Тот, кто стал Канцлером и сам не хотел вставать на этот пост, желая передать его кому-нибудь другому. Он не желал ссоры с Верховными Лордами, ибо им двигало желание уйти в тень, в тихий угол Рейха и разделить эту тишину с той, с кем он хотел быть до конца жизни. Но судьба оказалась жестока, и пост Канцлера стал единственным залогом осуществления страшного возмездия, за нанесённые душе увечья.
Но внезапно добродушно сказанные слова помощника вырвали из воспоминаний больную душу:
– Скоро ваше выступление, вы готовы?
– Я всегда был к этому готов, – холодно кинул Канцлер, но потом более мягко спросил. – Скажи мне Мицелий, ты готов меня поддержать?
Хотя Канцлер и сам не понимал, зачем он спросил верности у обычного слуги, но почему, то сейчас ему это показалось очень важно.
– Господин Канцлер, я вам всегда буду верен. И поверьте, поддержу любое ваше начинание.
В душе Канцлера пробежала волна облегчения, и он обрёл неожиданное спокойствие, позволив сосредоточиться себе на будущем выступлении.
– Твои слова греют мне сердце, – сердечно вымолвил правитель.
– Спасибо, – сказал помощник и на свой страх и риск решил задать вопрос, за которым обычно могла последовать казнь. – Господин Канцлер, вы можете рассказать, как у вас получилось перехитрить Лордов?
На что ему неожиданно спокойно собеседник ответил:
– Да, я расскажу… тебе можно. Любой мой шаг был поставлен под контроль, но даже в этом положении мне удалось действовать в своих интересах. Да, пускай все мои решения, приняты с оглядкой на Лордов и они пытались себя сделать олицетворением «святости», но я научился определять их слабости. И у них у всех как под копирку есть один порок: бдительность было довольно легко усыпить.
– Вам понадобился год, чтобы это понять?
– Далеко нет… нет. Всего полгода присмыканий, унижений и они забыли даже о моём существовании. Их гордыня, жажда богатств, их сладострастное корыстолюбие и похоть затмили разум этих развращённых ничтожеств. Потом я нашёл верных мне людей, и теперь мне удалось установить надзор над Лордами. Они были настолько поглощены ненасытностью и вожделением, что не увидели, как возле них меняется обстановка. Но это не главное, мне удалось выяснить самое важное для нанесения решающего удара: где они заседают для принятий решения, как урвать ещё кусок власти. И через несколько минут будет нанесён финальный удар.
– Мда, вами бы гор…
– Не повторяй о нём. Мне больно это вспоминать, – неожиданно по-человечески и, держась за сердце, попросил Канцлер.
– Но почему? Он в вас души не чаял, – тихим и мягким голосом спросил помощник.
Канцлер ничего не ответил, он лишь посмотрел в окно и немного ухмыльнулся.
– Скажи, Мицелий, ты кому бы из нас был бы больше верен? Первому или же мне?
– Я всегда был верен ему и бесконечно буду верен вам.
– Хорошо, задам другой вопрос: кого из нас ты больше уважаешь?
Слуга немного поёжился в кресле, но в его взгляде не пробежало и искры страха. Он повернулся и взглянул в лицо, в глаза Канцлеру.
– Его.
Правитель не был ошеломлён этим ответом, скорее не удовлетворён.
Канцлер хотел спросить, почему так, но тут в комнату вбежал молодой человек высокого роста. Это был ещё один слуга.
– Господин Канцлер, положение требует вашего немедленного вмешательства, – Запыхавшись, и тяжело сказал вошедший.
Канцлер оглядел комнату, выдохнул.
– Хорошо, я сейчас пойду.
Слуга кивнул и быстро вышел из комнатки.
– Я, пожалуй, тоже пойду, мне пора, – выдохнул Мицелий.
– Да, мой старый друг, тебе пора.
Мицелий тяжело поднялся со стула и буквально поковылял к выходу.
– Знаешь, Мицелий, а ты заслужил отдых. Ступай, отдохни пару недель.
– Я вам больше не нужен, – жалобно, почти рыдающе спросил старый слуга.
Канцлер несколько секунд держал молчание, после чего практически шепча, сказал:
– Мой друг, я не хочу, чтобы ты был в Имперском Дворце или в парламенте… я хочу тебя ещё долгие годы видеть…
Слуга вышел за пределы комнаты и стал направляться к запасному выходу. Он знал, что о нём позаботились и только что уберегли его от вихря политики, что готов перетереть в пыль любого слабого или кому–то дорого человека. У слуги есть семья, есть сын и дочь, есть внуки. И Канцлер обеспечил ему то, что последние свои годы старик проведёт с ними.
Целое мгновение стояла тишина, а правитель великой Империей недвижимо сидел, уставившись в одну точку. Но вдруг его рука со скрипом от пальто опустилась в карман. Канцлер тихо вынул кулон на цепочке и обратил в него печальный взгляд от одного вида, которого, становилось тоскливо. Он несколько мгновений смотрел в него, на прекрасное женское лицо, потом мгновенно и с толикой ярости закрыл его и положил его во внутренний карман пальто.
– Калья.
Сущим шёпотом проговорив это, Канцлер, осмотрел комнату и вышел из неё, пойдя на заседание. Правитель пошёл уверенным, но не размашистым шагом. Его пальто легко покачивалось на ходу, чуть касаясь, пола, рассматривая холодные серые залы взглядом в котором читается жуткая ненависть и холодный расчёт.
Когда он вышел в зал, то все сразу затихли, и от предыдущего накала не осталось и следа – каждый член Капитула затих, будто бы задержал дыхание. К нему тут же подбежал молодой слуга и прошептал на ухо некоторые слова, вводящие в курс дела.
– Господин Канц… – хотел что-то Лорд-Магистрариус.
Канцлер с кожаным скрипом от пальто приподнял руку на уровень своей головы, согнув в локте, и призвал главу правительства:
– Тише… – после чего обратил уничижительный взор на военного. – Маршал, вы получите все необходимые ресурсы для подавления восстания.
– Спасибо, Господин Канцлер.
– Верховный Отец, – воззвал к себе Канцлер священнослужителя.
– Да, ваше пресвятейшиство, – благословенно произнёс глава Империал Экклесиас.
– Не стоит пока объявлять крестовый поход. Эта война началась на гражданских основах, а не религиозных. Предоставим дело войны солдатам нашей армии.
– Да, пусть так и будет, – покорно сказал Верховный Отец.
После всего сказанного Канцлер прошагал к трибуне и забрался на неё. В его глазах не было неуверенности или сомнения, лишь холодная и железная решимость.
Он немного потёр подбородок, поднял голову и приступил к выступлению. Колонки так настроены, чтобы не показывать волнений «отца государства», ибо его рисуют только как сильного и непоколебимого лидера. По всей зале из звукоусилителей полился насыщенный голос, не передавая той дрожи, что была в нём:
