Акула пера в СССР

Глава 4, в которой появляются олени

«Козлик» Стельмаха с надписью «БООР» на борту лихо подпрыгнул на выбоине в асфальте и затормозил. Чихнув, выхлопная труба выпустила последний клуб дыма, лязгнула дверца, и главный дубровицкий охотник бодро выпрыгнул наружу и зашагал ко мне.

Это был высокий худощавый загорелый мужчина, с копной седых волос и моложавым улыбчивым лицом.

– Это вы – Белозор? – спросил он и протянул ладонь.

– Так точно, Герман Белозор, – я пожал его крепкую руку и улыбнулся в ответ.

– Ян Генрикович Стельмах, директор Дубровицкого отделения Белорусского общества охотников и рыболовов, ну и старший егерь по совместительству. Я смотрю – у вас и фотоаппарат есть? Это очень хорошо! Кадры можно сделать просто отличные! Мы поедем к благородным оленям. Недавно выпустили четырнадцать особей, вожак у них – с такими рогами… – он сделал жест руками, который должен был обозначать раскидистые рога. – Красота! И этой красоты у нас через несколько лет по лесам будет много.

Я оглядел себя с ног до головы и растерянно потоптался на месте.

– Ян Генрикович, а мы можем заехать в универмаг – я хоть кеды куплю, а то в этих штиблетах по лесу бегать – чистой воды смертоубийство! И домой ко мне – за рюкзаком, а то Шкловский должен был ехать, а вон как оно вышло…

– Заедем, почему нет?

Дома я потратил что-то около пятнадцати минут на поиск старого потертого брезентового рюкзака и запихивание в него всего необходимого: смены белья, зубной щетки, полотенца и прочего. Когда забрасывал рюкзак на заднее сиденье «козлика» – обратил внимание на белую «Волгу», которая стояла у калитки Пантелевны, и звонкие голоса на ее подворье. Гости?

Судя по настрою Стельмаха и намекам шефа – в рабство охотникам меня отдавали всерьез и надолго, на пару-тройку дней – точно. Я должен был набрать материала на цикл статей о развитии охотничьего промысла в районе – посоветовали сверху, а от таких советов не отказываются. Кажется, незабвенный Леонид Ильич был заядлым охотником – может, это как-то связано?

В любом случае, переодевшись из цивильных брючек и рубашки в удобные штаны-хаки и серую тенниску, я почувствовал себя гораздо лучше. Оставалось раздобыть кеды – если и не легендарные «Два мяча», то любые другие, потому как рассчитывать на то, что у Белозора водились какие-нибудь адекватные кроссы или берцы, явно не приходилось. Ну, не кирзачи же напяливать, в самом деле?

Универмаг «Ведрич», названный так в честь мелкой речушки, притока Днепра, был одним из самых изобильных мест в городе, не считая «Березки», конечно – даже в моё время, когда сетевые магазины и частные павильоны заполнили город. Стельмах припарковался у районной библиотеки, и я выскочил на улицу, задумавшись о слове «припарковаться». Как нынче звучал этот глагол?

– Гера, Герочка, Герань… – раздался вдруг гнусавый голос, и я вздрогнул от неожиданности.

На покрытых трещинами бетонных ступеньках крыльца библиотеки сидели три типа – из тех классических персонажей, при виде которых пробуждаются древнейшие инстинкты «бей или беги»: картузы, рубашки-тельняшки, мятые брюки-клёш, необремененные интеллектом лица… Совсем молодые, лет по семнадцать-двадцать… Вспомнился виденный краем глаза белогвардейский плакат «ОТЧЕГО ВЫ НЕ В АРМИИ?». Советский Союз же, берут вроде всех и откосить нереально? Или – уже отслужили?

– Гера, так что насчет подгона? Ты обещал всемерно поспособствовать – а всё никак…

Память Белозора выдала кличку старшего из них, голубоглазого башибузука – Сапун (от фамилии Сапунов), и имя – Тимох.

Зная Викторовича, он наверняка не стал бы ничего обещать такой сомнительной личности. Наверняка всё было слегка по-другому, а обещание – это вольная интерпретация Тимоха. А потому я сказал:

– Ветер переменился. Потом обсудим, лады?

– Ветер, гришь? – Сапун встал, и его соратнички поднялись разом, всем своим видом излучая угрозу. – Гера, а ты не попутал ничего?

Ладонь сама нырнула в карман, кастет удобно лег на костяшки пальцев. Так вот в чем дело, Гера! Вот зачем ты его носишь! Понять бы еще, что за мутки у тебя с этими ребятосиками… Хлопнула дверь «козлика», выглянул Стельмах:

– Белозор! Какие-то проблемы?

– Никаких проблем, дядя! – откликнулся Сапун и цыкнул зубом на своих присных, развернувшись на каблуках.

Они ушли куда-то в сторону городской набережной, а я развел руками, отвечая на вопросительный взгляд егеря. В конце концов, куплю я кеды или нет?

Пока мы ехали, Ян Генрикович рассказывал об эпопее с благородными оленями. Оказывается, после войны они остались практически только в Беловежской пуще, и для улучшения популяции привозили самцов и самок из Воронежского заповедника, а после роста поголовья начали расселять по всем районам республики. Животное красивое, из природных опасностей для него только волки, по северу республики – бурый медведь, у нас – рысь может задрать олененка… Благородный олень – украшение леса! Встреча со стадом оленей или с самцом, чья голова увенчана короной ветвистых рогов, – волнующее событие для любого человека, и охотничий азарт тут ни при чем. Но попытки вырастить в наших лесах своих собственных «Бемби» натыкались на серьезную проблему: браконьерство. Целью номер один для этих хищников в человеческом обличье были трофейные самцы, из-за тех самых рогов.

– Значит, есть спрос? – уточнил я. – Народу продают, чтоб шапки-ключи вешали?

Эту моду на рога на стене я еще застал, а оказывается – вон оно что, целый бизнес! Но Стельмах отмахнулся:

– Те рога, что на стене висят, народ у нас сам находит, когда по грибы-ягоды ходит. Ну, бывает, еще охотники наши кому подарят. Стоят они прилично, тут не поспоришь, но не так много, чтобы под статью идти… Тут, товарищ Белозор, дело такое деликатное, что я и как сказать не знаю, и для газеты ли это – тоже понять не могу.

Я весь превратился в слух. «Козлик» петлял по лесной дороге, подскакивая на каждой ямке и оправдывая своё прозвание. Стельмах лихо крутил баранку и курил в окно.

– Я в Квантунской операции участвовал, – сказал он. – В пехоте. С немцем подраться не довелось – мал был, а вот по Маньчжурии мы частым гребнем прошлись, япошек давили. Так вот… У них там особый спрос на живые рога, только-только с убитого животного или вообще спиленные наживо, понимаешь? Лучше всего – молодые, подрастающие. Лекарство они делают, ну… – он глянул себе на ширинку.

– Для потенции?

– Ну да! Чтоб конец стоял! – облегченно выдохнул Ян Генрикович.

– А я слыхал, у них для Мао целый научный институт занимался вот этими вопросами… – протянул я.

И едва сдерживался, чтобы не начать ему рассказывать про базу браконьеров в заказнике «Смычок». Статью про нее я нашел случайно, когда перебирал архив газеты, будучи только-только начинающим корреспондентом, а потом пристал к Белозору, поскольку авторство там стояло его.

Базу нашли постфактум, когда прокладывали экотропу в 2009 году, на границе Дубровицкого и Жлобинского районов, там, где сливаются две великие реки – Днепр и Березина. Заброшенные землянки, полусгнившие станки для дубления шкур и коптильни, черепа с опиленными рогами – всё это говорило о том, что здесь, пользуясь административной неразберихой и неопределенностью сфер ответственности районных охотхозяйств, отделов милиции и лесничеств, обосновались браконьеры.

– Так, а при чем тут Китай, Ян Генрикович? – спросил я.

– Можешь считать меня параноиком, но я уверен, что молдавские цыганы, которые к нам в июле добираются и скупают драгметаллы, янтарь и всё вот это вот – через них и живые роги идут. Еще – наверняка бобровая струя и хвосты, я почти уверен. От нас – в Молдавию, оттуда – Румыния, порты… Я ведь почему к главреду вашему обратился? Ну да, про наших егерей в газете написать – дело хорошее. Но журналистское расследование тут было бы нелишним, смекаешь?

– А органы…

– А органы этим заниматься почему-то не хотят. Может, плевать им на оленей, может… Ну, всякое может быть. У меня есть выход на одного майора в Гомеле, из Управления БХСС, но он говорил, что если доказательств не будет, то и шевелиться не станет.

За окном автомобиля мелькали белые стволы берез, мрачновато-темные дубы с раскидистыми кронами, густые орешники заполняли собой яры и овраги, над болотянками вдоль дороги вились тучи мошкары, лучи солнца пробивались сквозь листву и заставляли жмуриться и улыбаться, несмотря на всю серьезность обсуждаемой темы. Майское солнышко – оно такое!

В мозгу у меня вертелся вопрос: если Стельмах с такой уверенностью говорит о журналистском расследовании, значит, были прецеденты? Я по памяти мог назвать злободневный и острый «Фитиль», работу великих журналистов Аркадия Ваксберга, Юрия Щекочихина, но это всё союзный уровень. Провинция – это провинция, тут, как известно, ворон ворону руку моет тем самым миром, которым они мазаны… С другой стороны, мой шеф – член райкома партии, он фигура в городе и районе крупная, и с газетой нынче считаются. Может, и получится что… Я-то только за, мне нужно очки зарабатывать, фигурой становиться! Так что вариантов было немного:

– Я в деле. Сколько у нас времени есть?

– Дня три, потом тот майор в отпуск уедет, в Ялту, – Стельмах докурил сигарету и сунул в закрепленную на дверце консервную банку.

За окно не бросил – бережет лес, однако!

– Та-а-ак… А куда мы сейчас едем?

– В Гагали, к Бышику и Пинчуку – это мои егеря-волчатники, заберем их с собой – и к оленям. Ты с ними в пути можешь побеседовать, интервью взять, или как это у вас называется? Эти двое у меня как правая и левая рука. Оба – фронтовики, боевые товарищи… Еще на Западенщине АКовцев и ОУНовцев гоняли, потом на пенсию вышли – и ко мне. Прекрасные стрелки, и мужики бывалые. В основном занимаются организацией охот и отстрелом хищников. Тут не статью – остросюжетный роман писать можно!

Я, впечатленный, закивал – такое с руками оторвут! АК – Армия Крайова, националисты польские, которые с одинаковой лихой злобой воевали против нацистов и против советских партизан в годы немецкой оккупации. А ОУН-УПА – националисты украинские. И воевали с ними аж до 1956 года… Так что егеря эти – явно волкодавы те еще! И если Стельмах дает добро на публикацию материала про них – значит, знает, что делает. В конце концов, столько лет прошло…

Но мне срочно нужно было как-то залегендировать наводку на базу браконьеров, чтобы закинуть ее БООРовцам, и потому я сказал:

– На обратном пути заскочим в Крапивню, там есть у меня человек один, я его могу про браконьеров этих поспрошать…

Крапивня была лесной деревенькой дворов на сто, и каждый первый мужик там держал дома ружье и промышлял охотой.

– М-м-мда? Я вроде всех крапивников знаю, кто это там такой осведомленный?.. Ладно, ладно, журналистская тайна, да?

– Да… – и я не то что бы совсем блефовал.

Во время моей работы в «Маяке» в веке двадцать первом, еще до поездки в Москву, жил-был в Крапивне один вредный дядька, Василий Петрович Стрельченко. Особенно его волновали вопросы благоустройства и дорожного строительства, и ровно в 8:30 утра каждый понедельник у меня в кабинете разрывался телефон – он звонил и звонил, пока ему не отвечали, чтобы выдать пятиминутку ненависти. Злобно, кратко и четко он излагал свои претензии к коммунальщикам и дорожникам, называя имена, фамилии, адреса, пароли и явки. Так что проблем с критическими материалами, коих с нас требовали энное количество в неделю, у меня не возникало. Разве что приходилось порой и в другие забытые Богом и властями места прокатиться – не будешь же всё время писать про Крапивню?

Сейчас Стрельченке должно было быть лет четырнадцать или около того. И казалось мне, что такие натуры не меняются с возрастом – въедливость и дотошность передаются, скорее всего, генетически. Да и вообще – расспросить местную пацанву было делом неглупым. Мальчишки – они порой информированы куда лучше бабулек на лавочках. Пока бабули работают стационарно, пацаны носятся повсюду и всё видят и слышат, хотя не могут порой правильно интерпретировать то, чему стали очевидцами. В интерпретации бабулям равных нет, тут не поспоришь. Столько версий накидают, что рептилоиды и масоны покажутся серой обыденностью!

Двое пожилых мужчин в одинаковых куртках, скорее похожие на геологов или туристов, чем на смершевцев или чекистов, ожидали у колодца с журавлем. Пинчук носил роскошные моржовые усы и очки на резинке, Бышик – эдакую профессорскую бородку. Только вместо гитар у них на плечах висели чехлы с оружием и патронташи. Судя по выглядывающим из них своеобразного вида патронам – скорее всего, карабины ТОЗ-17, что-то такое я читал про этот изыск советского оружейного дела.

– Бышик, Владимир Иванович, – представился бородатенький.

– Пинчук, Дмитрий Иванович, – протянул руку усатый. – Ну что, поехали?

Стельмах только кивнул коротко, выкрутил руль, и мы снова затряслись по лесной дороге.

После долгого разговора с героическими егерями и двадцати страничек карандашных каракулей с заметками для материала меня, честно говоря, разморило: майское солнце припекало, «козлик» подпрыгивал, моя башка болталась туда-суда, грозя оторваться от тела, но дремота была сильнее, и я очнулся, только когда машина остановилась, заполошно проморгался, вытер стекающую из уголка рта слюну и украдкой огляделся – не заметил ли кто конфуза?

Охотникам было на меня наплевать. Они втроем смотрели в один бинокль и матерились.

– А принца не видать, Генрикович! И вон, гляди, важенка одна хромает!

– Твою мать! – сказал Стельмах. – Это ли не свинство – на оленя весной охотиться?

Я думал, есть всякие инспекции, которые занимаются борьбой с браконьерами… Но эти мужики явно воспринимали ситуацию очень близко к сердцу. Вон как желваки у главного БООРовца шевелятся, и костяшки пальцев побелели. Оленей на опушке было явно меньше, чем рассказывал Ян Генрикович – изящные силуэты семи животных еще некоторое время маячили на фоне дубовых стволов, а потом порскнули в чащу.

– Пошли, пройдемся, посмотрим… – они расчехлили оружие и зарядили его, взгляды стали злыми, колючими…

У меня вместо винтовки был фотоаппарат, да еще кастет в кармане, так что чувствовал я себя довольно неловко. Пробираясь вслед за Стельмахом по лесной чаще и пытаясь высмотреть тот самый след, по которому шел старший егерь, пригнувшись к земле и едва ее не нюхая, а потом вдруг сорвался на бег.

Иванычи разошлись по флангам, огибая лесной массив вдоль опушек.

– Сука! – выдохнул старый БООРовец где-то впереди, и я перешел на шаг – торопиться было некуда, он явно нашел то, что искал.

С дыхалкой и кардионагрузками у Геры тоже всё было в порядке: отмахал бодрой трусцой километра три по лесу и разве что запыхался. Будь я в себе – и половины расстояния бы не осилил в таком темпе! Стельмах скрылся где-то в высокой траве, его матерное бормотание слышалось на лесной полянке. Я остановился у могучего ствола липы и прислонился к нему, осматриваясь.

Сначала подумал, что мне показалось, и даже моргнул. Но соломенная шляпа – «капялюш» по-белорусски – действительно медленно двигалась чуть слева от меня. Это был мужик с красным небритым лицом, в жилетке с карманами и двустволкой-вертикалкой в руках.

– Руки в гору! – сказал он. – Допрыгался, Янчик?

– Чорба, сукин ты сын! – Стельмах встал во весь рост с поднятыми руками. – Твои дела, а? Всё тебе мало? Никак не нажрешься?

Клацнул взводимый курок. Я отлепился, наконец, от дерева, и, моля Бога, чтобы не хрустнула никакая веточка, стал приближаться к браконьеру со спины.

– А я тебя зараз здесь положу, Янчик, и прикопаю. И красноперые твои не допомогут – далёко им бежать досюдова… Давай, умоляй меня о пощаде!

Ян Генрикович умолять не собирался. Он только смотрел на этого Чорбу с чистой ненавистью и ни единым движением лица не выдал ему, что за его спиной кто-то есть. Кто-то большой, сильный и с кастетом в правой руке.

Мне ничего лучшего в голову не пришло: я размахнулся, свистнул, Чорба обернулся – и дац! Голова его мотнулась из стороны в сторону, ружье выстрелило дуплетом и отлетело в одну сторону, капялюш – в другую, а сам неудавшийся убийца грянулся наземь рядом с оленьей тушей, которая, как оказалось, лежала тут же, у ног Стельмаха.

Стельмах стоял со стеклянными глазами и ковырялся пальцем в правом ухе.

– Чуть не убил, – сказал он. – Пуля мне аж прическу поправила. Теперь полдня в голове звенеть будет.

Глава 5, в которой есть место гонзо-журналистике

Допрашивали нас по очереди. Как раз – в Крапивне, в участке. Стельмах со всеми сельскими участковыми района имел вась-вась, и поэтому стражи порядка склонны были верить ему, а не мутному Чорбе. Честно говоря, я сильно боялся, что убил горе-браконьера насмерть. Всё-таки организм Германа Викторовича Белозора был покрепче моего, да и кастетами я раньше никогда не пользовался, так что вломил будь здоров!

Ан нет – сидит, болезный, за перебинтованную морду держится. Местный фельдшер из ФАПа травму обработал, сказал, что, скорее всего, имеет место сотрясение мозга. Ну и кожу я ему рассадил будь здоров. А нечего в людей двустволкой тыкать! От кастета я предусмотрительно избавился – спрятал в машине. На вопрос чем бил – ответил, что какой-то железякой. Взял из «козлика» хреновину потяжелее – ей и двинул. Обыск в автомобиле БООРа никто делать не стал. Судя по лицам присутствующих милиционеров и улыбке Стельмаха – для нас всё должно было окончиться неплохо, а для Чорбы – наоборот. Браконьерство – серьезное преступление!

– Ну что ж, товарищ Белозор! – подтянутый светловолосый капитан протянул мне паспорт и пожал руку, а потом процитировал по памяти: – Право на необходимую оборону является одной из важных гарантий реализации конституционных прав и обязанностей граждан по защите от общественно опасных посягательств интересов Советского государства и общества, социалистической собственности, общественного порядка, жизни, здоровья, чести и достоинства советских людей. И вы это право реализовали, выручили товарища Стельмаха. Как с вами связаться, мы знаем, не уезжайте никуда из района в ближайшую неделю… Можете быть свободны.

Я забрал документы и сказал Яну Генри ковичу:

– Пройдусь по Крапивне, пообщаюсь с народом. Журналист я или не журналист?

Тот прищурился и кивнул.

– Встретимся у сельпо через пару часов, потом в Гагали вернемся.

Хлопнула дверь участка, я вышел на крыльцо и потянулся. Неудобные у них тут стулья!

Гогоча, пробежала стая гусей, которую погонял прутиком какой-то пацаненок лет пяти – в трусах и кепке по самые уши. На небе собирались тучки, ласточки заполошно верещали и сновали туда-сюда в режиме бреющего полета. На крыльце сельского клуба кучковался местный истеблишмент: мальчишки лет двенадцати-четырнадцати совершенно безбашенной наружности. Уроки в школе уже кончились, а расходиться по домам им явно не хотелось – родители запрягут на хозяйстве. Мне это чувство было хорошо знакомо.

Я пересек песчаную улицу и, приблизившись к юным джентльменам, сказал:

– Кто-то хочет заработать рубль?

Пацаны зашушукались. Приехал, понимаешь, городской. Рубль предлагает! Мутное дело, сразу видно!

– А что надо? За самогон спрашивать будете? – уточнил один из них, конопатый и голубоглазый проходимец.

– А хоть бы и так… На Смычке у мужиков купить еще можно?

Джентльмены снова собрались в кучку и пошептались. На сей раз речь держал смуглый и поджарый товарищ в штанах с оттянутыми коленками:

– На Смычке нынче только проблем огрести можно, не совались бы вы туда, если не местный…

– А если местный? Положим, я предлагаю рубль, а вы мне к вечеру бутыль литра на два…

– Нет уж, – ответил смуглый. Он тут был явным лидером. – Ешьте сами с волосами, дядя. В сельпо сходите, там портвейн продается, за гроши. А в Смычок – это яким туебнем нужно быть, чтоб переть? Да и не было там горелки на продажу… Может, они себе что и гонят, но чтоб продавать? А если уж так первача захотелось, так это можно у Пырха спросить, у него вчора такой водар над хатой стоял, с ног шибало!

Ну да, молодое поколение уже говорило даже не на родной полесской трасянке, а практически чисто, по-русски, с вкраплениями местных словечек. Это и я умел.

– Давай, хлопцы, кто первый до Пырха, тому рубль грошей и пачку пячэння як падарунак. Я до крамы, и чтоб когда пришел – уже было ясно, кольки, дзе и за яки кошт, зразумели?

Они прониклись. Не то чтобы Дубровицкий район был белорусскоязычным – в подавляющем большинстве своем писали и читали все по-русски, но до конца изжить из белоруса трасянку и вот эти все «тудой, сюдой, хлопцы, грошы, цётки и дзядзьки», и вечное выбухное «г» – это даже у великой и могучей Москвы не получалось.

«Девушка, а вы москвичка? – Да-а-а, ма-а-асквичка, местная. – А на выходные что делаете? – Да хаты паеду, бульбу у бацькоу капаць!»

Так что хлопцы рванули как подстреленные. Желание купить самогона было отличной версией для обоснования разговора, мотивом для деревенских абсолютно логичным и понятным. Теперь джентльмены на вопрос: «Какого чорта той туебень от вас хотел?» легко ответят: «Гарэлки купить!» А я своего добился: узнал, что в Смычке – лесном массиве в междуречье Березины и Днепра всё еще (или уже?) творятся мутные дела.

Среди белорусов Павликов Морозовых не водилось – только Мараты Казеи. Своих эти юные джентльмены бы не заложили, спроси я напрямую про оленьи рога или охотников. А вот так, слегка прощупать тему – это было вполне приемлемо. Тем более какой-то особой тайны мне выведывать было не нужно, только получить подтверждение послезнания.

Я уже собрался идти в магазин, когда ливанул дождь. Вот только что вроде по небу бегали облачка, совсем безобидные, а прошло каких-то пять-семь минут, и, как у классиков – «грохочет гром, сверкает молния в ночи…» Ну, не в ночи, а просто – в не по-летнему рано наступивших сумерках. Дождь лупил с первобытной мощью, вдалбливал тугие струи в землю, кроны деревьев, крыши домов и шифер навеса над крыльцом, где укрылся я.

Несмотря на непогоду, прибежал конопатый тип – весь мокрый, и, сунув руку за пазуху, извлек оттуда пузырь с мутной жижей:

– С вас – трешка.

– Почему – трешка?

– Два за горелку, рубль – обещанный.

– А чего – два?

– Так за срочность! А еще я батин портсигар Пырху заложил, так что из-за вашей горелки шкурой рискую!

Я полез за деньгами и не удержался – спросил:

– А фамилия твоя как, спекулянт?

– Стрельченко, – сказал он и ни разу меня не удивил.

Дождь закончился так же быстро, как и начался. В участке – деревянном одноэтажном здании с красным флагом над дверью – еще не успели закончить с Чорбой. Егеря пили чай из граненых стаканов в металлических подстаканниках, беловолосый капитан скучал, второй милиционер орал за стенкой на браконьера.

Я вошел не постучавшись и поставил на стол бутыль с самогоном. Взгляды присутствующих мужчин сфокусировались на ней с удивительной синхронностью.

– Есть вариант взять логово браконьеров прямо сейчас, пока они не поняли, что их подельника скрутили, – сказал я.

– Здрасте-приехали, – вытаращился на меня капитан. – Мы здесь, понимаешь, два года пытаемся их за хвост поймать, а тут приходит товарищ Белозор из «Маяка» и по щелчку пальцев выдает результат. Фантастика? Фантастика. И при чем здесь бутылка самогонки?

– Побочный продукт нестандартного подхода к следственным мероприятиям… Или как оно у вас там говорится? В общем, вы не у тех спрашивали.

Капитан явно злился. Я бы тоже злился, если бы в редакцию пришел мент, сел за комп и на раз накатал материал лучше, чем я, да еще – по моей теме, над которой бьешься-бьешься, а всё – никак.

– Давайте сразу договоримся: все плюшки вам, эксклюзивный материал с места событий – мне. И я еду с вами.

– Куда – с нами? – удивились одновременно Стельмах и милиционер.

– Базу накрывать.

– Ян Генрикович, он у тебя идиот? – спросил капитан старшего егеря.

Тот помотал головой.

– Не! Но парень бойкий, сам видишь.

– Та-а-ак… Товарищ Белозор, на кой хрен это тебе надо? – он даже фуражку снял и капли пота со лба утер – после дождя парило.

– Гонзо-журналистика, – ответил я.

– Чего ты материшься? – удивился милиционер. – Нормальная у вас журналистика, и газета нормальная… Не то что у мозырян, например.

– Говорю, советский журналист должен быть с трудовым народом, плечом к плечу. Если надо – по уши в мазуте, если придется – с лопатой на поле, или как сейчас вот – в первых рядах на страже закона и живой природы родного края. Не сторонним наблюдателем, а прямым участником событий! Иначе – говно получится, а не материал. Сплошной формализм и отсебятина.