Луна над Сохо

– Спасибо, Питер, – грустно улыбнулась она. – Можете спрашивать.

– Сайрес был музыкантом?

– Он играл на альт-саксофоне.

– Джаз?

Снова слабая улыбка.

– А что, бывает какая-то другая музыка?

– Ладовый, бибоп или мейнстрим? – уточнил я, решив щегольнуть своими познаниями.

– Кул Западного побережья, – ответила она, – но, впрочем, по обстоятельствам мог поиграть и хард-боп.

– А вы тоже играете?

– О господи, конечно же нет, – сказала она. – Я ни за что не стану мучить публику своей абсолютной бездарностью. Надо же понимать, что ты можешь, а что не можешь. Но я хороший слушатель, Сайрес это очень ценил.

– А в тот вечер вы были на концерте?

– Разумеется, – ответила она. – Сидела в первом ряду. В таком маленьком клубе, как «Соль жизни», совсем нетрудно найти место рядом со сценой. Они играли «Полуночное солнце», Сайрес закончил свое соло и вдруг уселся на монитор. Я подумала, ему стало жарко, но потом он стал заваливаться набок, и мы поняли, что что-то с ним не так.

Она умолкла и отвела взгляд. Сжала ладони в кулаки. Я немного подождал, потом, чтобы помочь ей сконцентрироваться, стал задавать занудные формальные вопросы: помнит ли она, когда точно Сайрес потерял сознание, кто вызвал «Скорую» и была ли она с ним рядом все это время.

Ответы записывал в блокнот.

– Я хотела поехать с ним на «Скорой». Правда хотела, но его унесли так быстро, что я даже опомниться не успела. Потом Джимми подбросил меня до больницы, но, когда мы приехали, было уже слишком поздно.

– Джимми? – переспросил я.

– Это их барабанщик, он такой славный. По-моему, шотландец.

– Можете назвать его полное имя?

– Представляете, я его даже не знаю, – сказала Симона, – какой кошмар. Для меня он всегда был просто Джимми-барабанщик.

Я спросил про остальных музыкантов, и она смогла припомнить только, что бас-гитариста зовут Макс, а пианиста – Дэнни.

– Вы, наверно, считаете меня ужасно черствой, – сказала она. – Конечно же, я должна знать их имена. Но сейчас попросту не могу вспомнить. Наверное, я просто не в себе из-за того, что Сайреса не стало так внезапно.

Я спросил, не страдал ли он в последнее время от каких-либо заболеваний, не испытывал ли недомогания. Симона сказала, ничего такого не было. Имени его лечащего врача она тоже не знала, но сказала, что, если нужно, покопается в его документах и найдет. Я сделал пометку спросить у доктора Валида.

На этом я решил, что задал достаточно вопросов, чтобы скрыть истинную причину своего визита. И самым непринужденным тоном попросил разрешения осмотреть остальную часть дома.

Обычно, если в доме полиция, то и самый законопослушный гражданин начинает смутно чувствовать себя виновным непонятно в чем. И соответственно, не очень хочет, чтобы вы громыхали своими ботинками сорок третьего размера по всему дому. Поэтому я малость удивился, когда Симона махнула рукой в сторону коридора и сказала, чтобы я не стеснялся.

Второй этаж выглядел, примерно как я и ожидал: сначала хозяйская спальня, затем гостевая. Ее, судя по стеллажам с дисками вдоль стен и совершенно свободному полу, использовали для репетиций. Кабинетом пожертвовали, чтобы расширить ванную комнату и вместить туда ванну, душевую кабину и туалет с биде. Стены здесь были облицованы бледно-голубой плиткой с узором из цветущих лилий. Содержимое шкафчика под раковиной традиционно состояло на четверть из мужских и на три четверти из женских средств по уходу за телом. Он предпочитал одноразовые станки с двумя лезвиями и пользовался гелем после бритья; она часто делала эпиляцию и покупала кремы и лосьоны в сети «Супердраг». Но не было ни одного признака, что кто-то из них баловался с тайным искусством. Дверцы двух встроенных шкафов в основной спальне были распахнуты настежь. Дорожки из наспех сложенных вещей вели от шкафов к кровати, где лежали два раскрытых чемодана. Горе, подобно раковой опухоли, пожирает людей с разной скоростью, и все же мне показалось, что она слегка рановато собралась избавиться от вещей своего дорогого Сайреса.

Но тут я увидел среди вещей джинсы с низкой посадкой, какие уважающий себя джазмен в жизни не наденет. И понял: Симона собирала свои чемоданы. Однако это казалось не менее подозрительным. Я замер и прислушался. Убедившись, что она не поднимается по лестнице, я по-быстрому заглянул в оба ящика с нижним бельем. Результатом было лишь ощущение собственного крайнего непрофессионализма.

Музыкальная комната могла сказать мне больше. На стенах здесь висели в рамках портреты Майлза Дэвиса и Арта Пеппера, полки были заставлены партитурами. Эту комнату я оставил напоследок. Ибо надеялся ощутить в доме то, что Найтингейл называл sensis illic, а я – фоновым вестигием, до того, как войду сюда, в домашнее святилище Сайреса Уилкинсона. Я услышал отзвук мелодии «Тело и душа», снова почувствовал запахи бетонной пыли и пиленого дерева, но они перемешивались с ароматом духов Симоны, делаясь почти неуловимыми.

В отличие от остальных комнат, книжные полки здесь содержали кое-что еще помимо фотографий и необоснованно дорогих сувениров, привезенных из отпуска. Я успел понять: всякому, кто задумает научиться колдовству неофициально, придется перечитать кучу оккультной дребедени, прежде чем наткнуться на руководство по «истинной магии», если такое понятие вообще существует. Уж что-то подобное наверняка должно было найтись – но не нашлось. У Сайреса в доме не было даже «Книги лжи» Алистера Кроули[3], которую, на худой конец, можно полистать ради забавы. Вообще подборка была почти как у моего папы: биографии Арта Пеппера, Чарли Паркера и других джазменов перемежались ранними романами Дика Фрэнсиса.

– Нашли что-нибудь важное?

Я обернулся. Симона стояла на пороге.

– Пока нет, – ответил я. Сосредоточившись на поисках, я даже не заметил ее шагов по лестнице. Лесли, помнится, заметила, что неспособность услышать, как у тебя за спиной отплясывает голландский фолк-ансамбль, – не то качество, которое поможет выжить в сложной, быстро меняющейся среде современной полиции. Хочу отметить: во-первых, я в тот момент показывал дорогу одному туристу, который был малость глуховат. А во-вторых, ансамбль был шведский.

– Не хочу торопить вас, – сказала Симона, – но перед вашим приходом я заказала такси, а вы же знаете, как таксисты ненавидят ждать.

– Куда вы направляетесь? – спросил я.

– К сестрам, – ответила она, – на первое время, пока не приду в себя.

Я попросил дать мне адрес, она продиктовала, я записал. И удивился: Сохо, Бервик-стрит.

– Да, я понимаю, – сказала она, увидев выражение моего лица, – они тоже девушки богемные.

– У Сайреса есть какая-то еще недвижимость? Дом, быть может, или сад?

– Мне он ни о чем таком не говорил, – сказала она. И рассмеялась: – Сайрес-садовод – просто немыслимо!

Я поблагодарил Симону за уделенное время, и она проводила меня до двери.

– Спасибо вам, Питер, – сказала она. – Вы были очень добры.

Отражение в боковом стекле давало хороший обзор, и я заметил, что «Хонда Сивик» все так же стоит напротив дома. Женщина за рулем не отрываясь смотрела прямо на нас. Я вышел и, закрыв за собой дверь, повернулся к машине лицом. Женщина тут же отвернулась и сделала вид, что разглядывает наклейки на заднем стекле соседнего авто. Потом все-таки оглянулась назад, и вовремя: я решительно направился в ее сторону. Я прямо-таки видел, как ее замешательство перерастает в панику и она колеблется, не зная, то ли включить мотор, то ли выйти из машины. Когда я постучал в стекло, ее прямо подбросило. Я показал служебное удостоверение, и она растерянно уставилась на него. Так бывает в половине случаев: большинство граждан попросту не знает, как выглядит полицейское удостоверение, и не понимает, что за фигню им суют. Но она, похоже, поняла и опустила стекло.

– Не могли бы вы выйти из машины, мадам? – попросил я.

Женщина кивнула и вышла. Она была невысокая и худощавая, в дорогом, хоть и не шитом на заказ, костюме с юбкой цвета морской волны. Риелтор, подумал я, или менеджер по работе с клиентами, вроде пиар-агента или специалиста по продажам в дорогом сегменте. Разговаривая с полицейскими, люди обычно прислоняются спиной к своим автомобилям, это дает им ощущение моральной поддержки. Незнакомка не стала этого делать, зато принялась теребить кольцо на левой руке и периодически заправлять волосы за уши.

– Я просто ждала в машине, – сказала она. – Что-то случилось?

Я попросил ее предъявить водительские права. Она покорно достала карточку и протянула мне. Если потребовать у первого встречного назвать свое имя и адрес, он не только с большой вероятностью скажет неправду, но и вообще имеет полное право отказаться предоставлять такие сведения, если только вы его ни в чем не обвиняете. Мало того, вы должны написать расписку, что не преследуете незаконно риелторов-блондинок. Но если вы просто остановите автомобиль с целью проверки документов, то водитель охотно покажет вам права, содержащие его полное имя вместе с дурацким вторым, адрес и дату рождения. Я записал в свой блокнот: Мелинда Эббот, 1980 года рождения, проживает там, откуда я только что вышел.

– Это ваш фактический адрес? – спросил я, возвращая ей карточку.

– Вроде того, – ответила она. – Был – и вот я как раз жду, когда смогу туда вернуться. А почему вы спрашиваете?

– Я веду расследование, – ответил я. – Вам знаком человек по имени Сайрес Уилкинсон?

– Он мой жених, – сказала она, устремив на меня жесткий взгляд. – С ним что-то случилось?

Существует официальная инструкция по информированию родственников погибшего, одобренная Ассоциацией руководителей полицейских служб. Так вот, пункта «вывалить все как есть, стоя посреди улицы» там нет. Я предложил ей побеседовать в машине, но этот номер не прошел.

– Лучше скажите сразу.

– Боюсь, у меня для вас плохие новости.

Каждый, кто хоть раз смотрел «Закон» или «Реанимацию», знает, что это значит.

Мелинда отшатнулась, с трудом удержав равновесие. Казалось, еще миг, и она потеряет самообладание, но нет – справилась, спрятала эмоции под прежнюю бесстрастную маску.

– Когда?

– Позавчера вечером, – ответил я, – у него случился сердечный приступ.

Она непонимающе уставилась на меня:

– Сердечный приступ?

– Боюсь, что так.

Она кивнула:

– Так зачем вы здесь?

Мне, к счастью, не пришлось выдумывать очередную ложь: подъехал миникеб, остановился возле дома и просигналил. Мелинда развернулась и уставилась на входную дверь. Вскоре Симона вышла, неся оба чемодана. Водитель проявил нехарактерную для таксиста галантность: вышел из машины, забрал у нее чемоданы и сам положил в багажник. Она тем временем запирала входную дверь – на оба замка, и йелевский, и «Чаб»[4].

– Эй ты, сука! – завопила Мелинда.

Симона шла к машине не оборачиваясь, что произвело на Мелинду вполне предсказуемый эффект.

– Да, ты! – заорала она снова. – Сука, он же умер! А тебе даже впадлу было мне сообщить. И это мой дом, жирная шлюха!

Симона таки обернулась. Сначала я решил, что она вообще не поняла, кто это такая. Но потом она задумчиво кивнула, словно сама себе, и лениво бросила ключи в нашу сторону. Они упали у ног Мелинды.

Я обычно чувствую, когда человек вот-вот слетит с катушек. Поэтому и успел ухватить Мелинду за локоть, не дав ей рвануть на ту сторону улицы и вломить Симоне по полной. Общественный порядок – прежде всего. Мелинда оказалась довольно сильной для своего роста и комплекции, поэтому мне пришлось удерживать ее обеими руками. Она продолжала выкрикивать оскорбления через мое плечо так, что аж в ушах звенело.

– Мне вас что, арестовать? – осведомился я. Это старый полицейский трюк: если просто предупредить человека, он не среагирует, но если задать ему вопрос, тогда он задумается. А как только человек начинает думать о последствиях, то почти всегда успокаивается. Разумеется, если он не пьян, не под кайфом, не тинейджер и не уроженец Глазго.

В случае Мелинды вопрос подействовал как надо. Она умолкла ровно на то время, за которое миникеб успел отъехать. Убедившись, что со злости Мелинда не собирается колотить меня – нам, полицейским, иногда достается в таких случаях, – я наклонился, поднял ключи и протянул ей.

– У вас есть кому позвонить? – спросил я. – Кому-то, кто может приехать и побыть здесь с вами?

Она покачала головой:

– Я лучше подожду в машине. Спасибо вам.

Не стоит благодарности, мадам, ответил я мысленно, я просто выполняю… да кто его знает, что я тут выполняю. Понимая, что сегодня ничего полезного от нее не добьюсь, я решил оставить все как есть.

ИНОГДА, после тяжелого рабочего дня придать сил может только кебаб. По пути через Уоксхолл я заехал в какую-то курдскую забегаловку, взял кебаб и вышел с ним на набережную Альберта, ибо есть кебабы в «Ягуаре» строго запрещено. Одну сторону набережной изуродовал в шестидесятые бум постмодернизма, и я, повернувшись спиной к этим унылым серым фасадам, стал смотреть, как солнце опускается за крыши Миллбанк-Тауэр и Вестминстерского дворца. Было еще достаточно тепло, чтобы ходить без курток, и город цеплялся за уходящее лето, как амбициозная подружка за перспективного центрального форварда.

Официально я числюсь в ОРЭП9 – Отделе по расследованию экономических и профессиональных преступлений № 9, известном также как Безумство. А еще – как отдел, о котором порядочные копы в приличном обществе не говорят. Запоминать аббревиатуру ОРЭП9 бесполезно, ибо структура столичной полиции реорганизуется раз в четыре года и все названия меняются. Вот почему отдел по коммерческим кражам Департамента расследования тяжких и организованных преступлений с момента своего создания в 1920 году именуется Летучим отрядом. Или Суини[5], если желаете прикинуться настоящим кокни[6]. Для справки: на кокни они рифмуются.

В отличие от Суини, вести дела Безумства несложно. Отчасти потому, что мы ведем дела, о которых другие и говорить-то не любят. Но в основном потому, что у нас нет выделенного бюджета. А раз нет бюджета – значит, нет канцелярской волокиты и, как следствие, никакого документооборота. Облегчал управление и тот факт, что до января этого года личный состав отдела исчислялся одним-единственным человеком: старшим инспектором Томасом Найтингейлом. И хотя с моим появлением штат удвоился и была перелопачена гора бумаг, копившаяся минимум лет десять, для Главного управления Лондонской полиции мы по-прежнему малозаметны. И несем нашу службу, загадочным образом сливаясь с толпами обычных копов.

Часть этой службы – отслеживать нелегальных волшебников и прочих граждан, незаконно практикующих занятия магией. Но лично я сомневался, что Сайрес Уилкинсон практиковал что-либо помимо виртуозной игры на саксофоне. В то, что он покончил с собой при помощи обычного для джазменов коктейля из выпивки и наркотиков, тоже не очень-то верилось. Но чтобы знать наверняка, следовало дождаться результатов анализа крови на токсины. С другой стороны, зачем кому-то убивать музыканта с помощью магии прямо посреди концерта? Нет, у меня, конечно, тоже весьма сложное отношение к постмодерну, постпанку и прочим маломелодичным новым веяниям – но я вряд ли стал бы убивать человека, исполняющего подобное. По крайней мере, до тех пор, пока меня не запрут с ним в одной комнате.

От причала Миллбанк отплыл катамаран. Его дизельный мотор ревел. Я скомкал обертку от кебаба и бросил в урну. Потом сел в «Ягуар», завел мотор и выехал в густеющие сумерки.

Хочешь не хочешь, а придется-таки засесть в библиотеку Безумства, искать упоминания подобных случаев в прошлом. Полидори очень много писал о всяких трагических происшествиях, связанных с пьянством и разгулом. Возможно, под влиянием личного опыта, который приобрел, когда куролесил на Женевском озере вместе с Байроном и семьей Шелли. Если кто и разбирался в безвременных и неестественных смертях, так это Полидори. Он написал книгу на соответствующую тему прямо перед тем, как выпить раствор цианистого калия. Книга называется «Исследование неестественных смертей в Лондоне в период с 1768 по 1810 год» и весит больше двух фунтов. Я подумал, как бы и мне не захотелось покончить с собой, когда прочитаю.

Было уже совсем поздно, когда я наконец доехал до Безумства и припарковал «Ягуар» в каретном сарае. Открыл заднюю дверь особняка и тут же услышал лай Тоби. Скользя когтями по мраморному полу, пес подлетел ко мне и стал носиться вокруг, путаясь под ногами. Со стороны кухни беззвучно появилась Молли, изрядно напоминающая победительницу всемирного косплей-конкурса в номинации «готик-лолита». Не обращая внимания на Тоби, я спросил ее, не спит ли еще Найтингейл. Молли чуть качнула головой туда-сюда и вопросительно на меня уставилась.

Молли в Безумстве исполняет обязанности экономки, повара и дератизатора. Она никогда не говорит, у нее необычайно много зубов и странная склонность к употреблению сырого мяса. Я стараюсь никогда не ставить ей в вину эти особенности. И тем более не допускать, чтобы она перекрывала мне выход из замкнутого помещения.

– Я совершенно вымотался и пойду спать.

Молли указала глазами на Тоби, потом вновь уставилась на меня.

– Но я весь день на ногах.

Молли снова качнула головой – это значило «мне-то все равно, но если вы не выгуляете эту вонючую мелюзгу, убирать потом за ним будете сами».

Тоби умолк, но только чтобы устремить на меня полный надежды взгляд.

– Где его поводок? – вздохнул я.