Я сегодня был у него и должен сказать, что это мучительно.

– Я тоже у него был и тоже измучился, – подтвердил Кристл.

– Он убежден, что скоро поправится, – сказал Джего. – И это самое страшное.

– А вы решились бы его разубедить?

– В первый же день.

– Да, решительный вы человек, – с явным осуждением проговорил Винслоу.

– Я решительно уверен, что это необходимо.

– Господа, я думаю, что доктор Джего вряд ли прав. – Винслоу обвел взглядом присутствующих. – Мне кажется, что на месте леди Мюриэл я поступил бы в точности так же, как она. Я подумал бы: ему можно дать несколько счастливых дней или недель. А раз можно, то, конечно же, нужно: ведь никакого иного счастья в его жизни уже не будет, – вот как я бы решил. Разве это не верно? – Винслоу посмотрел сначала на Кристла – но он промолчал, – а потом на Брауна, и тот ответил:

– Я, признаться, об этом не думал.

– Разумеется, не верно, – вмешался Джего. – Вы присваиваете себе право, на которое никто не смеет претендовать. – Он говорил сейчас без всякой неловкости – естественно, спокойно и проникновенно. – Мы редко сталкиваемся с коренными вопросами бытия, но один из них – как встретить свою смерть – человек безусловно должен решать сам, и тут уж никто не вправе навязывать ему своих решений. Нельзя быть тактичным или добрым, когда речь заходит о смерти: в этом случае предельная честность – наш святой долг.

Теперь все взгляды были устремлены на Джего.

– Господин казначей, – продолжал между тем он, – мы редко сходимся во мнениях. И ни вы, ни я не были друзьями Ройса. Нам обоим это известно, и сейчас не время лицемерить. Но в одном, я думаю, у нас с вами не может быть разногласий. Мы оба всегда его уважали. А ведь он неизменно смотрел правде в глаза, какой бы горькой она ни была. И мы прекрасно знаем, что он не захотел бы прятаться от правды перед лицом собственной смерти.

Винслоу молча глядел в свой пустой бокал. Тишину нарушил голос Кристла:

– Я целиком и полностью согласен с вами.

Снова наступило молчание. На этот раз его прервал Браун:

– Долго они смогут скрывать от него правду?

– Три или четыре месяца, – ответил я. – Если не меньше. Врачи утверждают, что через полгода все будет кончено.

– Я все время думаю, – сказал Браун, – как тяжело будет леди Мюриэл, когда ей придется сказать Ройсу правду.

– А я все время думаю, – проговорил Кристл, – как тяжело будет Ройсу ее узнать.

Принесли кофе. Пока Винслоу раскуривал сигару, Браун заговорил о наших житейских делах.

– Мне кажется, – сказал он, – что на очередном собрании мы должны сообщить о болезни ректора.

– Я уверен, что это необходимо, – поддержал его Кристл.

– Собрание состоится в первый понедельник после каникул, – напомнил Браун. – Нам придется обсудить вопрос о выборах нового руководителя колледжа. Это очень мучительный и деликатный вопрос, я понимаю, но другого выхода у нас нет.

– Мы не можем проводить выборы, пока Ройс жив, – сказал Кристл. – Однако я считаю, что нам нужно подготовиться к ним заранее.

И тут Винслоу опять показал свой характер. Он был раздражен удачной речью Джего, а умение Кристла и Брауна направить разговор в нужную им сторону окончательно вывело его из себя. Он сказал – намеренно медленно и неторопливо:

– Вы правы, было бы очень неплохо начать обсуждение этого животрепещущего вопроса именно в нынешнем триместре. Кое-что мы действительно можем решить заранее. – Он остренько глянул на Джего, а потом, как бы размышляя вслух, повернул голову к Брауну. – О некоторых весьма существенных подробностях нам нужно договориться уже сейчас. И вот одна из них – будем ли мы подыскивать нового руководителя на стороне или попытаемся найти его в нашей среде? – Винслоу немного помолчал и обходительно, почти елейно закончил: – Многие наставники считают – и у них для этого есть веские, как мне кажется, основания, – что нам следует пригласить руководителя со стороны.

Я заметил, что Льюк напряженно пригнулся вперед и его лицо ярко пылает от волнения. Жизнерадостный, но уравновешенный и рассудительный, он весь вечер упорно молчал, а сейчас, когда Винслоу обдуманно, с наслаждением разрушал надежды Джего, тем более не собирался вмешиваться. Но он превосходно все понимал: от его острой наблюдательности не могла, конечно, укрыться холодная враждебность, затопившая уютно обогретую камином профессорскую.

– Я не имел в виду, – по-обычному степенно, но с оттенком торопливости проговорил Браун, – что нам следует принимать сейчас столь кардинальные решения. Мне думается, что пока нам нужно только объявить на собрании о смертельной болезни Ройса, и не более того. Это даст нам возможность обсудить некоторые вопросы в частном порядке. Ничего другого мы, по-моему, делать сейчас не должны.

– Я совершенно с этим согласен, – сказал Кристл. – И считаю, что нам всем надо последовать весьма разумному совету Брауна.

– Вы так твердо верите в частное предпринимательство? – спросил у Кристла Винслоу.

– Мы твердо верим, – ответил за Кристла Браун, – что, обсудив кое-что в частном порядке, мы, быть может, придем к решению, которое удовлетворит всех членов Совета.

– Что ж, пожалуй, это прекрасный проект, – сказал Винслоу. – Он опять мельком глянул на Джего: тот сидел очень прямо, и его гордое лицо с плотно сжатыми губами было мрачно нахмурено.

Винслоу встал, взял с кресла свою университетскую шапочку и широко, чуть расхлябанно шагая, пошел к выходу.

– Доброй вам ночи, – сказал он у двери.

4. Важное дело

На другой день я отправился к Брауну: накануне вечером, прощаясь, он предложил нам с Кристлом встретиться у него в одиннадцать часов утра. Его служебная квартира располагалась как раз рядом с моей. Изначально она была распланирована и отделана хуже, чем моя, но, хотя Браун каждый вечер уезжал к себе домой на Уэст-роуд, ему удалось превратить свою служебную квартиру в очень уютное жилище. Когда я пришел, он стоял спиной к пылающему камину, приподняв сзади фалды фрака и придерживая их по бокам засунутыми в карманы брюк руками. Зоркий взгляд его пронзительных глаз был направлен в заснеженный дворик за окном, однако я заметил, что ему явно приятна уютная обстановка его гостиной – мягкие широкие кушетки, глубокие покойные кресла, два полускрытых электрокамина, – глядя в окно, он как бы охватывал все это боковым зрением. Стены гостиной были увешаны акварелями английских художников, и в подборе картин, которых год от года становилось все больше, чувствовался вкус опытного, терпеливого, но отнюдь не самодовольного собирателя и знатока. На столе стояла бутылка мадеры.

– Надеюсь, наши вкусы совпадают, – поздоровавшись, сказал Браун. – Мы с Кристлом считаем, что для утренней беседы ничего лучше не подберешь.

Через несколько минут появился Кристл; он отрывисто, по-военному пожелал нам доброго утра и без всякого вступления проговорил:

– Винслоу устроил вчера прискорбнейший спектакль. Я не мог отделаться от мысли, что попал в балаган.

Меня позабавило сравнение профессорской с балаганом.

– Он всегда был тяжелым человеком, – отозвался Браун. – И годы ничуть его не смягчили.

– Он не смягчится, даже если доживет до ста лет, – сказал Кристл. – Поэтому-то нам и хотелось поговорить с вами, Элиот.

Мы сели за стол, и Браун разлил по бокалам вино.

– Я думаю, что начать надо мне, – сказал он. – По чистой случайности это дело в большой степени зависит от меня. Или, говоря иначе, не будь я наставником, нам, возможно, нечего было бы и обсуждать.

– Правильно, начинайте вы, – согласился Кристл. – Но Элиоту необходимо знать, что все это должно остаться между нами. Никому ни слова, понимаете?

Я сказал, что понимаю.

– Прежде всего я должен вас спросить, – сложив руки на груди, начал Браун, – знаете ли вы моего студента Тимберлейка?

– Я разговаривал с ним пару раз, – несколько удивленный, ответил я. – Он не родственник сэра Хораса?

– Именно.

– Сэр Хорас обращался ко мне за юридической консультацией два или три года назад.

Браун удовлетворенно хмыкнул.

– Прекрасно, – сказал он. – Значит, я не ошибся – вы действительно как-то упоминали о нем. Это знакомство может оказаться очень полезным для всего колледжа.

– Видите ли, – снова заговорил Браун, – Тимберлейк – двоюродный племянник сэра Хораса, но родители юноши умерли, и дядя взял его на свое попечение. Он заканчивает университет и в июне будет сдавать выпускные экзамены. Я надеюсь, ему удастся их сдать. Если он провалится, то провалится и наша затея. Он очень славный юноша, по его никак не назовешь одаренным. Тут напрашивается сравнение с юным Винслоу: сын казначея, пожалуй, поспособней, чем Тимберлейк, но разница, в общем-то, невелика.

– Зато между сэром Хорасом и Винслоу разница огромная, – вмешался Кристл. – Наш казначей просто не выдерживает с ним сравнения.

– Да, мне тоже понравился сэр Хорас. – При малейшей возможности Браун охотно соглашался со своим другом. – Он приезжал сюда – на один вечер – недели три тому назад. И кажется, остался доволен успехами племянника. Он попросил устроить ему встречу с кем-нибудь из влиятельных администраторов колледжа. Я решил, что будет полезно дать небольшой званый обед. Ректор, как вы знаете, болел, и, сказать по правде, это пошло на пользу нашему делу. Казначея на такой обед я имел право не приглашать. А вот старшего наставника пригласить было необходимо, но я намекнул ему, что его вряд ли заинтересует тема наших переговоров. Оставался еще декан, который, естественно, и был приглашен. – Браун посмотрел на Кристла с мудрой и по-дружески широкой улыбкой. – Ну, а теперь рассказывайте вы, – предложил он. – Ведь заботы обо всем остальном я переложил за обедом на вас.